глава 15 От социального капитала -

Несомненно, Роберт Патнэм — великий ученый. Меня восхища­ет его готовность покинуть башню из слоновой кости, чтобы за­няться актуальными проблемами общества и стимулировать общественные дебаты. В своей популярной книге "Боулинг в одиночку" он убедительно доказывает, что во второй половине XX века мно­гие аспекты социальной жизни сократились до опасного уровня¹. Название книги Патнэма возникло из того факта, что в периоде 1980 по 1993 годы ко­мандная игра в боулинг сократилась на 40%, в то время как одиночный боулинг вырос на 10%. Автор утверждает, что это лишь один из признаков более общей тревожной тенденции. По всей стране люди сейчас менее склонны участвовать в общественных объединениях, активность избирате­лей уменьшается, как и посещение церквей и членство в профсоюзах, а хуже всего — снижение интереса к добровольческой деятельности. По мнению Патнэма, все это происходит из-за затяжного упадка социального капитала.

Под этим он подразумевает все большее отстранение людей друг от друга и от своих сообществ. Упадок очевиден во всем, от ослабления связей меж­ду членами семьи, друзьями и соседями до сокращения участия в различных организациях, включая церкви, местные собрания, политические партии и досуговые объединения. Тщательно собранные эмпирические данные поз­воляют задокументировать сокращение социального капитала в граждан­ской и общественной жизни. Патнэм указывает на общую смену приорите­тов от производства культуры к потреблению культуры, от участия в спортивных мероприятиях к просмотру спортивных телепрограмм, от до­машнего музицирования к — компакт-дискам и МТУ.

Хотя происхождение его идей можно возвести к работам классиков со­циологии XIX века, в особенности к книге Эмиля Дюркгейма "Самоубийст­во", концепция социального капитала Патнэма опирается на сравнительно недавние труды двух социологов, Пьера Бурдье и Джеймса Коулмана². Бурдье использовал термин "социальный капитал" для объяснения возможностей и преимуществ, которые дает людям членство в группах, а Коулман применял его для описания пользы социальных связей для индивидуума. С точки зрения Патнэма, социальный капитал означает, по сути, взаимодействие. Если вы делаете что-либо для кого-либо, существует больше вероятности, что он сделает что-либо для вас. До некоторой степени, основой здесь выступает взаимное уважение, доверие и гражданственность. Упадок социального капитала в обществе означает сокращение и гражданственности, и доверия. Патнэм считает, что здоровое гражданское общество является залогом процветания.

Таким образом, растущий дефицит социального капитала задевает мно­гие аспекты нашего общества, ослабляя соседские связи, подрывая наше здоровье, делая нас несчастными, разрушая нашу систему образования, уг­рожая благосостоянию наших детей, размывая нашу демократию и ставя под сомнение самые источники нашего процветания. Патнэм видит причи­ны усугубления этого гражданского недуга и социального разобщения в че­тырех основных факторах. Во-первых, удлинение рабочего дня и растущая нехватка времени и денег означают, что у нас остается все меньше времени друг для друга. Во-вторых, безудержный рост пригородов заставляет нас се­литься вдали от родственников и друзей и затрудняет контакты. В третьих, телевидение и другие электронные СМИ поглощают наш досуг, оставляя все меньше времени на активные занятия и добровольческую деятельность. Четвертое и, согласно Патнэму, самое главное — это "генерационный сдвиг" от "гражданской сознательности" поколения Второй мировой вой­ны" к "эгоизму" последующих поколений.

Поначалу подобные выводы нашли у меня понимание и отклик. Я сам вырос в сообществе, подобном тем, чей упадок оплакивает Патнэм. Наша итало-американская община отличалась тесными связями между родствен­никами и друзьями. Мой отец был членом Итало-американского клуба и менеджером команды Малой лиги, в которую я входил, а мать опекала мой отряд скаутов. Мы с братом играли в рок-группе, состоявшей из наших дру­зей по католической школе, и часто развлекали местных ребятишек в гара­же нашего дома. Сейчас я живу в Питтсбурге с его многочисленными эт­ническими районами и чувством общности, которое описывает Патнэм. Именно это чувство общности помогло региону выстоять после почти пол­ного коллапса сталелитейной индустрии и других отраслей тяжелой промы­шленности.

