Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

То же было характерно для экономики и политического положения тушин­ских обществ, чьи жители «зимою спускаются в Гагмамхари и чрез это еще более повинуются кахетинцам» [Вахушти, 1904, с. 132]. Порядок установления отношений горцев, будь то горцы Дагестана или Грузии, с правителями Гру­зии хорошо иллюстрирует следующий пример:

А пшав-хевсуры и туши не подчинялись больше его предшественникам ца­рям. А сей Леван (царствовавший в Кахетии в первой половине XVI в. — /О. К.) не силой их покорил, а обещал, что овцы их могут свободно пастись в Кахетии, и послал дары кресту Лаша в Тианети. И после этого давали [они Левану] войско и [платили] дань.

[Вахушти, 1976, с. 136]

Разносторонние связи жителей горной области Дидо с равниной Грузии обуславливали то, что «оные между собою тихо живут» [Гербер, 1958, с. 113], «склонностью к вторжениям на соседние земли не отличались» [Шиллинг, 1996, с. 28]. Более того, для Кахетии дидойцы являлись своеобразным щитом. В документе первой трети XIX столетия говорится:

Общество лезгин, под именем дидоицев... находясь в добром согласии с ка­хетинскими жителями, всегда предваряло их о намерениях хищнических партий других лезгин сделать нападение на селения, за Алазанью лежащие. Старшина дидоицев Жабо при последнем царе Георгии (1798—1800) получал по 120 руб­лей серебром в год жалованья, обязавшись за это всегда извещать Некресского митрополита о движении хищников. Подобное распоряжение обеспечивало се­ления кахетинские от внезапных набегов, и сами дидойцы занимались у них ра­ботой, снискивали себе пропитание.

[Акты, 1878, т. 7, с. 506]

(Правда, надо заметить, что не все дидойскис общества — союзы общин — в одинаковой мере придерживались такой позиции. Жители общества Дидо-Шаитль, иначе называвшегося Илан-хеви, предоставляли свою территорию для сбора отрядов горцев перед их нападениями на Грузию, да и сами были достаточно воинственными. Объяснить это можно уже тем, что данное обще­ство, в отличие от других двух дидойских обществ, располагалось дальше от границы с Грузией и, соответственно, его жителям в меньшей степени грозила опасность мести за совершение военных акций). Схожие отношения установи­лись и между правителями Кахетии и ее населением и соседями дидоицев бежтинцами и анцухцами, о чем речь пойдет в другом месте. Здесь же отмечу естественность обращений этих горных дагестанских обществ к российскому правительству в самом начале XIX в. В них они выражали желание установить добрые отношения с целью сохранения экономических связей с соседними территориями Грузии, которая в то время уже стала частью Российской импе­рии [Русско-дагестанские отношения, 1988, с. 256, 272]. Этими же причинами объясняется в целом пассивное участие горцев Западного Дагестана в боль­шинстве военных акций имамов. К открытым выступлениям дидоицев, беж-тинцев, анцухцев против России в основном провоцировало установление по­следней блокады гор, в результате чего нарушался давний порядок экономиче­ского функционирования местных обществ.

Правда, не следует забывать, что дидойцы и их соседи, равно как тушины, хевсуры и пшавы, были горцами и на окружающий мир долин смотрели с вы-

260

соты птичьего полета и орлиным взором. Об этом уже шла речь. К этой теме я вновь обращусь позднее, сейчас же постараюсь обрисовать картину отноше­ний горцев с горцами, которую определяло следование неким правилам. Эти правила большей частью оставались неизменными даже в период Кавказской войны — противостояния «двух миров», когда одни и другие оказались в раз­ных лагерях и война между ними вынужденно проходила по отличным прин­ципам. Если в официальных отчетах о военных действиях и в публицистике XIX в. столкновения дидойцев с тушинами однозначно интерпретировались в контексте большой войны, то в сознании самих горцев этот контекст уходил на второй план, а то и вовсе растворялся. В сознании и исторической памяти были и остаются другие вехи.

В дидойских (цезских) селениях рассказывают следующую историю.

В давние времена в Грузии был богач, имевший семь отар овец, к тому же обладавший недюжинной силой. Однажды он пришел в Цунту (местное назва­ние территории расселения цезов, иначе — Дидо, Дидоетия), в местность Хъо-катль, что возле современного селения Хутрах, и объявил жителям окрестных цезских селений, что готов помериться силой с любым из местных силачей на следующих условиях: если в единоборстве победит он, то Хъокатль перейдет в его собственность, если же он окажется поверженным, то уйдет восвояси. Все цезские силачи, вступавшие по очереди в поединок с грузином, быстро оказы­вались побежденными, и только житель аула Кимятль по имени Яхъя смог оказать более достойное сопротивление, однако и он не сумел одолеть силача-грузина. Последний получил-таки Хъокатль и обосновался там, начав выпа­сать на ее лугах свой скот. Однако цезы договорились с ним, что через год по­единок возобновится. В течение года все кимятлинцы усиленно кормили Яхъю, ведь именно ему предстояло продолжить поединок и защитить их инте­ресы от пришельца. По истечении года силачи встретились вновь. Они боро­лись так долго, что Яхъя пропустил время одной из молитв. Для официального признания победы считалось необходимым, чтобы ухо соперника коснулось земли. Грузин поскользнулся на мокром месте и упал, достав головой земли. Он оказался поверженным, хотя поначалу оспаривал это и предложил продол­жить схватку. Но Яхъя отказался, заявив, что не собирается пропускать вто­рую молитву. В итоге грузин был вынужден признать свое поражение и поки­нуть Цунту восвояси [ПМА, № 1723, л. 18—19].

