Наряду с традиционными чертами комедийных персонажей—амплуа—упрямого отца, тщеславной матери, офицера-ловеласа, кокетливой дочери - и подружки-наперсницы, образы пьесы носят своеобразную окраску, придающую им в какой-то мере национальный колорит. Джанхот «разбогател собственным трудом, потом собственность покорила его, он заимел Огъурлу и еще несколько батраков. Нет границ плохому, когда человеком завладевает страсть к собственности, к приумножению ее».1 Недаром в начале пьесы Огъурлу несколько раз повторяет: «Вы поклялись, наверно, уморить голодом батраков, клянусь, если хотите, вот уже полный месяц, как пастухи живут без хлеба, вконец обессилели». Для Джанхота, попавшего «из грязи в князи», жадностью и беспощадной эксплуатацией батраков скопившего себе состояние, с одной стороны, величайшим оскорблением является сомнение в его состоятельности (насмешка Солтана над лохмотьями Огъурлу воспринимается как поношение чести семьи), а с другой — неудержимо притягивают его внешние признаки власти, богатства (поэтому блестящие офицерские погоны Солтана — редкость среди карачаевцев—он предпочитает мозолистым рукам Азрета). Недалекий, вздорный, он тщетно отстаивает свой авторитет мужчины, главы семьи перед Айшат, ботливой, тщеславной и сверх меры любопытной бабенкой, про себя считающей, что «муж голова, а жена—шея, куда хочет, туда и вертит». Недаром Джонхот, потеряв всякую надежду переспорить ее, с сердцем говорит в конце пьесы: «Будь ты, наконец, или женщина или мужчина, а не тем и другим одновременно!». При всех мелких стычках и раздорах с Джанхотом, по образу мыслей—она истинная жена своего мужа, целиком исповедующая его жизненную философию:
1 Из письма Эбзеева Ш. в Карачаево-Черкесский наутно-ис-следовательский институт истории, языка и литературы от 23 мая 1962 года,
«Очень хорошо отец поступил. Пусть учит. Вот уже семь лет, как Огъурлу живет у нас. И дни, и ночи он ухаживает за скотом да за телятами, помета которых ты стыдишься. В снег, град, буран он не дает упасть слову твоего отца, вот в этом обличье и делает, и приходит, и уходит по велению отца. Ну-ка вдумайся, как работает Огъурлу? Как он работает, какие дела делает? Клянусь, предпочитаю работу, сделанную Огъурлу, работе, сделанной пятерыми такими, как твой отец. На кошу работают двое — и те такие же. Отец ломаного гроша не дал им за их труды. Лаской да тем, что обували, одевали их, дожили до сегодняшнего дня. Не бить, не ругать их только потому, что они хорошо работают, нельзя... К тому же, разве мы одни так угнетаем их? Баи все таковы. «Уплати батраку и возьми его душу»,— говорит пословица, твой же отец и не уплачивал»... — не договаривает Айшат, оправдывая Джанхота, избившего Огъурлу.
И Джанхоту, и Айшат еще присуща какая-то двойственность: они и связей с простыми людьми окончательно не потеряли—об этом говорит и то, что Огъурлу свой, близкий человек в семье, и его отношение к Азрету — но в то же время в них укоренилась уже собственническая ПСИХОЛОГИЯ.
Благодаря наличию образа Огъурлу видимый семейно-бытовой конфликт комедии перерастает в конфликт социальный. Огъурлу борется с глупостью, подлостью (Солтана), с тщеславием, корыстолюбием (Айшат, Джанхота), легкомыслием (Зайнеб), социальной несправедливостью власть имущих—богачей. Но это не сознательная борьба деревенского пролетария за свое освобождение, это гораздо низшая ступень: Огъурлу защищает свое человеческое достоинство и свое право на маленькое счастье. Для него женить Азрета на Зайнеб означает возможность самому обзавестись семьей. И победу в этой борьбе герой одерживает. Усиливая социальную окраску образов и конфликта, образ Огъурлу вместе с тем выражает социальные идеи пьесы. Это особенно ощутимо в монологе и в песне Огъурлу из первого акта, в которых звучат мотивы социального протеста и вера в неизбежность наступления лучшего дня для бедняков.