Но как бы мне ни хотелось принять тезис Патнэма, мои собственные ис­следования приводят к совершенно другим выводам. Участники моих ин­тервью и фокус-групп редко выражали интерес к чувству общности, о кото­ром рассказывает Патнэм. Наоборот, они стараются вырваться из такого рода сообществ. Конечно, они хотят принадлежать обществу, но не настоль­ко, чтобы это мешало им быть самими собой и жить собственной жизнью. Они против того, чтобы друзья и соседи наблюдали за их жизнью через забор. В реальности им хочется того, что я стал называть квазианонимностью. В терминах современной социологии, эти люди предпочитают слабые свя­зи сильным.

Отсюда следует еще более существенное наблюдение. Типы сообществ, которые мы ищем и которые гарантируют экономическое процветание, к настоящему времени значительно изменились. Необходимые прежде со­циальные структуры теперь, наоборот, препятствуют успеху. Традиционные представления о сплоченном обществе имеют тенденцию подавлять эконо­мический рост и инновации. Те общественные структуры, которые обеспе­чивали поддержку в прошлом, сейчас становятся источником ограничений. Сообщества, которые раньше притягивали людей, теперь их отталкивают. Обществу нового типа свойственны более разнообразные дружеские кон­такты, индивидуализация занятий и ослабление связей внутри сообщества. Люди хотят разнообразия, низких входных барьеров и возможности быть собой. Статистика подтверждает эти наблюдения.

Все это поднимает серьезные вопросы, касающиеся самой сути нашего общества. Образ жизни, который мы воспринимаем как специфически аме­риканский — тесные связи в семьях и между друзьями, близкие отношения между соседями, гражданские объединения, динамичная выборная полити­ка, сильные религиозные институты и опора на гражданское лидерство — уходит и сменяется чем-то новым. Более того, та жизнь, которую хотел бы вернуть Патнэм, уже не является источником роста экономики, населения, технологических инноваций и доходов. Методы, используемые обществом для обеспечения экономического роста, пережили трансформацию.

Дилеммы социального капитала

В аргументах Патнэма есть и пробелы, на которые не преминули указать критики. Нет окончательного мнения по поводу того, действительно ли со­кращается социальный капитал. Некоторые комментаторы считают, что Патнэм находит только такие ответы, которые ему нужны. Николас Леманн утверждает в своей жесткой рецензии на работу Патнэма, что его результа­ты зависят от типа организаций, который он анализирует³. Леманн считает, что Патнэм прав лишь тогда, когда констатирует сокращение участия в ор­ганизациях старого типа, наподобие лиг боулинга или лож Ордена Лосей. Однако продолжают появляться организации нового образца — достаточно упомянуть Лигу детско-юношеского футбола США, количество членов ко­торой за два десятилетия возросло с 127 000 до более чем 2,5 млн., и стреми­тельно растущее членство в экологических организациях (на последнее ука­зывает и сам Патнэм).

Экономисты Дора Коста и Мэттью Кан обнаружили аналогичные ре­зультаты в ходе изучения тенденций социального капитала между 1952 и 1998 годами⁴. Используя по большей части те же данные, что и Патнэм, они внимательно рассмотрели тенденции общественной и частной жизни. Коста и Кан проверили, как часто люди участвовали в добровольческих обьединениях, посещали родственников и друзей и принимали гостей у себя. Там, где это было возможно, они использовали те же исходные данные, что и Патнэм, по необходимости дополняя их более надежными источниками информации, и в результате пришли к заключению, что представление о сокращении социального капитала в жизни американцев сильно преувеличено. Они нашли подтверждение небольшого спада добровольчества и не­сколько более масштабного, но не очень значительного сокращения член­ства в различных организациях, однако практически никакого снижения в количестве вечеров, проведенных дома с друзьями и родственниками, уста­новить не удалось. Спад, сопоставимый с заявленным Патнэмом, наблю­дался только в одной категории: визиты к друзьям и родственникам.

