Театр и. А. Автушенко

For the first time a complex analysis has been made as to the origins of one of the key elements in Russian drama. Under this the author denotes «the pause». The appearance of this term is connected with the development of musical culture, rhetoric and versification. Before the emergence of this term, Russian drama theoreticians had been using complicated word constructions to convey the same idea.

Знаменитые ермоловские роли, действительно, были кульминационными моментами творческого пути великой артистки². Но они заслонили собой целый пласт важных ролей, сыгранных М. Н. Ермоловой в пьесах современных драматургов. Теперь непросто добраться до сущности этих созданий, скрытых под толщей наслоений ее «основного» репертуара.

Нельзя забывать, что в период активной творческой деятельности великой актрисы «основными» для нее были именно современные пьесы, занимавшие большую часть и ее репертуара, и репертуара всего Малого театра. «Основными» эти пьесы были и с точки зрения популярности. Образы современниц, созданные артисткой, пользовались большой зрительской любовью. Многие из написанных в то время пьес привлекали своей злободневностью³. «Основным» современный репертуар можно считать еще и потому, что именно монотонный театральный процесс задавал ключевые темы творчества М. Н. Ер­моловой. Именно на нем апробировались новые приемы и зрело глубокое смысловое насыщение образов. Наконец, именно участие Ермоловой в текущем репертуаре готовило те незабываемые взлеты, которые были отмечены современниками в знаменитых Иоанне д’Арк, Марии Стюарт, Сафо.

Сейчас можно сказать о том, что роли в пьесах современных актрисе драматургов практически забыты^*. Среди забытых и роли в пьесах Вл. И. Немировича-Данченко, которые в свое время были очень любимы публикой и даже ставились выше чеховских. Эти пьесы отличались остротой и современностью звучания, занимательной интригой, яркими сценическими эффек­тами, тем, что в них было создано особое «настроение». Многое роднило драматургию Вл. И. Немировича-Дан­ченко с творчеством А. П. Че­­­хова. Главным образом независимость взглядов на окружающую действительность, осознание кризиса существующего порядка вещей и болезненное переживание постепенного разложения этого пошлого, неправого, но единственно знакомого порядка.

Известно, что Мария Николаевна Ермолова не играла в пьесах А. П. Чехова. Зато в драмах Немировича-Данченко она создала замечательные женские типы. Позже Владимир Иванович искренне говорил: «Мы, авторы, бывали даже порою смущены, когда она брала роль в нашей пьесе. Ее талант был настолько богаче ролей, которые мы могли ей предложить, что казалось — роли рвутся по всем швам, когда она насыщает их своим гением»⁴. Так, в 1896 году, после двадцати пяти лет служения Малому театру, именно в таком ключе актриса исполнила роль Анны Демуриной в пьесе Вл. И. Немировича-Дан­ченко «Цена жизни».

Эта роль в творчестве Ермоловой, уже перешедшей на амплуа матерей^**, была интересна и неожиданна. Дошедшая до отчаяния Анна Демурина бросала в лицо мужу: «…ваша жизнь в ваших руках… вам не на что жаловаться... вам не приходилось бороться из-за куска хлеба… Вас возмущает, что нашлись такие, которые не хотят вас слушать, и вы ничем не можете запугать их, потому что самое страшное — смерть не страшна для нас»⁵. Думается, в устах великой актрисы это высказывание звучало с большой обличительной силой. Пользуясь этим, исследователи советского времени часто придавали подобным высказываниям ермоловских героинь острополитическую окраску и делали самыми важными в звучании образов.

