Становление карачаевской литературы

     Люди по-разному относятся к речам Семена. Одни сомневаются в том, что чужой по вере и языку человек способен понять их горести и беды и помочь им. Другие боятся совершить грех, посягая на «чужое» добро; третьи мечтают прежде всего освободиться от гнета царских приставов, старшин, считая русских главными виновниками всех бедствий в родных горах.

     Когда же они с Семеном попадают в тюрьму после попытки разоблачить Кыямыта и Мухаммат-Амина перед народом, Темурка уже начинает осмысливать не только свое собственное положение, но и положение бедняков-односельчан. Он вспоминает жизнь своего отца и многих живших до него, историю родного народа и поет старинную песню «Хасаука» в доказательство того, что «и до прихода приставов... и ночи, и дни одинаково были мрачны для бедного черного народа, а с тех пор, как горами завладел царь, он вместе с баями сел на нашу шею, и теперь нам совсем дышать нечем...» (стр. 181).

     Вера Темурки в аллаха еще более поколеблена после его знакомства с Семеном: человек, по корану считающийся «гяуром» (неверным), оказывается настоящим другом ему. Следующий удар по вере Темурки был нанесен тогда, когда эфенди объявил святым байского сынка Кандаура — убийцу батрака Хамита, с которым несколько дней назад Темурка вместе терпел побои и издевательства на коше. И, наконец, когда эфенди требует расправы с арестованными, то вере Темурки приходит конец. Эфенди предстает перед Те-муркой в своем истинном обличье, и Темурка, потрясенный, восклицает: «(Какой же глупой скотиной я был, что двадцать лет следом за этой змеей в человеческом облике совершал намаз, верил в его россказни!...» (стр. 193). Больной Темурка умирает в тюрьме, но в его душе живет светлая вера — молодые пойдут другой дорогой, указанной Семеном, и придут к победе.

Духовная эволюция Темурки во многом напоминает нам образ Пелагеи Ниловны из романа Горького «Мать». То же преодоление пассивности, покорности, религиозных предрассудков, а главное — рост активной любви к человеку, от простого стремления защитить себя до желания видеть всех счастливыми.

     Реалистическая манера изображения господствует в образе Темурки в отличие от своеобразного романтического характера образа Канамата. Сила этого образа в том, что он отражает момент пробуждения революционного сознания у самых забитых, угнетенных, бесправных, которые, казалось бы, уже прожили свою жизнь и с трудом могут найти в себе силы для активного протеста. Образ Темурки в условиях ожесточенной борьбы за коллективизацию в Карачае должен был сыграть большую воспитательную роль в деле активизации бедняков и середняков на пути социалистического переустройства деревни.

     В идейном замысле романа значительное место занимает образ русского рабочего Семена. Создавая его, автор решает проблему соединения социализма со стихийным протестом масс .и вместе с тем связывает ее с важнейшей для Карачая проблемой роста интернациональной солидарности трудящихся. О Семене мы узнаем впервые со слов Кыямыта, рассказывающего, как «русский босяк» мутит народ.

     Автор не дает его портрета. Мы видим его глазами Темурки. Это «симпатичный рабочий», проходивший мимо с буханкой черного хлеба подмышкой, когда старик разыскивал контору. Решающим моментом сближения их стала символическая сцена с грязными чабырами Темурки: Темурка оставляет их за порогом, когда входит в контору, а чиновники, издеваясь, бросают их в грязь, где топчутся свиньи, зная, что Темурка не осмелится подойти к «нечистым» животным. Темурка понимает всю гнусность оскорбления, теряется, не знает, что предпринять. К удивлению Темурки, Семен не только не присоединяется к издевательствам, он приносит ему грязные чабыры, приводит в шахту, знакомит с рабочими и показывает, как надо работать. Этот поступок Семена сразу разрушил стену недоверия между ним и Темуркой, и заставил Темурку по-новому взглянуть на тех, кого называют «неверными».

