У истоков христианства

ЮСТИНИАН

С появлением этих установлений христианская идеоло­гия возвысилась до ранга закона. Классовые отношения остаются без изменений. Самовластие и насилие сохраня­ются, как и прежде, порой они дают себя знать еще силь­нее. Не было ни реального облагораживания нравов, ни смягчения сложившихся в то время жестоких отношений в обществе, опустошенном и отброшенном к границам того, что может вынести человек. Одним из немногих ис­ключений было упразднение казни на кресте для рабов, но и это послабление вызывалось более идеологическими, нежели нравственными соображениями.

Кровавые битвы гладиаторов оскорбляли чувства некоторых отцов церкви и части общества. Однако они продолжались все четвертое столетие, и лишь в начале V в. при императорах Гонории и Аркадии появились пер­вые законы, которые покончили с играми гладиаторов. Во всяком случае, их постепенное упразднение было в пер­вую очередь обусловлено утверждением «варварских» на­родов, которые всегда поставляли наибольшую часть воен­нопленных, обреченных на истребление в цирках.

Так или иначе, абсолютно невозможно говорить о бы­строй христианизации римского права. {292}

«КОДЕКС ФЕОДОСИЯ»

Верно, впрочем, что с конца IV в. дает себя знать потребность в сборе и систематизации наряду со все еще действовавшим прежним им­перским законодательством новых «конститу­ций», введенных после Константина. При во­сточном императоре Феодосии II, племяннике великого Феодосия, вступившем на престол в возрасте семи лет, после смерти императора Аркадия, возникает «Кодекс Феодосия» — важнейший до появления законо­дательства Юстиниана свод законов.

Долгое царствование Феодосия II (408—450) перво­начально протекало, вполне естественно, под влиянием различных наставников и под защитой двух регентов— вначале префекта Анафемия, затем сестры императора Пульхерии, которая на деле и правила, подобно Августе, даже когда император достиг зрелого возраста.

Феодосий II стал самодержцем нового типа, который предоставляет другим долг управления государством и ко­мандования войсками (при нем, в частности, была осуще­ствлена короткая победоносная экспедиция против персов и было отброшено наступление гуннов) и в отличие от своих предшественников перестает непрерывно передви­гаться из одного конца империи в другой. Относительно образованный, прилежный переписчик древних кодексов, получивший даже прозвище «каллиграф», он основал в 425 г. в Константинополе Высшую школу, где велось изу­чение христианского вероучения. Эта школа должна была по замыслу императора стать подобием знаменитой Афин­ской школы, крупнейшего центра дохристианской филосо­фии, которая была закрыта через сто лет после того Юстинианом.

Аналогичное желание, видимо, побудило Феодосия II в 438 г. объявить о сборе и кодификации (скорее в нази­дательных, чем в практических целях) новых источников правоведения, «общих законов», обнародованных в IV в., а также приступить к систематизации текущего законода­тельства.

16 книг «Кодекса Феодосия» составлены в хронологиче­ском порядке согласно критерию «Дигест» классической эпохи. Эти книги дошли до нас не в оригинальном тексте, а переделанные и соединенные с последующими вставками. Их ценность все же вне сомнения, хотя она выявляется {293} лишь отчасти. Антиеретическое законодательство вклю­чено в последнюю, XVI книгу, носившую название «Об универсальной, или католической, вере». Этот раздел как бы венчает весь труд. Характерно, что соответствующая рубрика — «О высочайшей троице и об универсальной вере» — открывает «Кодекс Юстиниана», в котором зано­во осмыслены новые установки христианства.

Официальным языком права был по-прежнему латин­ский; на Востоке его больше не понимали, исключая неко­торые интеллектуальные книги. Это обстоятельство по­могло создать отношение почтительного непонимания к богослужебному языку католической церкви, которое употребление латыни порождало в людях, не знавших ее. На Западе «Кодекс» был сразу принят императором Ва­лентинианом III (424—455), которому Феодосий дал в супруги свою дочь Евдоксию Лицинию, чтобы упрочить, хотя бы на семейной почве, все более слабые и неустой­чивые связи между двумя частями империи.