Коста и Кан затем переключили внимание на причины подобных пере­мен. В противоположность "генерационному сдвигу" Патнэма, им не уда­лось найти значительных различий между поколениями, если учитывался уровень образования и дохода. Сокращение социального капитала в част­ной жизни (визиты к друзьям и родственникам) практически полностью объяснялось повышением трудовой занятости женщин. А умеренное сокра­щение социального капитала в обществе было связано с неравенством в до­ходах и этническим разнообразием.

На мой взгляд, наиболее сомнительные выводы Патнэм и его коллеги де­лают в недавнем исследовании этнического разнообразия. Согласно этой работе, проводившейся под эгидой гарвардского Семинара Сагуаро по гражданской активности, регионы с высоким уровнем этнического разно­образия страдают от сниженного уровня общественных связей и участия в делах сообщества, низких показателей экономического развития и высоко­го разброса в доходах. Патнэм считает, что это происходит из-за низкого уровня доверия между разными этническими группами и внутри каждой из них. В январе 2002 года он представил результаты этой работы правительст­ву Канады и, согласно газете Ottawa Citizen, заявил следующее: " В конечном итоге, этническое разнообразие создает особые проблемы при создании со­циального капитала". Вот как это формулируется в итоговой публикации по результатам работы семинара Сагуаро под названием "Сравнительное изу­чение социального капитала в сообществе":

Оказывается, проблема неравенства в доступе к социальному капиталу значительно осложняется в этнически неоднородных сообществах. Имен­но этническое разнообразие — в большей степени, чем размер, уровень благосостояния или уровень образования — характерно для районов с на­ибольшими отличиями в участии разных категорий граждан в делах сооб­щества. В этнически разнообразных местах вроде Лос-Анджелеса, Хьюстона или Якимы, штат Вашингтон, люди, получившие высшее образова­ние, в четыре-пять раз чаще проявляют политическую активность по сравнению со своими земляками со средним образованием. В местах с меньшим этническим разнообразием, например, в Монтане или Нью-Гемпшире, классовые различия проявляются в два раза меньше. В отно­шении гражданской активности нет большой разницы между менеджером высокотехнологичной фирмы в Хьюстоне и его коллегой в Нашуа, штат Нью-Гемпшир, но есть значительная разница между автомехаником в Хьюстоне и автомехаником в Нашуа-'¹.

Здесь есть много поводов для критики. Позвольте, однако, начать с то­го, что данный подход путает причину и следствие. Стремясь объяснить практически все проблемы "нехваткой социального капитала", исследо­ватели игнорируют очевидные альтернативные объяснения. Например, в местах с высоким этническим разнообразием люди зачастую вынуждены много работать, чтобы закрепиться в новой стране, а это оставляет мало свободного времени на гражданскую активность. Языковые и культурные барьеры также могут ограничить возможности участия в делах общества. К тому же они могут быть на практике или в собственном восприятии ли­шены доступа к традиционным формам политической и гражданской ак­тивности. У многих из них, возможно, даже нет статуса гражданина или постоянного резидента США. Более того, судя по этим исследованиям, дефицит социального капитала обрекает районы с этническим разнооб­разием на замедленный рост. На самом деле, как было показано в преды­дущей главе, этническое разнообразие, выраженное в "Индексе плавиль­ного котла", положительно связано с ростом сферы высоких технологий и населения.

