Тогда, когда случится повесть

Этот пост при въездных воротах: прошитые и промятые пулями и осколками тяжеленные железные створы, за которыми на средневековый манер наклонно вкопаны в землю трубы – если грузовик брюхом налетит, то так и останется, как жук на иголке. На противоположной стороне от ворот мутно высвечивается когда-то белая двухэтажка с напрочь выломанными окнами и дверьми. На её крыше тоже стационарный пост, с которого днём в бинокль хорошо просматривалась промзона: километры и километры давно разбомбленных и разграбленных заводских руин с новеньким куполком мечети и нефтяными факелами. Сейчас факелы, наверное, ещё виднее – небо с того края розоватое.

За спиной, в окружённом двойной колючкой дворе, из незнакомого, размашисто-длиннолистого кустарника осторожно пощёлкал соловей. Помолчал, помолчал, и выдал трель: «Чу-фи, чу-фи, чи-чочочочо-чок-чок, чуфиирррр»! Тотчас же из-за забора через дорогу откликнулся другой: «Чирри-чу, чир-чу, чир-чу-чу, чок-чок-чок-чок...». Ну, братцы, какая ж сейчас красота пойдёт! Если, конечно, дурная стрельба не распугает.

Выставив на кирпичном бруствере шипящую и иногда что-то вдруг неразборчиво выкрикивающую радиостанцию так, чтобы была на расстоянии вытянутой руки, Иван Петрович попытался поудобнее притереться к дерматиновой спинке изодранного автобусного сиденья, пристроенного под крышей постовой будки. Разгрузку он снял, оставшись в бронежилете, автомат на коленях – обход не раньше часа, можно слегка, вполглаза, покемарить.

«Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…»

«Чу-фи, чу-фи, чи-чочочочо-чок, чу-фи-ирррр»! В первый и последний раз такого Иван Петрович наслушался в Орле, где гостевал с семьёй у брата в … да, восемьдесят третьем. Эх. Когда ж это было! «Чирри-чу, чир-чу, чок-чок-чок...».

«Пусть солдаты немного поспят…»

Служба в органах бывает розыскная, бывает караульная. И выбираешь её не ты, а она тебя. И этот расклад вовсе не надуманный, не от сиюминутного желания или выпавших обстоятельств, а от врождённых качеств. Так точно есть собаки «охотничьи», с чуткими длинными носами и большими ушами, а есть «цепные», недоверчиво рыкающие, предупреждающе зубастые. Вот так и милиционеры делятся по породам – на «легавых» и «рексов». Существуют, правда, ещё и боевые псы, выведенные специально для драк, и в перестройку в органах появились ОМОНы и СОБРы.

Иван Петрович из «цепных», вся жизнь прошла в караулах и конвоях, где главное – не перегореть, не устать заранее. И, что тут спорить, для этого особые нервы нужны, толстые-толстые: для засады-то, многочасовой, многодневной, а если необходимо, то и многомесячной. Чтобы быть уверенным в своём конечном перетерпении, своей пережилистости над преступником, убеждённости в том, что когда «это» произойдёт, «это» не окажется «вдруг», и он, как капкан или как самолов, сработает точно и безотказно. Так что полубдеть-полуспать с прищуренными, ловящими только движение, глазами, с расслабленным слухом, настроенным только на новый, малейше отличный от фона звук, у Ивана Петровича все двадцать пять лет очень даже получалось. Любое шевеление или ничтожный шорох – и он не вскакивал, не дёргался, а только приподнимал оружие, из-под приопущенных век высматривая опасность. Именно опасность, ибо с этими же годами опытно накопилась убеждённость в том, что всё новое в карауле чревато, ибо милиционер и блатной – как пёс и волк, враги непримиримые, насмерть, и только ментовская взаимопомощь против общака – единственно реальная защита. Иван Петрович даже «красных» зеков всегда сторонился и брезговал, не веря в искренность «сотрудничающих с администрацией». Ну, а, тем более, с чего бы это аферистка, выманивающая у восьмидесятилетних инвалидов войны их последние крохи, или педофил-насильник, вдруг да «встали на путь исправления»? Волк есть волк, это его природа. Как и у пса.

Кстати, взводный точно так же осматривается, не крутя головой. Значит, тоже в засадах посидел.

А вот откуда-то снизу и третий соловей подключился: «Юи-лит, юи-лит. Юрь-юрь-юрь…». Первые аж взвились, и пошло, поехало: «Чу-фи, чу-фи, чи-чочочо-чок»… «Чири-чу, чири-чу, чок-чок»... «Юи-лит, юи-лит»….

Конечно, из-за возраста его стараются пристроить на спокойные места, с меньшим риском для всех. Но, из-за нехватки личного состава, постовую службу отряду приходится нести по усложнённой схеме: четыре часа через четыре – днём, три через три – ночью, и, с учётом хозработ, выходных на все шесть месяцев командировки никому не предусмотрено. Вообще. Даже болезнь – предательство. Поэтому вчера он в паре с Сергеем-Сержем опять потел на ОКПМ.

