Княже Всеволоде!… ты бо можеши посуху живыми шереширы стрђляти — удалыми сыны Глђбовы…

23. Княже Всеволоде!… ты бо можеши посуху живыми шереширы стрђляти — удалыми сыны Глђбовы…

Проблемы у трактователей данного фрагмента «Слова…» традиционно порождает загадочное слово «шереширы». Это слово в древнерусской литературе встречается всего один раз. Попытки этимологизировать слово «шереширы» нельзя считать удачными, поэтому существуют большие расхождения в трактовках его значения. Вместе с тем большинство исследователей придерживается мнения, что это слово относится к военной терминологии.

А. Г. Анастасевич полагал, что «шереширы может быть наш баран, aries, стенобитное орудие. Ибо шер по-зырянски город» [Прийма, 1950, с. 298].

Не менее странную этимологию предложил Я. О. Пожарский, который связывал «шереширы» с польским словом «шаршин» или «шаршун» — меч, шпага [Пожарский, 1819, с. 73]. Связать меч или шпагу со стрельбой достаточно проблематично.

Н. Ф. Грамматин видел в «шерширы» род большого лука и производил название этого орудия от слова «шире» [Грамматин, 1823, с. 634—635]. Аналогичной точки зрения придерживался и А. Ф. Вельтман, который писал: «… шереширы или огромные самострелы, камнебросцы, употреблялись только на ладьях, и потому невозможность действовать ими в поле понятна» [Вельтман, 1833, с. 49].

По мнению И. М. Снегирёва, слово «шереширы» восходит к греческому σαρίσσα — македон. копьё, пика [Снегирёв, 1838, с. 120]. Эту этимологию восприняли В. Н. Перетц и В. Г. Фёдоров.

Трактовались шереширы и как огнемётное оружие. Так, например, Д. М. Дубенский считал шереширы «пламенным рогом» [Дубенский, 1844, с. 150—151]. Его взгляд разделяли Ш. Е. Огановский и Д. В. Айналов.

Ф. И. Эрдман отошёл от традиции связывать шереширы с военной техникой. По его мнению «шереширы» является арабским словом и означает «юноша проворный, мужественный» [Эрдман, 1842, с. 37]. В этой связи закономерно возникает вопрос о причинах, которые побудили автора «Слова…» говорить не просто о «шереширах», а о «живых шереширах».

Наиболее правдоподобной в настоящее время считается этимология, предложенная П. М. Мелиоранским. По его мнению «шереширы» произошли от персидского сочетания «тир-и-чарх» — «стрела или снаряд «черха», т. е. особого рода катапульты в виде громового самострела, из которого пускали и огромные металлические стрелы, и … металлические сосуды или трубки, наполненные горючими или взрывчатыми составами…» [Мелиоранский, 1902, с. 396—401].

П. М. Мелиоранский полагал, что половцы, обзаведясь огнемётными орудиями, переименовали «тир-и-черх» в «чир-и-чар», а русские восприняли это сочетание как «шереширы».

По мнению К. Г. Менгеса данная этимология не лишена уязвимых для критики мест. С его точки зрения переход перс. «тир-и-чарх» в тюрк. «чир-и-чар» с утерей конечного «х» трудно объяснить. Сравнивая с другими этимологиями, он отмечает, что в «семантическом отношении персидский прототип обладает преимуществом чётко определённого значения» [Менгес, 1979, с. 185].

А. Зайончинский отметил, что ни в одном из известных ему половецко-кипчакских памятников слово «шереширы» не встречается. Это побудило его предпринять попытку отыскать славянские корни слова «шереширы». Вслед за Р. О. Робинсоном А. Зайончинский пытается объяснить «шереширы» из «шарах-ать», «шараш-ить» [Zajaczkowski, 1949, s. 52—54]. Усилия в этом направлении могут оказаться весьма и весьма продуктивными, если вспомнить о древнем метательном снаряде: связке шаров. Если вспомнить ещё и о воинских соединениях (тюрк. çeri — «войско»), то два связанных шара (шар и шар) способны пролить свет не только на происхождение слова «шерешир», но и на причины, которые побудили автора «Слова…» соотнести сынов Глебовых с шереширами.

24. Галички Осмомыслђ Ярославе! … подпёръ горы угорскые своими желђзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота … суды рядя до Дуная.

