Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

Легенда чрезвычайно созвучна кораническим текстам:

«Он сотворил небеса без опоры, которую бы вы видели, и бросил на землю прочно стоящие (? — Ю. К), чтобы она не колебалась с вами...» [Коран, 31: 9]; «Разве не сделали землю подстилкой и горы —- опорами...» [Коран, 78: 6 — 7].

Однако такое созвучие ни в коси мере не умаляет оригинальности мест­ных, горско-кавказских формулировок (и ведь можно задаться вопросом, кто у кого заимствовал и что откуда пошло?). Горы — твердь земная и опора земли, и водружены они на рога быка, и следовательно, горы, и не абстрактные, а конкретная Гора Кавказ, есть венец здания мира. Если воспринимать себя на­сельником (распорядителем, хозяином?) такого Олимпа, то будет откуда взяться «гордому взгляду властелина вселенной», равно как и амбициям ново­го пророка.

Однако подобная модель предельно умозрительна и обща, а представления людей достаточно конкретны, и формулируются они через осязаемые образы и их переживания в себе.

Грузинский писатель и поэт, природный горец Важа-Пшавела делился впечатлениями о «горах высоких»;

Стояли и ждали. Беспредельно ожиданье гор; безграничным морем заполня­ет оно им сердца, говоря и переливаясь стынущей кровью. На их лике не отра­жается ничего, кроме отчужденности...

Пусть! Порой рушится половина горы и обвалом низвергается в ущелье... А горы и скалы продолжают ждать.

Уходите, кто не хочет быть с нами в выси, — покойтесь в низине

Ждут, кого? Или чего? — Ждут чего-то... Жаждут узреть невиданное. Уви­дели то, что могли постичь их взор и сердце, — и конец.

И затем о себе:

О горы, горы! Кругом вы, горы! Без вас не снес бы Я столько горя! Я полюбил вас, Когда во мне вы Струили в сердце Свои напевы. И счел своим я Ваш рок жестокий, Зато люблю вас, Что вы высоки. Что вы наивны, Как будто дети, Что вы свободней Всего на свете.

Лишь вы даете Мне утешенье, Во мне лишь ваше Сердцебиенье.., И все стерплю я, Достигну цели, И если стойкость Ослабнет в теле Как вы, я снова Взметнусь твердыней. Блеснет надежда

И не остынет!

Я возвышаюсь. Не умираю, Мечтой прикован К родному краю... [Важа-Пшавела, 1939, с. 55—57, 219—221]

Предельно конкретные образы, ассоциации, чувства. Поэтом они выкри­сталлизованы, но в рассеянном виде были известны большинству его земляков и их соседей (впрочем, схожие чувства и ассоциации, например, в русском че­ловеке могут родить и рождают поля, взгорки, березы). В данном случае под­нимающаяся к небу твердь, не земляная (рыхлая, из которой была создана плоть человеческая и взгорки), но каменная — сгусток твердости, стойкости, независимости выражала идею и образ подлинной самости.

Со времени Эдуарда Тайлора стало едва ли не общепринятым связывать почитание камней с анимистическими представлениями [Тайлор, 1989, с. 340 и след.]. Кавказ предоставлял обширные материалы для подтверждения такого взгляда. Жители самых разных уголков горного края почитали камни, скалы и горные вершины [Вейденбаум, 1875; Чурсин, 1928]. Некоторым камням, по­добно священному камню мусульман, приписывалось космическое происхож­дение [Чурсин, 1929а, с. 19]. Абсолютное же их большинство имело земную природу, что не мешало им становиться объектами культа. Посетившие Балка-рию в 1880-х гг. Вс. Ф. Миллер и М. М. Ковалевский записали в ауле Хулам:

Посреди аула есть камень, называемый Байрэм. К нему, несмотря на столет­нее господство мусульманства, обращаются женщины с молитвой о ниспослании детей и приносят в жертву пироги. Такие камни — байрэмы — оказались, как мы убедились потом, в каждом ауле и, конечно, их имя и значение объясняется от осетинских святынь Мады-Майрам (матери-Марии), которые также представ­ляют не что иное, как большие камни близ аула и пользуются специальным по­клонением женщин.

[Миллер Вс, Ковалевский, 1884, с. 551J

В той же Балкарии находился большой камень Аш-Тотур, возле которого некогда совершались инициации юношей [Лавров, 1939, с. 177]. В разных уголках Кавказа почитаемые камни нередко имели ктеисический либо фалли­ческий вид и считались гарантами чадородия при условии выполнения мо­лившимися возле них женщинами надлежащих обрядовых действ и иных предписаний. Архетип камня полно и разнообразно соотносился с идеей заро­ждения жизни, точнее — с жизнеродящим началом как таковым, соединявшим в себе мужское и женское. В данном архетипе мужское и женское были нераз­рывно связаны между собой, что обеспечивало «постоянство в мироздании и всеединость творения» (подробнее см.: [Карпов, 2001а, с. 156—165]). Одновре­менно этот же сфхетип, например в карачаево-балкарской традиции, маркиро­вал время изначальное и время текущее, локусы общины и «народа», являлся своего рода стражем нравственности человека и знаком родины (на местных языках понятие «родина» — туугъан таги дословно означает 'камень, где ро­дился') [Маремшаова, 2000, с. 64; Чеснов, 1994а, с. 60—61].

Почитание камней — больших и малых, наделение их разнообразными ме­тафизическими свойствами более чем естественно для жителей местностей, в

которых они, камни, составляют один из главных и «вечных» элементов окру­жающего мира. Но камни и валуны являются только частицами более значи­тельных и, безусловно, вечных громад, формирующих весь ландшафт округи, ее природу и в конце концов жизнь людей, Метафизика гор очевидна, равно как явна их устремленность к небесной сфере.

Пожалуй везде, где есть горы или хотя бы намеки на них, именно взмет­нувшиеся ввысь скалы либо только приподнявшиеся от ровной поверхности холмы и взгорки служат местами совершения культовых треб и общения с Бо­гом или с богами. Там же, на Горе или возле нее, избранным бывает ниспосла­но Откровение, там же последние сообщают заповеди оного людям, сороди­чам.

С Моисеем это произошло на горе Синай.

У Иисуса была Нагорная проповедь.

В те дни взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Бо­гу. Когда же настал день, призвал учеников Своих и избрал из них двенадцать, которых и наименовал апостолами... И, сойдя с ними, стал Он на ровном месте, и множество учеников его, и много парода из всей Иудеи и Иерусалима и примор­ских мест Тирских и Сидонских, которые пришли послушать его и исцелиться от болезней своих, также и страждущие от нечистых духов; и исцелились. И весь народ искал прикасаться к Нему, потому что от Него исходила сила и исцеляла всех.