Но от фразы, обличающей «власть имущих», произнесенной расстроенной женщиной, женой богатого фабриканта, которая вышла за него отнюдь не по любви, очень далеко до революционных идей, а тем более деятельного участия этой самой женщины в будущей революции. Все, кто пытался придать пламенному сценическому темпераменту Марии Николаевны яркую революционную направленность, всегда терпели неудачу. Внешне все сходилось: актриса, увлеченная идеями народовольческой молодежи, выводила на cцену героинь-народниц и подспудно доносила до зрителя их идейный пафос. Такая интерпретация творческого пути М. Н. Ермоловой была оформлена в трудах С. Н. Ду­рылина и имеет право на существование. Однако, если бы творчество Марии Николаевны сводилось лишь к сценическому обоснованию теоретической программы народничества, Ермолова не была бы Ермоловой. Прежде всего великим художником, а уж потом — актрисой, наиболее ярко выразившей в своем творчестве эту теоретическую программу.

В своей книге, вышедшей в свет в 1936 году, Эмиль Бескин давал общую характеристику мировоззрения Марии Николаевны начала ее сценического пути и даже в годы мощнейшей советской пропаганды отмечал: «Ермолова была близка к кружкам студенческой молодежи и переживала вместе с ней многие увлечения русской “бури и натиска”. Иногда Ермолову этого периода называют даже актрисой-народницей. Это и верно и неверно. Неверно, если в настроениях Ермоловой искать активно осознанное народничество. Верно, если видеть в творчестве Ермоловой 70-х годов отражение народнических идей в их абстрактном гуманизме, в идеализме утопической “всечеловечности”, в романтизме подвига и жертвенности»⁶. Бескин утверждал, что талант М. Н. Ер­моловой никогда не носил яркой политической окраски. Актрису отличала жалость к притесняемым вне зависимости от их социальной или национальной принадлежности. Гораздо позже П. А. Марков сделал ценное замечание: «Напрасно приписывать Ермоловой определенную политическую платформу или превращать ее в сознательную материалистку, ибо это не отвечает действительности»⁷.

Одним словом, в Анне Демуриной Ермолова хотела показать страдающую женщину, которая таила-таила свою боль, да вдруг вся и высказалась. Наблюдательный В. М. Дорошевич так писал об этой работе актрисы:

« — Окружала персонаж атмосферой какого-то невысказанного страдания “еще до поднятия занавеса”.

С первого слова голосом, тоном говорила нам:

—  Она много страдала!

И давала нам возможность вынести если не совсем оправдательный приговор, то все же признать:

— Заслуживает снисхождения»⁸.

В отношении роли Анны Демуриной критик был абсолютно прав. Благо, пьеса Немировича-Данченко давала материал для оправдания героини. Без этого оправдания вполне обычная женщина казалась бы только обычной эгоисткой. Она изменила любящему ее мужу и ничуть не раскаивалась в этом. Измена не принесла ей ни облегчения, ни морального мучения. Осталась все та же пустота. Ее «средняя», в меру эгоистичная и в меру живая душа столкнулась с повседневностью. Холодной, пустой и кажущейся бесконечной.

В самом начале пьесы Анна оказывалась на пороге самоубийства. В ней не было любви. Она никогда никого не любила — ни мужа, ни любовника, ни своих приемных детей. Не осталось жалости. Особенно к мужу, который в общепринятом смысле был перед ней ни в чем не виноват. Примечательно: за пять лет брака у Анны не появилось желания иметь собственных детей, и она нисколько этим не тяготилась. Что такая душа могла им дать?..

Немирович-Данченко не был заинтересован в героях и героинях. В поле его зрения попадали самые обычные люди, в сутолоке повседневности постепенно теряющие самих себя. Вот и Анна отшатнулась от холода и равнодушия своей благополучной жизни. Был вчера человек, инженер Морской, а сегодня нет его. Самоубийство Морского совсем недолго занимало окружающих. И поохавшая было о нем молодая купчиха Клавдия Тимофеевна моментально переключалась на выяснение того, был ли у Анны с ним роман. А дальше — о модах, о платьях. И так все время, без конца. Всюду холод, равнодушие.

Взаимное непонимание — это то, что встречала Анна изо дня в день, из года в год. То, что она знала до брака с Данилой Демуриным. То, что она с беспощадностью женского гнева обрушила на него. Большой поклонник таланта М. Н. Ермоловой Константин Сергеевич Станиславский писал: «Знаток женского сердца, она умела, как никто, вскрывать и показывать “das ewig Weibliche”, так же как и все изгибы до слез трогательной, до ужаса страшной, до смеха комичной женской души»⁹.