7 декабря 1931 года в Ростове-на-Дону проходила олимпиада горских народов Северного Кавказа, на которой была представлена и самодеятельность Карачая, в частности, выступление ансамбля. В хронике олимпиады сообщалось: «С сообщением о карачаевском искусстве выступил руководитель группы тов. Боташев X. Первым номером шла пьеса «Огъурлу», принадлежащая перу тов. Эбзеева Ш. Автор пьесы фигурировал и как режиссер, и как артист, исполнитель главной роли Огъурлу — батрака, героя комедии. Тов. Эбзеев без слов, одной мимикой, в продолжение 20 минут держал весь зрительный зал, набитый битком, с прикованным к себе вниманием».1
Знаменателен на этом этапе карачаевской литературы как сам жанр пьесы—комедия (с сильно выраженными элементами фарса), так и трактовка образа батрака. Это уже не мелодраматическая фигура, на голову которой обрушиваются все беды, а герой, побеждающий своих врагов, верящий в свои силы и светлое будущее. Такая эволюция одного из центральных образов-типов молодой карачаевской литературы свидетельствовала о новом, радостном мироощущении народа, ставшего хозяином своей жизни, и уже иными глазами взирающего на свое прошлое.
Как и в карачаевской поэзии, здесь ощутим переход к социалистическому реализму: сострадающий гуманизм сменяется верой в способность человека преобразовать мир по законам добра и справедливости.
Эбзеев был не только автором, но и режиссером, и костюмером этой постановки. Он же - был талантливым исполнителем роли Огъурлу. Перу Эбзеева принадлежала также пьеса «Неопознанный труп», написанная в 1936 году. В ней был изображен шпион одной из зарубежных держав, который убивает колхозного агронома с тем, чтобы завладеть его документами, и целый год работает в колхозе, именем честного человека прикрывая свои антисоветские действия. Эта пьеса не была опубликована так же, как и инсценировка по мотивам-романа Аппаева «Къара-Кюбюр», так как авторы в 1937 году были репрессированы, и об этих произведениях мы узнаем только из воспоминаний Ш. Эбзеева.
1 «Революция и горец», Ростов-на-Дону, 1931, № 12, стр. 115
Возможности и предпосылки дальнейшего развития драматургии в известной мере тормозились отсутствием профессионального коллектива исполнителей, тем, что ни один из начинавших драматургов непродолжал, по существу, работать на этом поприще, и отсутствием прочной материально-технической базы - театра. Поэтому карачаевская драматургия в целом осталась на уровне самодеятельного искусства.
В ней ярко проявился массовый народный характер литературы, момент перехода от устного народного творчества к профессиональной литературе.
поэзия
ИССА КАРАКОТОВ
(1900—1942)
Один из зачинателей карачаевской литературы—поэт Исса Заурбекович Каракотов. Поэзия его выразила энтузиазм народных масс, призванных пролетарской революцией к творческой деятельности.
Поэт родился в 1900 году в карачаевском ауле Джёгетей (ныне входит в Прикубанский район Карачаево-Черкесской автономной области Ставропольского края). Сначала учился в мусульманском мектеб при мечети, а затем окончил русскую сельскую школу.
В числе первых карачаевцев, командированных на учебу в города Советского Союза, был и Каракотов. Он учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока имени Свердлова в Москве. Учеба в КУТВе способствовала становлению его мировоззрения.
В числе первых произведений поэта—переводы на родной язык гимна «Интернационал»1 и революционной песни «Смело, товарищи, в ногу!».2 Активная творческая работа Иссы Каракотова продолжалась немногим более одного десятилетия. Первая известная нам публикация—сборник стихов «Новые песни», вышедший в 1924 году; последнее из зафиксированных нами — стихотворение «Колхозная песня» («Колхоз джыр»), напечатанное в № 78 (1081) газеты «Кызыл Карачай» от 1 мая 1935 года.
1 Интернационал.— Къаракетланы И. Джанъы Центриздат, джырла. М., 1924 дж.