[Евангелие от Луки, 6: 12—19] (см. также: [Евангелие от Матфея, 5: I—2])

И к Магомеду первое Откровение снизошло на горе Хира':

Это только откровение, которое ниспосылается.

Научил его сильный мощью,

обладатель могущества; вот Он стал прямо

на высшем горизонте,

потом приблизился и спустился,

и был на расстоянии двух луков или ближе,

и открыл Своему рабу то, что открыл.

[Коран, 53:4—10]

На Руси и в Грузии святыни водружались и возводились на горах или их подобиях.

Когда Андрей (первосвятитель Руси Андрей Первозванный.— Ю. К.) ... проплыл в устье днепровское и оттуда проплыл вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать божия. будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей». И взошел на горы эти, благословил их и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии возник Киев.

[Повесть временных лет, 1983, с. 126]

Согласно древнегрузинским хроникам, один из первых правителей местно­го царства по имени Фарнаваз «воздвиг большого идола на выступе горы и дал ему имя Армаз» (или: «Этот Фарнаваз в честь своего имени сделал большого идола, который есть Армаз, ведь и Фарпаваза по-персидски называли Арма-зом. Он воздвиг этого идола на вершине Картли, который с тех пор от этого

идола стал называться Армазом. С большим торжеством обставил он воздви­жение этого идола»). Наследники власти Фарнаваза увековечивали себя собст­венными идолами, которые возводились также на горах (как идол Заден) либо возле дорог. Выглядели они как и подобало святыням языческой эпохи. «Вот, стоял человек из меди; на нем были надеты золотые латы, золотой шлем и на­плечники; ониксы и бериллы украшали его; в руке своей он держал острый меч, который блестел и вращался в руке, как бы показывая, что если кто при­коснется к нему, то голова его будет обречена на смерть... И с трепетом падали ниц пред ним все» [Обращение Грузии, 1900, с. 10—11, 67].

В свою очередь, и в Ингушетии святилища, за крайне редкими исключе­ниями, располагались на естественно и свыше предопределенных местах. Свя­тилище Долте (Долите) размещалось на высоком и крутом холме, «подъем на который довольно труден и утомителен; с вершины открывается вид на все ущелье», святилище Маги-ерды— на гребне хребта Загал-дук, святилище Галь-ерды— на вершине крутой горы на правом берегу р. Армхи, святилище Тушоли— на остроконечной высокой горе и т. д. и т.п. [Щеблыкин, 1930, с. 416—436]. Слово ерд (ерды), являвшееся компонентом названий многих святилищ, означало «скалы, которые... — по сообщению автора конца XVIII в. — раньше украшали и культ которых они (ингуши и чеченцы. —Ю. К.) не забро­сили в угоду магометанству» [Потоцкий, 1996, с. 264], либо мужчину, живше­го в скалистых горах [Мифологический словарь, 1992, с. 211J. Сами вздыбив­шиеся к небу каменные громады внушали богобоязненный трепет. Жители ин­гушского селения Гвелети, что располагалось на Военно-Грузинской дороге, рассказывали о возвышавшемся по соседству Казбеке, который они именовали Бешлам-Корт, следующее:

Между гвелетцами существует поверье, что на Бешлам-Корте живет какая-то Мягкинен (горный дух), не допускающая смертных к священной горе. Ее ни­кто не видел, но многие слышали ее петушиный крик, которым она пугает лю­дей, дерзающих приближаться к волшебному кругу, начертанному ею вокруг Бешлама, за который никому не позволяется перешагнуть. По мнению гвелетцев, низвержение масс льда в леднике есть дело злой Мягкинен. Поэтому для умило­стивления ее устроен в Девдоракском ущелье жертвенник, даба. Жертвоприно­шениями служат турьи и другие рога... В какой-то день летом устраивается в честь Мягкинен празднество. Все жители аула Гвелети собираются к дабе и про­водят время в плясках и пении.

[Висковатов, 1865, с. 407—408]

Судя по всему, именно боязнью прогневать духа, хозяина белоснежного Эльбруса, объяснялся отказ кабардинцев сопроводить к его вершине путеше­ствовавшего в 1770-х гг. академика Иоганна Антона Гильденштедта, хотя ссы­лались они па то, что горная вершина «служит прибежищем в случае, если им изменит военное счастье» и потому якобы они не хотят делать ее известной чужакам [Гильдеиштедт, 2002, с. 289J.

В сакральности гор особо подчеркивалась аскеза, свойственная подлинно­му служению Всевышнему. Карл Ган, живо интересовавшийся историей и гео­графией Кавказа и объездивший в конце XIX—начале XX в. многие его угол­ки, записал у горных ингушей и кистин следующую информацию. Местные жители подразделяли горы на категории— покрытые вечными льдами лам, бесснежные вершины корт и лесистые горы аре. «Народ рассказывает, — по-

телями — обитателями конкретных экологических зон, жителями определен­ных исторических эпох — того же пространства и времени (см., напр.: [Дмит­риев, 2001; 2004: Культурный ландшафт, 2004; Этноэкологические аспекты, 2005]). Это специфика «нахождения себя в ином», где символы, как «специфи­ческие эффекты системности», будут присутствовать. И «изобретенные в го­ловах» (желательно не в своих) соответствующие конструкты тоже будут яв­ляться продуктами системности. И потому можно и следует заикнуться об изучении системностей или систем в их многочленном единстве, в каждом случае своем.

В название работы в качестве равнозначных долей вынесены «мировоз­зренческие аспекты культуры» и «социальный опыт». Эти понятия равноцен­ны, ибо взаимообусловлены. И если общая композиция представленного тек­ста создает впечатление о первичности одного и вторичности другого, то это будет только издержкой несовершенства авторской передачи материалов.

Под «мировоззренческими аспектами культуры» я подразумеваю те сла­гаемые опыта, которые формируются в ходе адаптации социальной группы в конкретной природной нише, на протяжении длительного времени и при пе­реживании (ощущении) ею исторического времени , в восприятии самой себя в окружении подобных ей групп, что совокупно обуславливает принципы са­моорганизации такой группы, такого сообщества и делает его социокультур­ной системой определенной модели.