     Семен в романе — носитель революционного сознания пролетариата, и эта роль раскрывается прежде всего в его разговорах с Темуркой и аульной беднотой. Его речь — это речь партийного агитатора и пропагандисту который знакомит горцев с закономерностями классовой борьбы. В романе есть намеки на то, что этот человек не случайно попал на рудник, что он прислан сюда для ведения подпольной партийной работы. Пристав охотится за ним, как за «государственным преступником».

     В своей революционной работе Семену приходится объясняться с людьми, говорящими на другом языке, сталкиваться с целым рядом сложных моментов, характерных для горской действительности; с религиозной нетерпимостью, национальной ограниченностью, с неразвитым классовым сознанием, ему приходится преодолевать недоверие и вражду ко всем русским вообще. Так, в сознании Байдымат в начале все русские ассоциируются с ненавистным приставом Ананасом. Поэтому ему, Семену, приходится говорить простыми словами об очень сложных вещах, убеждать языком фактов, свидетельствующих о несправедливости и лжи. Именно этим он завоевывает доверие бедняков.

     Классовая правда, носителем которой он является, пробивает себе дорогу сквозь тьму предрассудков и стену недоверия. Он завоевывает в конце концов любовь и уважение людей: и Ибрагима, и Темурки, и Канамата, и Байдымат, и других, бедняков. В последней главе мы видим как горцы с любовью готовят его в дорогу. И он по-человечески привязывается к ним. Эти образы представителей народной массы даны в романе как первопдановые фигуры. Их судьбы прослеживаются на протяжении всего романа, вплетаясь в основную сюжетную линию — линию развития революционного сознания народа.

     Наряду с их судьбами в романе даны сюжетные линии второстепенных и эпизодических персонажей, то сжато излагающие истории целой человеческой жизни, например, Тауджан и Джантемира, то освещающие какой-либо драматический момент судьбы человека из народа, например, Хамита или Файруз. Все они как бы вливаются в русло народной жизни, основные этапы которой раскрываются в массовых сценах, отражающих постепенную эволюцию сознания простых людей. Это было значительным шагом развитии Карачаевской художественной литературы, особенно прозы (массовые сцены в поэмах А. Уртенова «Сафият» и Д. Байкулова «Шамай прежде и теперь» были нарисованы живо, но не несли такой идейной нагрузки в произведении).

     В начале романа мы видим картины из жизни аула: встречу пристава, картину тоя, сцену в мечети с чудесным появлением шейха. В этих массовых сценах сказалось мастерство реалиста-художника. Вот картина тоя в одной из начальных глав романа. Здесь непременно в качестве зрителей на куче бревен сидят древние старцы. Одни из них выбирают невест для своих сыновей, внуков, другие — просто смотрят. На земляной крыше сакли виднеется группа женщин. Они закрыли лица платками, очевидно, чтобы не узнали их. А вот и группа танцующих. Пять-шесть молодых людей все время бьют харе. Вот один из них выходит в круг. Бедняга, он «походит в своих лохмотьях на пук соломы». Девушки в золотых тюйме,1 в атласных платьях и шитых башмачках отворачиваются от него. И тогда либо выходит в пару с ним девушка в ситцевом платьишке, либо, не дождавшись пары, он отходит задом, вздыхает, и вновь садится за харе, прикрывая голые красные колени».

     Но вот выходит в круг, гордо вскинув голову, расправив грудь, парень в серой черкеске, с наборным из серебра поясом, в бухарской шапке. В пару выходит либо гармонистка, либо девушка из золотошапочных. Харсчы поднимаются и бьют харе стоя. Алымчи2 палкой отчерчивает по ногам зрителей просторный круг. Раздаются над головами танцующих выстрелы. Из пухлого, как подушка, бумажника, парень достает и протягивает алымчи екатериновку, как выкуп за свою пленницу-девушку. На первом плане в этой сцене стоят те, кто занимает верхние ступени социальной лестницы. Беднота по существу не дифференцирована: мы видим просто группу бедно одетых и робко держащихся людей, которых постоянно оттирают на задний план. Но уже здесь звучат насмешливые реплики в адрес богачей из уст отдельных бедняков (Бийнегера, Касыма).