Судя по всему, речь в данном рассказе идет о тушине, ибо именно туши­ны-горцы владели большими отарами мелкого рогатого скота и были напря­мую заинтересованы в расширении своих пастбищных угодий. Заслуживает внимания общая тональность предания. В нем нет категоричных оценок: при­ход грузина и заявление им претензий на чужую землю передается без негодо­вания (а для рассказчика это исконная земля предков, и потому негодованию есть с чего появиться). Более того, претензии выглядят обоснованными по праву сильного, подобно тому как поражение в единоборстве лишает при­шельца оснований на них. Все это напоминает «походы» мужской молодежи одного аула в соседний, где нерасторопность хозяев вынуждает их расплачи­ваться многодневным пиршеством, а в данном случае отсутствие равного при­шельцу силача в своей среде — уступить землю. Рассказ, вероятно, основан на

Глава 4. Соседи

261

Произошедшее даже и не вос­принимается насилием. Факт интер­претируется как проявление обще­ственной нормы, которая в различ­ных условиях реализуется по-своему, в том числе через состязания бор­цов . Подобно ему, в селениях ца-хуров, что в Южном Дагестане, вспо­минают, как в прошлом аулы регу­лярно навещали профессиональные (по меркам конкретной среды и ис­торического времени) борцы, при­ходившие из отдаленных мест, в том числе из Азербайджана и Грузии. Борец появлялся в сопровождении «болельщиков» и предлагал любо­му жителю аула вступить с ним в

единоборство. Если желающих не находилось, то сельчане обязаны были кор­мить борца «как он хотел» и до тех пор, пока «не положат на лопатки». В ауле Согют вспоминают подобный случай. Пришел борец, при отсутствии жела­ющих помериться с ним силой потребовавший коня, овец и др. К нему посла­ли местного чабана, известного своей хитростью. Тот взвалил на себя изрядное количество надутых воздухом бурдюков, а пришельцу сказали, что каждый из них наполнен сыром. Борец испугался «силача» и убежал. Однако, резюмиру­ют информаторы, на словах отказать борцам было стыдно [ПМА, № 1690, л. 64—64 об., 69 об.]⁵.

Предания о единоборстве силачей, представлявших разные аулы, и о победе в нем как основании для прав на землю или другое имущество общины, популярны в Дагестане (см., напр.: [Шиллинг, 1993, с. 76—77]).

262 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

При сопоставлении с этими рас­сказами произошедшее некогда в дидойском Хъокатле выглядит ча­стным вариантом реализации пред-**-v, _ ставлений о силе, о правах, возмож-^й*»^ ностях и результатах ее использова­ния. Мы еще неоднократно встре­тимся с аналогичными и подобными интерпретациями этих своеобразных установок. Свои версии им предла­гает и историческая память цезов, содержащая материалы о взаимоот­ношениях их предков с тушинами ⁶, к которым я и возвращаюсь.

Некогда на хуторе (или в не­большом селении, сейчас там фер­ма) Нахутли, располагавшемся воз­ле аула Хутрах (топоним Хутрах пе­реводится как «остаток», ибо аул — последний населенный пункт цезов по р. Цоху-Ор перед границей с Грузией) жил силач по имени Бу-Пшав. Худ. Т. Горшельт НУРИ. Он был настолько силен, что

мог разорвать человека пополам, схва­тив его за ноги, или убить сразу двоих, столкнув их лбами. Была у Буцури башня-крепость и каменная скамья, с которой он наблюдал за происходящим вокруг. Буцури подчинялись все окрестные жители — он был «как хан», кото­рый не только властвовал, но и защищал соплеменников от непрошеных гос­тей. Таковыми были тушины, регулярно нападавшие на хутрахцев и их сосе­дей ⁷, угонявшие скот, уводившие в плен детей и семь раз сжигавшие Хутрах. Люди были вынуждены спасаться от тушин в лесу, где они питались мукой, приготовленной из коры тополя. Буцури единственный оказался способным дать отпор врагам — сидя на скамье, он метко поражал неприятеля, а сам оста­вался неуязвимым (под верхней одеждой он носил кольчугу), и поэтому туши­ны считали его заговоренным от смерти. Подобным образом Буцури избавил жителей этой части Цунты от притязаний тушин на их земли, скот и саму жизнь [ПМА, № 1213, л. 20—23, 27].

Это одна интерпретация событий и фигурантов прошлого. Среди тех же хутрахцев бытуют и другие версии.

В Нахутле когда-то жил богъадур (богатырь) Буцури. Он постоянно носил под верхней одеждой кольчугу кулден. Он был цевехьан, т. е. первый смельчак.

Тушин цезы называют ак или axht, что одновременно означает тревогу, ибо тушины «приходили за скотом» [ПМА, № 1426, л. 58, 59].

Глава 4. Соседи

263

Собирал вокруг себя всех мужчин селения и отправлялся с ними за даела — добычей в Грузию. В один из таких походов грузины убили всех его товари­щей, убили и самого Буцури, а в отместку за содеянное ими пожгли окрестные цезские аулы. Буцури считался среди местного населения главным человеком (как хан), но все его могущество заключалось в воинской отваге и физической силе [ПМА, № 1426, л. 49 об.—50].

Отношение к происходящему менялось, когда «правила мужской игры» нарушались одной из сторон либо каждая из них, оказавшись вовлеченной в дела третьей и четвертой сторон, начинала действовать по-иному.

Нарушением подобных правил грузинами объясняют современные цезы обострение взаимоотношений с ними в XIX в. Тушины якобы обманули цезов с землями (вообще цезы считают себя простодушным народом). Произошло это в то время, когда Тушетия, будучи частью Грузии, уже подчинялась Рос­сии, а Цунта еще только намеревалась вступить в российское подданство. Ту­шины уговорили цсзов на формальный перенос границы вглубь их территории (имеются в виду высокогорные пастбища), что должно было хорошо зареко­мендовать их перед «начальством». Цезы согласились и при даче присяги в Ботлихе подтвердили свое согласие на перенос границы. Однако тушины за­хватили земли, и позднее дагестанцы не смогли добиться от губернатора пере­смотра границ [ПМА, № 1723, л. 32—32 об.]. Поступок тушин однозначно рас­ценивается как обман (а не военная хитрость), спровоцировавший обострение взаимоотношений и, соответственно, отказ от ранее соблюдавшихся правил ⁸.

Со своей стороны, и тушины имели основания упрекать дидойцев в том, что их территория во времена имамата стала использоваться в качестве плац­дарма для совершения крупномасштабных военных акций дагестанцев против Грузии, и в них нередко принимали участие сами дидойцы. А в подобных ак­циях о соблюдении «правил» речь уже не шла.

Для конкретизации правил сделаю отступление и приведу примеры из хроник другого времени. Первый относится к гражданской войне и к событиям военного противостояния горцев, воевавших на стороне «красных» и «белых».

Данная версия перекликается с изложенным преданием о Яхъе и грузине-силаче и. возможно, является «обобщенной» интерпретацией событий прошлого.

