Становление карачаевской литературы
жүктеу/скачать 0.64 Mb.
|
|
Критика тех лет не случайно особенно отмечала обилие арабизмов в языке поэзии Уртенова. Это было время, когда шла борьба за развитие национального языка, что сочеталось со стремлением сделать революционную поэзию доступной самым широким слоям народа; арабский же язык отождествлялся в сознании людей с исламом, со старым бытом, со старыми порядками, и немногие им владели в достаточной степени. Чутьем художника Уртенов понимал необходимость диалектического решения проблемы усвоения культурного наследия Востока. В дальнейшем он очищает свой язык от злоупотребления арабизмами, но вместе с тем использует традиции восточной поэзии и арабизмы там, где этого требует тема или образ («8-ое марта», стихи на антирелигиозные темы, облик Сафият в одноименной поэме и т. д.). Однако арабизмы им не были изжиты до конца, он не всегда оставался последовательным и возвращался не раз к тому, что отвергал. Так, в третьем сборнике произведений поэта «Песни и поэмы» (1934) есть переизбыток арабо-персидской архаики и использование ее как средства - стилизации в трактовке темы поэта и поэзии. Рядом с образом поэта-трибуна, поэта-бойца революции в стихотворении «Первому съезду животноводов», в другом стихотворении «Перу и тетради» («Къаламым бла тефтериме») появляется образ поэта, стилизованный в духе восточных традиций и оттого утративший связь с современностью.
Каждый раз, как вскипят, волнуясь, Бурлящие в юном сердце волны, Каждый раз, как берут у жизни песни и мелодии Струны, поющие волнам, Льются на твои страницы, тетрадь моя, Самые горестные из моих песен, Капают в тебя по одной Горьких песен моих капли. Ты, мое беспощадное перо, Избери дорогу правды и справедливости, Не позволяй богачу терзать бессильный народ, Будь враждебен и нетерпим к насилию. Буду творить, как сказал, От этой воды (чернил — А. К.) не устану, Не набью оскомину. Не уставай, мой вправленный в камышовую кисть Пишущий железный кал;ам. Итак, ты выбрал путь, По которому зеркалом тебе только жизнь, Ожесточившись к несправедливости, Рассуди правого и виноватого.
Однако в процессе созревания своего таланта и обретения собственного голоса поэт уже сознательно стремится отобрать из восточной культуры те традиции, которые помогли бы ярче и художественнее отобразить современность. Так, в начале 30-х годов он собирает и обрабатывает анекдоты о Насра Ходже, понимая, что они по своему социальному содержанию и сатирической направленности звучат актуально в обстановке борьбы с кулаками, муллами и пережитками прошлого в сознании людей. Уртенов издает сборник дважды, каждый раз предпосылая ему предисловие.1 Он пишет о легендарном герое книги, как об одном из наиболее популярных образов фольклора: «Я из рассказов Насреддина выбрал самые лучшие по идейной направленности, в смысле социальном и политическом...
парлары, Микоян-Шах ар, 1936.
В книге есть около ста анекдотов, направленных против религии, высмеивающих алчность, невежество, дурные привычки, эфенди, мулл. Некоторая часть — о насилии и гнете чиновников, богачей, биев. Остальные — об орлах и птицах, подобраны так, чтобы подходили детям. Четвертая часть — высмеивающая недостатки людей и проступки... Анекдоты, взятые из книг на других языках мы старались приблизить к условиям карачаевской жизни... Те рассказы Насра Ходжи в старой печати, которые были связаны с пошлой мещанской моралью, выражали идеологию угнетателей, вредные рассказы о религии — не помещены. По возможности выбрав в эту книжечку рассказы лучшего идейного содержания, мы поместили некоторые, урезав и приспособив их. Короче, смотря по смыслу и характеру, мы старались сделать их полезными трудящемуся читателю...»1 Уртенов сумел высоко оценить не только содержание анекдотов о Насра Ходже, но и совершенство формы этого прозаического жанра фольклора, Искрящийся томюр, меткость, яркость, лаконичность, обобщающая сила жанровых зарисовок и характеров в этих анекдотах в сочетании с естественной ненавязчивой назидательностью были очень близки Уртенову как художнику. В [Предисловии ко второму дополненному изданию сборника он прямо отмечает, влияние их на формирование карачаевской 1прозы: «В истории карачаевской литературы хапары Насра Ходжи,— пишет он,— являются первым опытом художественной -прозы, не считая фельетонов, выходящих в газете... Они сыграли большую роль в освоении техники молодыми писателями, пробующими свое перо в области художественной прозы». Таким образом, на творчестве Уртенова можно проследить, как в карачаевской 'поэзии пассивное перенесение формальных традиций поэзии востока сменяется критическим и творческим освоением их (в таких поэмах, как «Мулла и смерть», «Письмо Сулемена к Сурат»).