Утром всё шло монотонно, рутинно, единственное событие – колонна ОБСЕ: белые джипы и белые КАМАЗы с красными крестами, мигающие и воющие «волги» сопровождения. На перекрёсток заранее подъехали «чехи»-гаишники. Тоскливо пожаловались, что ночью у них убили лейтенанта. Застрелили прямо на дому, при жене и детях. Забрали оружие, машину, доллары….

А во вторую смену, когда поток резко спал, и теряющее злобу солнце помаленьку оседало в дальнее пылевое марево, так и вообще потянуло расслабиться. Притоптанная в несколько смен, земля перекрёстка казалась уже «своей» территорией, да и большинство проезжающих автобусников, водовозников и грузотаксистов знакомы – здороваются, лебезят, напрашиваются на мелкие услуги, подвозя на заказ сигареты, воду.

Серж с запозданием отмахнул поравнявшейся с ним чернильно-синей «девятке» с напрочь затемнёнными стёклами, водитель резко ударил по тормозам, и в «девятошный» багажник сходу вдавился серебристый квадратный нос «тридцать первой» «волги». Визг, хлопок и особая секунда тишины, в которую всем неучастникам ДТП становится азартно весело. Красное и белое крошево задних и передних фонарей, быстро растекающаяся лужа из-под смятого радиатора, кривые лица выбирающихся из распахнутых плавников-дверок. И вопли, точнее, уходящие в ультразвук теноровые горские трели.

Кто придумал, что мусульмане не пьют? Под вечер в Грозном трезвый водитель – разве что за рулём автобуса. В «ладе» оказалось трое подростков, в «догнавшей» «волге» – двое взрослых, но совершенно косых. Мгновенно оценив раскладку сил, подростки смело напали на «не соблюдавших дистанцию». Серж дёрнулся, было, растащить размашисто лупящихся и взаимно рвущих рубахи, но сам чуть не потерял каску и отступил. Тут уже, как обычно – словно из-под земли – появился взводный. Выждав несколько секунд, Малоденко и Серж уже вместе резким вторжением рассекли немного подуставших сражающихся, повелев «стоять, не двигаться». Разбитые с обоих сторон носы и истерзанная одежда, бешенное дыхание, выпученные из под чёрных чёлок карие глаза – Серж и Иван Петрович крутили головами посредине явно готовящихся к новой сцепке вайнахов. «Стоять! Всем стоять!» – Комвзвода уже начал собирать документы, когда из затормозивших прямо на проезжей части двух «шестёрок» высыпало человек восемь в штатском и камуфляже, причём трое – с автоматами. Вытянув перед собой красные корочки, «чехи» кучно двинулись на «федералов». Малоденко встречно вскинул свой, обычно внушающий уважение РПК, но, толкнув его со спины, к появившимся «работникам районной администрации» вырвались окровавленные «волгисты».

Ребята с перекрёстка и от КП бежали на выручку, но к чеченцам подъезжали всё новые и новые машины. Как «чехи» так лихо организовали поддержку? Через пару-тройку минут двенадцать милиционеров были окружены почти полусотней орущих, машущих руками и всё более заводящихся от своего количественного преимущества местных жителей. Ивана Петровича привалили на злополучную «девятку», с которой всё и началось. Перед ним размахивал удостоверением «помощника заместителя главы администрации», давя огромным жирным животом, явно бывший борец или штангист-тяжеловес, из-за которого то и дело протягивались, пытаясь зацепиться за автомат или разгрузку, чьи-то волосатые руки, от которых, ворочаясь направо-налево, пока удавалось отрываться. Иван Петрович отступал, как мог, отталкивая тяжеловеса плечом и отбиваясь локтём, спиной теснил давно уже растерявших боевой задор подростков.

- Командир, отдай мне этих гадёнышей! – Габаритный пятидесятилетний чеченец в хорошем сером костюме и серебристой каракулевой папахе обращался к Малоденко нежно, как к родному. – Отдай!

- Нет. Сдадим всех в отделение.

- Командир, какое отделение? Всё равно по-нашему будет. Отдай!

Кто первым клацнул затвором?

Чехи на секунду отпрянули. Но тут же внутри их толпы кто-то что-то закричал, и они снова начали напирать.

- Ну! Сучары! Достали! – Рифат, очки которого держались только на одном ухе, откинулся и остро, как в бильярд, стволом «калашникова» ткнул в солнышко наползающего на него бородатого парня. – Джалеш! Кети хо?!

Ивана Петровича подцепили-таки за низ разгрузки, и, выворачивая через капот, завалили, а потом, не смотря на сомкнувшихся Рифата и Андрея, умудрились раза три пнуть. Уже на коленях, получая не особо ощутимые через бронежилет удары, он, матерясь почему-то шёпотом, двумя руками запихивал обмякших от страха пацанов подальше под машину.

Несколько выстрелов хлопнули по ушам, и наступившая тишина просветлела от вновь появившегося белесого неба – это отжались напиравшие. Однако стреляли не «федералы» – под блокпостом открытыми дверцами растопырились два камуфлированных милицейских уазика, от которых бежало шесть или семь милиционеров-чеченцев.

