ГЛАВА XIX ВОССТАНИЕ В СЕВЕРНОЙ СИРИИ

ВИЗАНТИЙЦЫ на шестом году халифата Омара предприняли безнадежную попытку сбросить ярмо ислама в Северной Сирии и вновь подчинить себе этот регион. В какой то момент перед ними даже забрезжили некие перспективы.

Это шевеление обязано своим зарождением обращению христианских племен Верхнего Междуречья к императору, умолявших его избавить их от исламских завоевателей. Хотя все твердыни Месопотамии оказались в руках у Саада, их гарнизоны не могли полностью контролировать жизнь кочевых племен; и многие из бедуинов-христиан по привычке искали поддержки у правителей Персии и Византии. Да и власть Запада на море оставалась еще непоколебимой. Кесария с ее поддержкой с моря стойко отражала все атаки с суши; и все приморские земли жили в страхе, или же в надежде, что византийский флот может показаться в любую минуту. Василевс пообещал жителям Междуречья поддержать их действия с моря. Из Александрии в Антиохию вышла эскадра, в то время, как массы бедуинов собрались у Гимса. Серьезно обеспокоенный, Абу Обейда созвал свои разбросанные гарнизоны. Но, найдя противника слишком сильным для того, чтобы можно было его рассеять при помощи своего войска, он немедленно послал за подмогой в Медину. В связи с этим Омар приказал Сааду безотлагательно отрядить достаточные силы из Аль-Куфы под командою Аль-Кааки для того, чтобы очистить Гимс; а также предотвратить вылазку византийцев в Верхнюю Месопотамию. В это время греки высадили десант со своих кораблей. Антиохия открыла свои ворота перед ними; Киннасрин, Алеппо и другие города на севере Сирии подняли мятеж против арабов. На собравшемся военном совете Халид стал призывать к битве, но Абу Обейда, посчитав свои силы недостаточными для одновременной борьбы и с бедуинами, и с византийцами, отступил в Гимс. Там, теснимый противником, он ожидал подкреплений, продвигавшихся от Аль-Куфы. Омара настолько омрачил этот кризис, что, оставив Медину во второй раз, он направился в Аль-Джабийю, намереваясь лично отправиться на север вместе с помощью.¹ Но уже в пути его застали важные известия. Взбудораженным кочевникам надоел их длительный вояж на север, и, будучи более озабочены безопасностью своих жилищ, чем императорским призывом к борьбе, они повернули обратно к югу.

Увидев представившуюся ему возможность, Абу Обейда оставил свою крепость и в жестокой стычке обратил вспять неверных бедуинов, которые бежали от него в смятении. К подходу войск Аль-Кааки от них уже и след простыл. Омар возвратился в Медину, довольный исходом дела. Он особо отметил рвение отряда из Куфы: «Господь да вознаградит их, — писал он Сааду, — ибо они собрались с готовностью и поспешили на выручку окруженных врагом братьев».

То была последняя попытка Константинополя изгнать захватчиков из Сирии, на чьей шее теперь прочно укрепилось ярмо исламского господства. Вылазка в Междуречье также получила обратный эффект, поскольку арабы захватили теперь уже всю эту провинцию. Не довольствуясь этим, молодая религия, осознавая свою огромную силу, стала распространяться все дальше на север. Успех в Месопотамии повлек за собою кампанию в Малой Азии; и имя Ийяда, служить под началом которого сам Халид теперь не почитал за бесчестье, отныне сделалось ужасом для византийцев, как отмечали их краткие летописи. Насибин, Ар-Роха и другие укрепленные места на границе были взяты, более того, арабам покорилась даже часть Армении.

Большинство бедуинских племен в Месопотамии приняло ислам. Были и исключения, причем история Бени Ийяд стоит особняком. Они мигрировали на север, найдя себе убежище на византийской территории. Но Омар, раздраженный этим бегством, опасаясь, что их племя превратится в настоящую занозу для его владений, потребовал их выдачи под угрозой изгнания всех христианских племен, живших под его покровительством. Император, не желая навлекать на них такие неприятности, согласился с требованиями