Мировоззренческие аспекты не предопределены «переживанием простран­ства», но заключают его в свое «тело» в качестве актуального ракурса и ресур­са «нахождения себя в ином». Другим актуальным и даже, как представляется, более важным для социального опыта ракурсом саморефлексии группы в окру­жающем мире является формируемый социокультурной системой образ дома, не сводимый к образу жилища, но подразумевающий модель самоорганизации группы и ее отношений с соседями, которые могут жить по схожим, но чаще живут по отличным законам такой же самоорганизации. Образ дома— иде­альной модели устройства «своего» мира подразумевает для его создателей, что в нем они добиваются больших успехов— на должном уровне находится воспроизводство, растет благосостояние, в обществе имеются места для пре­тендентов на лидерство и социальных аутсайдеров и др. Такой дом — это за­веденный порядок, наделенный отличительными внешними чертами. Подоб­ные черты, согласованные со временем (историческим) и пространством, кон­цептуализируют образ дома. Домовое решение переживания пространства и времени в каждом случае оригинально, так что «дом» жителей горных райнов Дагестана кардинально отличается от синхронных ему «домов» обитателей всех иных областей Кавказского региона. И хотя собственно жилище народов горного Дагестана может вызывать ассоциации с оным горцев Ближнего Вос­тока и Афганистана, однако оно является предельно оригинальным, ибо его решение сложилось в результате опыта жителей здешних мест благодаря их

" Подобное переживание/ощущение можно оценить, рассматривая в комплексе культу­ру той или иной социальной группы; наиболее же удобно это делать на примере изменений в объектах материальной культуры.

яснял исследователь, — что горы (лам), покрытые вечными снегами и льдом, добровольно согласились в этой жизни переносить все страдания, чтобы в той жизни наслаждаться вечным блаженством. Ибо... все живые и безжизненные существа должны при жизни страдать за свои грехи» [Ган, 1900, с. 66—67], Почти с уверенностью можно заключить, что подобный взгляд на главные со­ставляющие «картины мира» горцы переносили на самих себя и на свою судь­бу и видели в ней не только лишения, но и силу, черпаемую из величественно­сти, твердости и независимости гор (определения Важа-Пшавелы).

Примечательно, что у сторонних наблюдателей, оказывавшихся на Кавказе и среди горцев, которые вели упорную борьбу с русской армией, возникали очень схожие ассоциации. Англичанин Дж. Лонгворт, год проведший среди черкесов, записал в своих материалах:

Мои чувства, пока я стоял на этой позиции и обозревал дикую и неприступ­ную страну внизу, не ограничивались восхищением; они были заняты и велича­вой уверенностью в безопасности, которая поднимает и поддерживает дух неза­висимости горца. Я не мог понять, как кто-либо, кто видел то, что видел я, мог мечтать завоевать такую страну, и я хотел, чтобы на моем месте в этот момент оказался русский генерал, чтобы он насладился отчаянием, какое, я уверен, при­чинила бы ему эта панорама, и я хотел бы спросить его о планах военных опера­ций в этой сложной путанице, в этом хаосе холмов и долин, рек и лесов, как бы он стал побеждать их.

[Лонгворт, 2002. с. 83, 173]

В другом месте горную кручу Лонгворт образно назвал алтарем и храмом Свободы

Подобные конкретные, в чем-то сиюминутные, но претендующие и на обобщения впечатления на удивление полно согласуются с ветхозаветным текстом:

И подошел пророк к царю Израильскому и сказал ему. пойди, укрепись, и знай и смотри, что тебе делать, ибо по прошествии года царь Сирийский опять пойдет против тебя. Слуги царя Сирийского сказали ему: Бог их есть Бог гор, |а не Бог долин], поэтому они одолели нас; если же мы сразимся с ними на равни­не, то верно одолеем их.

И ниже:

[Ветхий Завет. 3-я Книга Царств, 20: 22, 28—29]

Если в случае с англичанином созвучие взгляда и оценок тексту Библии больше эмоциональное, то другой пример являет собой посыл к сближению мировоззренческих установок со Священным Писанием. Я имею в виду факты древнегрузинской истории в изложении хрониста XI в. Леонти Мровели.

Не будучи в прямом смысле горцем, но являясь гражданином страны, рас­положенной в горной местности, Мровели при описании событий явно при-

держивался представлений о благодатности горной местности, и, возможно, имел в виду Бога гор. В его редакции Кавказ как микромир в макромире от­мечен зримыми доминантами— горными вершинами, а размещение «перво-людей» в горах в подаче историка служит гарантом их силы и могущества. Так, первопредком, «единым отцом» всех народов Кавказа Мровели называет Таргамоса— правнука библейского Ноя. После Вавилонской катастрофы «при­шел Таргамос со всем племенем своим и утвердился между двумя недоступ­ными человеку горами— Араратом и Масисом». Племя Таргамоса было столь «велико и бесчисленно», что не умещалось па этой ограниченной терри­тории, и сыны его, ставшие родоначальниками народов Кавказа, расселились по окрестным землям. Спустя время на долю Гаоса— эпонима армян, выпала участь сразиться с Небротом (Нимродом)— внуком библейского Хама, возглавлявшим многочисленное войско. Показательно «сценическое» решение описываемых событий. «Подступил Неброт к ним (Гаосу и его войску. — Ю. К.) снизу ... Взошел он на [одну из] гор, дабы вещать Гаосу и призвать к покорности», но в схватке был сражен Гаосом, отстоявшим независимость народа Кавказа от иноземных поработителей. Далее Леонти Мровели расска­зывает об обустройстве жизни в Грузии мифическим родоначальником иберов Картлосом. «Сей Картлос пришел первоначально в то место, где Арагви впа­дает в Куру, и взошел на ту гору, что именуется Армази. И впервые создал на ней крепости и воздвиг на ней себе дом и дал той горе имя свое — Картли. И ...называлась гора та Картли, отчего и назвалась вся Картли — Картли...» [Мровели, 1979, с. 21,23]".

Схожие описания и оценки встречаются в источниках довольно часто, и некоторые из них будут приведены ниже. Поэтому, не оспаривая достоверно­сти сообщаемых историками и народной памятью фактов, правомерно заост­рить внимание на маркировке благоприятных для деятельности людей мест горами, размещение на которых селений, городов, резиденций обеспечивает их обитателей силой, достаточной для отпора даже гораздо более многочис­ленному врагу или покорения соседних народов. Согласно логике авторов, личности и народы, размещающиеся выше других в физическом измерении, становятся выше других и в измерении социальном. Подобная связь вьплядит устойчивой мировоззренческой конструкцией. Сравните с текстом предания: «Много лет тому назад в Чечне жил известный храбростью и доблестью Вю-су... Вюсу был не только храбрый, красивый юноша, но был также и уважаем людьми. Он жил в горах на самом высоком месте, которое называлось „Вер­шина, где воет волк"» [ДалгатУ., 1972, с. 391J. Здесь скорее всего наблюдает­ся инверсия, и доблестный Вюсу не потому живет на горе, что храб и красив, а наоборот— он таков именно в силу того, что обосновался на «самом высоком месте». В свою очередь, герой ингушской сказки (предания?), растратив много сил в схватке с врагами, поднялся на вершину горы с целью узнать, сколько силы в нем осталось, и проверил это, поставив один на другой три камня огром­ной величины [Далгат У., 1972, с. 311—316, 4261.