Часть людей, оказавшаяся в центре столкновения, сыграла в «море замри», а крайние начали быстро расходиться и разбегаться. Захлопали замки, злобно, с прокруткой, завизжали шины. Минута – и на перекрёстке остались только участники злосчастного ДТП.

- Командир, отдай их мне. – Капитан Хазрат Идигов, начальник смены охраны автовокзала, держал Малоденко под локоть, а протрезвевшие «волгачи», которых столь неудачно попытались отбить «сотрудники администрации района», тяжко сопя, вслушивались. – Зачем протокол? Бумагу переводить.

- Сам понимаешь, Хазрат, столько свидетелей – не получится.

- Какие свидетели? Хум дац! Нет никого. И не будет. А машина моя – это мои сыны с моим племянником, я их сам дома накажу, поверь.

- Уж накажи, не пожалей.

- Не пожалею!
Через час милицейский «уазик» вновь выскочил со стороны автовокзала и вывернул на Геологическую. Давешний капитан вразвалочку направился к Ивану Петровичу, и, широко улыбаясь по-своему красивым, с чётко прорезанными чертами, «кавказским» лицом, издалека протягивал руку:

- Сын сказал, что ты их собой закрывал. Спасибо, дорогой! – Сильно сжав ладонь, притянул, приобнял. – Как звать?

- Иван. Иван Петрович.

- А меня Хазрат. Ну, тоже, Саид-Эминович. Я твой должник, ваша. Что попросишь – сделаю как брату, помогу, чем сумею.

- Да, нормально. Испугался немного за пацанов.

- Не стесняйся, проси! Мы же с тобой – милиция, если мы друг другу не поможем, то кто за нас?

И ещё раз обняв, протолкнул сбоку за бронежилет плоскую бутылку.

- Бери, это хороший коньяк, кизлярский. Бери!

Зато Сверчок, хоть и бестолково – больше на себя и на пол, но махал по-честному. Он вообще эту неделю был ниже травы, тише воды – в субботу с ним произошёл такой конфуз, что будь они не в Грозном, парень точно бы уволился и сбежал куда подальше. Все, конечно, старались в лицо ничего не говорить, но чтобы удержаться от смеха за спиной, такого не получалось.

А, в общем-то, конечно, виновато начальство – не предупредило новичков, что по субботам-воскресеньям местные справляют свадьбы. Так-то к стрельбе в городе все уже привыкли, если автоматные очереди и взрывы раздавались дальше пятисот метров от базы, караульные даже не докладывали – у чехов разборки шли и днём и ночью. Но свадьбы….
Сверчков в паре с Андреем стоял около остановки, прямо напротив заправки. За спиной через метров двадцать начинались плотные заросли акаций, клёнов и буков бывшего парка. Жара, как всегда в полуденную смену, слишком быстро довела увешенное железом тело до котлетного состояния, мозги в каске вскипели, а автомат вызывал всё учащающиеся приступы ненависти. Сверчок пытался не смотреть каждые пять минут на часы, не чесаться, не уплывать мечтами в мирное и счастливое детство – с лимонадом и мороженым. И когда вдалеке захлопали одиночные выстрелы, он даже не сразу включился – что это и откуда, а, главное, в то, что выстрелы приближаются.

Из-за поворота вывернула белая «волга», которую догоняло – раз, два, три… пять «жигулей» самых разных марок и расцветок. Как бывает, когда пытаешься вынырнуть из кошмара, и это никак не удаётся, Сверчок вдруг укрупнено, до мельчайших деталей, разглядел, как из открытого окна надвигающегося автомобиля медленно-медленно выдвигается ствол «калашникова»… и из других машин ещё несколько стволов направляются на него…. И опять же, как в дурном сне, Сверчок понял, хотя и не почувствовал, что это он огромным прыжком отлетает с дороги, переворачивается в воздухе и плашмя вжимается лицом, грудью, животом в невпускающую в себя слишком короткую траву. Выстрелы рвали воздух над самым затылком, даже в глазах пыхали красные зарницы. Всё так же, не приходя в сознание, Сверчок сначала на четвереньках, а затем кривыми перебежками достиг акации и, расталкивая скрещенными руками упругие ветви, уже напрямую ломанул куда-то туда. Туда, где его не убивали.

Разыскали его почти через час.

А ещё в тот день через перекрёсток пролетело три свадьбы, и всякий раз чеченцы стреляли в воздух, клаксонили, били в ладоши, и каждый водитель эскорта старался обогнать других, чтобы оказаться рядом с машиной невесты.

В общем, кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.
- И теперь что? – Почти двухметровый лейтенант Вахреев носил никак не меньше ста двадцати килограмм хорошо тренированных мышц. Как и все в эти дни офицеры, задёрганный беспрестанными несостыковками, ляпами и ненужными авралами неустроенности начала «командировки», зампотылу часто смаргивал светлыми ресницами от недосыпу и необходимости думать сразу о нескольких вещах, но, памятуя о присутствии за стойкой поварих, старательно подбирал самые литературные выражения. – Как наличный состав сможет здесь принимать пищу?

- Так ведь практически вдвоём белим. Чекасу, ну, Черкасову известь в глаз попала.