264

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

* * *

1921 год. Дни восстания, руководимого пятым имамом Дагестана Надж-муддином Гоцинским. «Контрреволюционеры» осадили крепость Хунзах, оборонявшуюся небольшим гарнизоном. Осада длится долго, среди оборо­няющихся наступает голод, они начинают падать духом. В этой ситуации старший в гарнизоне, известный революционер и председатель ЦИКа Дагеста­на Н. Самурский обращается к осаждающим с воззванием, в котором говорит­ся, что люди в крепости изнурены голодом и обессилены, что целую неделю у них во рту не было ни крошки и они готовы жевать кожу с седел и что на­сколько легко их взять сейчас, настолько же позорно для горца битьем с вра­гом, который с трудом держит в ослабевших руках винтовку и шашку. «Ежели у вас есть намус, честь, — писал Самурский, — если вы действительно сыны Шамиля, какими себя называете, и хотите показать себя орлами гор, пришлите нам продовольствия, и тогда будем биться и посмотрим, кто победит». Ночью осажденные увидели, как к крепости перебежками приближаются темные фи­гуры. Решив, что наступил момент развязки, они начали осыпать их «градом пуль». Но приближавшиеся к укреплению, «не отвечая, укрываясь за выступа­ми, за кочками, за кустарником, ползли медленно, оставляя за собой раненых людей, и к стенам тащили, как обнаружилось после... мешки с мукой, барани­ну, лепешки и овощи. Сложив все это у ворот, они уползли назад, и ни один человек не приблизился потом к крепости, и ни одного выстрела не прозвуча­ло потом с их стороны в течение многих часов; они честно и терпеливо выжи­дали время, нужное, по их расчетам, для того, чтобы враг мог подкрепиться и восстановить силы для нового равного боя...» Как заметил публицист, автор данного описания, в других местах что-либо подобное невозможно [Зорич, 1929, с. 57; Самурский, 1925, с. 87] ⁹.

Здесь же уместно вспомнить грузина из предания цезов, который не про­тивился тому, чтобы подчинившиеся ему люди в течение года пестовали силы его соперника, а затем, уступив в поединке, без особых препирательств поки­нул облюбованное им место. Также можно сослаться на бытовавший, согласно воспоминаниям современных цезов, обычай устраивать поединок предводите­лей (цевехъанов) шаек дидойцев и грузин, неожиданно встречавшихся в горах, исход которого часто определял дальнейшее поведение каждой из сторон [ПМЛ, № 1426, л. 36]. Правила подразумевали, что былые соперники, до этого бес­пощадно сражавшиеся друг с другом, но в итоге заключившие на определен­ных условиях договор, обменивались пулями, и «в таком случае, — писал ав­тор середины XIX в., хорошо знавший нравы горцев, — они скорее выстрелят в родного отца, чем в того, с кем поменялись пулями» [Эристов, 1854, № 52] .

⁹ Непосредственный участник описанных событий Н. Самурский отмечал, что «такое снабжение осажденного гарнизона упорным врагом... повторялось несколько раз». Эти же авторы привели и другой красноречивый пример соблюдения «правил» ведения войны и этики горцами. Горцы, сражавшиеся на стороне «белых», задержали женщину, направляв­шуюся в «красный» аул. У женщины на груди под одеждой были спрятаны документы, что было заметно, да и сама она не скрывала, куда и зачем идет. Однако никто не решился за­держать ее, ибо адат даже в таких обстоятельствах запрещает оскорбительно относиться к женщине или поднять на нее руку. «Белые» расступились перед ней, а старший среди них пожелал ей дойти благополучно [Зорич, 1929, с. 55—56; Самурский, 1925, с. 87].

¹⁰ Имеется в виду практика, сложившаяся между тушинами, хевсурами, пшавами, с од­ной стороны, и кистинами (вайнахами) и дагестанцами — с другой.

Глава 4. Соседи

265

Укрепление Хунзах (по: [Андреев А., 1899])

Соответствовала правилам, уже, правда, трансформированным, и описан­ная в предыдущем параграфе пахта. Там военные отряды молодежи общины-сюзерена получали с подвластного населения своеобразную подать натурой, истоки права на которую с очевидностью восходят к играм членов мужских союзов.

Схожие акции, но не по праву установившихся вассально-сюзеренных от­ношений, а единственно для поддержания боевого духа молодцев-джигитов и получения добычи, регулярно совершали горцы Грузии к соседям кистинам и дагестанцам, да и друг к другу тоже.

«Тушины, — отмечал Р. Д. Эристов, — как отдельные от пшавцев и хевсур по географическому местоположению, не имеют с ними почти никаких отно­шений, исключая общего иногда участия в походах против соседних непри­ятелей. Напротив же того, хевсуры и пшавцы находятся в слишком тесных сношениях между собою, и последние всегда терпят от первых страшные при­теснения. Хевсуры, не трудясь сами, решительно хотят жить за счет пшавцев. Для этого хевсурцы выдумывают различные небывальщины и приходят к пшавцам, требуя уплаты мнимого долга». Далее излагается пример притяза­ний, «сколько смешной, столько же, в сущности своей, несправедливый и странный». И ниже:

Наконец пшавцы, не отставая от своих соседей, неоднократно делали набеги на кистинские аулы. И теперь не проходит года без того, чтоб они не отправи­лись к границе потревожить кистин. В таком случае деканоз (священнослужи­тель. — Ю. К.) выносит дроши (знамя, хоругвь, хранившаяся в святилище. — IO. К.) — и горе тому, кто не явится под знамена капища!., (ср. с функциями

266

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Хевсуры селения Гудани (по: [Материалы, 1904])

мечети у горцев Дагестана как места мужских сборов, хранения боевого снаря­жения и т. д. — Ю. К.). Тогда пшавцу нет житья; он подвергается огромному штрафу, навлекает на себя презрение сотоварищей, гнев капища, и к доверше­нию бедствия деканоз налагает на него запрещение^... Собранное таким образом войско отправляется во имя какого-нибудь святого к немирным кистинам, завя­зывает с ними перестрелку и, отбив у них весь домашний скот, возвращается во­свояси, неся отрезанные по обычаю у убитых неприятелей кисти правых рук. Отбитый у неприятелей скот делится на три части: одна жертвуется на капище, другая посылается моураву (приставу), а третья достается отбившим. С пленного неприятеля берется выкуп 60 рублей, деньги эти неотъемлемо принадлежат Ла-шарис-Джварскому капищу. Случается, что неприятели выкупают и голову (если она взята) родственника своего, и за это пшавцы берут одного быка и одного ба­рана. В одном из подобных нашествий пшавцы наложили на немирных кистин, жителей селения Литхо, дань баранами, которую и теперь получают.

[Эристов, 1854, №52]

Это, конечно, не пахта— институт, сложившийся внутри моноэтничных межобщинных объединений, но форма отношений, близкая к ней. Это — вой­на, однако с соблюдением установленных норм, право на ведение которой имела и реализовала каждая из сторон. Участников «конфликта» она не воз­мущала, так как соответствовала порядку функционирования каждого из об­ществ и горского сообщества как такового. Только человек, оторвавшийся от этой среды, был способен взглянуть на ее законы другими глазами. Таким че­ловеком в середине XIX столетия был Важа-Пшавела.