2 Таукелленигиз, дженъерлс. Къарачай тилге айландыргъан Къаракетланы Исса. Таулу джашау, № (5)9, 1924 дж., ноябрь,16.
Видимо, не без помощи группы земляков, учившихся и работавших тогда в Москве, в частности, Асхата Биджиева—сотрудника Центрального издательства национальной литературы, он опубликовал первую небольшую книжечку стихов под названием «Новые песни» («Джангы джырла»). Произведения этого сборника, посвященные обличению прошлого, направленные против религии и духовенства, призывавшие к раскрепощению женщины, строительству новой жизни, овладению культурой, наметили основную тематику его творчества. Стихи эти еще далеко не совершенны, дидактичны, декларативны. По возвращении из Москвы Исса Каракотов активно включается в советскую работу. С 1924 года он председатель Хумаринского окрисполкома, затем председатель карачаевского облсовпрофа.
Поэтическая деятельность Каракотова с первых же шагов оказалась тесно связанной с газетными страницами. В окружении газетных работников, в общении с собратьями по перу—Азретом Уртеновым, Абдул-Керимом Батчаевым, с которыми его объединяла и творческая работа в Карачаево-Черкесии, складывался поэт.
Исса Каракотов написал немного, всего около трех десятков стихотворных произведений. Итогом творческой деятельности, поэта явился сборник стихов «Революционные песни», изданный в 1931 году.1 В него вошли вещи, написанные в период с 1926 по 1931 год.
Ко времени выхода в свет этого сборника поэт значительно вырос, что отмечала и критика. «К числу наших молодых поэтов принадлежит Исса Каракотов. Мы уже говорили в другом месте о его переводах русских поэтов, революционных песен, «Интернационала^ и оригинальных произведений, выпущенных несколько лет тому назад Центриздатом. С тех пор Каракотов сильно вырос и.его муза окрепла и возмужала... Об этом говорят его произведения, печатающиеся в литературной страничке «Таулу джашау»2,— писал журналист Ислам Карачайлы в статье, посвященной писателям и поэтам Карачая.
1 Каракетланы Исса. Революцией джырла (2-чи китабы). Кисловодск, 1931.
2 И. Карачайлы. Писатели и поэты Карачая. «На подъеме», Ростов-на-Дону, 1929, № 2, стр. 72.
Исса Каракотов пришел в поэзию, не пройдя какой-либо литературной школы, и потому его стихи представляются результатом как бы стихийного оформления переполнявших автора дум и чувств. Отсюда такие их качества, как искренность, самобытность и безыскусственность. Ислам Карачайлы делится таким любопытным воспоминанием из творческой биографии поэта: «Один поэт-карачаевец на заданный ему вопрос, как он написал одну изумительную - по глубине замысла вещь, ответил: «Ехал однажды верхом сам, один из Большого Карачая в Джегуту (из гор на плоскость). По пути'не встречал никого, кто бы мог мешать мне размышлять, наконец, выспался. И вот стал размышлять, и в голове стали складываться рифмы. Сложилось нечто вроде «назму», только, разумеется, безбожное.1 Когда приехал в аул, записал карандашом то, что сложилось. И вот получилось то, что ты хвалишь».2
Хорошо сказал о том, как рождается истинная поэзия, К. Зелинский: «Вероятно, и сегодня настоящая поэзия зарождается у человека так же, как в древние времена. Плыл человек по реке в выдолбленном бревне или ехал по необозримой степи нз коне — удивление теснилось в его груди, и в песне он называл то, что открывалось взору при каждом шаге вперед: и цветы, и трепет нагретого солнцем воздуха, И краски заката или восхода, и хор неисчислимых голосов — и птиц, и ветра, и горного потока, и деревьев. Так и сегодня, человек, плывя по реке жизни, принимая на струны своих ощущений все то, что вливается в его душу извне, становится поэтом, когда начинает облекать все пережитое в ритмически музыкальные художественные образы».3
1 Назму — арабское слово, означающее: стихотворство, стихи, поэзия; см. Арабско-русский словарь, сост. проф. X. К. Баранов, М., 1957, стр. 1035. Видимо, И. Каракотов противопоставлял свои стихи («безбожное») мусульманской религиозной поэзии («назму»). Впоследствии за словом «назму» в карачаево-балкарском языке утвердилось значение «стихотворение». С таким значением это слово бытует и ныне.