Зампотылу опять поморгал, и, может быть, махнув рукой, умчался бы к другим несправляющимся, но в этот момент в зал вошёл освежившийся по пояс, сияющий беззаботной улыбкой Славка.

- Черкасов, покажи глаз.

- Да обошлось, вовремя смыл.

- Вовремя? А, как думаешь, твои товарищи сегодня тоже вовремя ужинать сядут?

Славка вытянулся в «смирно», скорчив, было, оскорблённое лицо, но, ударившись затылком о недоброжелательную тишину замерших за спиной Сверчка и Старого, вдруг согласно осел:

- Виноват, товарищ лейтенант. Сейчас поднажмём.

- Надеюсь. Не хотелось бы, что бы вы завтра, все трое, после караула, вместо отдыха, таскали на крышу мешки с песком. И ещё напоминаю: командир распорядился голым по территории не ходить. – Вахреев большим пальцем через плечо указал на поварих, демонстрирующих своё полное невнимание к происходящему.

- Так в рукава течёт!

- Надень майку.

Заливая и забрызгивая всё и вся, Славка, свирепо догонял и перегонял. Стыдно? А это хорошо, это правильно, и Иван Петрович не спешил объявлять амнистию. Пускай. Пока сам аккуратно скатывал со столов полиэтилен, выдвигал лавки, протирал подоконники, дал задание Сверчку принёсти воду и швабрить зашарканные, тёмно-серые, а когда-то изузоренные цветной мраморной крошки, полы. Проклятая известь даже после трёх проходок вылезала белесыми разводами.

Всё, можно и нужно передохнуть. Оттесняя в оконные щели запах сохнущей побелки, от плит валили сумасшедшие ароматы обжаренных в луке спинок минтая и докипающего вишнёво-яблочного компота, на которые в двери то и дело заглядывали сглатывающие слюну бойцы.

- Славк, а у тебя крестик-то точь-в-точь как у меня.

Старый и Черкасс примирительно привстали и, через стол курилки, склонились, почти соприкоснувшись свежее обритыми, синеватыми макушками.

- Действительно. Это мне жена подарила.

- И мне супруга повесила. Серебряный?

- Серебряный.

- Черкасс, а ты разве женатик? – У курилки из полутьмы проявился благоухающий после бритья «жилетт»-ом Рифат, присел бочком, пряча ладонью огонёк зажигалки. – Вот, хотел поесть, а там толпа.

- Посиди, пойдёшь с нами.

- Так ты что, Черкасс, в самом деле, уже захомутанный? Эхма, а я-то думал: как закончим с Кавказом, так и махнём с тобой на пару по бабам. Оторвёмся, как хорьки в курятнике! Я тебя с такими девахами сведу, блин, не сразу поймёшь – быль это или сказка.

- Это от которых ты лечился?

- Случайность. С кем не бывает? Ну, записываю в компанию?

- Не, я жену люблю.

- Чего-чего?

- Я люблю жену. Мы с ней и в церкви венчанные. – Славка, прихлопнув ладонями столешницу, резко встал, повернулся и быстро пошагал через двор к туалету.

- Старый, это он чего? Перетрудился? «Жену», «церковь»! Эй, молодой человек, откуда у тебя этот религиозный психоз?! Что, так скоро гормональное отравление началось? Или нервный срыв на почве затяжной боевой и политической готовности?

- Что ты в парня, как Тузик в тряпку? Отстань. Считай, что это наше дело, внутри христианское. Вам вот Магомет четыре жены разрешил, так и пользуйтесь на здоровье. Пока его много.

- Причём здоровье? Между прочим, мы, татары, только на одной женимся. Вообще у русских мусульман отродясь многожёнство не в традиции. У меня отец овдовел рано, так нас с сестрёнкой сам растил, в одиночку. Другую в дом до старости не ввёл, что только родственники ему не талдычили. Любил мать всю жизнь.

- Во, видишь! А ты почему не в отца?

- Так я уже городской. Развращён цивилизацией и растлён глобализацией.

- А, вообще-то, откуда корни?

- Из Убинки. Мои предки с пятнадцатого века в Барабе землями владели, ещё до Кучума и Ермака. Наш тугум от самого Шадибека идёт. Это который Тохтамыша зарубил, покорителя Москвы.

- Вон оно что! А как твоя родня смотрит, что ты тут воюешь? Ну, что против единоверцев?

- Я ж сказал, что я городской, в мечети раз пять за всю жизнь побывал. Да и какие мы с «чехами» единоверцы? Они ж вообще сектанты – суфии, это типа ваших адвентистов-мормонов или ещё каких раскольников.

- Не знал. Думал, в исламе все едины.

- В исламе, как в христианстве, всяческих полно: главные, конечно, сунниты и шииты, как ваши католики и православные. А, кроме того, арабы на турок морщатся, турки на нас, азиатов поплёвывают, а мы на кавказцев сморкаемся. Поэтому, Старый, я тут не на религиозной войне, а конкретно за Россию. За Империю и Советский Союз. За который оба моих деда погибли.

- Ну, прости.