— Тот, чью руку ты привез мне, Воин храбрый был, отменный, От души его мне жалко. О, зачем вы так надменны!

Глава 4. Соседи

267

— Воин должен это сделать! Так в законе говорится.

— Горе низкому закону, Что грехом таким гордится!

[Важа-Пшавела, 1939, с. 78]

«Записки о Тушетии» тушина И. Д. Цискарова содержат близкие выше­приведенным данные о характерных особенностях жизни этого горного обще­ства. В частности, речь в них идет о регулярных набегах тушин в Дагестан за скотом, об огромной величины плоском камне близ селения Буни в Дагестане, на котором тушинские наездники во время походов подковывали своих коней [Цискаров И., 1849, № 13]. А в статье Р. Д. Эристова рассказывается о «благо­родном, полезном и отважном обыкновении тушин цасула самэвопрэт — идти на поиски врагов. Для этого тушинский белади (предводитель) объезжает Ал-ванское поле и объявляет молодым тушинам, чтоб они к утру были готовы идти на поиски. На другой день че­ловек 15 молодых отправляются в лес, под начальством белади, кото­рому известны все тропинки и ла­зейки лезгин (дагестанцев. — Ю. К.)... Таким образом тушины, отучая хищ­ников бродить по нашим лесам для ловли мальчиков, всегда почти воз­вращаются восвояси с ружейными выстрелами, означающими победу над врагами, неся отрезанные кисти вра­жьих рук, и на вопрос: где они бы­ли, отвечают: поохотились» [Эрн­стов, 1855, с. 144].

Слово «поохотились» точно пе­редает суть явления. Статус мужчи­ны, даже в обществах со столь древ­ними, как в Дагестане, земледельче­скими традициями, где его произ­водственные функции были сакра-лизованы, определялся все же не ими. Данный статус и пиетет окру­жающих рождали и усиливали дру­гие функции и качества — отваж­ного бойца и сноровистого охотни­ка, и не только на зверя, по и на равного соперника ^и. Первое и вто­рое органично сочетались, форми­руя образ джигита. «Бывали приме-

268

ры, что тушинские наездники бросались в самые жаркие сечи и умирали с вос­торгом при мысли, что они будут оплакиваемы как герои, что песни об их дея­ниях зазвучат на устах красавиц... и воспламенят соревнование храбрых, что память об них дойдет до позднего потомства...» [Зиссерман, 1879, ч. 1, с. 244].

Вот образец помыслов и идеал поступков. Джигитство являлось спортом, игрой и войной одновременно. Это сознавалось и принималось всеми горцами, проживавшими по разные стороны горного хребта, но исповедовавшими прак­тически одни и те лее ценности. Не случайно взаимные хищения настолько вошли в «привычку», что даже когда материальные обстоятельства перестали вынуждать к ним, они все равно практиковались и в конце XX в., в частности между грузинами-горцами и чеченцами [Джалабадзе, 2003, с. 73]. При этом необходимым было соблюдение определенных правил.

Правила же эти, как в охоте на зверя, не допускали истребления «дичи» (пусть не покажется кощунственным такое сравнение), иначе охота не имела бы продолжения, а «спорт» и «игра» завершились бы, образовав пустоту в ме­ханизме жизнеобеспечения и воспроизводства общественной модели. Правила порицали бессмысленное уничтожение посевов врага как необходимого жиз­ненного ресурса «команды соперника», равно и такое же разрушение чужих жилищ, а система удовлетворения взаимных претензий строилась на уравно­вешивании прав сторон . По большому счету, достаточно было того, что по­явление возле и на улицах селения наносило тяжкое оскорбление сопернику и подтверждало моральное преимущество более сноровистой партии. Предме­том состязания являлись личное удальство и отвага, а предметом обмена и «штрафа» за проявленную беспечность— движимое имущество и живой то­вар — скот и люди, посредством которых можно было не только обогатиться, но еще и удовлетворить личные амбиции и упрочить свой статус в обществе.

Значимые эпизоды истории дидойско-грузинских/тушинских отношений в Новое время.

1789 г. Между дидойской общиной Иланхеви и населением Предгорья Ка-хетии по повелению царя Ираклия II заключено «Примирение». Название до­кумента свидетельствует о конфронтации населения соседних территорий. Стороны договорились не наносить друг другу ущерба, не «учинять раздора» изменой, силой и беззаконно. При соблюдении этой договоренности иланхев-цы получали возможность спокойно торговать в Грузии. Они также обязались сообщать грузинской стороне о «появлении войск Дагестана и разбойников

¹² Правда, реалии могли намного отличаться от правил. Участник Кавказской войны свидетельствовал о событиях штурма дидойского аула Асах в 1858 г.: «Тушины храбры и смелы... Они чрезвычайно легки на бегу, летят с горы стрелой, не ждут ни от кого приказа­ния, вмиг окружают аул, жгут и распоряжаются по-своему. В деле нет над ними власти, мо­гущей остановить их зверство» [Ховен, 1860, № 102, с. 25J. В качестве показательного при­мера системы удовлетворении взаимных претензий приведу такой. Когда между хевсурами и чеченцами возникал конфликт, то тяжба по нему происходила на нейтральной террито­рии; во время нее стороны руководствовались чеченским адатом и хевсурским рд;жули, но в итоге приходили к усредненному варианту мононормы. Так, если одна правовая норма предписывала компенсацию в 4 единицы, а другая в 2, то выносилось решение о возмеще­нии виновным ущерба потерпевшей стороне в размере 3 единиц [Джалабадзе, 2003, с. 75J.

Глава 4. Соседи

269

(качахов)». Специальная оговорка о неправомочности «людей нашей страны», т. е. грузин, причинять вред и что-либо «отнимать» у дидойцев, по-видимому, адресуется тушинам [Хрестоматия, 1998, ч. 1, с. 77—79].

1837 г. Нападение «лезгин» на тушинские селения Дикло и Шенако. Об этом событии имеется разносторонняя информация — официальные донесе­ния русского командования и беллетристика.