     2 Алымчи — распорядитель тоя.

     Бедняки в этой сцене — статисты, и они еще целиком подчиняются разряженным и распоряжающимся на тое молодым людям из богатых семей.

     К концу романа, автор сумел показать возросшее сознание народа, его стремление постоять за себя. Это видно, например, в массовых сценах, изображающих судебную тяжбу между крестьянами и Тогузаком, представляющим на суде интересы бия Каншаубия. Мы видим пьяницу-судью, клюющего носом; «слюнявого» гласного Шахымгерия, тянущего свой кальян; писаря Тохдара, у которого просвечивают «тонкие, словно пах худой козы, крылья носа», а под «портретом царя, до черноты засиженным мухами», сидит с кораном и четками в руках эфенди Мухаммат-Амин, «прикрыв веки, напоминающие крылья наседки, распластанные над цыплятами перед дождем». Масса крестьян, пришедших на суд, уже не прежняя пассивная толпа. В ее поведении мы чувствуем большую сплоченность в борьбе-за общие интересы. Когда управляющий Тогузак назвал бедняков «псами», люди «загудели, загалдели, начали толкаться, словно пчелы, потревоженные незнакомым человеком, начавшим качать мед».

     Из среды их выделяются крупным планом новые лица (Шамаил, Аслан, Таулан и др.), новые эпизодические персонажи (Исмаил, Харшым). «Из толпы выскочил кто-то низенький, в коричневой черкеске, с горящими глазами и, размахивая правой рукой, словно собираясь драться, сказал: «Не мы, а ты собака. Разжирел ты у собачьего корыта Каншаубия, перегородил воду, как дракон, и лишил воды наши клочки земли, с ладонь величиной». Здесь раздается возмущенная речь крестьянина Аслана, которому Тогузак сломал руку: «Ни судья, ни закон не берут под защиту бедняка, когда его пожирают богатые... Пошли отсюда, если есть необходимость в суде, то никто нас не рассудит лучше кольев, выдернутых из плетней...».

     Батрак Таулан гневно обличает либерально настроенного учителя, уговаривающего крестьян мирно договориться с князем Каншаубием: «я уже состарился и прожил свой век, но ни в этом помещении суда, ни в правлении не видел правды или справедливого решения за это время. И судья, и власти на стороне того, у кого толстый карман. Что может с меня взять чиновник? Старую шубу? Он побрезгует использовать ее на чучело» (стр. 232).

     Писатель тонко передает различные настроения среди народа, еще сомневающегося в возможности одержать победу над богатыми. После вынесения приговора в пользу князя, толпа раздваивается. Одни идут «бить челом князю» за свое же добро. Их большинство. Они следуют за Шамаилом, Это те, кто обременен семьями, кто боится открытой борьбы, арестов, преследований. И только небольшая группа идет за Асланом, призывающим силой отстаивать свои права: « - Люди стоят, оглядываясь то на Аслана, то на Шамаила, качнулись в сторону Шамаила. Потом, взглянув на Аслана, стоявшего в стороне с вздымающейся, словно кузнечные меха, грудью, качнулись в его сторону. Так они волновались некоторое время, словно пена на воде, и, наконец, толпа раскололась надвое и раздалась по обе стороны дороги. Большинство пошло за Шамаилом. Они двинулись за ним, от смущения не поднимая головы. Аслан, с горсткой товарищей, закусив до крови губы, скрылся из виду» (стр. 238). В этой сцене автор выступает как ее непосредственный свидетель и участник, как один из народа, чьи симпатии и мысли на стороне бедняка Аслана. И таким образом мы уже не только видим людей из народа со стороны, но мы как бы проникаем в их внутренний мир, видим ход их мыслей.