* Примечательно, что в разных версиях изложения древпегрузинской истории страна обретала свое название по имени героя (Картли) или царя (Армаза, Фарнаваза) и после того, как каждый из них поднимался на гору (главную, священную (?), либо становившуюся та­ковой после воздвижения на лей идола). Символичная цепочка: герой— гора— страна (или другие комбинации ее звеньев: гора — страна — герой и т. д.).

В свете всего изложенного, на­глядно демонстрирующего соотне­сенность представлений о Горе с пред­ставлениями о силе, храбрости, кра­соте и уме, не случаен тот факт, что ежегодные собрания старейшин че­ченских тейпов, на которых разби­рались дела о кровной мести, выра­батывались решения по «обычаям и этикету вежливости», происходили па горе (кургане) Кетыш-Корт, по некоторым данным, рукотворной [Оша-ев, 1928, с. 7; Попов, 1878, с. 263].

Своего рода обратную проекцию этой же закономерности фиксирует адат ингушей относительно возведе­ния фамильных боевых башен воу. Башни, достигавшие 20-метровой и более высоты, являлись символом си­лы и могущества семейно-родствен-ной группы. Наличие башни делало фамилию равноправной среди других подобных ей, а в перспективе позво­ляло завоевать власть над соседями. В свою очередь, отсутствие башни навечно оставляло членов фамилии в подчиненном положении. Однако обычай требовал завершения всех ра­бот по возведению башни в годичный срок. В противном случае башня так и оставалась недостроенной, а ее владельцы не могли рассчитывать на полно­ценный авторитет в селении [Яковлев, 1925, с. 90]. Таким образом, строго регла­ментируя порядок «физического» и социального возвышения конкретных об­щественных групп, «закон» отчетливо представлял его двуединым процессом. Посылка к возведению рукотворной горы, точнее, устремленной к небу вертикальной конструкции в разных традициях получала оригинальные, но в целом схожие выражения. Среди них образ (модель) храма, где купол одно­временно формирует вертикаль и изображает своды небесные, один из наибо­лее впечатляющих, и церкви Армении и Грузии являют наглядные тому при­меры. Их каноническая форма, безусловно, напрямую связана с традициями раннего христианства, но некоторым из них присуща оригинальная местная огласовка. Она не столько в материальных формах, сколько в сопутствующих историях об их возведении.

Первым храмом Грузии стал Светицховели. С его возведением связано предание, которое тем более интересно, что возведение этого храма создало прецедент обращения к новому Богу. Здесь нет горы или ее образа, но есть божественная вертикаль.

Согласно преданию, для постройки храма был срублен могучий кедр, но оказалось, что сделанный из него столб никто не в состоянии даже сдвинуть с места, «всякая мудрость и средство человеческое были напрасны. Это было

для того, что чудесным поднятием того столба был бы прославлен Бог, а люди более укрепились бы в вере». Ночью было видение, когда люди страшно испу­гались обрушения гор Армаз и Заден с их идолами, но видение лишь указыва­ло на разрушение гор неверия. Было и другое. Когда первосвятительпица Гру­зии св. Нино молилась с воздетыми к небу руками, явился юноша, облаченный в лучезарный свет, который поднял в высь небесную столб, а потом «необык­новенный, блистающий светом Столб спустился, стал как бы прямо над своим основанием и утвердился, не поддерживаемый человеческими руками». И утвер­дились люди в вере, и был воздвигнут храм Животворящего Столба (Свстицхо-вели), что в древней столице Грузии Мцхете [Обращение Грузии, 1900, с. 90—93]. Вертикаль, связывающая людей с Богом, — не созданная ими, но снизошед­шая к ним свыше, — была восстановлена, заменив собой сделанных ими и некогда установленных на вершинах гор идолов⁴.

В свою очередь, в другом районе Грузии, возле города Ахалкалаки, распо­лагался «Столб Вознесения» (Амаглебис свети) — стела, возле которой моли­лись о рождении детей, размножении скота и сохранении урожая [Соловьева. 1995, с. 15].

Не оттуда ли, не от подобных ли представлений, не только христианских, но и местных, весьма архаичных, возник один из типов святилищ горцев Кав­каза, представлявший собой монумент-стелу?

Столпообразные культовые постройки на территории Осетии, Ингушетии, горных районов Грузии невелики по размерам. Сложенные из камней, они имели перекрытия разной формы — пирамидальные, двухскатные, плоские — и ниши — четырехугольные (ниже) и стрельчатые (выше) для жертвоприно­шений. В описании второй половины XIX в. говорится:

Галгаевцы (ингуши-горцы. — Ю. К.) хотя и называют себя магометанами и имеют мулл, но следуют особому и весьма оригинальному богослужению. Они молятся только по ночам у четырехугольных столбов, устроенных в рост челове­ка, на возвышенных местах или близ кладбищ. Весь процесс моления их заклю­чается в том, что молящийся становится на колени и кладет свою голову в ма­ленькую нишу, устроенную у подножия столба (ниши, впрочем, располагались не совсем у подножия. — Ю. К.), с восточной стороны.

[Дубровин, 1871, с. 384]

Относительно таких святилищ высказываются разные мнения. Одни ис­следователи полагают, что они завершили эволюционный ряд культовых па­мятников, заменив собой в XVI—XVII столетиях более сложные склепообраз-ные конструкции [Мужухоев, 1989, с. 29 — 32; Семенов Л., 1963, с. 41]. Дру­гие, которых больше, напротив, видят в них не «вырождающуюся», а как раз первичную форму, слабо изменившуюся на протяжении веков (см.: [Гольд-штейн, 1975а, с. 88; Крупной, 1971, с. 112] и др.). Важным аргументом в поль­зу такой оценки является, в частности, общее развитие архитектурных форм на Центральном Кавказе, где памятники позднесредневекового зодчества — баш­ни и склепы— отличают «великолепные конструктивные и эстетические досто­инства», на фоне которых невозможно представить упадок (деградацию) архи­тектуры святилищ [Тменов, 1996, с. 182].

Тогда же на одной из скал (или на холме) и конкретно на лежавшем там камне св. Ни­но и принявший христианскую веру царь Мириан установили чудодейственный крест, яв­ленный небесным знамением [Обращение Грузии, 1900, с. 103].