В официальных документах говорится, что напавших было несколько ты­сяч человек (по некоторым данным, 10 тыс.), «между коими, кроме ближай­ших лезгинских обществ, находились горцы из племен Нагорного Дагестана, повинующиеся мулле Шамилю». В число «ближайших лезгин» входили и ди­дойцы, однако вряд ли они могли составить основу войска ввиду своей общей малочисленности ¹³. Как заявили «лезгины», ведшие переговоры с тушинским приставом кн. Чолокаевым, «неприязненные действия противу тушин предпри­няли они по требованию муллы Шамиля, который лично намеревался с своими приверженцами напасть на Тушетию и угрожал наказанием лезгинам, если бы они не исполнили требования его» (ср. с практикой пщавов и хевсур, где свя-щеннослужитель-деканоз инициировал походы на кистин и требовал участия в них каждого мужчины, а «непослушных» строго наказывал). В результате на­падения жители селения Дикло понесли следующие потери: погибло 37 муж­чин и 10 женщин, было взято в плен 17 душ мужского и 75 — женского пола, «употреблено лезгинами на пищу (за время осады селения. — Ю. К.) принад­лежащих тушинам 690 штук рогатого скота, 460 овец и похищено 90 лошадей и катеров и прочес имущество». Как заявил пристав, истребление Дикло «про­изошло отчасти чрез собственную оплошность и доверие жителей к лезгинам, ибо, быв предуведомлены о намерении лезгин напасть на них, не предприняли они решительных мер к своей обороне и не отправили семейств их во внут­ренние тушинские селения, а по осаждении их лезгинами, полагаясь на слово

Военные силы Дидойского наибства на исходе Кавказской войны оценивались в 725 пеших воинов при отсутствии конников; они уступали военным силам прочих наибств Ан­дийского округа [Кузьминский, 1879, с. 303—306].

270

Ю. /О. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

неприятеля, примирились с ним и все селение их было вероломным образом истреблено» [Акты, 1881, т. 8, с. 609—610, 611—612; Шамиль, 1958, с. 92—94].

Попавшее в официальное донесение замечание о предупреждении диклой-цев об опасности уточняет И. Д. Цискаров — автор газетной статьи на ту же тему. Свой очерк он построил как рассказ, где персонализированы герои и жертвы, помощники и враги (очевидно, он располагал достаточными материа­лами). В частности, им описано появление в тушинском селении всадника и приведена следующая его тирада.

«Я дидо, — сказал приезжий. — Дидойцы желают вам безопасной и мир­ной жизни точно так же, как и себе, но не могут отклонить угрожающего вам бедствия. Вы навлекли на себя гнев Алдами. Предупредите несчастье, в про­тивном случае раздраженный тигр нападет на вас внезапно, и на месте, где возвышаются эти сакли и башни, не останется камня на камне, жены и девы сделаются рабынями. Не надейтесь на свою силу и мужество, вам не устоять против сборища целого Дагестана».

Дидоец предлагал тушинам тот вариант действий, на который указывал и пристав Чолокаев как на не использованный ими. А кто такой «раздраженный тигр» Алдами, по другим источникам, Алдами-швили (Алдмашвили)? Судя по всему, он был представителем фамилии кедибских (селения Кеди) беков обще­ства Ункратль, что в Западном Дагестане, располагавшемся на границе с Ту-шетией. Представители этой фамилии считались выходцами из Аварии (Авар­ского ханства), либо происходившими от грузинских князей Караловых. В доку­менте 1844 г. Алдами упоминается как глава Гакваринского (Акоринского) союза обществ Западного Дагестана, включавшего селения Гаквари (Хаквари). Тлох (Тлохо) и Сильди, а также как владелец селения Кеди (Кияда) [Мочуль-ский (А), ч. 1, л. 73, 134]. До этого же года кедибские беки, не признавая власти Шамиля, не присоединялись к мюридистскому движению, за что испытали от­крытое гонение со стороны имама [Бацадаса, 1994, с. 14; Хашаев, 1961, с. 150—151].

Цискаров дал ему следующую характеристику, начав с отличительных черт натуры горцев в целом:

Дикий горец жаждет власти всегда из одних личных видов. Две пружины отваживают его иногда на удивительные подвиги: корысть и мщение. Алдами, в набегах — дерзновеннейший между вольными лезгинами, в битвах — бесстраш­нее всех товарищей, пользовался уважением всего Дагестана и не раз с успехом предводительствовал в набегах и грабеже мирных жителей долин. Теперь, во время всеобщего голода (выше автор особо отметил, что предыдущий год в го­рах Дагестана и Грузии был неурожайным. — 10. А".), он так же был беден, как и его собратья, не занимавшиеся земледелием и ремеслами, а жившие только на счет трудов соседей, деля мечом между ними и собой скудные дары природы. Жители Дикло и Шанако (Шенако. — Ю. К.), богатейших селений Чагалинских тушин (общества Чагма. — Ю. К.), на границе горного Дагестана, наравне со всеми потерпев от неурожая, отказали хищным своим соседям в добровольной дани хлебом и скотом. Алдами, питан к жителям этих двух селений давнишнюю злобу, воспользовался этим случаем, чтобы им отомстить. Посредством предан­ных ему людей легко было внушить толпе [мысль] о необходимости набега и о выборе его начальником, и таким образом он достиг своей цели и заранее радо­вался гибели и уничтожению своих врагов.

[Цискаров И., 1840]

Глава 4. Соседи

271

Слова дидойца взволновали на­род. Мнения были различны. Мо­лодые требовали боя, старейшие утверждали, что бесполезная храб­рость горсти удальцов не спасет семейства от гибели. Если не меч врага, то голод и холод во время продолжительной осады прину­дит сдаться, и что тогда последу­ет! Если же обезоружим хищника исполнением его требований, го-ворили другие, то с первым пу­тем чрез снеговые горы, в Кахе-тию, возвратим утраченное. Мне­ние это одержало верх над дру­гими; все, при восклицаниях: «Да будет воля Божья», отправились по призыву жреца деканоза при­носить жертвы умилостивления. [Цискаров И., 1846]

Среди тушин возобладал раци­ональный подход к ситуации — от­купиться от намного превосходящего силой неприятеля. ^?то оыла устоявшая­ся практика, которая использовалась и в Кавказскую войну. Под угрозой «ра­зорения» Шамиль получал от тушин «дань» по рублю с дыма [Волконский, 1876, с. 388; Шамиль, 1958, с. 221]. Чрезвычайно интересна упомянутая подроб­ность того, каким образом тушины намеревались восполнить понесенный урон — это самим совершить поход в Кахетию. Походы за «добычей» к соседям, осо­бенно к тем, кто был обеспечен хорошим достатком ¹⁴, являлись нормой жизни горцев, к какой бы из воюющих сторон они ни принадлежали и какую бы веру официально ни исповедовали. В тушинских песнях вспоминались походы ме­стных героев в Кахетию [Цискаров Т., 1849]. В свою очередь, Р. Эристов, со­временник Кавказской войны, в очерке о хевсурах, пшавах и тушинах выражал удивление от превращения этих горцев в «первых защитников» Грузии, хотя за 50 лет до этого они регулярно совершали «шалости» — нападали на Военно-Грузинскую дорогу и на кахетинские деревни [Эристов, 1854, № 52].