М. Н. Ермолова показывала, что не муж был причиной одиночества Анны. Причина находилась глубоко в ней самой. Она искала любви. И не важно — к мужу, к любовнику или к маленькой падчерице, до которой никому нет дела. Важно не свойство любви, а его целительное действие на женское существо. Любовь придает жизни смысл, а главное, защищает от того холода повседневности, который гнет не только слабых техников Морских, но перерабатывает и сильных капиталистов Демуриных.

В «Цене жизни» драматург показывал развязку многолетней драмы, зревшей в душе Анны Демуриной. Все обиды давно накопились. Все счеты были сведены. Но Анна—Ермолова не спешила поставить точку. Пугал тот мрак и холод пустоты, которые должны были открыться в небытии. И Анна приходила к мужу. Не ради него, а ради себя. Она бросала ему в лицо грозные обвинения и как будто бы не слышала ответов. В действительности цеплялась за них как за саму жизнь.

В сцене решительного объяснения Анна вела себя чисто по-женски. Памятную фразу: «Вас возмущает, что нашлись такие, которые не хотят вас слушать...» — она произносила в пылу требовавшей выхода ярости. Это был последний, больно ранящий удар, который она наносила своему мужу.

Обычно столь величественно прекрасная, Ермолова была прекрасна и в образе Анны. Но совсем не величественна. Здесь она раскрывала всю гамму чувств зовущей на помощь женщины. Показывала, как эмоции льются через край, порой совершенно не слушаясь героиню.

М. Н. Ермолова играла женщину, которой плохо. И с чисто женской неукротимой злостью ее Анна вспоминала все плохое, что было в жизни. Объединяла воедино и свое одиночество, и измену мужу, и душевное родство с любовником, и даже то, что муж наживается на чужом несчастье и ему нет дела до той среды, из которой она вышла! Но ведь и она сама все эти пять лет, проведенные с Данилой Демуриным, не вспоминала о той жизни, что была у нее прежде. Никому она не помогала. Ни на кого не обращала внимания. Несчастного техника Морского просто использовала. При объяснении с мужем она готова была сказать все что угодно, лишь бы он хоть раз по-настоящему обратил на нее свое вечно занятое чем-то внимание.

В образе Анны Демуриной Мария Николаевна открывала целую бездну гордого, одинокого, запутавшегося в себе женского страдания. «Ведь это что ж такое! Дойти до такого рода отчаяния. Да неужто же кругом тебя звери, а не люди?!»¹⁰ — восклицал Данило Демурин. Он узнал об измене жены. Осознал несостоятельность своего взгляда на их совместную жизнь, которая казалась ему такой устроенной и благополучной. И при этом в «медведе» Демурине вдруг открылось такое благородство, о котором ни он сам, ни окружающие не подозревали. Впервые Данило по-настоящему понял Анну. Ведь для того, чтобы понять ее, нужно находиться на той же ступени отчаяния…

«Цена жизни» — пьеса о внимании, которого всем нам не хватает в жизни. Как и Анна, в богатом доме Демуриных ежились от холода и непонимания¹¹ дети Данилы — Николай и Варя. Гимназист Николай казался почти взрослым. Но до настоящего взросления было далеко. Рядом с отстраненной, погруженной в себя «мачехой» он чувствовал себя неловко. Другое дело — Варя, девочка-подросток. В Анне она ожидала встретить друга, советчика, которому смогла бы рассказать обо всех своих детских обидах. Но все пять лет Анна упорно не замечала девочку. Все трое мучились от невнимания.

На их боль откликнулся совершенно невероятный персонаж — философ Солончаков. Он пытался понять драму семьи Демуриных, говорил горячо и увлеченно. Полный профессионального азарта, он хотел докопаться до истинных причин конфликта. И разрешал его весьма своеобразно. Обвинял Демурина и его родню в равнодушии, делал Анну жертвой суровой действительности и направлял ее силы в русло большой работы на благо семейного товарищества.