Революционное содержание и социальный пафос поэзии Уртенова органически связывали ее со всей многонациональной советской поэзией. Говоря о Каракотове, мы уже упоминали о своеобразии влияния советской шоэзии 20-х годов на раннее творчество карачаевских поэтов. Уртенов тоже отдал дань учебе у молодой пролетарской поэзии, что особенно заметно во втором и третьем сборниках его произведений «Искры свободы» (1929 г.) и «Стихи и поэмы» (1934 г.). Программное стихотворение молодого поэта «Баш-ладым» («Я начал») открывает сборник стихов «Искры свободы».1 Символика его несложна: В нёбо, скованное Грозными черными тучами, Ударила железная пята И пролила свет его на землю.
В этот день птица, Избавившаяся от хищного орла, Оказав: «Будь свободен!» — Протянула мне дар.
Взял я этот дар от нее, Заблистал„ засверкал, И от великой радости . Начал петь песни.
С поэтикой «Пролеткульта» и «Кузницы» связана художественная структура таких его стихотворений, «ак «Без тебя», в котором поэт в день пятилетия со дня смерти Ленина обещает вождю пролетарской революции идти по его пути, бороться против классовых врагов, строить социализм; как «Тринадцать», посвященное тринадцатилетию Октября, прославляющее созидатель-. ную силу революционного пролетариата. Эти стихи выражали стремление растворить свое лирическое «я» в голосе миллионов. Страстная самозабвенность рождала интонации гимна, лозунга, призыва, марша, которые должны были воодушевить людей, рождать чувство солидарности, единого порыва. И в агитационных стихах Уртенова ощущается та е четкость, энергия ритмов, подчеркнутых рефренами,повторами, единоначатиями, в которых пролетарские поэты передавали мужественное жизнеутверждение, бодрость, железную поступь миллионов: Андан бери кетди он юч, Он ючню ишинде кючлю къурч, Он юч да он юч... Он юч джылда, Азатльгкъ джолда Ишлениб келген темир «Юнге» къурчдан ччойле урду Он мелион чёгюч. («Он юч»). С тех пор; прошло тринадцать, Тринадцать — огромная сила, В тринадцати и его свершениях — стальная сила, Тринадцать, тринадцать... Тринадцать лет В строящееся на Путях свободы Железное «здание» Вбивали стальньге гвозди Десять миллионов молотов. («Тринадцать»).
1 Ертенланы Азрет (Къартджуртлу). Еркинлик джилтинери. Къарачай миллет басма ханада басылды, 1929.
И абстрактный о(браз «десяти миллионов», воплощающих класс пролетариев, и «молот» — символ трудовой,созидающей мощи пролетариата, и «строящееся на путях свободы железное здание» новой жизни, и настойчиво повторяющиеся во всех - строфах любимые эпитеты пролеткультовской лоэзии «железный», «стальной», и нагнетение однородных предложений, и единоначалия, придающие речи патетическую напряженность,— все это свидетельствует об активном влиянии на поэзию Уртенова творческих принципов пролетарских «поэтов. Широко применяется Уртеновым их образная система с ее употреблением абстрактных понятий — Труд, Коллектив, Революция, Свобода, Грядущее, Рабство,Капитал и т. д. — с ее символическими и космическими образами кузнеца, солнца, звезд, туч и молний, с ее «железостальной» метафоричностью (поэма «Эфенди и смерть», стихи «Сон кузнеца», «Обращение к съезду колхозников-животноводов», «Я начал», «Без тебя»). Представление о героях - революции, как о «стальных», «железных» людях, об эпохе, как о «железном, стальном» веке было весьма распространенным и в поэзии, и в прозе 20-х годов. Невольно вспоминаешь «Балладу о гвоздях» Тихонова, читая стихотворение Уртенова «Железный век»: Бизни ёмюр темир ёмюрдю, Биз ёмюрню темир деулери. Ёмюр бизге къурчдан джан урду, Биз ёмюрню къурч миндеулери. Темир джаратды бу ёмторню, Бу ёмюр туудурду темирни. Бу темир ашайды кюушениб «Нарт» ёмтарден къалгъан кемюрню... Биз ёмюрню темир аскери, Биз сюёбиз къаты бирликни, Биз сюебиз эмда джарата быз Анъда къурчлукъну, темирликни. Емюр болуб уллу элеуюл, Атад элеб чёблюкню, кирни, Ёмюр чозед зорну тамырын, Нюрюн джерге тёгюб Илкерни. Бизни ёмюр темир ёмЮрДЮ, Бу ёмюр хар емюрден ёрдю. Темирден инсанла болгъанын Биз джанъыз бу ёмюрде кёрдюк.