Жители Дикло выполнили требования неприятеля— отдали скот, выдали аманатами 16 старшин и скрепили «договор» обменом пуль. Они полагались па честь соперника и на соблюдение им известных правил. Но в лагере даге­станцев видели ситуацию иначе. И. Д. Цискаров живописал обстановку в нем так: «В полчище Алдами поговаривали: „Мы наследовали от отцов оружие с

272

тем, чтобы им добывать себе хлеб и славу... Знает Аллах, что мы не хотели обидеть диклойцев, но взять лишь одних баранов и ни одного пленного, не вы­стрелить ни раза... Нам жизнь не в жизнь без боя..." Алдами тоже был задум­чив — зверство заглушало в нем святость данного слова... а ропот войска еще более разжигал в нем жажду корысти и убийства». Участь тушинского селения была решена— взятые в аманаты старшины были казнены, «Дикло было раз­рушено; развалины и трупы остались на месте богатого селения... остальные жители были увлечены в плен».

Совершив злодейство в одном месте, войско «лезгин» направилось к селе­нию Шенако, чтобы и с ним разделаться тем же образом. Шенакойцы в тече­ние нескольких дней выдерживали осаду, пока к ним не подошла подмога из других мест Тушетии и милиция Телавского округа. В результате произошед­шего сражения «лезгины» были разбиты, их отступившее войско преследовала регулярная русская армия, «каравшая» дагестанские аулы и их жителей за учиненный погром Тушетии. «Вожак» «лезгин» Алдами, по словам И. Д. Цис-карова, «как бы свыше наказуемый за вероломное истребление диклойцев, по­теряв добычу, товарищей и родной кров, должен был бежать и с тех пор ски­тался, как нищий, без пристанища, без доверия единоземельцев, в бесславии и бедности» [Цискаров И., 1846].

Такова доля предводителя — в дни побед он бывал господином всех и вся, в дни поражений — сполна расплачивался за неудачу, забытый даже товари­щами (хотя это заявление грешит преувеличением, на что указывают приве­денные выше сведения о нем).

Описанное нападение дагестанцев на Тушетию было далеко не единствен­ным. Известный тушинский «герой» Шете Гулухаидзе называл его четвертым в числе шести набегов «лезгин» и дидойцев, в отражении которых он лично и его сыновья участвовали. Знал он и предводителей врагов. Это были уже из­вестный Алдамишвили, а также дидойцы Бига и Кино Асахойский и некто То-ролишвили. Шете гордился тем, что во всех случаях тушины одерживали верх, а набег 1850 г., когда «12 тысяч разного сброду из Дагестана» напало на Ше­нако, «доставил тушинам случай совершить самый блистательный подвиг, в котором лезгины лишились 120 человек одними только убитыми» [Эристов, 1856, № 14]. Однако победы давались дорогой ценой, а опасность новых разо­рений была очевидной. Жители тушинского селения Дикло в 1843 г. заявили, что «совершенно хотят оставить свои жилища и переселиться в другое место, где менее есть опасности» [Шамиль, 1958, с. 221J. Командование российской армии укрепляло Лезгинскую кордонную линию. На границе с Дидо на Кодор-ском перевале в 1846 г. была выстроена крепость, призванная контролировать ситуацию в горах и не допускать горцев в Кахетию. Параллельно организовы­вались карательные экспедиции, целью которых являлось оружием и страхом привести горцев в повиновение. Реакция горцев оказалась противополож­ной — в середине 1840-х гг. дидойцы однозначно примкнули к лагерю Шами­ля. В последнем они— «цунтинцы» (дидойцы и их ближайшие соседи хвар-шины) славились как меткие стрелки, «так как они охотники по ремеслу сво­ему... Цунтинцы хотя и не были воинственными (орудиями войны), однако они смелые, решительные и испытанные в боях люди. Особенно когда выхо­дят на Грузию» [Абдурахман, 1997, с. 111].

Однако на отношениях с тушинами такое изменение политической ориен­тации дидойцев сказалось незначительно. Один из хроникеров Кавказской войны отмечал:

Глава 4. Соседи

273

[Волконский, 1876, с. 388]

То есть и в этих условиях известные правила взаимоотношений сохраняли силу.

О том же говорит и история Ункратля — соседнего с Дидо и Тушетией аварского общества, составленная местным автором в начале XX в. В ней опи­сано заключение жителями Ункратля «мирного договора» с тушинами во вре­мена имамата. Однако с другими соседями ункратлинцев — чамалалами туши­ны продолжали враждовать, и по этой причине однажды «отряд конных ту-шинцсв, состоявший из трехсот человек», двинулся в сторону пастбищ чамала-лов с целью захватить их скот. На выручку соседям пришли жители ункратль-ского аула Сильди, через земли которого двигался отряд грузин.

«Пока весть о приходе тушинцев дойдет до Гаквари (чамалальское селе­ние. — Ю. К.) и пока эти гакваринцы соберутся, чтобы выступить против, ту-шинцы угонят уже гакваринский скот к себе. А ну-ка, вы — совершеннолетние сильдинцы! Берите-ка свое оружие, у кого какое есть и выходите на перекрытие пути тушинцам!» И вот сильдинцы организовали тут засаду на дороге, по кото­рой должны были проходить тушинцы. Как только отряд этих тушинцев прибли­зился к месту засады, сильдинцы напали на них и перебили. Спасся тогда лишь один-единственный тушинец, да и того сильдинцы просто-напросто отпустили, чтобы сообщил он людям своим о том, что произошло... Итак, гакваринцы по­лучили назад абсолютно весь свой угнанный было тушинцами скот. За это гаква­ринцы, в свою очередь, от глубины души поблагодарили сильдинцев. Мало того, строилась в Гаквари в то время мечеть. Так вот, прямо над входом в эту мечеть был тогда установлен в стене камень, на котором гакваринцы вырезали [духов­ное] завещание своим потомкам следующего, примерно, содержания: если силь-динец придет к нам с добром, не гоните его прочь. Камень этот и поныне нахо­дится в Гаквари, в стене тамошней мечети.