- Без проблем. Ещё вопросы будут – обращайся без стеснения.

Собственно, и Ивану Петровичу тоже была пора.

- Добрый вечер, Андрей Антонович. На месяц любуетесь?

- Ага. Смотрю, какой чёткий серпик, совершенно как на турецком флаге. И Венера рядом. Я точно таким его в девяносто пятом впервые и увидел – вверх рожками.

- Так вы в Первую уже воевали?

- Мы тринадцатого января, вслед за штурмовыми колоннами в город входили. Войти-то вошли, а выбраться-то теперь никак не получается. Восьмая командировка.

- Всё в Грозном?

- Нет, в горах тоже довелось. В Ачхой-Мартановском районе побегал, и в Шали, и под Асиновской. Зачистки, засады, рейды – Кавказ уже как судьба.

Высоко вздутая над черным каре двора, заполненного дурным в излишней густоте ароматом акаций, тёмно-тёмно синяя плёнка небесного пузыря редко просвечивала крупными розовыми и зелёными дырочками звёзд, а узкая царапина вчера народившегося месяца придавала миру окончательную шахерезадность. Гусев в третий раз очень внимательно заглянул в лицо Ивана Петровича:

- В караул заступаете? Где, на въезде? Тогда ужинайте поскорее, через полчаса построение. И … ещё просьба: Сверчков с вами живёт? Ну, вы, это, пожалейте его, не особо подначивайте. Засмурнеет парень, а нам тут ещё сидеть да сидеть. Мало ли с кем и чего.

- Понятное дело. – Отстраняясь, Иван Петрович вроде как что-то зацепившееся доставал из кармана. Неужели командир учуял?! – Разрешите идти?

- Идите.

Так-так-так. Что, в самом деле, учуял? А он и глотнул-то только два раза, тут же закусив прихваченной с кухни луковкой. И зубы почистил. Нет, не должен, показалось.

«Грех рождает страх. Страх рождает ложь. Ложь рождает… гнев». Что там дальше тёщенька говорила? Что после «гнева»-то? У Ивана Петровича дальше подступала тоска. Проклятая бутылка, которую он смалодушничал сдать Гусеву по прибытию, ждала, ждала, и дождалась. В первый раз он приложился через неделю, когда «дневалил» по этажу. Свободные от нарядов либо спали, либо сидели в «кинозале», где смотрели по видику «Пятый элемент» – по пустому тёмному коридору из-за неплотно прикрытой фанерной двери периодически погрохатывал хохот. Иван Петрович, швабривший каменный пол, неожиданно для себя вдруг бросил тряпку в ведро и, воровато оглянувшись, зашмыгнул в кубрик. Сгорбившись, словно кто придавил его затылок чугунной пятернёй, быстро расколупал узелок вещмешка, просунул руку и нащупал скользкую узость горлышка.

Водка от желудка дурным откатом ударила в голову, обожгла лицо до испарины. И, вместо представляемого мягкого бездумного блаженства, обернулась резким осознанием необратимости совершившегося. «Вот он, грех, который рождает страх, что порождает ложь. А ложь рождает гнев, за которым уныние». Ох, тёщенька, ох.

На следующий вечер опять, тоскливо морщась на свою слабость, улучил минутку и приложился.

Когда водка закончилась, у него словно камень с души спал. Думал – всё, избавился.

А сегодня начал хазратовскую.

ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ.
Спеша на север издалёка,

Из тёмных и чужих сторон,

Тебе, Казбек, о страж Востока,

Принес я, странник, свой поклон.
Чалмою белою от века

Твой лоб наморщенный увит,

И гордый ропот человека

Твой гордый мир не возмутит
Но сердца тихого моленья

Да отнесут твои скалы

В надзвездный край, в твоё владенье

К престолу вечному Аллы.
Бледно-далёкие белки Сунженского хребта, которые после первых дней серой городской хмарости Славка наконец-то разглядел на южном небосклоне, сегодня были особенно хороши. Розовые с лиловыми тенями, они висели над плоской, как стол, долиной полупрозрачным расшитым шёлковым шарфом, чуть искрясь и колыхаясь в восходящих токах прокалённого за день воздуха. Как там, наверное, хорошо, чисто, прохладно….

А тут…. Четыре часа караула на четыре отдыха днём, три на три ночью, ремонт заграждений, углубление окопов, смена вечно рваных мешков на брустверах, перекладка кирпичной стены, разборка завалов на крыше, стирка, мытьё коридоров, мытьё посуды и чистка картофеля на кухне, чистка оружия, стратегия и рукопашка. Без выходных. Ещё бы только немного строевой для полного счастья. Вся радость в качественной пище, но, опять же, от неё к концу месяца не то, что тело, а душа зудела, когда на глаза попадалась женская фигурка. Хоть издали. Так и получалось: сначала взблёскивал бинокль на крыше двухэтажки, затем эстафету подхватывал окуляр у въездных ворот, потом «равнение» выдавали постовые перекрёстка, а последними вслед проходящей в местную школу учительнице вздыхали и тихонько посвистывали из-за бруствера ОКПМ. Да! – ещё и с верхотуры базы в полвосьмого утра кто-нибудь тоже припадал к мощному стационару с пятидесятикратным увеличением. Возвращалась учительница в шестнадцать-двадцать. Шла, смотря строго вперёд, вытянув шею, гордая, бессловесная. Словно кол проглотила. И, эх, тра-та-та! А вот ноги, как и у всех горянок, у неё коротковаты.