Для истории этого трудного и часто смутного переход­ного периода «Кодекс Феодосия» — незаменимый источ­ник знаний не только о правовой и религиозной сферах жизни общества, но также о новых экономических и соци­альных структурах, о которых в нем есть прямые сведе­ния. Мы обнаруживаем в нем, например, законы, регули­ровавшие установление колоната. Конституция Констан­тина от октября 322 г. звучит так: «Кто бы ни нашел колона, который принадлежит другому, должен вернуть его по принадлежности господину, у которого он был рож­ден, и уплатить за то время, что тот провел у него. Колоны же, которые пытаются бежать, должны быть закованы в цепи подобно рабам» («Кодекс Феодосия», V, 9, 1).

Колон, который пришел на смену рабу с его непроиз­водительным трудом, свободен, но это только видимость свободы, так как на деле он крепко привязан к земле. Он не может занимать общественные должности, которые по­требовали бы отдалить его от земли, на которой он жи­вет. Его нельзя посвятить в сан священника, если только не в пределах края, где он живет. Землевладелец, однако, не мог продать свое владение без колонов либо колонов без земли, разве что крестьянин умрет, не оставив на­следников. Даже сами чиновники податного ведомства не могли прогнать колона с земли, если тот не уплатил на­логов.

Рента фиксировалась законом и применялась от места {294} к месту. В целом ее сумма оказывалась очень тягостной. Колон имел право вступать в брак по своему выбору, за­вещать имущество и обращаться в суд, но впоследствии эти свободы были у него отобраны. Еще важнее было освобождение от военной службы. (Оно продержалось до введения германского права.) В этом случае также реша­ющими были соображения экономической пользы, а не гуманные побуждения. Один из законов Юстиниана при­дал колонату в 534 г. еще более жесткую структуру: «Ко­лоны, хотя лично и свободные, должны считаться рабами земли, на которой они рождены» («Кодекс Юстиниана», XI, 52). Так начиналось крепостное право.

В категорию колонов вошли крупные массы «варва­ров», бродяг, отверженных и даже свободных, которые ра­ботали по 30 лет на одного землевладельца. Юстиниан распространил это правило на детей, санкционируя такое Положение вещей формулой, в которой классовые законы эксплуатации переданы в терминах религиозного фатализ­ма: «Каждый должен следовать своей судьбе» («Кодекс Юстиниана», XIII, 69, 4).

Это утверждение помогает нам понять систему, ук­реплявшуюся в разгар крушения античного общества. Каждый человек чувствовал себя под угрозой надвигаю­щихся бедствий и искал способа избежать злой участи; раб бросал своего господина и просил убежища у герман­ских племен, которые наводняли Западную Европу и Италию; крестьянин покидал поля, рабочий — свое ре­месло, чиновник — свое учреждение. Государство видит только одно средство предотвратить всеобщий распад: блокировать подчиненные слои на их социальных позици­ях и преградить им все пути отступления. Уже в 395 г. императоры Аркадий и Гонорий угрожали крупными штрафами тому, кто даст приют работникам, дезертиро­вавшим из своих ремесленных корпораций. Отныне эта практика распространяется и становится нормой.

Формируется настоящий тип «замкнутых каст», но не столько в результате стихийного развития, а как следст­вие осознанной государственной политики. Единственный класс, располагающий подлинной независимостью в усло­виях экономики, основанной на сельском хозяйстве,— это класс старых и новых латифундистов, заставлявших по­чувствовать свой вес внутри самого церковного общества, особенно на Западе. Их роль в управлении религиозными делами станет еще более явной с того момента, когда {295} земельный собственник и епископ в конце концов совпадут в одном лице.

Лишь в итоге бенедиктинской реформы монастырская организация избегнет еще на несколько столетий — и то в известных пределах — общей участи церковных институ­тов.

РОЖДЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НЕСТОРИАНСКОЙ

И МОНОФИЗИТСКОЙ ЦЕРКВЕЙ

Очень трудно выяснить прямую связь между этим положением вещей, способствовавшим по­явлению новых отношений между людьми, и религиозной жизнью масс в период между Фео­досием и Юстинианом.