Некоторые из критиков Патнэма считают, что сама концепция социаль­ного капитала превратилась в тавтологию. Социологи Алехандро Портес и Патрисия Лэндаут пишут в своем обзоре теории социального капитала: "Ес­ли в вашем городе сильны гражданские традиции, там имеет место граждан­ственность, а если их нет, то и гражданственности нет"⁷. Более того, соци­альный капитал может проявляться двояко. С одной стороны, он укрепляет чувство общности, а с другой может легко закрывать доступ для посторон­них, возводить барьеры и препятствовать инновациям. Адам Смит давно об­ратил внимание на эту дилемму в своем труде "Богатство народов", обру­шившись на купцов, формировавших замкнутые клики именно для этих целей: "Люди одной и той же профессии редко встречаются между собой да­же для развлечения или досуга, но их беседа всегда заканчивается заговором против общества"⁸. Позже Мансур Олсон следовал той же логике, продемонстрировав, как сплоченные сообщества изолируют себя от внешнего вмешательства и тем самым сеют семена собственной гибели¹'. Или, словами Портеса и Лэндаут: "Тесные связи, которые помогают членам группы, часто дают ей возможность исключать посторонних".

Эта ограничительная черта социального капитала остается с нами и сего­дня. Я постоянно слышу о ней вовремя интервью и фокус-групп в старых сообществах с тесными внутренними связями, вроде городов Вилкес-Барр или Фарго, или даже Питтсбурге, где люди говорят, что они не могут ПОЗВОЛИТЬ себе делать что-то, выходящее за пределы нормы. В недавнем интервью од­ной газете Патнэм сказал: "Если составить карту социального капитала США и обозначить места его низкого и высокого скопления, как в прогнозе погоды, в Америке существует одно место с высоким уровнем и расположе­но оно где-то в районе Миннеаполиса и Сент-Пола. Жители Миннесоты хо­дят вместе играть в гольф. Они приглашают друзей в гости. Они играют в карты, присоединяются к клубам и участвуют в гражданских институтах""¹. Но, как указывает газета, этот регион гораздо больше подходит для местных жителей, чем для приезжих. "В октябре будет уже шесть лет, как мы здесь жи­вем, но мы все еще чувствуем себя чужими", — цитирует газета слова Эмме-та Карсона, переселенца из штата Нью-Джерси, возглавляющего Фонд Миннеаполиса. "В других местах, — продолжает Карсон, — коллеги по рабо­те и просто знакомые говорят друг другу:' Приходите в гости! Давайте сходим в нашу церковь! Давайте, я познакомлю вас со своим парикмахером! Про­блемы с машиной? Давайте познакомлю со своим механиком'. По его сло­вам, такие приглашения от людей в Миннеаполисе получаешь не часто. Действительно, я знаю по опыту собственных визитов и консультаций в Миннеаполисе, что власти региона прилагают большие усилия, чтобы от­крыть регион для приезжих и снизить входные барьеры для увеличения раз­нообразия.

Портес и Лэндаут считают, что высокий уровень социального капитала может также ослабить предпринимательский дух:

В высокогорных районах Эквадора среди успешных бизнесменов много протестантов (или "евангелистов", как их здесь называют), а не католи­ков. Причина состоит не в том, что протестантская этика подстегивает их добиваться большего, и не в том, что евангелические верования лучше вы­ражают их взгляды. Скорее, смена религии позволяет этим предпринима­телям сложить с себя множество обязанностей, связанных со статусом мужчины как главы семейства в рамках традиций католической церкви. В некотором смысле евангелисты становятся "чужими" в своей общине, что избавляет их от необходимости оказывать поддержку другим членам сообщества, обязательную с точки зрения католических норм. Для них со­циальный капитал обходится слишком дорого".

Места с тесными связями и высоким уровнем традиционного социально­го капитала обеспечивают преимущества для своих, а тем самым и стабиль­ность, тогда как места с подвижными и слабыми связями отличаются боль­шей открытостью новым людям, а следовательно, новаторским сочетанием ресурсов и идей¹². Рассмотрим более подробно, как эти два типа сообщест­ва вписываются в общую картину технологических инноваций и экономи­ческого роста.