А башни Центрального Кавказа действительно великолепны— изящные взметнувшиеся к небу вертикали. И, возможно, небезосновательно мнение о сохранении их конструкцией архетипа пространственной модели космоса с трехуровневым ее членением [Сулименко, 1990]. Эти рукотворные вертикали, столпы (или воспроизведения горы? многие из них имели пирамидальное за­вершение) отчасти являлись покушением на прерогативу Бога творить связы­вающую небесную и земную страты вертикаль, но лишь отчасти, ибо были обра­щены и выражали стремление людей к Нему. Архитектурное совершенство башен, а также несение ими указанного архетипа обусловило то. что их модель была воспринята как образец для появившихся позднее минаретов, а некото­рые башни просто использовались в качестве таковых (подробнее об этом в следующей главе).

Аналогичную пространственную модель космоса, мировой оси с делением его/ее на небесную, земную и подземную сферы, несли в себе и мемориальные стелы (и храмовые постройки) Кавказской Албании раннего и развитого Сред­невековья [Ахундовы, 1983, с. 1—4]. Если же учесть архитектурно-конструк­тивную близость столпообразных святилищ Ингушетии сиелингов (посвящав­шихся громовержцу Сисли/Сели) и осетинских намогильных памятников цырт-дзаванов [Тменов, 1996, 159—160], то, по-видимому, нужно говорить об изоморфизме моделей мировой оси/вертикали в святилищах, храмах, башнях, мемориальных памятниках.

В традиционной культуре населения Кавказского региона, в первую оче­редь его горной части, такие модели оказывались едва ли не доминантными, и можно предположить, что они структурно организовывали картину мира. Та­кая роль указанных моделей в активной реакции людей на окружающее про­странство (восприятие этого пространства) определялась спецификой самого местного пространства с его изначальными природными вертикалями, слу­жившими точками отсчета и вектором для других систем координат.

1.2. Гора Дагестан

Органичной частью горной страны Кавказ является «Страна гор» — Даге­стан. Здесь только нагромождение чередующихся с ущельями хребтов и вер­шин еще более сложное, на первый взгляд хаотичное. Но первое впечатление сменяет убеждение о монолитности этого горного массива. Единое, общее — горы, и в них дополняющие частности — котловины, долины, малые ущелья сплетены друг с другом. И сам Дагестан вплетен в канву общекавказского ми­ропорядка и миропонимания. Поэтому отмеченное выше с в целом не очень значительными коррективами относится и к этой части Кавказа.

Здесь в исторической памяти народа, и не только в ней, но в истории как таковой, расставлены те же акценты, что и в преданиях о Гаосе и Картлосе. Эти акценты определенно указывают на благодатность для людей и выдаю­щихся персон расположения на вершинах горных массивов или в непосредст­венной близости от них .

■ Впрочем, следует иметь в виду, что кавказская и в частности дагестанская традиция организации поселений, городов на горах восходит, вероятнее всего, к древней иереднеази-атской традиции (см.: [Оппенхейм, 1990, с. 101]).

Орография Дагестана (по: [Дагестанская ACCPJ)

Безымянный автор «Истории Каракайтага» — одной из провинций Даге­стана, повествуя о приходе в край воителей ислама, писал следующее.

В вилайате Хайдак он (Ханмухаммад.— Ю. К.) построил многочисленные селения, а до того на горе, над их селениями, [у них] был громадный город, на­зываемый Джалаги. Прибыль же для них и их работа были на равнине.

[История Каракайтага, 1993, с. 155]

О средневековой Аварии арабский автор Ибн Руста оставил такое свиде­тельство;

Из страны хазар в Сарир ты едешь двенадцать дней по открытой местности, затем поднимаешься на высокую гору... Ты едешь в течение трех дней, пока не достигнешь царской крепости. Она стоит на вершине горы.

[Минорский, 1963, с. 219]

Согласно преданию жителей дагестанского аула Ругуджа, ранее — до обра­зования современного селения — по соседству, на вершине горы в крепости жил некий хан, а под горой располагалось селение, жители которого обеспечи­вали «феодала» всем необходимым [Исламмагомедов, 1964, с. 159—160]. Древняя столица Аварии селение Тануси, в котором жил легендарный хан Су-ракат, характеризовалось такой же топографией: «Тануси — выше всех, отсю­да и название Тануси— „та"— высокий... Тануси соседние аулы обложили данью» [Федотова (А), л. 75 об.] (исследователем, скорее всего, приведена на­родная этимология топонима, так как аварско-русский словарь не даст такого значения лексемы mla). Следование такому мировоззренческому стереотипу и его реализация сохранялись до сравнительно недавних времен. По крайней мере, свидетельства авторов второй половины XIX в. дают основания для по­добного заключения. Сравните: «Рутул — большое селение, раскинутое на скло­не горы. Дом наиба стоит выше всего аула, на самой верхушке этого склона»; «...Он расположен высоко над аулом. Пришлось к нему взбираться по скалам» [Беккер, 1876, с. 44; Вучетич, 1864, №75].

Подобно насельникам других частей Кавказа, местные жители почитали горы и их вершины фактически как священные объекты. Не все, но многие из них. Именно они обычно являлись культовыми центрами жителей нескольких районов (субрегиона), конкретного района ил'и аула.

В Южном Дагестане особо почиталась гора Шалбуздаг (4150 м). Лезгины, проживавшие по обе стороны Главного хребта, в систему которого и входила данная вершина, а также рутульцы, агулы и даже живущие на значительном расстоянии от горы табасаранцы относились к ней как к святыне. На Шалбуз-даге был похоронен св. Сулейман, некогда живший в близрасположенном се­лении Ахты. Тело святого якобы перенесли на священную гору четыре голубя, позднее над местом его захоронения был воздвигнут мавзолей. На Шалбуздаге располагались и другие святыни — так называемые камни Фатимы, дочери пророка Магомеда, и его полководца Хазрат-Али, которые по форме напоми­нали надгробия (на камне Хазрат-Али верующие видели следы коня полко­водца). На священной горе нуждающиеся вымаливали детей, просили здоро­вья, благополучия, а также и дождя в случае длительной засухи [Булатов, 1990, с. 211—212].