Теологические диспуты, которые вновь раз­горелись в лоне христианского мира после первой система­тизации догмата о троичности, кажутся далекими от по­вседневной действительности. Но среди разнообразных яв­лений в структуре и надстройке существуют все же и взаимодействие и обратные связи. Стремление очертить концепцию сущности бога не менее жесткими рамками, чем те, что определяли человеческое существование,— это не простое и случайное совпадение, хотя подобное сравне­ние и не следует понимать слишком буквально.

Вариативность развития общественных отношений от­ражается в религиозных верованиях. Но идеи, однажды ставшие частью надстройки, следуют затем путем само­стоятельного развития, предопределенного фактическими условиями, которые их породили.

В споре с арианством большинство теологов сумело утвердить тезис о том, что евангельский Христос не был низшим божеством и субстанционально был идентичен отцу. Теперь задались вопросом; как могло произойти слияние их субстанций? Сохранил ли при воплощении Христос свою божественную природу или же приобрел еще и другую, человеческую? Не стоило бы заниматься подобными ребяческими абстракциями, если бы из ново­го конфликта по этому вопросу не возник глубокий раз­лад в христианстве V в., который положил начало, с од­ной стороны, так называемой несторианской, а с другой — монофизитской церквам.

Массы верующих всегда понимали воплощение мифо­логически. Было ли тело Христа действительно реально, {296} создано из плоти и крови, или оно было только кажущим­ся, как утверждали гностики,— все это имело влияние на принятие ими догмы о спасении. Но философские школы имели на этот счет вполне определенные взгляды. Пла­тон, например, учил, что в человеке следует различать две души, или «натуры»: рациональную и чисто животную. Если спасение есть не только акт познания, но и приоб­щения к божественному началу посредством обряда, то теологи вынуждены были прийти к выводу о том, что Христос не мог быть исключительно божеством в челове­ческом облике, но был реальным человеком, наделенным телом и душой.

Один из осужденных на Константинопольском соборе 381 г. епископов — Апполинарий из Лаодикеи пытался обойти эту трудную проблему, доказывая, что так как у человека тело и душа нераздельны и образуют одну лич­ность, так и в Христе следует видеть одну-единственную божественную индивидуальность. Это и было учение, кото­рое преобладало в александрийской церкви со времен Афа­насия. Но отцы антиохийской школы исходя из иной антро­пологии, более близкой к аристотелевской традиции, отри­цали, что в Иисусе имело место полное слияние человече­ского и божественного начал. Диодор из Тарса и Феодор из Мопсуестии пришли к утверждению о присутствии в Иисусе двух разных, завершенных в себе личностей. Одна­ко «личность» и «природа» для многих означали одно и то же.

Некий монах из Евфратской части Сирии, по имени Несторий, получивший образование в Антиохии и возвы­сившийся к 428 г. до высокого сана константинопольского епископа, сделал из этих споров вывод, что Мария не мо­жет быть почитаема как «матерь божья», или theotókos [теотокос], ибо она есть всего лишь «мать Христа», смерт­ного, как и все другие. Это утверждение оскорбило боль­шинство верующих и особенно весьма могущественных в новой имперской столице монахов. Начались беспорядки и волнения. Немедленно вмешались власти, оберегавшие общественные устои.

Александрийский епископ счел момент подходящим, чтобы унизить константинопольское епископство. Пользо­вавшийся большим престижем, особенно уважаемый из-за своей аскетической жизни Несторий подвергся ожесточен­ным нападкам. На римском синоде в 430 г. епископ Целе­стин одобрил критику. Феодосий II созвал тогда в 431 г. {297} в Эфесе новый вселенский собор, третий по счету. Не до­жидаясь прибытия антиохийской делегации и представите­лей Рима, Кирилл спешно настоял на осуждении Нестория, который вынужден был в следующем году оставить епис­копские функции.