халифа. Столь же примечательна и история Бени Таглиб. Они заявили о своей покорности Аль-Велиду, который, стремясь добиться лояльности от этого уважаемого рода, стал весьма рьяно давить на них, понуждая к отказу от веры их отцов. Омару это не понравилось: «Оставь их, — писал он, — в исповедании Евангелия. Лишь на земле Аравийского полуострова, где находятся святые места, не должно оставаться никаких племен, кроме мусульманских». Аль-Велид был смещен со своего поста; а его преемнику было наказано не налагать на это племя ничего, кроме обычной дани, следить, чтобы они не препятствовали своим людям переходить в ислам и не наставляли своих детей в христианской вере. Бени Таглиб, посчитав, что их гордость задета обязательством выплаты «дани», послало ходоков к халифу. «Мы желаем, — сказали они, — платить налог, только если он будет носить то же название, что и сборы, взимаемые с мусульман». Либерализма Омара вполне хватило для уступки; и Бени Таглиб получило исключительную для христиан привилегию выплачивать «двойную десятину» вместо того, чтобы носить оскорбительное клеймо подчинения.

Последней державшейся крепостью в Сирии оставалась Кесария. Она пала на пятом году халифата Омара. Амр попытался ее осадить задолго до этого. Но, оставаясь открытой со стороны моря, с хорошо укрепленными стенами, с сильным гарнизоном, она продолжала сопротивляться. Хотя Язид отрядил туда своего брата Муавию с подкреплениями из Дамаска, осада продолжалась еще несколько лет. Постоянно осуществляемые осажденными вылазки регулярно отбивались арабами; и, в конце концов, измена одного иудея раскрыла слабое место в обороне. Город подвергся штурму и продолжительной резне. В числе халифской пятины в Медину были отправлены четыре тысячи плененных мужчин и женщин, где их и продали в рабство.¹ Источники расходятся относительно того, кто же из военачальников взял город. Амр пытался захватить его сразу после падения Иерусалима. Язид, как только сменил Абу Обейду на посту правителя Сирии, также попытал счастья, но недуг заставил его вернуться в Дамаск, где он и умер в конце 18 г. хиджры. Затем Муавия, его брат, назначенный ему на смену, не пожалел сил, и, ведомый изменником, взял город в месяце шаувале (шаввале) 19 года (октябрь 640 г. от р. Х.). Амр вновь отправился на войну, а Муавия остался в Сирии, закладывая основания для собственной династии и будущего трона.

У карьеры Халида ибн Аль-Велида оказался несчастливый конец. Он возвратился из похода на север в свою резиденцию в Киннасрине, отягощенный военной добычей. Многочисленные друзья, рассчитывая на его щедрость, окружали полководца. Среди них был и Аль-Ашас, вождь племени Кинда, которому Халид сделал поистине царский подарок в тысячу золотых монет. Опять же, в Амиде Халид утопал в роскоши, купаясь в воде, смешанной с вином, аромат которого сопровождал его повсюду. Против него были выдвинуты два обвинения. По второму вопросу спорить было бесполезно: вино, даже в виде ванны, оставалось для мусульман под запретом. Однако, Халид не просил о снисхождении. Другое обвинение в глазах халифа выглядело более тяжелым. Не важно, входил ли подарок в число трофеев всего войска, или принадлежал лично Халиду, он оказался повинен в крайнем расточительстве. Как бы то ни было, он заслуживал отстранения от должности. Абу Обейда получил через специального курьера соответствующий приказ, и должен быть теперь проследить за порядком в войсках. Халида следовало обвинить прилюдно; с него должны были стащить шлем; руки связать головным платком; и вот в таком виде он должен будет говорить правду.

Перед Абу Обейдой стояла неприятная задача, ведь обесчещенному воину он был обязан своими успехами в Сирии. Но слово Омара было законом. Итак, он вызвал Халида из Кинасрина, созвал собрание в мечети Гимса и, поднявшись на кафедру, велел привести подсудимого. После этого курьер зачитал впрос халифа: «Откуда взялись деньги, выданные Аль-Ашасу?» Халид, сбитый с толку неожиданным обвинением, хранил молчание. Побуждаемый к защите своими товарищами, он тем не менее не проронил ни слова. Абу Обейда и сам был смущен, зависла мучительная пауза. Наконец Билаль, прославленный муэдзин Пророка, вышел вперед, громогласно воскликнув: «Так и так говорит Повелитель правоверных, а нам должно повиноваться!» Сказав это, он развязал платок на голове Халида, связал им го руки и снял с него шлем. Великий воитель, которому ислам был столь обязан завоеваниями, стоял подобно преступнику перед собравшимися. Билаль повторил вопрос, и Халид наконец ответил: «Это были мои собственные деньги». Билаль тут же развязал ему руки и, надев обратно на голову полководца шлем, обмотал его платком, как было раньше, сказав: «Мы по-прежнему чтим тебя, как и чтили до этого, один из главных наших вождей». Но Абу Обейда промолчал, а у Халида, опешившего от такого бесчестья, будто язык присох к гортани. У Абу Обейды не хватило духу объявить о его смещении; и он разговаривал с Халидом благосклонно, как будто в нем никто не сомневался. Омар, извещенный о случившемся, учел деликатность Абу Обейды и вызвал Халида в Медину.