Проверка теорий

Роберт Кушинг, вышедший на пенсию специалист по социологии и стати­стике из Техасского университета, заинтересовался данными тенденциями социальной жизни во время разговоров со своим сыном, членом креативно­го класса из Калифорнии. Он посвятил некоторое время проверке взаимо­отношений между социальным капиталом, разнообразием и инновациями. Он также предпринял систематическую проверку всех трех главных теорий регионального роста, а именно, теории социального капитала, человеческо­го капитала и креативного капитала. Его выводы поразительны. Кушинг об­наружил, что теория социального капитала не дает адекватного объяснения регионального роста и инноваций. Подобный рост намного лучше объясня­ется теориями человеческого капитала и креативного капитала. Более того, он выяснил, что креативные сообщества и сообщества социального капита­ла двигаются в противоположных направлениях. Креативные сообщества выступают центрами разнообразия, инноваций и экономического роста, а сообщества социального капитала — нет.

Кушинг, преданный своему делу эмпирик с чутьем к деталям, не пожа­лел усилий на то, чтобы воспроизвести источники данных Патнэма. Для одной из своих аналитических выкладок он рассмотрел результаты теле­фонных опросов жителей сорока городов, проведенных группой исследо­вателей под руководством Патнэма с целью определения широты и глуби­ны социального капитала. На основании полученных данных Патнэм произвел измерения социального капитала по тринадцати различным кате­гориям и присвоил каждому региону баллы за ряд атрибутов, например, "политическая активность", "гражданское лидерство", "религиозные ин­ституты", "протестная политика" и "пожертвования и добровольчество". Используя собственные данные Патнэма, Кушинг не нашел почти никаких доказательств сокращения добровольчества. Наоборот, он обнаружил, что в последние годы уровень добровольчества возрос. В конце 1990-х люди за­нимались волонтерством с большей вероятностью, чем в конце 1970-х. Среди мужчин добровольчество возросло на 5,8% за пятилетний период с 1993 по 1998 годы, если сравнивать с периодом с 1975 по 1980 годы. Добро­вольчество среди женщин возросло на 7,6%. Эти результаты были подтверждены рядом статистических тестов, но Кушинг на этом не остановился. Он сопоставил информацию по тенденциям социального капитала с не­зависимыми данными по высокотехнологичной индустрии, инновациям, человеческому капиталу и разнообразию. Он добавил "Индекс высоких тех­нологий" Института Милкена, "Индекс инноваций" и показатели таланта, разнообразия и креативности ("Индекс таланта", "Гей-индекс" и "Индекс богемы"). Он сгруппировал регионы согласно "Индексу высоких техноло­гий" Института Милкена и "Индексу инноваций" (уровень патентования)*.

Кушинг обнаружил, что регионы с высокими рейтингами в "Индексе вы­соких технологий" Института Милкена и "Индексе инноваций" имеют низкие результаты по одиннадцати из тринадцати показателям социального капитала Патнэма. Высокотехнологичные регионы получили низкие баллы почти по всем показателям социального капитала. Там был отмечен более низкий уровень доверия, меньшая степень опоры на религиозные институ­ты, меньше добровольчества, интереса к традиционной политике и граж­данского лидерства. Эти регионы преуспели лишь в двух показателях: "про­тестная политика" и "разнообразие дружеских отношений". Все обстояло ровно наоборот в регионах с низкими рейтингами согласно "Индексу высо­ких технологий" Института Милкена и "Индексу инноваций". Они набра­ли высокие баллы по одиннадцати из тринадцати показателям Патнэма, но ниже среднего по протестной политике и разнообразию. Затем Кушинг до­бавил данные по заработной плате, распределению доходов, росту населе­ния, количеству жителей с высшим образованием, ученых и инженеров. Он обнаружил, что в высокотехнологичных регионах наблюдался более высо­кий уровень зарплат, экономического роста, неравенства доходов, а также ученых, инженеров и других специалистов, чем в регионах с более низкими уровнями технологий, но более высокими показателями социального капи­тала. Когда Кушинг сопоставил "Гей-индекс" и "Индекс богемы" с показа­телями социального капитала Патнэма в сорока регионах по результатам опроса 2000 года, возникла аналогичная картина: регионы с высокими по­казателями по этим двум индексам разнообразия демонстрировали низкие баллы по одиннадцати из тринадцати категорий социального капитала Пат­нэма. Если процитировать Кушинга, "конвенциональная политическая ак­тивность и социальный капитал, похоже, находятся в негативной связи с технологическим развитием и высоким экономическим ростом". По ре­зультатам своего анализа Кушинг выделил четыре типа сообществ. Взяв за основу его анализ, я придумал им свои названия.