Совершивший в 1924г. экспедиционную поездку в Дагестан Н.П.Попов записал в своих полевых материалах о Шалбуздаге и соседних с ним горных вершинах такую информацию:

Недалеко от Ахты есть одно священное место для всех мусульман, куда со­вершается многочисленное паломничество. На высокой горе Шалбуз-Даг нахо­дится могила великого святого-мюрида Сулсймана. Место это считается на­столько священным, что многие считают для себя более полезным сходить на Шалбуз-Даг, чем в Мекку... Напротив Шалбуз-Дага, на другой стороне Самура,

поднимается также высокая гора, которая называется по-лезгински Обеденная Гора, или Весенняя Гора. Называется она так потому, что когда солнце начинает подниматься в полдень над этой горой, то жители знают, что скоро уже наступит весна. Как-то с стоянием солнца над этой горой связывается и время обеда. За­канчивается эта гора высоким пиком, на котором находится продолговатый уступ, похожий на комод. По мусульманским преданиям, этот выступ является не чем иным, как гробницей какого-то святого, занесенного туда голубями на своих крыльях (здесь, очевидно, автор путает предания, связанные с могилой Сулейма-на на Шалбуздаге. — Ю. К.). Благочестивые мусульмане уверяют, что люди не­достойны видеть эту гробницу вблизи, и потому бог не допускает никого добраться до вершины горы. Подъем на гору на самом деле очень трудный и опасный, а к самой верхней точке почти совершенно нет доступа. До настоящего времени в сознании магометан живет представление о Весенней Горе, как об особо свя­щенной горе (что автор заметок передал написанием самого слова «гора» в обо­значении данного объекта с прописной буквы. — Ю. К.), вершины которой ни­когда не попирала нога человека. Чтобы развенчать гору от ее религиозного ок­ружения, местные комсомольцы решились слазить на вершину и воткнуть туда красный флаг (но в тот раз сделать это им не удалось. — Ю. К.)... По пути к вершине Шалбуз-Даг (лежит. — Ю. К.) камень с большой расщелиной посреди­не. Камень этот замечателен тем, что обычно человек, на душе которого нет ни­какого преступления, может слазить на дно расщелины и выбраться наружу, преступный же человек обычно долго карабкается и выбирается из расщелины сильно утомленный и измученный. Дело в том, что камень сжимается и держит некоторое время грешного человека, как в тисках...

щие эту службу. Пока одни богомольцы чистили и рассекали на части баранов, другие разводили большие костры и, высвободив из сумок огромные металличе­ские котлы, наполнив их водой, начали ставить на огонь. Началось варение ба­раньего мяса. Когда мясо было сварено, все принялись за еду.

[Попов (А), л. 83, 84, 90, 93—96]

К этим образным заметкам добавлю информацию, полученную мною в 1990 г. от жителей лезгинского селения Куруш (в данном случае информато­рами были женщины, и главной среди них была 103-летняя Мамиева Насха-нум).

На гору Шалбуздаг ходят со своими просьбами или для того, чтобы иску­пить свою вину в чем-либо. Несут подарки (продукты), ведут барана. Баран может быть любой окраски, но он обязательно должен быть своим, т. е. не укра­денным, не колхозным. На горе есть скала с дырой, отверстием. Каждый па­ломник должен пролезть через эту дыру. Сделать это достаточно сложно. Если человек грешен, то скала сжимается и пролезть через отверстие невозможно. Пролезать необходимо лицом к югу (в сторону Мекки). На горе нельзя произ­носить плохие слова (например, ругательство «Сын ишака»). Если через дыру не пролезешь, то дальше идти разрешается, но полностью вина, в которой че­ловек желал повиниться, поднимаясь на священную гору, не снимается. При­веденных на гору барашков оставляют на площадке ниже скалы с отверстием. Когда паломники пройдут через скалу, они собираются группой, режут бара­нов и делят их мясо между всеми поровну. Это мясо каждый уносит с собой, в свой дом. На этой площадке оставляют деньги. Полученный кусок мяса дома отваривают и съедают (вместе с домочадцами?). Семь дней после вкушения этого мяса необходимо вести себя так, как положено истинному мусульмани­ну. Поднимаются на Шалбуздаг по пятницам. Восхождения в другие дни «не считаются». Находясь на горе читают молитвы. Гора Шалбуздаг священна, по­тому что курейшиты (потомки пророка Магомеда) часть своего духа перенес­ли на эту гору. В 1990 г. паломники, отправившиеся в Мекку, были наказаны (случилось землетрясение), так как перед паломничеством им следовало со­вершить восхождение на Шалбуздаг. Вообще, семикратное восхождение на Шалбуздаг приравнивается к паломничеству в Мекку. Если кто-нибудь из па­ломников умирает в Мекке, это означает, что его душа понравилась Богу. Кто умер на Шалбуздаге — ушел к Богу. Кто не может, например по здоровью, подняться на Шалбуздаг, тот отправляется для моления к пир Сулейман (к упомянутому мавзолею святого Сулеймана) [ПМА, № 1690, л. 47—48].

Культовым центром для жителей другой части Южного Дагестана — таба­саранцев, агулов, кайтагцев — служила гора Джуфудаг (ЗОН м), на которой в конце весны—начале лета устраивались многолюдные праздники, а поводом для них служил сбор черемши (местный вариант широко известного на Восто­ке праздника цветов). Туда же поднимались для молений (с жертвоприноше­ниями) об изменении погоды.

В современном Хивском районе на горе возле селения Всртиль располага­ется так называемая открытая мечеть, судя по всему, в оригинале представ­лявшая собой кромлех⁶. Позднее это место обросло легендами, в первую оче-

⁶ К р о м л е х — один из видов мегалитических памятников, т. е. сложенных из огром­ных камней; сооружения, обычно относимые к неолиту и бронзовому веку, в виде круглой ограды из громадных каменных глыб и столбов, которые имели культовое назначение.

редь связанными с именем некоего богатыря Джугая. По преданию, ориги­нальную «мечеть» построил имено он, в одиночку подняв на вершину горы огромные каменные глыбы, и сделал это после схватки с врагами и победы над ними (сюжет предания весьма напоминает ингушскую сказку/предание, где герой в схожей ситуации проверяет свои силы водружением огромных камней на вершине горы). По пятницам жители окрестных селений поднимались на эту гору для молений, а время от времени аксакалы решали там же важнейшие общественные дела [Булатов, 1990, с. 214—216].

В Табасаранском районе (сравнительно недалеко от Дербента) около селе­ния Хустиль на горе в пещере якобы хранился меч легендарного Абу-Мус-лима, гак что данная пещера являлась особо почитаемым культовым местом. Арабский автор XII в. ал-Гарнати писал;

Меч Масламы находится... на холме, на котором для этого меча построили что-то вроде михраба из цельного куска скалы, меч же вынут из ножен и при­слонен к стене в этом михрабе. Совершают к нему паломничество только в бе­лой одежде, а если к нему направится кто-нибудь в одеянии, окрашенном в ка­кой-либо цвет, то начинается дождь и ветер, так что деревни вокруг него едва не погибают; поэтому в рустаках на дорогах к этому холму поставлены стражи, ко­торые не пускают тех. кто идет смотреть меч в цветной одежде.