Наш век— железный век, Мы железные богатыри века. Век вдохнул в нас стальную душу, Мы — стальные частицы века. Железо создало этот век, Этот Век породил железо, Это железо пережевывает Уголь, оставшийся от века «мартов»... Мы — железная армия века, Мы стремимся к твердому единству, Мы любим и одобряем Сталь, железо в убеждениях. Век стал великим просеиванием, Он отбрасывает сор и грязь, Век вырывает корни насилия, Льет сияние Плеяд на землю. Наш век — железный век, Этот век выше всех веков, Только в этот век -мы увидели Железных людей. (Пер. П. Балтина)
Мотивы дисциплины, стального единства, моральной стойкости, выдержки, упорства не случайны: поэта роднит с Тихоновым черта, довольно характерная для советской литературы 20-х годов,— революционный аскетизм в характере шоложительного героя. Поэт и сам как бы сознательно отбрасывает все, что не относится к делу труда, 'борьбы, культурной революции, ограничивает себя. Это сказывается даже на композиции его Сборников, на композиции его стихов: свои жанровые сценки — притчи, где менее обнажены социальные мотивы, он помещает в последних разделах сборников («Охотники», «Весна»). Но и в них не иссякает назидательное начало, и в них поэт не забывает о своем общественном долге. В стихах Уртенова для детей («Наседка», «В те времена», «Два вора», «Плач Хасанчика», «В детстве», «Голодный волк») есть незатейливый сюжет, лаконичные и меткие характеристики и обязательно — поучительная концовка — афоризм (например, в ст. «В те времена»). Интересно, что среди стихов Уртенова как и вообще в карачаевской поэзии 20—30 гг., мы не найдем «чистой» интимной лирики, только в последнем его сборнике, в поэмах, чувствуется углубление лиризма, попытка рассказать о себе, как о человеке. И это объясняется не столько незрелостью внутреннего мира поэта, сколько скромностью и высоким чувством своего общественного долга. Поиски решения революционной темы и поэтический темперамент заставили Уртенова обратиться к творчеству Маяковского, поэта-трибуна. Новые интонации! Новая ритмика! Вначале Уртеновым была воспринята лишь «лесенка», но без ее внутренней обусловленности, как, например, в стихотворении «Учителю Марксу». Маркс джолдаш, къарайма санъа. Келбетинъ бирча турады.
Кёзлеринъи кесгин къарауу Баш мьгйыма келиб урады. Товарищ Маркс, Смотрю я на Вас, Неизменен Ваш облик. Внимательный Взгляд Ваших глаз Пронизывает Мой мозг. Но затем поэт уже начинает проникать в поэтическую специфику Стиха Маяковского. Он создает рядновых произведений («У нас и у них», «Песня призывника», «Жизнь», «Трудящимся колхозникам-животноводам», «Этот плут», поэма «Эфенди и смерть»), в «которых ломает традиционный 'Силлабический стих карачаево-балкарской народной поэзии и - строит его на разговорной интонации; лесенка определяется мыслью и эмоциями поэта.
Совет джурт джылы къучагъын джайыб эркин, Кюн джарлыгъа нюрюн себиб ийген бир «юн. .............................
Тобукъланыб, къалкъарын кёкге джайыб, Аллахындан тилей эди афенди Наиб. «... Нек къызгъандынъ ийерге балах, бир айыб... Айланнъан халкъгъа динни джолундан тайыб». Когда Советское Отечество Широко раскрыло Свои ласковые объятия, В один из дней, Когда солнце Озарило своими лучами бедняков, ............................. .............................