Зимой 2001 года Кушинг дополнил свой анализ данными по ста регионам за тридцать лет. Он вновь построил свой анализ на базе источников самого Патнэма, а именно, на информации, которую в течение трех десятилетий собирала рекламная фирма DDB Worldwide и которая включала данные о посещении церквей, участии в клубах и обществах, добровольческой рабо­те и приеме гостей у себя дома. При помощи этих данных он сгруппировал регионы в категории низкого и высокого социального капитала и устано­вил, что социальный капитал почти не имеет отношения к экономическому росту региона. Места с высоким уровнем социального капитала демонстри­руют ярко выраженную склонность к "социальной изоляции" и "безопас­ности и стабильности", отличаясь наименьшими темпами роста по причи­не того, что Кушинг назвал "ментальностью закрытых дверей". Места с низким уровнем социального капитала обладают самыми высокими пока­зателями разнообразия и темпами роста населения.

Наконец, Кушинг провел систематическое сравнение влияния всех трех теорий — социального капитала, человеческого капитала и креативного капитала — на региональный экономический рост. Он создал статистические модели для определения роли этих факторов в росте населения (общепринятый показатель регионального роста) в период между 1990 и 2000 годами. Для этого он включил отдельные данные по образованию и человеческому капиталу; рабочим местам, зарплатам и трудовым часам; инновациям и высокотехнологичным индустриям; а также по креативности и разнообразию за период 1970-1990-х.

И вновь его результаты оказались поразительными. Он не обнаружил ни­каких доказательств, что социальный капитал ведет к региональному росту; на самом деле эффект оказался негативным. Согласно его анализу, более удачные результаты получались при применении модели человеческого ка­питала и модели креативного капитала. Проверив сначала подход, основан­ный на человеческом капитале, Кушинг установил, что хотя он хорошо объ­ясняет региональный рост, "интерпретация не так однозначна, как предполагают сторонники этого подхода". Затем он использовал данные по креативным профессиям, представителям богемы, инновациям и "Индексу высоких технологий" Института Милкена в качестве показателей креативно­го капитала и установил, что теория креативного капитала дает наиболее убе­дительные результаты, причем особенно высокими предсказательными свойствами обладают "Индекс богемы" и "Индекс инноваций". Он пришел к следующему выводу: "Модель креативного капитала приносит столь же впечатляющие результаты, что и модель человеческого капитала, а возможно и лучше"¹³.

Для понимания подобных перемен ключевым является понятие ослаблен­ных связей. Патнэм и другие сторонники теории социального капитала предпочитают "прочные связи". Сюда включаются отношения, которые у нас обычно бывают с членами семьи, близкими друзьями, давними соседя­ми или коллегами по работе. Подобные связи распространяются на многие аспекты жизни и характеризуются долгосрочностью, доверием и обоюдно­стью. Когда ваши связи с кем-либо отличаются прочностью, это означает, что вы скорее всего знакомы с личными обстоятельствами друг друга, обме­ниваетесь визитами и готовы делать взаимные одолжения и выполнять пору­чения друг для друга. Практически у каждого из нас есть такие отношения по крайней мере с несколькими людьми. Их преимущества очевидны. С друзья­ми можно поделиться своими проблемами, сосед готов присмотреть за соба­кой, пока вы в отъезде, а дядя поможет найти работу.