На первой сессии собора присутствовали всего 153 епи­скопа. Когда прибыли опоздавшие, положение в корне из­менилось, и Кирилл должен был бежать в Александрию, где занял откровенно враждебную соборным идеям пози­цию. Один из преданных ему монахов, Евтихий, разрабо­тал новое истолкование христологической доктрины, радикально противоположное взглядам Нестория. В новой доктрине считалось недопустимым помещать в одну пло­скость человеческую природу Иисуса с обычными смерт­ными. После ипостатического союза сына с отцом в Иисусе могла существовать только одна божественная природа.

Сторонники Евтихиевой теологии были прозваны по-гречески монофизитами, то есть «приверженцами одной природы». Положение еще больше запуталось.

В 448 г. новый константинопольский епископ Флавиан добился осуждения Евтихия местным синодом. Но пре­емник Кирилла, Диоскор Александрийский, пользовав­шийся влиянием при дворе и поддержкой великого камер­гера Хрисафия, сумел в 449 г. созвать другой всеобщий собор в Эфесе, где был один из крупнейших центров куль­та Марии. Применив нажим и нарушив соборную проце­дуру, Диоскор реабилитировал при помощи императорской гвардии Евтихия и низложил Флавиана. Римский епископ, с которым даже не посоветовались на этот счет, назвал соборное собрание «бандой разбойников».

Целый период отмечен напряженными противоречия­ми между римским и константинопольским, александрий­ским и антиохийским епископствами. Массами голодных бед­няков великих митрополий бессовестно манипулировали во имя религиозных принципов, которых они даже не мог­ли понять. Доктринерские диспуты еще раз помогли уве­сти в область ирреального их конкретные чаяния лучшей жизни и большей независимости.

Со смертью Феодосия II в 450 г. благосклонная к Ев­тихию партия потерпела поражение. Сестра покойного самодержца Пульхерия и ее муж сенатор Марциан, про­возглашенный императором Востока (450—457), принад­лежали к партии его противников. В Халкидонии в 451 г. состоялся IV вселенский собор, на который съехались {298} более 500 епископов, но только с Востока. На нем присут­ствовали, впрочем, два посланца римского епископа. Тре­бование особых прав для константинопольского епископско­го престола, санкционированное собором, вызвало протесты Льва Великого. На догматической почве было подтверж­дено осуждение как Нестория, так и Евтихия. Однако формула нового компромисса была не более чем игрой слов: «Две разные и нераздельные природы в одном ли­це». Несториане и монофизиты отвергли ее, и обе фракции организовали собственные церкви.

Уединившийся на некоторое время в одном из анти­охийских монастырей Несторий сумел сбежать в Аравию, потом в оазис Эль-Харга, где умер незадолго до начала Халкидонского собора. Его сподвижники были изгнаны с территории империи, многие перебрались в Персию. Все это заставляет думать, что за теологическими диспутами скрывались также и мотивы вражды к центральному кон­стантинопольскому правительству.

Под покровительством персидских царей несториане быстро образовали раскольническую церковь и основали патриархат в Селевкии — Ктесифоне, близ нынешнего Багдада. Воодушевленные идеями активной миссионерской деятельности, они проникли в Индию и Китай. Согласно преданию, именно несторианский монах просветил Муха­ммеда относительно христианского вероучения. При мусуль­манских калифах несториане жили в мире и пользовались терпимым отношением к их вере. Но нашествие монголов в XIII в. привело их церковь к упадку. В XVI в. меньшая часть несториан вошла в сообщество с Римом и известна ныне как «халдейская церковь». Другие сохранили неза­висимость и доныне относительно многочисленны в Кур­дистане, Сирии и на Кипре. Их патриарх всегда носит традиционное имя Симеон, священники вступают в брак, епископы воздерживаются от него.

Сложнее история монофизитской церкви, которая сох­раняется в Египте благодаря особым этническим и соци­альным обстоятельствам. В нее входят главным образом местные жители из бедняков, говорящие на коптском язы­ке, порвавшие с эллинизированными группами в больших северных городах. Примечательно, что из ненависти к константинопольским властям они называли своих про­тивников мельхитами (от сирийского слова, перешедшего в коптский язык, которое означает «приверженцы царя», «имперцы»). На некоторое время митрополичьи престолы {299} Антиохии и Иерусалима, а не только Александрии оказы­вались в руках епископов-монофизитов.