[Гарнати, 1971, с. 24—25]

Мечу приносились жертвы, размерами и качеством которых он не всегда бывал доволен, что выражалось в покидании им привычного места своего на­хождения. По словам верующих, в ночь предопределения в середине месяца, предшествующего Рамазану, он летел в пещеру возле селения Чурдаф, мог улетать и к Шалбуздагу, тем самым объединяя эти три святыни в единый ком­плекс. Во время полета меч выглядел как огненный шар или как объятый пла­менем музыкальный инструмент саз. Истоки почитания этой святыни исследо­ватели связывают с древними земледельческими культами [Булатов. 1990. с. 217—219].

Несколько священных гор имеется в Лакии. Это Вацилу, Пабакудаг, Панал-зунтту и др. Наибольшим почитанием пользуется располагающаяся на­против столицы Лакии Кази-Кумуха гора Вацилу. Ритуальные действия на ней приурочивались к первым дням лета и включали в себя восхождение на вер­шину с целью встречи восхода солнца, жертвоприношения скотом, моления о благоприятной погоде на летний период, обрядовые танцы, гадания девушек, коллективные трапезы. Достигнуть вершины могли лишь прошедшие риту­альное очищение— преодолевшие каменный коридор, ведший к месту обря­довых действ (грешников камни сжимали) [Булатова, 1988, с. 66—68]. Риту­альные церемонии, совершавшиеся на других вершинах в поздний историче­ский период, в основном ограничивались жертвоприношениями и молениями.

Украшением центральной части Аварии является гора Кьили-Меэр (Седло-гора).

Не связанная непосредственно с окружающими горными поднятиями и пла­то, гора неожиданно и мощно поднимается со дна котлована ввысь. Гору венчает фигурная вершина, напоминающая седло, отсюда и ее название. Гора считалась священной, и на ее вершине, полагали, обитают некие Буадалал (вар.; Будала-ал) — существа не всегда миролюбивые, но могущественные, которые никому из людей не дадут подняться на вершину.

[Лгларов, 1984, с. 37]

В Западном Дагестане на высоте 4151 м над уровнем моря возвышается покрытая вечными снегами Аддала-Шухгельмеэр— центральная культовая гора этой части Дагестана. В Гумбетовском районе находится Ц1обол roxl — Божья гора (Ц1об— имя одного из центральных божеств традиционного пан­теона андийских народов и, возможно, живущих по соседству с ними чечен­цев). На вершине белоснежного хребта Бахарган располагается святилище Хи-лариккуна (ГьиларикМуна). В легенде о его происхождении говорится, что некогда на этом месте находился одноименный аул, в котором вместо снега выпадала мука и тучные отары овец паслись на альпийских лугах. Однако за праздный и распутный образ жизни местные жители были наказаны Богом, но само место сохранило свою благословенность и до сих пор почитается [Агла-ров, 1984, с. 38—41].

В этой же части Дагестана возле селений Карата и Арчо находится гора Берикьа. Среди местных жителей (каратинцев) она почитается как священная, однако в памяти современного населения не сохранилось воспоминаний о ка­ких-либо конкретных действиях, совершавшихся на ней. Зато возле и ниже вер­шины, на ровных площадках, сохранились выкладки из камня овальной и бо­лее сложной формы, некогда, вполне вероятно, представлявшие собой кромле­хи [ПМА, № 1757, л. 21—21об, 48—49]. На территории расселения дидойцев (цезов) особым почитанием пользовалась гора Кидилашани (Кидилазох). На уступе этой горы имеется небольшое заболоченное углубление (в сознании народа— озеро), возле которого совершались моления с целью вызывания дождя (подобных горных «озер» много в разных местностях). Но Кидилашани

Вершина Кидилашани. Фото автора. 1981 г. МАЭ (№ И-2078-81)

главным образом примечательна тем, что на ней и в ее окрестностях находили и иногда находят теперь бронзовые антропоморфные и зооморфные фигурки. В конце XIX в. только в этом районе исторического Дидо была «выкопана» не одна сотня статуэток. Эти статуэтки, так же как и аналогичные им памятники бронзовой культовой пластики, археологи преимущественно датируют VII— V вв. до н. э. [Марковин, 1986, с. 77, 79, 110]. Само название горы переводится как ^ГУ куклы', 'Около куклы' (вариант Кадилашаних— 'Имеющая куклы'), так как местные жители называют бронзовых кукол ласкательными именами: кидала— 'девчушка' (кукла в женской одежде) или ужша— 'мальчишка' (кукла в мужской одежде), Проводивший в этих местах в послевоенное время исследования И. В. Мегрелидзе пишет:

Найденных на Кидилашане бронзовых кукол... дидойцы с места находки не уносили. У дидойцев существовало поверье, что если взять оттуда какой-нибудь бронзовый предмет, то этим можно рассердить бога погоды, который может по­слать град и уничтожить все селение.

[Мегрелидзе, 1951, с. 284J

Материалы одного из недавно обнаруженных там «кладов» позволили уточнить, что статуэтки устанавливались вертикально по периметру основания горы лицом к склону. Полагают, что они изображали людей в позе моления богам, чем и объясняется столь значительное количество найденных бронзо­вых фигурок [Сагитова, 2004, с. 176—177]. К слову заметить, памятники брон­зовой пластики находили прежде и обнаруживают сейчас (правда, в намного меньших количествах) в разных частях Западного и Центрального Дагестана, в том числе возле упомянутых селений Карата и Арчо, на вершине горы Зубер-

ха, что у селения Гергебиль, и во многих других местах [Круглов, 1946; Марковин, 1986, с. 75 и след.]⁷.

Список почитаемых гор и вер­шин можно еще долго продолжать. Такие святые (или, точнее, почи­таемые) места имели жители от­дельных селений или групп тако­вых. Почитание гор определялось уже тем, что в местных природных условиях именно горы служили на­дежными и «вечными» ориентира­ми календарного хода времени. Ко­гда солнце впервые всходило либо заходило у той или иной вершины, для жителей конкретной местности начиналась или заканчивалась вес-на, лето, осень и т. д., наступал пол­день, время молитвы и т. п. (обстоя­тельный обзор таких ориентиров у ахвахцев см.: [Лугуев, 1987, с. 10— 11]). На почитаемые вершины, в каж­дой местности свои, традиционно под­нимались, чтобы испросить, вымо­лить у Бога долгожданный дождь. В Дагестане не сложился единый куль­товый центр, что соответствовало его раздробленному в этнополитическом отношении состоянию. В то же вре­мя, на всей его территории отмечается «почти буквальное единообразие ос­новных культовых очагов», и это. по мнению исследователей, лишний раз свидетельствует о генетическом и духовном единстве всех народов Страны гор [Агларов, 1984, с. 42], но параллельно фиксирует и устойчивость некото­рых традиционных мировоззренческих посылок.