     После того как князь Каншаубий отказался удовлетворить просьбы крестьян, в толпе исчезает разногласие. Она убеждается в правоте Аслана, в правоте арестованных Капамата и Семена: «Чем терпеть подобные насилия изо дня в день, лучше стать волком. Туда шагнешь — бий по морде бьет, сюда бай жмет, тянет из тебя жилы, ищешь защиты у властей — ты же виноват. Чем так жить — лучше умереть. Вечность что ли нам жить? — Суждено человеку родиться, суждено ему и умереть... Бойся, не бойся — все одно, один конец»,— говорит Идрис (стр. 244). Народ приходит таким образом к пониманию того, что есть единственный путь — путь сплочения и активной борьбы за свои права. Поэтому, когда пристав требует от аула поимки Канамата, Семена и их товарищей, скрывающихся в горах, народ наотрез отказывается помочь ему; в них он видит свою надежду на лучшую жизнь.

     К концу романа образ народа занимает в нем все больше места. Автор выдвигает на передний план народ, все глубже стремится показать процессы, происходящие в его сознании: рост классовой активности, солидарности, преодоление слепой веры в заповеди корана и бескорыстие духовенства, преодоление национальной ограниченности.

     Ярко выраженное стремление народа к активной революционной борьбе за свои права, которым заканчивается роман, придает его развязке и эпилогу характер широкой перспективности и подлинный оптимизм, несмотря на то, что внешне события развертываются неблагоприятно для тружеников-бедняков. Борьба будет продолжаться, и народ победит.

     Принцип изображения двух борющихся лагерей в романе напоминает нам лучшие традиции произведений социалистического реализма. В конце романа есть эпизод, напоминающий нам последнюю страницу романа «Разгром» Фадеева: как там Левинсон, выехав из леса с остатками разбитого отряда, окунается в море света, видит голубое небо, бескрайние поля, работающих на току людей и думает о необходимости собрать все силы, чтобы продолжать борьбу, так и здесь Канамат, Семён и их товарищи после боя выходят из тёмного гнезда орлов, которое столько времени служило им верным убежищем, в просторное ущелье.

     Роман Аппаева интересен не только своеобразием сюжетного построения, но и богатством стилистической фактуры. Преобладающая реалистическая манера изображения действительности в нем довольно естественно и органично сплетается с элементами романтического стиля, идущего от традиций народно-поэтического творчества, и с элементами сатиры в духе традиций повествовательных жанров восточных литератур. Есть в нем и отчетливо выраженная публицистическая струя, связанная с образом русского рабочего, революционера Семена. Присуще роману и богатство интонаций, от патетики до юмора и тонкого лиризма.

     Автор выступает не только как бытописатель и мастер психологических характеристик. В романе перед нами проходят многочисленные пейзажные зарисовки, несущие самые различные функции. Так, например, два пейзажа, один в начале, другой в конце романа, помогают раскрытию основной его идеи — идеи неизбежности победы трудового народа, который рано или поздно вырвется из своих оков. Во второй главе дается картина горного аула, что заперт в ущелье, как в «каменном сундуке»: «Спотыкаясь и обгоняя друг друга, со свистом ветра падают горные потоки вниз, словно торопясь вырваться из теснины и слиться там, в долине. Вырвавшись из-под вечных снегов на вершинах гор, неизменно тысячелетиями бегут они отсюда рекою к морю, чтобы влиться в него... Как войдешь в аул, так прежде всего слух твой поражает слитный гул Кубани и сосен на склонах гор. Как бы чуток ни был твой слух, ни за что не сможешь отделить одно от другого... Посмотришь сверху — широкие раскрытые небу дымоходы домов, поднимающиеся над земляными крышами, напоминают дымящиеся жерла пушек...{стр. 9). Человек чужой, попав сюда впервые, чувствует себя так, словно попал в каменный мешок: долина невелика, но окружена с четырех сторон высокими горами. Стоит только родившимся и прожившим здесь жизнь людям выехать вон из аула, как им кажется, что больше они никогда сюда не вернутся, что они попали неизвестно как дале--ко от этих мест и едва ли смогут вернуться обратно. Поэтому, видно, некоторые так и состарились, не выезжая из этого ущелья никуда» (стр. 10). И этому пейзажу противостоит символический пейзаж, раскрывающийся перед Канаматом, Семеном и его товарищами, когда они выходят из пещеры и перед ними распахивается огромный, приветливый мир (стр. 298).