Славка бросил просолившиеся за четыре часа робу, майку и трусы прямо на пол, запнул всё под кровать к вещмешку, из последних сил натянул шорты и, уже спя, взгромоздился на свой второй этаж. Бай-бай!
… Вознесённый быками и арками над своим отражением, каменный мост огнистым пунктиром выводил полуторакилометровую перспективу во мглу противоположного берега. Размашисто перечёркнутая Обь невразумительно шепелявила неравномерным прибоем, лоснясь розоватым серебром вдоль ограждённого буями фарватера. … Когда унесу я в чужбину… В правой дали, сбившись в стаю, дремали самоходки, и отсюда – с бетонной высоты набережной – длинные живые дорожки красных и белых корабельных фонариков казались цепочками, опущенными вглубь расплавленного чёрного стекла.… Под небо южной стороны….
- Я заснул? – Славка, просительно улыбаясь, потёр кулаком глаза. – Прости!

Саша сидела напротив раскрытой дверки, и расплясавшееся пламя алыми и золотыми мазками легко и трепетно обводило её чуть наклоненное лицо, приподнятые плечи, сплетённые на колене пальцы. Железная печурка сипела и подрагивала, широко выстреливая стремительно переплёскивающимися по полу, стенам и потолку огненными разводами. Крохотное зарешёченное окно за Сашей густо синело ультрамарином, и тающая от нежданно щедрой топки ажурно-пушистая изморозь, освобождая стёкла, плавилась, часто-часто скапывая с подоконника в стоявшую на полу консервную банку. Собственно, от этого чаканья Славка и вынырнул из сломившей его под самое утро тонкой дрёмы.

- Прости.

Саша медленно повернулась, правой рукой откинула волосы, и внимательно, отвыкая глазами от пламени, всмотрелась в его лицо. Алый свет трепетно описал круглую грудь с маленькой пирамидкой соска, складочку живота, растворяясь ниже в стыдливую тень сжатых бёдер. Саша опять медленно-медленно поправила прядь и что-то беззвучно прошептала. Славка встречно сел, для чего-то стараясь разгладить жёсткую смятину новенького постельного комплекта – он не услышал, а просто понял: «люблю тебя».

На столе тускло искрило обжатое чёрной фольгой горлышко пустой бутылки «мускатного», красными полумесяцами светился раскатившийся апорт. Жар раскрытой топки густил воздух брусовой пристройки, которую он снял на эту старо-новогоднюю ночь, почти силой выпроводив домой однокашника Генку Харина, служившего охранником лыжной базы Заельцовского бора. Крохотная, пахнущая пенькой, олифой, талыми берёзовыми поленьями и, теперь вот, яблоками, сторожка и стала для них шалашом и дворцом. Шалашом, дворцом и первым брачным чертогом. До утренней пересменки.

Толкнув пронзительно засипевшую дверь, он прямо так, как есть, вылетел на крыльцо. Мороз, кольнув губы и ноздри, щекотяще шершаво огладил грудь, плечи, спину, вздыбил волоски на руках и бёдрах – хорошо! Отбежав на центр выскобленной и исчерченной лыжами, кругло высвеченной фонарём площадки, Славка распахнул объятья обступившим двор блистающий разноцветными радугами слоёных снежных комьев столетним разлапистым великанам, и закружился:

- Я счастливый! Я самый счастливый!!

Низко осевшее под тяжестью пугающих размерами звёзд чёрное небо встречно вращало накрененный Ковш, разливающий по Земле стекленящую космическую стужу. Под сгустками Зодиака по двухметровым сугробам угрюмо хороводились неохватные сосны, а машущий руками в центре всеобщего кружения, переполненный восторгом нагой человечек никак не мог прокричаться во всю Вселенную:

- Я – счастливый!!

Саша стояла на крыльце. Прозрачный парок, бьющийся из полуприкрытых дверей, растворял реальность её тела. Да она-то зачем вышла раздетая?! И тоже босиком. Подбежав, Славка обнял, приподнял, и наконец-то прочувствовал обещанные синоптиками минус тридцать семь.

- Это ещё зачем? – Голоса не было. – Простыню зачем портите?

- Вставай скорее. Комиссия из Ханкалы налетела, командиров плющат. Генерал-то вообще московский, из министерства. А с ними телевиденье, и, слушай – такая деваха, ёк-макарёк, с микрофоном… ммм…. Нет, я не выдержу! Джинсики по самое-самое обрезаны, а на ляжках пушинки – белые, тонкие, чуть видные. Вау! Одевайся скорее!

- Да, корреспондентка класс! – Рифата поддержал вообще-то скуповатый на эмоции Андрей. – Всех, кто видел, так и заклинило. Простынь? Приказано «порнографию» со стен убрать, а жалко же красоту портить. Вот и решили просто завесить.