[Восстания, 2001, с. 27—30]

Настоящий пример— хорошая иллюстрация как самой практики взаимо­отношений соседних горских обществ, так и осмысления ее наследниками традиций. В нем примечательны заключение договоров между обществами, официально принадлежавшими к враждующим лагерям, и практика набегов на земли неприсоединившейся стороны, а равно долг помощи ближайшему сосе­ду и назидание потомкам быть благодарными за оказанную услугу. Формули­ровка назидания также любопытна; она предполагает, что ближайший сосед, некогда пришедший на выручку, в будущем может появиться и не с добром, и тогда его следует гнать прочь всеми доступными средствами. Вопрос о том, насколько адекватно реальности изложенное, остается открытым, но с позиции человека, осмыслившего и изложившего события в контексте норм бытия гор­ских обществ, они, эти события, в полной мере типичны ³.

Дополнительным штрихом к характеристике отношений аварцев Ункратля с туши­нами служит и содержащийся в той же истории эпизод, имевший место по окончании Кав-

274

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор



1877 г. В завершение этой части параграфа изложу версии события, имевшего место в указанном году. В этот год в Чечне и в Дагестане разгорелось восстание, лидеры кото­рого призывали к газавату — войне с неверными за независимость. Вос­стание имело причины, обусловлен­ные просчетами политиков и зло­употреблениями представителей им­перской администрации в этом не­давно успокоившемся после долгой войны крае. Но более важным для возбуждения умов явилось начало рус­ско-турецкой войны и неудачи кав­казской армии, попытки мобилиза­ции дагестанцев на эту войну и дея­тельность турецких эмиссаров, в чис­ле которых был сын Шамиля Гази-Магомед. обращавшийся с призыва­ми к борьбе за свободу и обещани­ями материальных выгод (обретения земли) [Магомедов Р., 1940, с. 35].

Одним из локальных центров восстания была Цунта и конкрет­но — селение Асах. В официальных донесениях сообщалось, что его и прилегающих аулов жители «оказали от­крытое сопротивление своему наибу, стали отбивать стада у соседних ту­шин, разрушили Кодорскую башню и начали угрожать селениям Алазанскои долины» (цит. по: [Магомедов Р., 1940, с. 41]).

Местными историками начала XX в. события в Цупте излагаются следую­щим образом.

Развитие этих событий напрямую связывается с появлением там Кара-Ха­джиява Цунтинского-Асахского — человека, по окончании Кавказской войны в качестве мухадэ/cupa перебравшегося в Турцию, а в указанное время — «по­сле начала войны между падишахом ислама, с одной стороны, и падишахом русских— с другой»— возвратившегося на родину. «Целью прибытия этого Кара-Хаджиява в Цунту была организация там смуты, той, которая произошла позднее». Выражением «любви своей (цунтинцев, дидойцев. —10. К.) к ша­риату» стал совершенный ими набег на Грузию с целью захвата овец у тушин. Добыча оказалась столь велика, что овец «с трудом можно было со­считать». Дидойцы этому крайне радовались и благодарили Аллаха, но ра­дость их оказалась недолгой. Вскоре появились русские войска и с ними гру­зинские и дагестанские милиционеры — «эти людишки, которых именуют по­чему-то мусульманами. Были же тогда в числе последних — да не поможет им

казской войны. В сложной ситуации, когда былые вожди ункратлинцев вынуждены были вместе с семьями скрываться от новых властей, они ушли к кунакам в Тушетию, однако по­пали в руки другой партии тушин и погибли [Восстания, 2001, с. 43—48].

Глава 4. Соседи

275

всевышний Аллах! — жители как гор, так и равнин» (значимое уточнение). Грозный облик хорошо вооруженных и многочисленных войск произвел должный эффект— «цунтинцы пришли тут к этим неверным и попросили у них пощады, и лишь жители селения Асах не стали делать этого. Напротив, асахцы подготовились к сражению, сделав со своими усадьбами то, что нужно в таких случаях». Завязался кровопролитный бой. Когда надежды на победу у асахцев иссякли, многие из оборонявшихся покинули селение, и в их числе Кара-Хаджияв. Но в ауле осталось много тех, кто решился драться до конца, и среди них женщины. «Когда же мужчины в конце концов все же обессилели и в результате смелость их уменьшилась, женщины эти взошли на крышу дома и, расположившись там, принялись кружить и восхвалять Аллаха, произнося формулу единобожия — ля гигяха илла плах, желая таким образом возбудить в самих себе любовь к смерти, которую они хотели увидеть раньше, чем увидят ее их мужья... (и эти же женщины. — Ю. К), развернувшись в сторону невер­ных, кричали; „Стреляйте — да проклянет вас всевышний Аллах! — из своих ружей в нас!" Вот так-то и были они там все перебиты».

История и трагедия Асаха жива в памяти дидойцев (цезов). Но, отдавая должное последним защитникам осажденного селения и соболезнуя выслан­ным, современные горцы усматривают логическую обусловленность произо­шедшего. Участь Асаха была предрешена действиями его жителей. По край­ней мере, такой акцент звучал в рассказах об этом ауле моих информаторов ¹⁶.

Согласно бытующему преданию, первопоселенцами в Асахе были лица, оставившие свои родные аулы либо изгнанные из них ввиду совершения тех или иных общественных нарушений и преступлений. И позднее в нем обосно­вывались изгнанники— апараги (абреки). В результате аул разросся, стал наиболее могущественным среди окрестных селений (одних молодых нежена­тых мужчин в нем якобы было пять сотен) и часто силой навязывал соседям свою волю («Асах противостоял всем остальным селениям»). Его «молодцы» регулярно ходили в набеги в Грузию. В свою очередь, и сам Асах дважды ра­зорялся, но вновь возрождался. Информаторы связывают эти разорения с не­подчинением асахцев «государству» и «царским войскам», и конкретно— с нападениями на Тушетию.

Недовольство, более того— ненависть ближайших соседей к асахцам вы­разила жительница дидойского селения Кимятль. Оплакивая смерть убитого асахцами сына, она за трое суток наполнила слезами кувшин и бросила его в

276 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

сторону ненавистного аула со сло­вами проклятия, чтобы у его жите­лей не пересыхали слезы. Оконча­тельную участь Асаха определили события 1877 г.

В изложении современных це-зов — потомков асахцев, ныне жи­вущих в маленьких селениях возле бывшего «главного, многолюдного, почти неприступного аула во всем Дидойском обществе» [Акты, 1904, т. 12, с. 1108]— эти события пере­даются с деталями, отсутствующи­ми в других источниках и не всегда совпадающими. Основной версией яв­ляется следующая.

Однажды восемь молодых асах­цев решили совершить набег в Гру­зию. Старики тщетно отговаривали их от затеи. Одного из смельчаков звали Маху, и его отец (или дед) всячески упрашивал сына не участ­вовать в походе, но последний не изменил намерения. Тогда отец про­клял сына, пожелав увидеть его мерт­вым с пробитым пулей лбом (тот, в свою очередь, пожелал отцу быть сосланным в Астрахань). Пророчества сбылись. Маху был повержен пулей именно так, как предсказал отец, последний же оказался в ссылке. Сам же на­бег был удачным, и остальные его участники пригнали огромное количество овец — сто тысяч голов («все вокруг от них было белым»).