     Есть в романе пейзажи—предварения событий; так, например, дается картина засушливого лета перед эпизодами, изображающими тяжбу крестьян с Каншаубием из-за полива хлебов. В подавляющем большинстве, в особенности перед драматичными эпизодами, эти пейзажи-предварения приобретают символический характер. Они окрашены в мрачные тона, вносят настроение тревоги, на них лежит отблеск надвигающейся трагедии, смятенных чувств. Таков горный пейзаж перед убийством Хамита:

     «Сегодня день особенно пасмурный. Белые облака, словно тонким слоем ваты, закрыли половину неба. Свинцовые тучи на западе, гонимые ветром, теснятся у вершин... Эльбрус сдвинул брови, весь сердито нахмурился, обволок свою вершину дождевыми тучами, словно лохматой серой овчинной шапкой». «Войдя в лес, услышав пение птиц, перелетавших с ветки на ветку, парень достал из рукава берестяную дудку, завернутую в рваную рубаху, и стал наигрывать на ней. Играла свои мелодии дуда Хамита, щебетали и пели птицы. Высматривая себе добычу, раскачивался на ветке березы, как на качелях, ястреб. Беззаботно теребили у себя под крылышками пичуги, прислушиваясь к звукам дуды. Вдруг ястреб, шумно рассекая воздух крыльями, пулей настиг одну из них и унес. Хамит, самозабвенно наигрывавший, сидя на старом пне, услышал шум и поднял голову: два перышка, дрожа в воздухе, медленно опустились ему на колени с ветки, откуда только что раздавалось пение птиц». Вслед за этим и Таулан замечает: «Горы плачут, верно, наступит сильное ненастье».

     Включение в пейзаж народных примет недоброго создает предощущение беды, и вслед за этим следует смерть Файруз:

     «Сильный северный ветер завыл сильнее в дымоходе, и старушке показалось, что это воет во дворе пес Она

выглянула наружу « крикнула: «Пошел вон, проклятый! Вой ,в своем дворе, чтоб он-сгинул у тебя!» Только вернулась она в дом, вой раздался снова. Выглянув второй раз, старуха увидела, что сильные порывы ветра пригибают почти до земли молоденькую яблоню, одиноко растущую во дворе. Тревожась, как бы ветер не сломал деревце, вошла она в I дом, уловила зов: «Анам!», наклонилась над дочерью и успела лишь принять ее последнее дыхание», (стр. 165).

     Есть и пейзажи — заключения, где автор как бы одухотворяет природу и делает ее судьей происходящих событий. Таким оценочным пейзажем заключается глава об издевательствах над Тауджан и Джантемиром:. «Сияющее солнце, словно содрогаясь от этого черного насилия и спеша спрятаться, озарило последними лучами грудь леса и скрылось за острыми гребнями гор... Муэдзин, высовывая голову в отверстие минарета, сзывает аульных на молитву. Главари волчьей стаи в ауле Кыямыт, Мухаммат-Амин, Биймырза, растерзав еще двух бедняков, сделали для виду омовение, застегнули рукава и, усмехаясь в усы, вошли в мечеть...» (стр. 3.12).