Прав был рецензент «Русской мысли», когда писал: «Средства, рекомендованные философом, признаны целебными и, благодаря им, для нравственно разбитой Анны раскроется “смысл жизни” и восстановится душевное равновесие в труде на пользу... русской промышленности... Таким концом не довольны ни мы, ни публика... талант автора вел его... к наиболее подходящему заключению, и мы решительно понять не можем, почему дети очутились где-то в стороне... а Анна Викторовна должна найти всю сладость бытия в правлении товарищества “Евдокия Демурина с сыновьями”. Спора нет, труд — дело хорошее... и душу в него положить можно — только не всю, так как живет-то человек не одним мозгом, а еще и сердцем»¹².

Действительно, по воле автора, все герои драмы cлушали наивные тирады Солончакова, в которых философ изъяснял причины конфликта. Демурины так много сил отдавали работе, что взаимное непонимание стало нормой их жизни. И бедная Анна истосковалась в этой череде невнимания и малого количества забот. Только почему-то из этого делался вывод о том, что правильнее всего будет включить праздную Анну в общий рабочий круговорот, ввести в правление товарищества «Евдокия Демурина с сыновьями». И тогда она непременно станет настоящей Демуриной и обратится к своим домашним делам.

Критик «Русской мысли» продолжал: «Но фабрикой, реформами... ничьего сердца, — а тем паче сердца женщины, — не наполнишь и не исцелишь. Причина тоски этой женщины не в одном бездельи, а в отсутствии личной деятельной любви... Сердце Анны, как и всякой женщины, в особенности же не любящей мужа, требовало материнства, любви к детям... Возможность и, более того, долг сделаться матерью представлялись ей сами собой в ее семье: несчастная сиротка Варя всеми заброшена потому именно, что у всех слишком много дела... Анна должна была... понять, что для нее самой, для ее мужа и для девочки нравственное спасение в том единственно, чтобы Анна стала настоящею матерью Вари и Николая»¹³.

Абсолютно соглашаясь с рецензентом спектакля, скажем, что в финале пьесы Немирович-Данченко давал лишь временный выход, который ничего не менял в жизни Анны. Eдинственно верный путь открывался для героини в любви к детям. Но ведь он требовал духовной работы, поэтому эмансипированной Анне и в голову не приходило избрать этот путь. Семья, жертвенная любовь — то, что считалось нормой в старой России, то, чего ждала от своей невестки Eвдокия Демурина, — решительно отвергалось героиней конца XIX века.

В самой постановке вопроса о счастье женщины-нематери, восприятии ею своего горя и своего одиночества уже крылся корень драмы. В этом «Цена жизни», впервые сыгранная на сцене Малого театра в 1896 году, современна и по сей день.

По сюжету пьесы Данило Демурин после признания жены в измене вдруг понимал, что она никогда не любила своего любовника, и на эту связь ее толкнуло только отчаяние. Эта мысль так поражала Демурина, что он брал предсмертное письмо Морского и начинал читать его вслух. Многое в письме самоубийцы отталкивало, и возмущенный Данило отбрасывал его. Тогда начинала горячиться Анна. Она хватала письмо и опять читала его вслух. Глядя на нее, Данило с жалостью говорил: «…ты совсем обезумела. Несчастная! И ты две ночи напролет, не смыкая глаз, зачитывалась вот этими словами? Ведь чуть что не на память говоришь»¹⁴.

Отталкиваясь от этих слов героя, роль которого исполнял А. П. Ленский, Мария Николаевна показывала, как сильно Анну, уже слегка подавленную благородством Данилы, взволновала правота этих слов мужа. Действительно, она давно знала это письмо «чуть что не на память», и, закрывая от волнения глаза, без труда читала, нет — декламировала последние строки несчастного техника. Ермолова подмечала этот тонкий, но очень узнаваемый нюанс — конечно, Анна знала письмо наизусть, только не хотела показывать этого мужу. Но эмоции брали верх, и Анна не могла скрыть от Данилы своего лихорадочного состояния.