2 И. Карачайлы. О национальной литературе. «На подъееме», Ростов-на-Дону, 1928, № 10, стр. 57—58. Речь,возможно, идет о ст. «Кавказ».
3 К. Зелинский. Литература народов СССР, Москва. ГИ,ХЛ. 1957, стр. 382.
Первые мотивы и образы были навеяны поэту родною природой, бытом горцев. Величавый образ горных цепей, вознесших над собой двуглавую вершину Эльбруса—это символ мощи и неиссякаемых богатств Родины. Стихия грозовых туч, туманов, бурных рек, лесных завалов окрашивает его поэзию в яркие романтические тона. Вдохновенный дифирамб своей Родине слагает Каракотов в стихотворении «Кавказ»:
Гордый Кавказ, «Салам!»,— говорю я тебе,
Высоким прекрасным горам,
На плечи которых стаями опускаются сизые тучи,
Прилетающие в гости из далеких краев.1
Поэтические ассоциации, возникающие у Иссы Каракотова, связаны с привычными представлениями горцев, они естественны и просты:
Облака смешиваются друг с другом,
Сворачиваются, словно. клубки шерсти.
Прекрасные, журавлиноглазые горы меняют свой
вид,
Надолго смежают ресницы свои,
Укрывшись фатой от дурного глаза.
Высокие горы повиты туманами—
Прекрасные долины покрыты зеленой муравой.
Вершины их изукрашены как белый ковер,
Сверкают, как только коснутся их солнца лучи;
Румянится неба подол, касающийся гор,
Обманчива близость его.
В центре стихотворения—слово Эльбруса, обращенное к Казбеку. В нем выражено страстное желание раскрыть и отдать свои сокровища миру, дать мужественному, и трудолюбивому народу своих ущелий новую жизнь.
Неисчерпаемы богатства мои:
Тенисты склоны, сочны травы на пастбищах;
Золото, серебро хранят мои горы;
Шумят воды,
Утоляющие жажду, орошающие землю,
Излечивающие болезни.
1 Цитаты из И. Каракотова в подстрочном переводе даются по кн. КаракетлаНЫ Исса, Сайламалары, Черкесск, 1960.
Теперь безопасны дороги ко мне, И едут отовсюду люди сюда, Они уезжают, полюбив меня...
Человек представляется поэту неотъемлемой частью величественной горной природы. Она не подавляет его своей грандиозностью. Он живет и действует в ней, как ее полноправный хозяин, и чувствует себя, как в своем собственном доме. Сам поэт воспринимает окружающее так же, как изображаемые им люди, пасущие стада и охотящиеся на оленей.
Пейзаж в поэзии И. Каракотова характерен своей динамичностью. Он никогда не дает картин, застывших в -своей неподвижности. Ущелья и вершины, рисуемые им, наполнены жизнью, населены людьми, и даже когда перо поэта не касается человека, оно воссоздает в воображении читателя резвящихся животных, звенящих птиц, шум рек, запахи трав, шелест лесов.
В стихотворении «Кавказ» ощущается неразрывная связь поэтики И. Каракотова с традициями карачаево-балкарского фольклора: она видна в лаконичности повествования, в разработке мотивов народных песен «Бийнёгер» и «Апсаты», в обращении к мифологии, в использовании пословицы: «Увидав мураву - - не спрашивай, хорошо ли пастбище; увидав богатыря — не спрашивай, велика ли сила». Несмотря на это, «Кавказ» — лирическое стихотворение, а не песня и не устное поэтическое произведение какого-либо другого жанра. И хотя это стихотворение еще композиционно не стройно, эмоции поэта, не будучи подчинены четкой градации лирического переживания, распылены и образы гармонически не соотнесены друг с другом, переполняют и перенаселяют стихотворение, краски своим обилием и яркостью местами производят впечатление пестроты, оно пронизано пафосом влюбленности в изображаемое, построено на едином дыхании поэтического восторга и поражает непосредственностью видения мира. Стихотворение «Кавказ» — начало жанра пейзажной лирики в молодой карачаевской литературе.