Послушавшись немедленно, хотя на сердце оставалась горечь, Халид сперва заехал в свою резиденцию; и там, как и в Гимсе, прощаясь со своими товарищами и с народом, посетовал на неблагодарность халифа, не гнушавшегося использовать его в трудные времена, но отвергшего тогда, когда Омар с его помощью достиг суверенной власти. Прибыв к халифу, Халид бросил ему горький упрек: «Клянусь, ты презрел верного слугу, которому многим обязан. Я взываю пред тобой ко всем правоверным!» «Откуда взялись эти деньги?» — вот все, что он услышал от Омара. Вопрос повторялся изо дня в день, пока, наконец, раздраженный Халид не бросил: «Моя добыча не что иное, как то, что Господь послал мне во дни Абу Бекра, так же, как и при твоем правлении. Ты можешь найти у меня тысяч шестьдесят монет, обретенных в твоем халифате; забери их себе, если хочешь». Тогда его деньги пересчитали, обнаружив восемьдесят тысяч, и Омар конфисковал разницу. Однако халифу все еще хотелось держать знаменитого воителя в чести и уважении. Он послал соответствующее предписание во все провинции,

…и смещен.

заявив, что сместил Халида с его поста не из-за тирании или мошенничества, но посчитав, что следует убрать камень преткновения с пути народа, чтобы не искушать людей: чтобы те не понадеялись на плоть, вместо того, чтобы взирать на Того Единого, Кто дарует все победы.

Вот так завершилась карьера Халида. Первым проступком Халида было убийство Малика ибн Нувейры, за которым последовали подлинно тиранические деяния в Халдее, понадеявшейся на его чувство милосердия и справедливости. Но к 642-му году о тех делах все давно уже позабыли, и потому нынешнее поведение Омара следует считать неблагодарным и несправедливым. Он использовал «Меч Божий», пока нуждался в этом человеке, а когда победа была одержана, просто-напросто избавился от него. Халид удалился в Гимс, но жить ему там оставалось недолго. О его привычках к роскошной жизни может свидетельствовать краткое сообщение о чуме: пытаясь укрыться от нее со своей семьею в пустыне, он потерял, как сказано, не менее сорока сыновей. Вскоре, на восьмом году правления Омара, он умер. Будучи уже на смертном одре, он не переставал похваляться своими шрамами, покрывавшими все его тело: свидетельством храбрости и бесспорной доблести. «А теперь, — сетовал он, — я умираю смертью труса, испускаю дыхание, как какой-нибудь верблюд!» Его кончина ярко иллюстрирует всю нестабильность земной удачи. Этот герой, вознесший ислам на самый гребень волны побед и славы, закончил свои дни в нужде и забвении. Путешественник ибн Джубейр посетил его гробницу в 1185 году, о ней упоминал и Йакут (1225), равно как и о его доме. Согласно иному источнику, однако, Халид умер не в Гимсе, а в Медине. Часть его копья долгое время хранилась в главной мечети Дамаска.

НАМ надлежит обратить внимание на кое-какие события, произошедшие у арабов дома.

Аравия, родина несметных полчищ, готовых биться за ислам, должна была быть очищена от чужеродных религий. И как только в Сирии и Халдее были одержаны победы, Омар совершил весьма грубый и вероломный поступок.