Оставив в стороне возвышенную риторику Солончакова, на сцене говорили двое. Он и она искали пути друг к другу. Для нее обращение к мужу было последним, отчаянным шагом на краю бездны. Для него — первым проблеском жертвенной любви, которая все-таки жила под гигантскими наслоениями долга, нормы и порядка. Анна—Ермолова обращалась к мужу от страха смерти и при внешней отстраненности искала его понимания. Она признавалась, что совсем уж было хотела последовать примеру Морского, но в последний момент испугалась.

В этом строгая Анна видела свою вину. Но в несовершении смертного греха скрывалось гораздо большее. Все то, что заслонило собой отчаянье, — веру в жизнь, радость каждого мгновения, терпимость и милосердие — было зерном ее натуры. И внутренний призыв Анны к мужу состоял не в том, чтобы он дал ей радость бытия, а в том, чтобы, оставив условности и напускную мораль, отозвался на ее искреннюю, неподдельную веру.

Зерном образа Анны Демуриной стало ее глубокое одиночество и желание его преодолеть. Надо отдать должное А. П. Лен­скому, который ответил на талантливый призыв великой актрисы и провел роль на высокой артистической ноте. Дуэт завораживал современников. Очевидец спектакля Г. И. Курочкин писал: «Мы видели перед собой не артистов — Ермолову и Ленского, а живых людей: ее с истерзанной душой, разочарованной жизнью, и его, вдруг сердцем своим понявшего эту женщину и готового прийти к ней на помощь»¹⁵.

В «Цене жизни» Ермолова столкнулась не со злым, но и с не очень добрым персонажем и выделила в нем все лучшие качества. Ермоловское исполнение было выстроено так, что каждый, сидящий в зале, чувствовал: какая редкая женщина и какое у нее ужасное окружение! Своим «защитительным инстинктом»¹⁶ М. Н. Ермолова поднимала образ Анны на неизмеримо более высокую ступень, чем она того стоила и даже в сравнении с тем, какой задумывал ее драматург. Невнимание мужа, переживаемое Анной одиночество устраняли в глазах артистки все явные огрехи этой женщины.

Как видно, нельзя говорить об Анне—Ермоловой как трибуне, выносившем суровый приговор «власть имущим», которые отняли у нее и техника Морского смысл жизни. Дело здесь не в социальном или имущественном положении, а в типе личности и предрасположенности героев к тяжелым раздумьям. В ходе разговора с мужем Анна приходила к осознанию своей вины. Анна—Ермолова едва сдерживала давившие ее рыдания. Это были слезы, излечивающие героиню, освобождающие от многолетней скорби, очищающие от уныния, которым она заполнила свою жизнь.

Анне открылся ясный путь превращения в настоящую Демурину, мать Вари и Николая. Но драматург оставил тему материнства без внимания. Поэтому М. Н. Ермолова, уже перешедшая на амплуа матерей и умевшая раскрыть сложную гамму чувств женщины-матери, в финале «Цены жизни» оставалась холодна. Счастливый финал, в котором появлялись все действующие лица и переводили настроение пьесы из драмы в мелодраму, а затем и в комедию, не устраивал ни артистов, ни критиков. Трудно поверить в череду положительно прекрасных изменений, которые бы в одночасье сделали невнимательных людей внимательными, а одинокие души — любящими и готовыми на самопожертвование.

Роль Анны Демуриной была одной из самых неожиданных ермоловских ролей. Анна была абсолютно обыденна, но сложна своим внутренним драматизмом. При внешней решительности не способна была на поступок. Делала все от неодолимого уныния, к которому вел весь строй ее мысли и чувства. В роковой неотвратимости своей природы она была близка персонажам А. П. Че­хова. Но, в отличие от последнего, Вл. И. Немирович-Данченко все же видел «свет в конце тоннеля» и вел к нему зрителя. Вслед за автором М. Н. Ермолова играла «свет», который возможен для каждого, даже такой отчаявшейся души, как Анна Демурина.