Однако ослабленные связи зачастую оказываются более важными. Со­временная теория "силы ослабленных связей" была выдвинута социологом Марком Грановеттером в его классическом исследовании, посвященном

тому, как люди ищут работу¹⁴. Грановеттер обнаружил, что в процессе поиска работы большее значение имеют ослабленные, а не прочные связи. Как по­казали другие исследования социальных контактов, ослабленные связи ока­зываются ключевым механизмом для мобилизации ресурсов, идей и инфор­мации как при поиске работы, так и при решении различных проблем, запуске новых видов продукции или организации предприятий. Основная причина важности ослабленных связей состоит в том, что их у нас может быть много. Прочные связи по определению требуют больших затрат време­ни и энергии. Для поддержания ослабленных связей нужны меньшие вло­жения, а использовать их мы можем по мере необходимости. Ослабленные связи имеют решающее значение для креативной атмосферы города или ре­гиона, поскольку позволяют быстро интегрировать новых людей и новые идеи и, тем самым, способствуют креативному процессу¹⁵.

Я не пропагандирую образ жизни, основанный исключительно на ослаб­ленных связях. Такая жизнь была бы слишком поверхностной и одинокой. Патнэм обеспокоен, что именно эта судьба и ожидает нас всех. Но предста­вители креативного класса, с которыми мне довелось встречаться в процес­се исследований, по большей части так жить не хотят и устраивают свою жизнь по-другому. Большинство поддерживает ряд прочных связей. У них есть партнеры и близкие друзья, они звонят родителям. При этом, в отличие от прошлого, их жизнь не проходит с оглядкой на прочные связи или под их диктовку. В классическом сообществе с преобладанием социального капи­тала сравнительно небольшая и плотная сеть прочных связей доминирова­ла над каждым аспектом жизни человека, от ее повседневного содержания до долгосрочной траектории. Общение ограничивалось кругом хорошо зна­комых лиц, чьи ценности формировали вкусы, карьеру и личную жизнь че­ловека. В современном обществе жизнь часто определяется гораздо боль­шим числом ослабленных связей. Интересно, что в этом, похоже, и состоят предпочтения большинства людей. Ослабленные связи позволяют нам мо­билизовать больше ресурсов и возможностей для себя и других людей, а так­же дают нам доступ к новым идеям, которые оказываются источником кре­ативности.

Давайте еще раз вернемся к Джейн Джейкобе. Она использовала фразу "социальный капитал" в своем классическом труде "Смерть и жизнь вели­ких американских городов" более чем за десять лет до Бурдье или Коулмана и за несколько десятилетий до Патнэма. У нее этот термин служил для опи­сания того, как сообщества прибегают к ослабленным связям (сосуществу­ющим с некоторыми видами прочных связей, но не ограниченным ими) для продвижения разнообразия и креативности, при этом даже достигая опре­деленной стабильности.

Действительно, хороший городской район может абсорбировать приез­жих — как добровольных переселенцев, так и иммигрантов по необходимости, — а также защитить некоторое количество транзитного населения. Но эти добавления или перемещения должны быть постепенными. Чтобы местное самоуправление могло функционировать, все перемены в составе населения должны происходить на фоне преемственности среди людей, которые создают сети внутри сообщества. Подобные сети являются невос­становимым социальным капиталом города [курсив Р. Флориды]... Некото­рые исследователи городской жизни замечали, что сильные городские районы часто бывают этническими — в особенности это касается италь­янских, польских, еврейских или ирландских общин — и делали вывод, что для функционирования района в качестве социальною целого необхо­дима этническая база. На самом деле, это то же самое, что сказать, будто только американцы иностранного происхождения способны к местному самоуправлению в больших городах. На мой взгляд, это абсурд.

Во-первых, этнически сплоченные общины далеко не всегда обладают такой естественной сплоченностью, как представляется посторонним... Сегодня многие улицы этих старых этнических районов ассимилируют не­вероятное множество разнообразных этносов почти со всего света. Здесь также проживает значительное число представителей среднего класса... Некоторые улицы, которые лучше всего функционировали в Нижнем Ист-Сайде... обобщенно назывались еврейскими, хотя там... проживали пред­ставители более сорока этнических групп.