Жители-христиане изгнаны из Неджрана…

В центре Аравии находится провинция Неджран, в которой издавна жили христиане. Мухаммад заключил договор с их вождями и епископами, позволявший этим христианам беспрепятственно исповедовать религию своих отцов при условии выкупа в 2000 кусков ткани, каждый стоимостью в сорок дирхемов. В смутное время они оставались лояльными к своим соседям-мусульманам, и Абу Бекр возобновил этот договор. Будучи достойными наследниками зачастую гонимого рода христиан, они не поддавались на уговоры принять ислам. Теперь же в наказание их изгоняли с родной земли, удобренной пеплом их предков-мучеников.¹ Им было сказано убираться, на правах получения земли где-либо в ином месте, или же денежного выкупа. Часть мигрировала в Сирию; но большинство осело неподалеку от Аль-Куфы, где колония из Неджрана долго хранила память об их экспатриации. Права, дарованные Пророком, уважались соответствующими правителями, насколько это позволяли обстоятельства; а размер дани от времени все уменьшался.

…а иудеи из Хейбара.

Несколько лет спустя иудеи Хейбара, богатой долины в двух-трех днях пути от Медины, испили подобную чашу. Права этого племени не были столь осязаемыми; ибо, после подчинения Мухаммадом, им были оставлены их поля с молчаливого согласия на уплату половины урожая. Взамен этого сомнительного права им предложили денежный выкуп и выслали в Сирию. Экспатриация проводилась под различными предлогами. Но основание для нее было одно, заповедь умирающего Мухаммада: «В Аравии не должно быть иной религии, кроме ислама». Земля, откуда ислам черпал свои силы, должна была стать священной.²

Арабская нация была поборником ислама; и каждый из арабов требовался на битвы за эту религию. Араб должен был оставаться воином, и не кем иным. Им не позволялось оседать на завоеванных территориях в качестве землевладельцев, а на торговлю или иное занятие жизнь воина оставляла слишком мало свободного времени. Да и не было у них нужды в какой-либо работе. Арабы жировали за счет захваченных провинций, им прислуживали покоренные народы. Четыре пятых всей захваченной на войне добычи сразу же разделялось между воинами, оставшаяся пятина предназначалась их государству; но и она, после выплат различным чиновникам, распределялась между народом Аравии. Во время Абу Бекра это дело было довольно простым. Однако, при Омаре богатства Сирии и Персии, во все возрастающих количествах, сперва доставлялись в мединское казначейство, откуда их и распределяли сразу по прибытию. При малых масштабах добычи эта задача была несложной, но со временем разделять все в равных долях, чтобы никому не отдать предпочтения, становилось все сложнее. Кроме того, появились новые источники доходов: обложение налогом завоеванных стран, сбор джизьи, и остатки от этих средств, после удовлетворения гражданских и военных нужд, также должны были равномерно распределяться среди всего арабского народа.

В конце концов, на втором или третьем году своего халифата, Омар пришел к решению, что распределение средств должно быть как-то зафиксировано и систематизировано. Весь доход государства подлежал разделению среди правоверных, как и до этого, но на основании каких-нибудь правил приоритета, отвечающих военному и теократическому фундаменту ислама. С учетом этого решено было выделить три момента: приоритетность обращения в ислам, отношения с Пророком и военные заслуги. Вдовы Мухаммада — «матери правоверных» — оказались на первом месте с годовым доходом в десять тысяч монет каждая;¹ также и все свойственники Пророка с учетом каких-либо родственных отношений к его вдовам. Прославленным трем сотням участников битвы при Бедре отводилось по пяти тысяч;² присутствие при Ходебийи и участие «клятве под деревом»³ давало право на четыре тысячи; приложившие руку к подавлению восстания по смерти Пророка получали по три тысячи; участники больших сражений в Сирии и Халдее, как и сыновья «людей Бедра» имели право на две тысячи; а вступившие в армию после битв при Аль-Кадисии и Ярмуке — по тысяче. Особо отличившиеся воины получили дополнительно по пятьсот монет. Позднее их премия была снижена до двухсот монет. Не забыты, оказались и домохозяйки. Женщины получали одну десятую доли мужчины. Жены, вдовы и дети получали соответствующие пособия; а при регистрации каждому новорожденному записывались десять монет, которые он мог получить по совершеннолетию. Даже рабы-арабы (если кто еще оставался в рабстве) имели свою долю.