Героиня Немировича-Данченко была лишена внутренней цельности, столь характерной для сценического почерка М. Н. Ер­­моловой. Анна стремилась к ней, но безуспешно. Это стремление М. Н. Ермолова выражала с такой силой, глубиной и многогранностью своего таланта, что Анна казалась не запутавшейся в себе женщиной, а четким аналитиком и «учителем жизни».
¹ Дурылин С. Н. М. Н. Ермолова (1853—1928): Очерк жизни и творчества. М., 1953.

² Первый биограф актрисы, талантливый критик Н. Е. Эфрос, отмечал, что каждое знаменитое создание М. Н. Ермоловой — Лауренсия в «Овечьем источнике» Лопе де Веги, Иоанна д’Арк в «Орлеанской деве» Ф. Шиллера, Сафо в одноименной драме Ф. Грильпарцера — знаменовало собой новый этап ее сценического пути, становление артистического мастерства, выработку новых форм и приемов.

³ Вспомнить хотя бы «Татьяну Репину» А. С. Суворина, на представлениях которой со зрительницами случались истерики и обмороки, или спектакли «Невольниц», на которых, по выражению А. Н. Островского, «просто стон стоял…» (цит. по: Филиппов Вл. Ермолова // Театральная жизнь. М., 1962. № 23. С. 29).

⁴ Немирович-Данченко В. И. Рождение театра. М., 1989. С. 295.

⁵ Немирович-Данченко Вл. И. Пьесы. М., 1962. С.416.

⁶ Бескин Эм. Мария Николаевна Ермолова (1853—1928). М.; Л., 1936. С. 24.

⁷ Марков П. А. О театре: В 4 т. М., 1974. Т. 2. С. 162.

⁸ Дорошевич В. М. Рассказы и очерки. М., 1986. С. 252.

⁹ Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве. М., 1972. С. 65.

¹⁰ Немирович-Данченко Вл. И. Пьесы. С.418.

¹¹ Насколько можно судить по критическим замечаниям, выводам исследователей и воспоминаниям современников актрисы, постановка пьесы Немировича-Данченко была очень жизненная и конкретно бытовая. В ней существовало много примет своего времени. Но не следовало искать символики и иносказания. Ни костюмы, ни декорации не передавали атмосферу холода, как это получилось в самом не малотеатральном спектакле Малого театра — «Привидениях» Г. Ибсена. Спектакль держался силами блистательных артистов и был выполнен в манере крупного психологического реализма.

¹² Ан. Современное искусство // Русская мысль. М., 1897. Кн. I. С. 162–163.

¹³ Там же. С. 163.

¹⁴ Немирович-Данченко Вл. И. Пьесы. С.416–418.

¹⁵ Цит. по: Дурылин С. Н. М. Н. Ермолова (1853—1928): Очерк жизни и творчества. С. 359.

¹⁶ Выражение В. М. Дорошевича, которое он использовал для определения характерной черты дарования М. Н. Ермоловой. Цит. по: Дорошевич В. М. Рассказы и очерки. С. 252.
THE FORGOTTEN ROLE OF M. N. ERMOLOVA

E. Bezrodnova

This article is devoted to a certain role, played on stage by one of the greatest Russian actresses Maria Nikolaevna Ermolova. The impact school of performance practiced at the end of the XIX century and in the beginning of the XX century substantially influenced her approach towards acting. Maria Niko­laevna mastered to perfection her artistic skills and was able to reveal in her characters the tragic intensity of feelings akin to the ones of her contemporaries.

One of the most talented modern dramatists of that time was the future founder of the Moscow Art Theatre, Nemirovitch-Danchenko. Basing solely on the text of his plays she could perform perfectly both in artistic and ideological way.

Using a popular motive from «Value of life» she created an unforgettable image of a suffering Anna Demurina. Spectators didn’t seem to contemplate her as an actor performing her role, but as a true Anna Demurina in flesh and blood.