Во-вторых, у этнически сплоченных общин есть еще одно качество кроме этнической тождественности. Там живут люди, которые никуда не переезжают... Кажется, в этом есть парадокс: чтобы в районе оставалось достаточное количество постоянных жителей, город должен предоставить им возможности текучести и мобильности... С течением времени многие люди меняют профессии и места работы, состав и количество друзей и ин­тересов, размер семьи, уровень доходов и даже отчасти свои вкусы. Други­ми словами, они живут, а не просто существуют. Если при этом они про­живают в районе, отличающемся не монотонностью, а разнообразием, и если он им нравится, то несмотря на |эти| изменения, они не будут пере­езжать...

Город — это собрание различных возможностей, и гибкость в их использовании является активом, а не препятствием для стабильности го­родских районов"'.

Роль такого рода ослабленных связей в креативности города нельзя на­звать чем-то новым. Переход от небольших однородных общин с прочными связями к более крупным сообществам с ослабленными связями представ­ляет собой основополагающий факт современной истории, установленный в прошлом веке столпами социологии Максом Вебером, Георгом Зиммелсм и Эмилем Дюркгеймом¹⁷. Влиятельный немецкий представитель критичес­кой теории Вальтер Беньямин водном из своих сочинений 1930-х

процитировал полицейский рапорт 1798 года, где выражалось сожаление, что надзор стал невозможен, поскольку "каждый человек не знаком с другими, прячется в толпе и не перед кем не краснеет"¹⁸. Бодлер в своих рассуждениях о жизни Парижа XIX века изобразил город местом случайных встреч, фраг­ментарных контактов, незнакомцев и толпы, в которой люди могут отвлечь­ся от своих "внутренних субъективных демонов". Хотя Бодлеру и не нрави­лись многие аспекты города — фабрики, торговцы и толпа, — он "любил его свободу и возможности для анонимности и любознательного наблюде­ния"¹⁹. Эта сторона городской жизни нашла отражение в образе фланера — квазианонимного горожанина, который может наслаждаться разнообрази­ем городского опыта.

Кэролин Уэр считает такие ослабленные связи фундаментальной чертой креативной жизни Гринвич-Виллидж в 1920-е²⁰. "Здесь собирались те, для кого традиции, в которых они выросли, стали настолько бессмысленными или искаженными, что люди не могли оставаться их частью и подчиняться навязанным ими механизмам социального контроля", — пишет Уэр.

Многие из тех, кого тянуло в Гринвич-Виллидж, приезжали туда, убегая из своих районов, от семей или от самих себя. Другие, не вполне готовые от­речься от своих корней, хотели примирить новые условия с остатками тра­диционных подходов. При этом им приходилось вести борьбу без под­держки устоявшейся общины, которая могла бы санкционировать их усилия, и без четких норм поведения, на которые можно было бы опе­реться²¹.

Ниже, в разделе под названием "Жители Гринвич-Виллидж", посвященном богемным и художественным общинам, она пишет:

Все категории жителей Гринвич-Виллидж отличались индивидуализмом как в социальных взаимоотношениях, так и в своем мировоззрении. Их социальные контакты более или менее сознательно ограничивались кру­гом людей со схожими интересами. Существуя в условиях независимости практически от всех институтов, презирая стадный инстинкт и пользуясь преимуществами широкого выбора и анонимности большого города, им удавалось избегать постоянных контактов с членами семьи, друзьями, со­седями или представителями своего социально-экономического класса и отношений, вырастающих из институциональных связей. Вместо этого они поддерживали личные контакты с друзьями, разбросанными по всему городу²².

В заключение Уэр утверждает, что "члены групп менялись, но категории оставались неизменными из года в год, включая новые лица наряду со ста­рыми"²³.

В начале XX века один из пионеров социологии города, Роберт Парк из Чикагского университета, обратил внимание на функциональную важность ослабленных связей и анонимности в возникновении явления, которое он обозначил как "мобилизация индивидуальной личности"²⁴. Парк пишет, что великие города