Так каждому человеку была объявлена своя цена. Но этой привилегии удостоились лишь арабы по крови. Лишь немногие исключения были сделаны для знатных персов, но упоминание об этом лишь подчеркивает жестокость нового закона. Всей нации: мужчинам, женщинам, детям воинственной арабской расы были назначены пособия. В теории, права всех верующих должны были быть равны независимо от их крови. «Вы — одно братство», — говорил Мухаммад в последнем паломничестве, положив один указательный палец на другой, чтобы подчеркнуть важность абсолютного равенства в исламе.¹ На деле же это равенство оказалось распространенным лишь на арабскую нацию. Правом любого «брата» чужой расы оказывался лишь кусок пищи, достаточный для выживания, и не более того.

Народ, делящий всю добычу, все доходы и завоевания государства на основе равного братства — такому зрелищу в мире, вероятно, не было параллели. Отличия делались на основе более раннего обращения в ислам. Никаким иным путем нельзя было бы искоренить характерную арабскую склонность к племенной вражде. Гордые вожди корейшитов, отказывавшиеся присоединяться к Пророку вплоть до падения Мекки, требовали только самой большой доли: «Мы не знаем никого благороднее, чем мы сами, — заявляли они, — и ни на какую меньшую долю мы не согласны». «Э, нет, — отвечал Омар, — я определяю размер доли по вере, а не по благородству рождения». «Это правильно!» — согласились корейшиты, при том, что никакой другой ответ их бы не устроил. Существовали и две другие потенциальные угрозы: во-первых, соперничество между бедуинскими племенами и «соратниками», или жителями Мекки и Медины; и, во-вторых, ревность хашимитов (родни Пророка) с одной стороны и омейядов и прочих ветвей рода корейшитов с другой; — эти два вида соперничества все более и более разрастались, угрожая самому существованию халифата. Под твердою рукою Омара это противоборство на время ослабело, поскольку все арабы согласились с приоритетностью принятия ислама.

Голубая кровь арабов повсеместно признавалась в качестве свидетельства аристократии исламского мира. Общество было разделено на классы, были определены размеры выплат, включая награды за особую доблесть на полях сражений, причем даже такие выплаты переходили по наследству. По наследству переходила и обязанность сражаться за веру: благодаря этому в народе поддерживался воинственный дух, и армии халифата обеспечивалось постоянное пополнение. Нация, сформированная из облагороженной солдатни, избалованная, буйная и раздираемая враждой изнутри, представляла собою взрывоопасную смесь — питательную среду для мятежей и интриг. Тем не менее, она в самом деле составляла становой хребет ислама, секрет побед и устойчивости халифата. Множество гаремов умножало нацию со страшной быстротой. Эта раса прилежно сохранялась за счет потомства отцов-арабов (независимо от того, кем были матери), которое не смешивалось с покоренными народами. Где бы ни оказывались арабы, они формировали отдельный доминирующий класс: класс аристократии страны и ее правителей. Покоренные расы, даже принявшие ислам, оказывались низшей кастой; они не могли рассчитывать ни на что большее, чем зависимость от какого-нибудь арабского вождя или племени, предоставляющего им покровительство и защиту. Вот так арабы сами себя выделили в воинственную нацию ради священной задачи продвижения ислама.

Даже после того, как их религиозное рвение улетучилось, особенное положение арабов как расы, целиком предназначенной для войны, продолжало, благодаря предвидению Омара, сохраняться еще два с половиной столетия. Вся эта нация была, и продолжала оставаться, мобилизованной армией: лагерь, но не город, служил ей домом — это были люди, чьим ремеслом и призванием оставались военные набеги, к которым они были готовы по первому зову.

Регистрация всех арабов, получающих пособие.

Для выполнения этих обширных замыслов по выплате денег, было необходимо вести учет по каждому мужчине, женщине и ребенку, имевшему право на пособие от государства: иными словами, требовалась регистрация всей арабской расы, задействованной в интересах ислама. Касательно верхушки общества это было несложно, но сотни тысяч семей простых арабов, продолжавшие стекаться со всего полуострова на войну, и стремительно умножавшиеся из-за неограниченной полигамии, делали эту задачу поистине геркулесовой. Мужчины из одного племени сражались вместе; несколько корпусов и отрядов были сформированы по территориальному и клановому принципу; и регистрации придали ту же форму. Каждый человек записывался при том племени и клане, о родстве с которым он заявлял. Учтем, что к этой изнурительной классификации нужно было добавить многословные, а в ряде случаев и вымышленные, родословия и племенные предания, существовавшие в Аравии еще до ислама.