Упав на колени, Воздев длани к небу, Молит своего аллаха эфенди Наиб: «...Почему пожалел ты наслать и еду, срам... На этот народ, сошедший с пути веры». («Эфенди и смерть»)
Интонационный характер стихотворной его речи становится разнообразен. То это повествовательная интонация, как в выше показанном отрывке, то непринужденная интонация разговора («Трудящимся колхозникам-животноводам»). Иногда это приподнятые, ораторские обращения к аудитории: «Вы, посеявшие красные семена, Идущие в первых рядах! Проливающие пот на пути строительства новой жизни, Расправившие плечи в свободном отечестве, Трудящиеся горских селений, Слушайте!»
Часто стих выливается в волевую интонацию приказа, призыва, лозунга: Къаршчы чыкъгъан кулакны Чырмаулу къолун УатыгъыЗ, Кесин да хар бир ишигизден Узакъ Эрек Атыгъыз! Этигиз бырнак!»
Враждебно выступившего кулака Мешающую руку Давите, И самого его из всех своих дел Вон Гоните! Вышвырните прочь! («Этот плут»).
Важную роль начинает играть рифма. «Без рифмы,— писал Маяковский,—стих рассыплется. Рифма возвращает вас к предыдущей строке, Заставляет вспомнить ее, заставляет все строки, оформляющие одну мысль, держаться вместе... Рифма связывает строки, поэтому ее материал должен .быть еще крепче, чем материал, пошедший на остальные строки».1 И рифмы Уртенова, действительно, становятся главной опорол смысла — издеваются, разоблачают, призывают.
Бу дуркъучу — джумдурукъ, Бир заманда -Кир заманда Эртде Эки мыйыгъын Къан ичерте Маске Къуйрукълача гылджа-гылджа буруб. Аякъларын джерге Уруб
1В. Маяковский. Избранное произведения, М., 1956, стр. 522—523.
«Оноу» эте эди джарлылапы Къанын ичер дертде.
Этот плут-кулак, В некие времена — Подлые времена Прежде
Усы свои, Чтобы лакать кровь, Закрутив, Подобно хвостикам собачонок, Завернутых колечком, Ногами о землю топнув, По-нынешнему в Совете прежде в правлении «Решал» мстительно Кровь бедняков лакать. («Этот ллут»)
Обращение Уртенова к революционной поэзии Маяковского явилось результатом его настойчивых попыток освободить карачаевский стих от интонационной монотонности, обусловленной в известной мере строем его родного языка (в карачаевском -языке ударение, как правило, на последнем слоге. Несвободное ударение определило и размер, основанный на принципе равно-сложности стихов) и влиянием восточной поэзии (метрическое стихосложение). Уртенову удалось сделать карачаевский стих гибче, богаче, эмоциональнее, раскрыть его новые возможности и использовать их как поэтическое оружие. С творческим ростом поэта абстрактность и схематизм в его стихах постепенно отступают перед тенденцией к реалистической типизации (стихи «Нищая», «Карачаевский той», «Наш дед», «Я помню (со слов сироты)»). Эта тенденция, с одной стороны, связана в его творчестве с освоением опыта русской литературы, а с другой — с сознательным, углубленным освоением традиций карачаево-балкарского фольклора. В его стихах развивается эпическое начало, поэт учится строить сюжет, умеет ярко, с большим чувством юмора и вместе с тем лаконично дать жанровую зарисовку и легко очертить живые характеры. Таково, например, его стихотворение «Охотники», близкое по своей форме к народной притче, в котором рассказывается о злоключениях двух охотников. Произведение строится на диалоге двух охотников, прерываемом вставками от автора. Один из них —обжора, увалень, растяпа, трусишка — даже «куста боится», а другой — суетливый ворчун и хвастун, из тех, что «делят шкуру неубитого медведя». Характеры героев непринужденно и сжато раскрываются в живом диалоге их, естественно подготавливая мораль, которую автор выражает народными пословицами: «По шапке видно, кто волка убьет» и «Не зарезавши скотины, не продавай ее шкуры» (карач. «Бёркюнден .