Хорошо известно, что владения галицкого князя находились на большом удалении от известной европейской реки. Так, например, Н. Ф. Котляр пишет: «южная граница Галицкого княжества проходила возле Ушицы, т. е. по Днестру» [Котляр, 1985, с. 107]. В этой связи у исследователей возникают глубокие сомнения в способности Осмомысла препятствовать судоходству на Дунае, а также «суды рядить» до Дуная.

В. И. Стеллецкий допускал, что под Дунаем здесь подразумевается Днепр [Стеллецкий, 1965, с. 212], однако впоследствии отказался от этого допущения.

Д. С. Лихачёв дал данному фрагменту «Слова…» такое толкование: «Смысл этого выражения, очевидно, в том, что галицкий князь Ярослав … затворил ворота своей земли от Дуная, … затворил их от стран, находящихся по Дунаю, в первую очередь от Византии, с которой Ярослав на Дунае имел смежные границы» [Лихачёв, 1950, с. 70—82]. Это толкование не подтверждено данными о наличии смежных границ у Византии и Галицкого княжества в эпоху написания «Слова…». Кроме того, нет серьёзных оснований считать, что топоним Дунай в сознании современников автора «Слова…» мог ассоциироваться с Византийскими владениями на Дунае.

Загадочен для исследователей «Слова…» и Дунай, который упомянут в Плаче Ярославны: «На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ …», «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочу бебрянъ рукав въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны …». Дело в том, что Путивль и Каяла расположены далеко от Дуная, если под ним подразумевать известную европейскую реку.

Н. Ф. Грамматин и Т. Г. Шевченко полагали, что здесь мы имеем дело с ошибочным упоминанием Дуная вместо Дона. Ещё в XIX веке было предложено другое решение данной проблемы: считать, что действие в первой строфе происходит в Путивле, а голос Ярославны долетает до Дуная, до её родины — Галицкого княжества, одновременно предлагалось считать, что Дунай вовсе не символ Галицкого княжества, а символ реки вообще. В. Ягич писал в этой связи, что в «малорусской народной поэзии река Дунай приобретает настолько общее значение, что народная песня, как только в описании событий нужно назвать реку или воду вообще, почти без исключения используют вместо этого Дунай» [Jagic, 1876, s. 299—333]. Критикуя подобного рода объяснения, Д. В. Айналов напомнил, что в «Слове…» упоминается ещё 10 рек, и все они носят свои истинные имена, поэтому нет причин придавать Дунаю символическое значение [Айналов, 1940, с. 151—152].

Чтобы избежать произвола при толковании слова «Дунай…» некоторые исследователи предлагают считать, что Ярославна изображена в первой строфе именно на Дунае. На Дунай она прилетела, по мнению этих исследователей за живой водой, необходимой, согласно фольклорным представлениям, чтобы оживить Игоря. Следует заметить, что автор «Слова…» настоятельно напоминает о том, что Ярославна причитает в Путивле на забрале, а отнюдь не на Дунае.

Д. А. Мачинский, рассмотрев широкий спектр поэтических образов, а также символов восточнославянского фольклора, в составе которых используется наименование Дуная, и пришёл к выводу, что в фольклоре «чрезвычайно широко … представлены сюжеты и мотивы, соответствующие близко связанным историко-географическим соотношениям: … Дунай — граница, … Дунай — река, за которой (или в связи с которой) смерть и опасность. Эти сюжеты и мотивы своими истоками уходят в древнейшие пласты славянского обрядово-мифологического сознания и связаны с образом реки-границы, отделяющей "свой" и "чужой" мир (при различных конкретных реализациях этих понятий в связи с ситуацией войны, смерти, свадьбы или в рамках эпоса)» [Мачинский, 191, с. 110—171].

Чтобы пролить свет на причины, по которым издревле связывали слово «Дунай» с пограничным миром, естественно обратиться к лексике народов, которые издревле проживали на границе с Русью. В «Словаре народных географических терминов» Э. М. Мурзаева ДУНЬЯ — «мир, вселенная» (тюркск.) [Мурзаев, 1984, с. 194]. Таким образом, Дунай издревле мог ассоциироваться не только с европейской рекой, но и с миром тюркских народов, среди которых были и главные союзники Руси, и главные её противники. Это порождало весьма противоречивые взгляды на Дунай. Есть все основания полагать, что Осмомысел затворил ворота от диких половцев, судить которых он не мог. Дунай, до которого доносился плач Ярославны, был половецким Полем. В это Поле к раненому мужу и хотела полететь птицей Ярославна.