Здесь в отличие от фольклорных произведений, ясно отразилась творческая индивидуальность автора: в сгущенной метафоричности и живописности стиха, в патетике интонации, в широте мысли поэта, стремящегося охватить и красоту природы, и жизнь людей гор, их прошлое и будущее,— чувствуется человек, наделенный страстным темпераментом, пылким воображением, большим чувством человеческого достоинства и самоотверженностью подлинного гуманиста.
Каракотов, подлинный сын трудового народа, жил его интересами, интересами всей огромной страны Советов. Его творчество проникнуто пафосом ломки старого мира, пафосом советского строительства. Именно это обстоятельство делает его поэзию поэзией контрастов — животворящего света и слепящей тьмы. Этот контраст заметен в разных образах, но всегда все светлое связывается им с новым в жизни народа — со свободой, созидательным трудом, просвещением и культурой, принесенными революцией, а тьма — с нищетой, отсталостью, угнетением в дореволюционном прошлом.
Он воспевает Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которая принесла свободу трудящимся России, а в их числе и горцам. Октябрю посвящает поэт свои стихи «Свершить в каждой стране» («Хар къралда этерге») и «В каждой стране будет водружено» («Хар къралда чанчылыр»). В них он рисует Октябрьскую революцию, как «очистительный ураган», после которого на прояснившемся небе засияла «яркая звезда».
Поэт невольно возвращается мыслью к недавнему прошлому. Отгораживающие от мира каменные мешки ущелий; рабский труд на землях и на кошах богачей; нищета, заставлявшая отдавать - детей в батраки, вместо того, чтобы посылать их в школу; болезни, от которых пользовали муллы чернильными смывами с дуа; задымленные сакли с земляным полом и земляной крышей, как могилы, в которых заживо погребены поколения людей,— таким предстает прошлое народа.
Это обращение к теме прошлого, дореволюционной жизни отряжает рост национального самосознания масс. Познавая старое, лучше понимаешь новое — это наиболее ранний и примитивный прием изображения современности у писателей и сказителей народов Советского Востока, он был и одним из первых шагов на пути создания собственной национальной литературы.
Но кровь борцов за народное счастье омыла землю и уже засветилась на небосклоне яркая звезда революции, вдохнувшая мощь в народ. Рассеялись тучи, подул ; свежий ветерок.
Мы разметали штыками
Крепости богатеев и князей,
Мы распахнули врата свободы
Обездоленному народу,—
пинет поэт, восторженно приветствуя революцию. Оба стихотворения заканчиваются провозглашением твердой веры в победу революции во всем мире.
Прославляя Великую Октябрьскую социалистическую революцию, Каракотов создает образы людей-светочей, ее героев, посвятивших свою жизнь борьбе за освобождение трудящихся от угнетения. Вождю мирового пролетариата, вдохновителю Октябрьской революции посвящает поэт стихи «Победил» («Хорладынъ») и «Не забудем» («Унутмазбыз»). В первом из них он рассказывает о жизни Ленина, славит всепобеждающею силу и бессмертие ленинизма. Поэт призывает быть верными заветам вождя, твердо идти по ленинскому пути, крепить мощь Советского государства. В Ленине он видит народного героя, созидателя великой партии, ведущей народ на борьбу против насилия, на борьбу за создание нового общества — общества без эксплуатации. Ленинизм изображается поэтом в образе могущественного дерева, корни которого протянулись во все страны мира, а плоды приносят счастье народам земли. В партии, непоколебимой и величественной как гора, поэт видит залог победы ленинского дела, залог успешного построения коммунизма.