белгилиди бёрю атарны», «Мал кеогинчи тери сатма»). В сатирическом стихотворении «Карачаевский той» поэт дает кусочек быта, изобличает старые обычаи и пережитки, сохранившиеся в народе. «Карачаевец любит, почитает, понимает справедливость,— пишет поэт,— а вот невестку в дом чаще всего привозит без ее согласия, насильно». Устраивает - он той, а во дворе не убран «столетний» мусор. Любят той все: увидишь на нем и согнувшихся под тяжестью лет старушек, и важных стариков, и пожилых бородачей, и парней, и детей-малюток. Красивы девушки на тоях: «чернобровые», «тонкостенные», в золотых тюйме, в шитых золотом шапочках. А вот танцуют с ними Завсегдатаи всех аульных тоев, любители выпить — бездельники, забросившие и работу, и дом, и семью. Вот выходит на «истемей» (танец — А. К.) один из них, «наполнивший живот ведерной бузой», бесшабашный гуляка, «искусник» Исса, при кинжале, моргает «красавице» в платье из тафты. И «той тамада» тогда «гаркает» на харсчы: «Бей... харе бей» и кричит на народ: «Отойди назад, освободи круг», прыгает «обезьяной» перед тем из танцоров, у кого можно поживиться. Тут, смотришь, примчалась на взмыленных конях группа всадников, требуя у невесты подарков. «И горе ей, если она из бедной семьи»,— заключает поэт. Сатирическая окрашиваемость произведения определяется непримиримым отношением поэта к обычаям, связанным со свадебными церемониями. Его возмущает и насильственное похищение девушки, и вымогательство подарков у невесты, и оборище бездельников, гуляк. Однако в этом стихотворении при всей естественности протеста его против пережитков, против - пошлости и бескультурья, проявляется и другое: отрицательное отношение к старинным народным празднествам, к естественному желанию молодежи повеселиться. (См. цитированное вначале стихотворение»: «Не до развлечений на тоях, не до девушек - красавиц моим песням»). Этот мотив стихотворения связан с характерной черточкой революционного аскетизма, присущего поэту, о котором шла речь выше. Сатирическое заострение — концентрация теневых сторон горского быта — тем не менее не мешает Уртенову создать в общем динамичную, реалистическую картину из жизни народа. Стремясь шире и глубже изобразить жизнь народа, изменения, происшедшие в ней, и рост сознания горцев, поэт рано начинает работать над поэмой. Так, во втором сборнике Уртенова («Искры свободы», 1929,г.) и в повторном издании первого сборника стихов «Джангы джырла» (1931 г.) помещен ряд произведений, которые сам автор характеризует как отрывки из поэмы («Сон кузнеца», «Учти!», «Бай и батрак»). Показательна в этом отношении его работа над незавершенной поэмой «Сон кузнеца». В 1927 году — это было лишь стихотворение.1 В 1931 году Уртенов вновь возвращается к нему и дает уже подзаголовок: «Отрывок из поэмы»,2 в 1934 — вновь отрывок из поэмы.3 Вначале это было большое стихотворение, в котором поэт пытался изобразить революцию, ее вождя Ленина, передать революционные настроения масс и мысль о закономерности победы тружеников в борьбе с угнетателями. Однако все это изображалось абстрактно, а символические образы были искусственны. Вождь революции
1 Ёртенланы Азрет, Джангы джырла. Крайнациздат, 1927. 2 Ё ртенланы Азрет, Джангы джырла. Микояи-Шахар, 1931. 3 Ёртенланы Дзрет. Джырла б л а тшэмала. Крайнациздат, Кисловодск, 1934.,
Ленин представал в образе льва, угнетенные трудящиеся — в образах томящихся в неволе соловьев, пробуждение революционной активности угнетенных и сила народного возмущения передавалась народной гиперболой. «Словно горы низверглись тотчас в ущелья, Землю поливают словно не дождем, а людьми. Словно замертво падают вниз те, кто наверху, Словно ожили и улыбаются те, кто внизу». И что характерно: со всей этой идущей с востока и от фольклора символикой переплетены были мотивы, образы пролеткультовской поэзии. В духе этой поэзии дан излюбленный образ кузнеца, образ молота, бьющего по железу, железных цепей, сдавливающих шеи угнетенных, и красных знамен. В 1931 и 1934. годах Уртенов вновь возвращается к этому произведению, но так и не заканчивает его. Во втором, а затем и третьем вариантах «Сна кузнеца» расширяется идейно-тематическая и историческая основа. Уртенав все более освобождается от абстрактно-романтической символики в изображении революции, пытается наметить сюжет — показать нарастание революционных настроений, появление Ленина, борьбу с угнетателями и победу над ними. Углубляется образ кузнеца. жүктеу/скачать 0.64 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