Вскоре к Асаху прибыла делегация грузин, требовавших возвратить скот и выдать виновных в нападении. Возглавлял делегацию хунзахский наиб Инква-чилав . Переговоры проходили сложно. Для начала асахские старейшины зая­вили, что не отдадут не только семерых молодцов, но и семи волосинок с их голов. Но Инквачилав увещевал их быть благоразумными и не подвергать опасности и наказанию всех жителей аула. Старики начали склоняться к тако­му же решению. Однако в переговорах возникла иная сложность. Только один асахец знал аварский язык, да и то очень плохо, так что договаривающиеся стороны не могли понять друг друга. Пока асахские старики ходили за подар-

Глава 4. Соседи

277

ками для делегации грузин, та покинула место переговоров. Увидев это, ста­рики оскорбились и решили принять бой.

Плененные асахцы были сосланы во внутренние губернии России, а когда вернулись из ссылки, то не захотели возрождать прежнее селение и обоснова­лись в его окрестностях. Другие же говорят, что восстановить Асах не разре­шила царская администрация [ПМА, № 1213, л. 44—44 об., 46 об.—47 об., 51— 52; № 1723, л. 19 об.—22 об.] (см. также: [Раджабов, 2003, с. 95—106]).

Так печально завершилась история этого некогда крупнейшего и «самого сильного» аула Цунты. В глазах современных цезов она была предрешена не­праведностью его жителей или, по крайней мере, наиболее активной их части.

Руины Асаха. Фото автора. 1981 г. МАЭ (№ И-2078-115)

278 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Горе, которое они несли соседям, не могло не отозваться им самим. Бытую­щий рассказ обрел черты притчи, содержащей моральные оценки и имеющей назидательный характер. Проклятие женщины, потерявшей сына, и отца, пред- j остерегавшего от опасного (или неправедного?) поступка собственного сына, сбылись. Это произошло ввиду того, что асахские «удальцы» преступили чер­ту, отделявшую «войну по правилам игры» от войны с целью предельно доса­дить сопернику, вследствие этого превращавшемуся во врага. В отношениях с ближайшими соседями это стало явным. В отношениях с соседями ближними достижение критической отметки ускорило появление третьей силы, которая намного превосходила таковые всех кавказцев и потому брала на себя роль учре­дителя новых порядков. Шамиль, а до него грузинские цари таким могущест­вом не располагали, а потому были в состоянии лишь в общих чертах контро­лировать ситуацию, предоставляя соперникам своих «союзников» возможность откупаться. Тем самым они косвенно поддерживали устоявшуюся между ближ­ними соседями практику «войны по правилам». Деятельное вмешательство в эту систему российского государства с его армией, особенно во второй поло­вине XIX в., когда кардинально изменившаяся расстановка военных и всех прочих сил в горном крае стала явной, определило конец данной практики.

Походы за добычей дагестанцев к грузинам-горцам, а тех к первым имели место и позднее, но уже утратили системный характер в плане регулярности и массовости, а также и как явления социокультурного порядка. По крайней ме­ре, в памяти цезов разгром Асаха осознается концом (или началом конца — ?) прежней системы походов за давла.

На Грузию совершали набеги жители Цумадинского района, цезы не делали набегов, но маршруты цумадинцев проходили через Цунту (земли общества Ун-кратль непосредственно соседствовали с Тушетией, так что в этом рассказе воз­можна ошибка, в том числе сознательная, что само по себе тоже примечатель­но. — Ю. К.). Перед революцией ункратлинцы угнали скот из Грузии. Грузины привели сюда отряд в 300 человек. Захватили косцов, которые были в Хъокатле. j Собрались туда же цезы, от Цебори и других селений. Грузин обступили коль­цом. Потом к этой толпе подошли двое— очень толстый мужчина, который еле передвигал ноги, и женщина— сын и мать. Женщина взяла в руки палку, подо-шла к грузинам и, размахивая ею, заявила; «Кто посмеет убить моего сына?» Грузины рассмеялись и сказали, что от такой женщины больше пользы, чем от мужчины, который еле передвигает ноги, и ушли. Раз женщина вступила в спор мужчин, то перемирие. А цезы больше никого из соседей не пропускали в набеги через свои земли.

[ПМА, № 1723, л. 15 об.—16]

О том, что в отношениях с ближними соседями военный конфликт не был определяющим фактором и не был всеобъемлющ, но представал как актуаль- j ное игровое соперничество, поддерживавшее функционирование социальной j системы, а сами соседи воспринимали друг друга половинками целого, свиде- j тельствует следующий рассказ цезского аксакала. Он во многом наивен, но чрез-1 вычайно показателен в качестве иллюстрации видения горцами порядка отно- I шений с соседями данного рода.

Из интервью Абдулгамида Омарова корреспонденту газеты «Дидойскис вес- I ти» (мною в текст внесены минимальные исправления).

Глава 4. Соседи

279

Жители селения Хушет (по: [Mezbacher])

В соседстве с дидойцами и ункратлинцами за аулом Хушет расположена Тушетская земля. Еще в древности оттуда возвращался больной исламский пол­ководец шейх Абулмуслим, приехавший из Сирии для исламизации Дагестана, который по дороге умер и похоронен в Хунзахе. Он завешал андо-дидойским и аварским мусульманам призывать к исламу тушиицев, которые так и остались христианами. Мой отец (наиб Омар, при шейхе Узун-хаджи, возглавлявшем ан­тироссийское/антисоветское восстание в Дагестане в период революции. — Ю. К.) хотел, чтобы тушинцы приняли ислам и жили по шариатскому закону . С этой целью с отрядом всадников наиб Омар отправился в тушетское село У мало (Омало. — Ю. К.) и добился на общем собрании их согласия стать мусульмана­ми. Этот протокол был направлен в село Ведено к Узуну-хаджи на утверждение.

Потом стало известно, что в Петрограде к власти пришли большевики-безбожники. Потом появилось множество групп и партий с разными идеологи­ческими течениями и лозунгами. Отец ушел от наибства и больше не вмешивал­ся в общественно-политические дела. Служил всевышнему Аллаху и учил мута-лимов. В 1930 году он умер.

[Потомок, 2003, № 13—141

Из рассказа следует, что враждовали-то «половинки», едва ли не просто стремясь наставить друг друга на путь истинный, немногим более того. Взгляд наивный, но симптоматичный.