Простейшие пути и способы к познаванию психики животных

Опыт 1-й.

Выучив морскую свинку звонить в колокольчик, то есть, говоря яснее, дергать за веревочку, я стал искать новое применение к выученному уже движению. Беря своими длинными резцами веревку и дергая ее книзу, свинка получала капусту. Ассоциативное действие настолько удачно и часто повторялось, что моя ученица в течение одной недели великолепно вызубрила и звонила без помощи интонировки и повадко-приманки. Единственно применялось вкусопоощрение. Я свинку дрессировал четыре раза в день. На каждом уроке ей приходилось дергать от 16 – 25 раз, считать в среднем 20 усилий. В течение 7 дней это составит 20 X 4 = 80 X 7 = 560 раз; перед тем, как она выучилась дергать, надо было раз 30 заставить повадко-приманкой дотрагиваться до шнурка сначала губами, потом зубами; итого в недельный срок дрессировки моя свинка производила манипуляцию со шнурком 560 + 30 = 590 раз.

Принимая во внимание великолепную память у животных, этот срок был достаточен, и свинка навсегда выучилась дергать шнурок.

Надо было придумать что-нибудь другое. Я устроил аппарат или, проще назвать, пьедестал. Он состоял из длинной металлической трубки, ящичка, изображавшего стол, и палочки с блоком; трубка служила ножкой столику. В столик вставлялась палочка с блоком, через блок проходил шнур, на одном конце которого была привязана дощечка-плакатик, а на другом конце – оловянный груз. Груз входил в ножку, то есть в трубку, и по мере того, как свинка тянула шнур, груз опускался по трубке, служа балансом, а дощечка-плакатик, скрытая в столике, поднималась до самого блока. Я сажал на пьедестал грызуна, мордочкой к шнурку, и командовал: «подымай». Свинка, вытягивая шейку, поднимала кверху головку, брала шнур зубами и тянула его вниз на себя, затем выпускала его изо рта и, вновь вытягивая шею, перехватывала выше и тянула вниз. Так повторялось до тех пор, пока свинка не получала капустного листка или моркови. На арене во время действия я одновременно показывал двух свинок. Одна свинка, розетовая (кличка «Муаровая»), подымала дощечку-плакатик (см. рис. 41), а другая, разновидность «Агути», танцевала вальс, т.-е. повертывалась вокруг себя. Когда «Муаровая» свинка дотягивала до самой верхушки плакат, я, давая ей морковку, говорил: «кто работает, тот и ест, а теперь отдыхай, больше не подымай», и переходил на другой конец арены к другой. Пока я заставлял «Агути» вальсировать, «Муаровая», быстро съев капусту, без приказания торопливо поднимала плакатик, как будто боясь, что не успеет и я могу заметить. Я оборачивался, делал вид, что сержусь, и, подбегая с выговором к проказнице, снова опускал дощечку. Эта сценка повторялась 3 – 4 раза. Публика смеялась, понятно ошибочно приписывая разумные действия животному. Другая свинка научена была опускать плакат (см. рис. 42).

Одной и той же интонацией я говорил ей: «кланяйся» и по исполнении аккуратно платил. Свинка безошибочно кланялась, поражая меня. Это был первый случай в моей долголетней практике, когда животное без ошибки, как бы сознательно, с самого начала процесса ассоциации по смежности исполняло безукоризненно точно одно и то же движение. Обыкновенно вся процедура продолжалась несколько часов. Повторяю, куда легче и скорее вызвать нужное заранее намеченное движение посредством повадко-приманки, дуновением, движением; но когда ждешь от животного произвольного, могущего пригодиться для сценической работы, движения, тогда приходится много тратить и времени и труда, и зачастую напрасно. И вдруг в этот раз наоборот. Свинка исполняла как будто уже старое, зазубренное, – без заминки. Только с одной странностью: с короткими промежутками, в которые она надувалась, как бы тужилась. Правда, думал я, долголетняя практика выработала во мне большой навык к общению, но не настолько же, чтобы я мог сообщаться с животными моментально, без всякого напряжения энергии. Совершенно верно и то, что я развил в себе (как развивают музыкальный слух люди, родившиеся без оного) нервное чувство общения с животными и инстинктивное ощущение момента, когда надлежит порицать и поощрять. В данном опыте что то происходит новое. Надо разобраться, думал я, продолжая наблюдать; я заметил, что перед свинкой лежат ее экскременты; в другое время я, понятно, не обратил бы на это внимания. Мне показалось, что количество кала слишком велико сравнительно с коротким временем.

Нормальное испражнение свинок представляет из себя полумягкие темно коричневые шарики, похожие на кедровые орешки. Я сосчитал – орешков было 14. Приблизительно столько же раз свинка кланялась, что привело меня в начале опыта к неправильному заключению о действиях, похожих на почесывание брюшка. Что бы это значило? Наблюдаю дальше. После поклона «Муаровая» выбросила что-то изо рта; оказывается, свежий орешек. Свинка, к моему удивлению, не чешется, как я предполагал, а берет по одному орешку. Вот почему свинка сразу стала повторять поклоны. Беру игрушечный столик, перевертываю его ножками вверх, кладу на них стекло, сажаю свинку на стекло, заставляю кланяться, а сам слежу снизу за брюшком через стекло. Свинка берет своими длинными резцами непосредственно из заднего прохода каждый раз по одному орешку. Предположение мое сводится к следующему: «Муаровая» привыкла что-то брать в зубы, а потом получать пищу. Обнюхав стол и не найдя ничего, что можно было бы взять в рот, вместо отсутствующего шнурка, свинка попробовала грызнуть стол. От этого у нее в зубах ничего не оказалось. И, понятно, чувство неудовлетворения заставило ее искать чего-то. Предполагаю, что она случайно наткнулась на свой кал, лежавший тоже случайно под брюшком, когда она пожелала брюшко почесать. Она его берет и бросает—получает морковку. Быстро проглотив пищу, она уже сознательно ищет орешек и, не находя его на прежнем месте, непосредственно вынимает из прохода. Натуживание каждый раз перед поклоном находит тоже свое объяснение. Во всем этом новом для меня поведении морской свинки я ясно вижу подход к логическому мышлению ее. На этом я заканчиваю свой первый опыт и перехожу на другой день к следующему.