В самых общих чертах можно говорить о проявлениях оролатрии — культа гор, но комплексного соответствия ему (см.: [Токарев, 1982]) в Дагестане не прослеживается . А. О. Булатов считает возможным выделять лишь представ­ления о горах как грозной силе и о духах-покровителях горных перевалов [Бу­латов, 1990, с. 222]. Примечательно, что в местной космогонии (насколько можно судить о ней по немногочисленным нарративным источникам) горам не



⁷ Западный Дагестан в древности являлся одним из крупнейших на Кавказе центров из­готовления культовой скульптуры. Наличие железной и свинцовой руд, а также соответст­вующих копий в Дидо отмечал еще в конце XVIII в. И. А. Гильденштедт [Гильденштедт, 2002, с. 248, 249].

⁸ Г. Ф. Чурсин писал: «Несмотря на горный характер страны, авары (аварцы. — Ю, К.), насколько мне удалось выяснить, не имеют сколько-нибудь явственно выраженных следов почитания гор и горных перевалов, почитания, широко распространенного в западной и центральной областях Кавказа— у абхазов, адыгеев, чеченов, осетин и др.» [Чурсин, 1995, с. 52—53]. Исследователь был в своем суждении не совсем прав, однако его замечание нельзя назвать и абсолютно ошибочным.

выделено особо значительного места (или эти представления существенно трансформировались в результате длительного влияния ислама?). Здесь не из­вестны легенды под стать чеченской, в которой горы обозначены скрепляю­щей землю твердью. Согласно единичным материалам, касающимся данной темы (причем некоторые из них далеко не «горские», а принадлежащие сосе­дям горцев — кочевникам ногайцам), горы образовались из пены, вырвавшей­ся из огненного нутра каменного тела первоначальной земли (из появившегося оттуда же пара образовалось небо) [Халидова, 1988, с. 27—28]. Пена плохо со­относится с твердью. Правда, лексическое обозначение «горного», «горского», например в аварском языке, имеет примечательную символичность. Здесь «гор­ный, горский» — ма,?1арул, «страна гор, горцев» — маг!аруллъи, а лексема маг! имеет значения 'гвоздь, кол' [Аварско-русский словарь, 1967, с. 327] . То есть гора (горы) является вертикальной осью, вокруг которой, как можно умо­зрительно себе представить, и «крутится» жизнь земная, в первую очередь лю­дей. Однако такая ось все же не представляется самодостаточной. Она не столько центр заселенного всеми тварями земными пространства, сколько часть такового, смоделировапно приближенная к небесной сфере, от которой, точнее, от пребывающих на которой объектов и субъектов зависит гораздо больше, нежели собственно от горы («кола, гвоздя»). Такая близость горного и небесного подразумевается фольклорными текстами, согласно которым перво­зданно горы и тучи были влюблены друг в друга и неразлучны [Фольклорные тексты, 1988, с. 153], а гром и молния неким образом считаются порождения­ми гор [Гаджиев Г., 1991, с. 161J.

Максимальная приближенность гор (по сравнению со всем прочим, при­надлежащим Земле как субъекту Космоса) к небесной сфере, в которой пребы­вал Бог-демиург, обуславливала благодатность их территории и благоденствие се обитателям. Легенда о некогда находившемся на горе Бахарган селении, где с неба («совсем близко» расположенного?) вместо снега выпадала мука и где паслись многочисленные отары тучных овец, апеллирует к картинам земного рая. Затем, по причине греховности мыслей и деяний, насельники этого аула были лишены своеобразных райских кущей, которые достались в удел неви­димым человекоподобным существам (их могут лицезреть только избранные) будулалам (будуалам, будаалам и т. д.). Это покровители обитающих на горах и в лесах зверей, в их руках удача охотника, так как, в конечном счете, они яв­ляются хозяевами горных высей, от которых в немалой степени зависят и в це­лом судьбы людские.

...Будуалы грешных людей забрасывают камнями, лишь безгрешных беспре­пятственно пропускают... Если весной или осенью на высохшей траве обнару­жатся следы будуалов, то будет засуха, но если подняться на гору, сделать жерт­воприношение, пойдет дождь.

[Фольклорные тексты, 1984, с. 169—170]

Под влиянием утверждавшегося среди горцев на протяжении веков ислама такие представления частично стирались и изменялись, частично вплетались в канву новой религиозной практики. Легенда ботлихцев о некогда живших на горе Танлу самудилах, у которых в недавнем прошлом (а возможно и сейчас в

Собственно же «гора» мег!ер имеет второе значение— ^Рнос' [Аварско-русский сло­варь, 1967, с. 339].

крайних случаях) местные жители вымаливали дождь, счастье и посмертную благодать, но которые в свое время не пожелали якобы принять новую (ислам­скую) веру, за что физически были уничтожены Аллахом (название этих пер­сонажей восходит к семудянам Корана, и оно заменило собой прежнее местное наименование неких божеств) [Фольклорные тексты, 1984, с. 170, 184], являет один из примеров такой трансформации. Согласно поверьям каратинцев, буда-лы (которых якобы всего трое!) живут в горных пещерах, но оказываются все­гда в том месте и в то время, где и когда люди нуждаются в их помощи. «Без будалов люди бы не выжили» [ПМА, № 1757, л. 57—57 об.]. Они явные по­мощники Бога, «ангелы-хранители» людей. Непосредственное включение из­давна почитавшихся горных объектов в систему народного ислама демонстри­рует размещение на них пиров в честь святых людей, равно как включение са­мой их территории в земельную собственность мечети вакуф (так произошло с упомянутым святилищем— «открытой мечетью» в Табасарани) [Алимова, 1992, с. 231]. Такая же история, по-видимому, могла произойти со святили­щем, располагавшимся на горе возле селения Гельхен, Здесь расположен мав­золей почитаемого святого Шайх-Ахмада. Надпись на мавзолее гласит, что он был построен в 1622 г., а гора с мечетью и родником переданы в вакф [Айтбе-ров, 1987, с. 43—44].

Естественно, что вечное упокоение плоти и вечную жизнь душе на горных вершинах находили только истинные праведники, святые. Естественно, что допуск к святыням получали лишь прошедшие «чистилище» в виде сдавли­вающих каменных глыб. Столь же естественным выглядит нисхождение на праведников Откровения или, по меньшей мере, тайного именно в горных вы­сях. Дидойцы рассказывали:

Имам Шамиль знался со святыми духами. Когда он был молодым, он с ними советовался и потом взял имамство. Однажды Шамиль был на горе, на пастби­ще. Ему явились святые духи и сказали, что в селении в мечети будут раздавать белый виноград. Так и случилось, он получил тоже.

[Данилина (А), л. 57]

Ну а обычные люди, достигая высшей точки горного перевала, просто вос­клицали: «Хвала Аллаху!» [Чурсин, 1995, с. 53].