Сам этот реестр, также как и помещение для его ведения и для пенсионных расчетов, были названы «диван», или казначейство. К тому моменту доход государства был раздут за счет дани от захваченных городов, подати с покоренных с народов, земельных налогов, военных трофеев и десятины. Одни из первых расходов шли на управление финансами и на гражданскую администрацию; далее — военные нужды; принявшие вскоре постоянный характер. Разница шла на пособия для народа. Все доходы ислама распределялись вскоре по их поступлению; Омар особо гордился тем, что в казначействе не оставалось ни дирхема. Счета отдельных провинций сперва велись местными жителями так, как они к тому привыкли: в Сирии — греками, в Халдее — персами. В Аль-Куфе это продолжалось до времени Аль-Хаджаджа, когда там появился изучивший нужное искусство чиновник-араб, который и перевел местную бухгалтерию на арабскую систему записей и ведения счетов.

Мы не знаем числа людей, переписанных в диване Омара, но население Аль-Куфы и Аль-Басры может навести нас на мысль о прогрессировавшем обширном исходе из Аравии, и о той быстроте, с которой огромные гаремы умножали нацию. Женщины-арабки, как правило, выходили замуж лишь за арабов; но арабы-мужчины, помимо ничем не ограниченного сожительства с рабынями, были свободны брать замуж женщин из покоренных стран: обращенных, или из числа «людей Книги». Хотя женам арабской крови и отводилось первенство и в их положении, и в вопросах деторождения, дети любого отца-араба оказывались равны перед законом, независимо, была ли их мать рабыня или свободная, мусульманка, иудейка или христианка. Таким образом, нация росла. Учитывая также последующую способность Аравии удовлетворять бесконечные войны пушечным мясом, мы ненамного ошибемся, если предположим, что еще до смерти Омара число арабов за пределами полуострова достигло полумиллиона, а вскоре уже удвоилось, если не учетверилось.

Гражданское управление вводилось сразу вслед за покорением страны. В Халдее арабы быстро взяли под свой присмотр большую сеть каналов. Особые чиновники были поставлены для надзора за берегами Тигра и Евфрата, где раньше не было никакого порядка. Сирия и Аль-Ирак были измерены поле за полем; вся оценка приводилась к единой форме. В Аль-Ираке учреждению, объединявшему крупнейших землевладельцев, как и при предыдущей династии, было поручено поддерживать порядок и собирать налоги.

В добавление к войскам, находящимся в походах, в центрах нескольких провинций были сформированы кавалерийские резервы, готовые в любой момент выступить на помощь. В корпусе, находившемся в Аль-Куфе, насчитывалось четыре тысячи пик, а всего было восемь таких центров. Также создавались запасы фуража. Расходы на подобные мероприятия стояли первой строкой в бюджете каждой провинции.

«Собрание» Корана — то есть, сбор различных «откровений» Мухаммада — началось в первые годы правления Омара. Эта цель была поставлена еще Абу Бекром, по просьбе самого же Омара, который, видя, что многие из «чтецов» (тех, кто помнил текст Корана наизусть) пали в «Саду смерти», обеспокоился, что «многие из священных текстов могут быть утрачены». Задача была возложена на Зейда ибн Сабита, записывавшего время от времени отрывки, диктуемые ему, как и некоторым другим писцам, самим Мухаммадом. Многие из «сур», или глав, уже использовались по домам, или для публичных служений, в их полном и устоявшемся виде. В добавление Зейд стал искать любые возможные источники, сохранявшие что-либо, вышедшее из уст Пророка в виде откровения, из раннего периода его служения: «записанное ли на пальмовых листьях, кусках материи или кожи, костях, каменных пластинах, или в сердцах людей». Собрав с избытком различные и зачастую противоречивые материалы, он осторожно и с крайним вниманием связал их вместе в том виде, в каком они были, в единое целое. Без сомнения, в этом деле он уделял времени и предмету определенное внимание; но беспорядочности ему избежать не удалось. Именно из-за этого, по-видимому, в священных текстах так много порой неясностей и нестыковок. Рукопись Корана, составленная таким образом, была доверена Хафзе, дочери Омара, одной из вдов Пророка, и вплоть до времени Османа этот текст считался за образец.