Посовещавшись, посреди бледно-полосатого полотна крест-накрест подцепили две пулемётные ленты, а посредине приколотили экспериментально простреленную из разных стволов чью-то забытую каску. Для поддержании духа мужества.

Славка глотнул из пластиковой бутылки, зажевал жвачку, ну, и что? Так и будем стоять, как ботинки на параде? Может, всем хоть по книжке взять? Так сказать, чтобы пресса видела: в свободную от службы минуту бойцы активно занимаются самообразованием. Не, не естественно! Тогда давайте по Михаилу Юрьевичу: «Кто кивер чистил весь избитый, Кто штык точил…»? Ага, «ворча сердито». Ну, что тогда ещё, если приказано по территории не болтаться? Поартачась, все всё же согласились создать живую картину «привал перед боем»: Старый читал «Батальоны просят огня», Серж и Андрей играли в нарды, Сверчок подшивался, Славка писал письмо маме, а Равиль доводил на ремне нож.

Множественные шаги по лестнице. Свернули на их сторону. Ближе, ещё ближе.

- Встать! Смирно! – С порога замком Бархаев мгновенно осмотрел-оценил порядок, чуть заметно улыбнулся.

- Вольно. Здравствуйте, товарищи. – Ну, кто ж не знает генеральской любви к солдатской простоте? Вот и сейчас московский гость прошёл по кругу, демократично пожал руку каждому. – Здравствуйте. Здравствуйте. Как служится? Претензии есть?

- Никак нет.

Опережая командира Гусева и генеральского майора-адьютанта, в кубрик дерзко вскочила красноголовая и зеленоглазая пигалица в коротко обрезанных джинсовых шортах, высоко шнурованных ботинках и камуфлированной майке, выпиравшей острыми сосцами. У Равиля даже уши стали фиолетовыми.

- Вот, Эльвира, видите: в МВД делается достаточно, чтобы наши командированные не чувствовали себя пасынками Родины. Созданы все бытовые удобства для долгосрочного пребывания вдали от дома.

- А как у них с досугом?

- Спросите сами.

- Ребята, как вы тут отдыхаете?

Кося на генеральскую грудь, Серж что-то замямлил.

- А чаще всего читаем. Или в спортзале качаемся. – Вдруг перебил его Рифат. – Каждому своё, но, правда, есть и общая проблема… досуга: почему-то всем под утро снится только один сон. Фантастический. Про зелёные-зелёные глаза.

Пауза. Первым благодушным баском засмеялся генерал, за ним, с секундной паузой, хихикнул майор-адъютант. А Эльвира извиняющееся пробормотала:

- Да это так, это у меня контактные линзы тонированные.

Ещё раз оглядевшись, в той же очерёдности пошли на выход.

- Ребята, кому скоро заступать на блокпост, вооружитесь и сопроводите оператора в магазин. Как всегда, не меньше трёх человек. – Замыкавший Бархаев уже из проёма пальцем посчитал Славку, Андрея и Рифата. – Что-то из электричества срочно прикупить потребовалось.

Рифат дёрнулся: «А Эльвира пойдёт»? – «Нет». – «Тогда пусть Андрюха топает, ему Кавказ в диковину». – «Короче, сами решайте. Только быстро».

- У чехов плохая кухня. Невкусная. Вот осетины – да, те умеют. – Шедший впереди Серж успевал прошаривать глазами всех и встречных, и стоящих по сторонам чеченцев. Прикрывающему справа Славке хорошо было видно, как то и дело напрягается его рука, сжимающая рукоять, когда кто-либо из «нохчо» двигался излишне резво. – Я когда во Владикавказе был, так там просто оторваться не мог. Особенно шашлыки – такие нежные! А здесь – фуфло, подошвы. Может, конечно, они для своих что получше прячут?

Серж вошёл в магазин и вернулся – чисто. Значит так: они с Андреем покурят снаружи, Славка смотрящим у дверей изнутри, а Олег пусть спокойно покупает, что ему нужно.

В притенённой духоте магазина ничего не изменилось. Разве что старухи не было. Пока Олег набивал «дюресэями» коробку, Славка бесшумно приблизился к прилавку, и, пытаясь поймать глаза упорно смотрящей в пол девушки, даже немного подсел:

- Привет! Тебя как зовут?

Ага, всё-таки среагировала. Вздрогнула и почти подняла ресницы. На крохотную долечку секунды.

- Меня Славкой, а тебя?

Нет, опять отвернулась. Хотя, а-я-яй, боковым-то зрением контролирует.

Выпустив оператора, он резко оглянулся и – точь-в-точь, как в прошлый раз – поймал распахнутые любопытством чёрно-блестящие глаза. Засмеявшись, подмигнул.

И вдруг в ответ девчонка высунула язык.

- Представь: заходит пара-тройка федералов в магазин. Никого вроде нет, и они все в прилавок носом. Сзади появляется чех – два выстрела в затылок, третий в лицо повернувшемуся. И всё. Даже гильз, не то, что свидетелей, не найдут. Это, конечно, теория. А вообще-то именно так красноярцы погибли. В почтамт все вошли, а им к крыльцу тут же «девяточку» с тротилом припарковали. Ребята выходят – бах! Все трупы.