Светлой памяти Сайда Халилова, участника революционных событий 1905 года:в Петербурге, организатора первого социал-демократического кружка в Карачае, убитого контрреволюционерами в 1921 году, посвятил поэт стихотворение «Унутулмазса» («Ты не будешь забыт».) Борец за права угнетенных, он, словно солнце своим сиянием, осветил путь обездоленным. Изо дня в день неустанно внедрял он в сознание горцев мысль о народной силе, о том, что только они сами в состоянии разорвать узы гнета, проложить путь к свободе, водрузить знамя собственного - счастья.
Революция принесла в горные ущелья новую жизнь, дала народу силу, чтобы покорить суровую природу и поставить ее на службу себе — таков идейный смысл стихотворения «Из уст пастуха» («Сюрюучюню аузундан?). Образ солнца, пронизывающий все стихотворение, символичен. Солнце олицетворяет технику, науку, культуру, которые покорят природу и передадут ее богатства людям. Утренняя заря развеивает мрак ущелий, поднимается яркое солнце, распустив золотые волосы — лучи, трепетное сияние его разливается по балкам и ущельям.
Но под этим великолепным солнцем вздымаются гордые пики, у подножий которых в мрачных теснинах живут еще не прянувшие к свету темные люди. Всю жизнь видели они над собой только клочок неба. Яркое солнце и мрачные горы — два контрастных образа, поэтически передающих столкновение нового, принесенного революцией, и старого, утвержденного столетиями беспросветного существования.
Вторая часть стихотворения носит агитационно-публицистический характер. Поэт в декларативном тоне повествует об индустриальном преобразовании горного края. В стиле этого стихотворения, не отличающегося единством, с подчеркнуто поэтическими" образами, охарактеризованными выше, совмещаются прозаизмы («Америка техникагъа эришиб» — «Соревнуясь с американской техникой»), технические термины (паровоз, поршень, шестерни и др.).
Такую стилевую пестроту можно объяснить тем, что в привычный для горца мир эстетических представлений в годы, когда писал И. Каракотов, хлынул мощный поток новых понятий, и слов, отражающих те изменения в их жизни, которые наступили в результате революции. Сочетание ассоциаций, привычных, с одной стороны, для-горца - ЖИвотновода и охотника, а с другой—почерпнутых из арсенала русской пролетарской поэзии тех лет («Кузница» и др.) порождает такие причудливые тропы:
Грудь гор рассекут машины,
Пробьют глубоко сердцевину их...
Хрящи их сверлами изгложем,
Их костный мозг в машинах спрядем,
Так вот и просеем золото и серебро.
Осознавая индустриализацию прежде всего как пафос преобразования мира, овладения стихиями природы, И. Каракотов посвящает целый ряд стихов социалистическому строительству—основе растущего могущества человека. Поэта волнует жизнь всего советского народа, он вОспевает его успехи, достижения (ст: ст. «Городу Баку-матери нефти», «Сельмаш», «Дар свободы»). Грандиозность социалистического преобразования природы приводит поэта к ярким романтическим ассоциациям, гиперболам, олицетворениям, метафорам.
Стихотворение «Городу Баку — матери нефти» («Нефт анасы Бакугъа»), написанное после открытия нефтепровода Баку—Грозный—Туапсе (1929 г.), напоминает гравюру в «черной манере»: «Лоно земли заключают в свои объятия черные вышки, словно башни»; «бьет, рассекая землю, нефть — черная ее кровь»; «выскальзывая из недр, подобно змее, фонтаном она взметается к небу, уподобляясь черной туче»; «распустив черные пряди, клубясь, вновь падает наземь... и мчится по трубам к Черному морю».
Стихотворение «Сельмаш» написано Каракотовым после посещения им в составе горской крестьянской делегации гиганта сельскохозяйственного машиностроения в Ростове-на-Дону. Сельмашстрой в годы коллективизации имел значение не меньшее, чем строительство Волховстроя, Днепростроя, Магнитки и др. К Ростову как к экономическому центру тяготели земледельческие районы Северного Кавказа, Нижнего Поволжья, Казахстана и Средней Азии. Для национальных республик и областей Сельмаш был не только заводом, снабжавшим юг сельскохозяйственными машинами, на его стройке сотни горцев приобщались к коллективному рабочему труду, отрешаясь от частнособственнической идеологии.
Достарыңызбен бөлісу: |