     Для авторской речи и речи героев характерны параллели между миром природы и человеческими характерами и отношениями. Порой автор использует пейзаж по принципу контраста для усиления драматического эффекта. Так дается изображение сияющего весеннего дня над могилой Файруз: «Ветер утих, и настал теплый день. На ветке шиповника, растущего в кешене, раскачивается, как на качелях, овсянка. Она то заливается песней, то проворно чистит грудку. Возвещая конец вимы, выглядывают из-под сухой прошлогодней травы подснежники... Черная пасть могилы готова поглотить Ф.айруз»... '(стр. 166).

     Характерно для романа Аппаева то, что он не мыслит себе жизни народа в отрыве от родной .природы. Люди-труженики наделены любовью к ней и тонким восприятием ее. Ей несут они свои горести, в ней черпают силы, у нее учатся мудрости (напр. Джантемир, стр. 248). Пейзаж здесь выступает как средство поэтизации народной жизни и образа человека-труженика. Силы, враж-. дебные народу, настолько поглощены своими низменными стремлениями, чувствами и 1мыслями, что они как бы слепы и Глухи к этому прекрасному миру, Окружающему их.

     Таким образом, пейзаж в романе несет определенную социально-психологическую функцию, выступает как одно из существенных средств раскрытия идейного содержания романа. И это является совершенно новым явлением, идущим от традиций реалистической литературы, ибо Карачаевский фольклор не знает таких развернутых пейзажных зарисовок.

     Для общего стиля романа эта пронизанность его пейзажными зарисовками и деталями имеет и другое значение — вносит субъективно-оценочный момент во все изображаемое, придает роману лирическую окрашенность и национальный колорит.

Национальный колорит усиливается благодаря тщательно выписанному интерьеру и деталям своеобразного быта.

     Описания построек, убранства жилищ, предметов обихода, различных обрядов — тоев, похорон, традиционных жертвоприношений после уразы (тоста — А.К.), бытовавшие поверья, приметы, народное врачевание, народный этикет,— все это создает в романе неповторимую атмосферу, в которой жил народ в прошлом. Типичные национальные характеры в типичных национальных обстоятельствах — и есть главный источник оригинальности, самобытности романа.

     Этому в значительной степени способствует и язык произведения. Язык богат, - образен, и образность его неразрывно связана с родным бытом, родной природой, со сложившимися народными понятиями, насыщен пословицами, поговорками, традиционными сравнениями и метафорами.

     Язык писателя — это уже не язык фольклора, а язык обогащенный, литературный, средствами которого он передает сложные отношения людей в быту и в общественной жизни.

     Своеобразие поставленных в романе социально-психологических проблем, типичных для дореволюционного Карачая, и все своеобразие авторского стиля, неразрывно 'связанного с о.бразом мышления и всем строем понятий родного народа, придают ярко выраженный национальный характер роману Аппаева «Черный сундук».

     Вместе с Тем решение бсех - проблем в романе с позиций социалистического мировоззрения, критический подход к освещению жизни и быта народа в прошлом, весь духовный облик автора, типичный для нового советского человека 30-х годов, творческое освоение им лучших традиций русской советской литературы позволили автору создать подлинное произведение социалистического реализма.

     Из молодежи, вступившей в литературу во второй половине 30-х годов, необходимо назвать имена Магомета Урусова, Осм.ана Хубиева, Тохтара Бюрлакова. Это люди, выросшие уже при Советской власти, их творческий облик формировался в годы завершения строительства социализма, когда карачаевская литература крепла и достигла значительных успехов.

     Магомет Урусов зарекомендовал себя с первых шагов как талантливый переводчик, тонко чувствующий гибкость, ясность, красоту пушкинского стиха. Достоинства переводов Уруоова были обусловлены тем, что это был «двуязычный» поэт, хорошо владевший и родным и русским языком. Им переведены стихотворения: «В Сибирь», «Памятник», «Ко'былица молодая, честь кавказского тавра», «Что ты ржешь, мой 1конь ретивый», «Утро», «Зимний вечер», «3имняя дорога», «Обвал».