Олег теперь сам озирался, даже как-то ростом поменьше стал.

- Ну, пойдём за шашлыками?

- Ладно, в следующий раз. У вас девчонки классно кашу готовят.

- И-я-того-же-мне-ни-я.

За калитку из колючки – как в родной дом, и через КП, по «прямой кишке», вдоль окопчика и мимо садика во двор, где их уже заждались. Генерал в окружении офицеров казался совсем даже не генералом – ни знаков различия, ни даже плетёнки на кепи, а в руке старое-престарое весло АК. Наверное, вражьи снайпера так и подумают: простой солдат. И даже удивятся, глупые: чего это все перед рядовым так вытягиваются?

Для интервью нашли чистую стенку, определились по солнцу. Все, кто не в нарядах, столпились за снимавшим с треноги Олегом-оператором.

Слушали не дыша.

- Прежде всего, я хочу сказать, что федеральное присутствие в городе Грозном постепенно сводится к минимуму. В Чеченской республике активно формируются не только органы демократического самоуправления, но и собственные силовые структуры, способные поддерживать законность и правопорядок. Конечно, чего греха таить, местным милиционерам пока не хватает базовых знаний, опыта работы, в некоторых правовых вопросах они ещё недостаточно компетентны. Поэтому в городе действует система блокпостов, на которых стоят ОМОНы и СОБРы из самых разных городов и областей России, укреплённые специалистами ГИБДД и паспортно-визовой службы, следователями, экспертами-криминалистами, кинологами. Это позволяет успешно контролировать криминальную обстановку в столице республики, оказывать достойный отпор остаткам бандитизма и агентам международного терроризма, продолжающим свои вылазки на фоне понятных сепаратистских настроений части пострадавшего от военных действий населения. Но время работает на нас, и мы с оптимизмом смотрим в будущее. Уже недалеко тот час, когда можно будет с удовлетворением заявить всему мировому сообществу: «В Чечне и на всём Кавказе – мир и безопасность»!

Генерал отмахнул рукой конец тирады и облегчённо улыбнулся своему успеху. Ай, да Пушкин, ай, да … молодец, – ни одного слова не забыл из написанного майором текста.
- Классно говорил.

- Убедительно.

Увиденное нужно было перекурить. Кто догадался первый, тот шустро присел за столик, остальные спинами подпирали халтурно выложенный кирпичный забор-бруствер. Говорили наперебой, но в ходе обсуждения мнения особо не разделялись.

- Опять по ящику покажут, как мирные и добрые чехи ищут работу….

- Как жаждут восстанавливать разрушенное войной хозяйство.…

- Как простые кавказские парни мечтают выучиться на механизаторов и менеджеров….

- А девушки на космонавток и юристов…

- Только дайте им инвестиций…

- И не мешайте их распределять…

- Короче, мужики, понятно: чем нас тут меньше – тем здесь всё лучше. Генерал так по-честному и врезал: «Как только мы уйдём, так у нохчей наступит мир и тишина».

- Не «тишина», а «безопасность». «Мир и безопасность» – это слова антихриста, перед концом света.

Это молоденький лейтенант опять непонятно пошутил.

- Погоди! Какого ещё «конца света»?

- Когда антихрист придёт к власти, он прекратит все войны, примирит все народы, и никто уже не будет ни злым, ни добрым. Просто почему-то от этого наступит конец земной истории: «Когда будут говорить «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба».

Забавный лейтенантик из центрального вытрезвителя: худючий, замкнуто сумрачный. Молчит, молчит, потом как вдруг что-то выскажет всему вразрез. И опять замолчит.
- Олег, ты письма не прихватишь? – Андрей задержал Олегову ладонь в своей.

- Без проблем, Мы же завтра в Москве будем.

Смачно чмокнула бронированная дверца, из-за толстенного стекла мутно покачалась узкая девичья ладошка, и два низко сидящих «уаза» рванули за ворота.

- Не, какое бы я ей интервью дал….

- У тебя бы она не взяла.

- Ёк-макарёк, как хорошо быть генералом! Вернёмся – восстановлюсь в институте, потом дослужу до майора, потом закончу академию, потом наколю на погоны большие-пребольшие звёзды, и буду давать, давать, давать интервью! – Равиль потряс кулаками, вдохнул-выдохнул и пошагал к корпусу.

- Ты кому письмо отправил? – Славка попытался подцепить быстро убегавшего за плечо синего жучка.

- Да, домой, сыну. Что б скорее.

- Случилось чего?

- Пока нет.

- Прости.

Засмурел мужик – чем поможешь? Наверное, что-то в семье, ведь Андрей ещё тогда, перед отправкой, отделившись от всех, долго бродил туда-сюда вдоль забора, а потом на несколько раз провожал до остановки такого же большеголового как сам, чернявого мальчишку. Как-то так резко запомнилось: если кто-то из омоновцев прощался с родными, то или с жёнами, или с целыми семьями, и только Андрей с сыном.