Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

377

Мюриды до вступления в созданное Шамилем военно-духовное сословие испытываются и потом дают клятвенное обещание, «что будут вечными врагами русских, что не сдадутся им никогда живыми, что мирным образом нога их не ступит на земли наши»... Мюриды чрезвычайно преданы своим постановлениям и служат Шамилю агентами для наблюдения за направлением умов в горах, для приобретения новых приверженцев и распространения влияния его на соседст-венные племена. Добыча и главнейшие выгоды военных действий вообще доста­ются в удел мюридам и они над прочими воинами и жителями имеют много пре­имуществ... Строгость правил этого ордена и участие, которое в нем имеет духо­венство, дает ему большое влияние в народе. Мюриды почитаются какими-то избранными, обрекшими себя на освобождение народа своего.

[Мочульский (А), ч. 1, л. 17 об.—18 об.]

Схожие явления знала и пережила Западная Европа в эпоху Реформации, зарождения и становления протестантизма, в конце XVII в. переживала их и Россия, когда там появились секты боголюбцев и т.д. (см.: [Хренов, 2002]). Дагестанский пример или опыт лежит в русле этого же культурно-историче­ского феномена, он еще требует внимательного изучения.

Очевидно, что при анализе обострения взаимоотношений горцев с Россией подобные тенденции в культуре не следует игнорировать. Ведь ко времени их зримого проявления и вошли в непосредственный контакт две «цивилизации», с характерными особенностями видения себя и окружающего мира. Переход­ным тенденциям в культуре, в частности, по-новому оттенявшим «националь­ный вопрос» уже через создание собственной письменности, а до этого — наддиалектного аварского разговорного языка болмац!, т. е. качественно ино­го, нежели прежде, осознания себя, «народа», в окружающем мире, естествен­ным образом близка, а во многом и обусловлена ими (либо наоборот) посылка идеи национального строительства, равно как освобождения от давления внешних сил. Поэтому, конечно, одним из содержательных моментов начав­шей разгораться со второй половины 1820-х гг. войны была национально-освободительная составляющая. Российская же политика, вершившаяся сто­личными администраторами и откомандированными на Кавказ военными и чиновниками, действенно способствовала углублению противоречий ⁸⁶.

Достаточно упомянуть майора Корганова (Каргаиова), функционировавшего на зака­те кавказской деятельности Ермолова, а затем при Паскевиче. В период его пребывания в Грузии (он был армянином, уроженцем Тифлиса, по выражению летописца военно-кавказ­ской истории, «вышедшим в люди из ничтожества»), о нем, прозванном Ванькой Каином, отзывались как о чиновнике «дерзкой и ненасытной алчности», чьи поступки «вызывали нарекания на самое начальство и даже на русское имя». В 1830 г. его попечению был вверен Дагестан. «Запуганные владетели... старались задобрить Корганова, кто червонцами, кто ценными подарками, а кто и красивыми девушками, доставлявшимися ему из сокровенных ханских гаремов... Молва об этом шла по всему Дагестану и оскорбляла народную нравст­венность» [Потто, 1994, т. 5, с. 136, 137] (см. также: [Ольшевский, 2003, с. 450]).

378

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

* * *

Очередной главнокомандующий И. Ф. Паскевич в 1830 г. изложил в ра­порте императору Николаю Т свои мысли по поводу войны с горцами. Многие из них заслуживают внимания. Он писал:

Известно, сколь трудно вести войну в горах с народами, обладающими оны­ми и решившимися на упорное сопротивление. Предпринимая покорение наро­дов, не знающих нас, можно еще надеяться на успех: их можно устрашить и при­вести в изумление неожиданною новостью, превосходством войск, оружия и да­же с пользою употребить политику, деньги и подарки, потому я желал бы лучше, чтобы сии горцы вовсе нас не знали и чтобы прибытие русских для их покорения было еще в первый раз. По уже более 50 лет (т. е. с 1770—1780-х гг., речь идет о горцах всего Северного Кавказа. — /О. К.) как они имеют дела с нами, и, к сожа­лению, были случаи, которые достаточны поселить в них мнение не в пользу нашу. Одна мысль лишиться дикой вольности и быть под властью русского коменданта приводит их в отчаяние, с другой стороны, пятидесятилетняя борьба без успеха проникнуть в горные их убежища дает им уверенность, что горы и\ для нас недоступны; обе сии причины достаточны побудить их к упорному сопротивлению. Нет сомнения, что мелкие владельцы скорее могут покорены быть видами личных своих выгод, но покорение вольных племен, ни от какой власти не зависимых, представляет более трудностей.

Чем больше делаю я наблюдений и вхожу в познание сих народов, тем более удостоверяюсь, что направление политики и отношения наши к ним были оши­бочны и не имели ни общего плана, ни постоянных правил. Жестокость, в част­ности, умножала ненависть и возбуждала к мщению; недостаток твердости и нерешительность в общем плане обнаруживали слабость и недостаток силы.

[Движение горцев, 1959, с. 69]

Неудовлетворенность российских администраторов ходом дел — подчине­нием горцев и, с другой стороны, предлагаемое решение их улучшения — без лишних жестокостеи последовательное силовое давление косвенно проясняют ситуацию и атмосферу в противоположном лагере. Это могло быть ощущение сдавливающего кольца, ломающего привычные устои. Едва ли не априори горцам было известно, что трудом на маленьких пашнях и баранами прожить крайне сложно, необходимое же для обеспечения жизни дополнение можно обрести на стороне. Причем не столько далеко не всем доступной торговлей, сколько всем известным способом. И пусть не все возвращались после «ак­ции» в родные селения, что было нормальным явлением, и мать воина в песне с гордостью говорила об очевидной смерти отправившегося в поход сына-героя, зато в итоге все бывали накормлены, в том числе новые вдовы и сироты. Возможность перестроиться, точнее, подстроиться под внешнюю, давящую (или залавливающую) силу казалась проблематичной и не очень целесообраз­ной. Через несколько десятков лет после окончания войны поэт Абуталиб из­речет: «Горцы, мы с вами сидим в подвале». Во имя того, чтобы этого не про­изошло, чтобы горцы остались горцами, следовало вступить в открытую борь­бу с внешней силой. Отдельные успехи горцев в уже шедшей борьбе могли свидетельствовать о некосм превосходстве их моральных ценностей над тако­выми внешней силы, физически намного превосходившей их собственную си­лу. Однако борьба не могла вестись так, как ее понимал и делал приблизив­шийся к старости Сурхай-хан II. Его идеология, сам образ хана-вождя изжили

379

И в Дагестане нашелся человек, произнесший такие слова. Им ока­зался Магомед (Мухаммад) Яраг-ский (из аула Яраги, что в Южном Дагестане).

Он был авторитетным богосло­вом и муллой, к которому приходи­ли ученики за знаниями и верой, но который и сам уже в более чем зре­лом возрасте воспринял от Хаджи-Исмаила из ширванского селения Кюр-дамир доктрину суфизма, тарикат — 'путь' к совершенству, нацеленный на проникновение в суть веры. Вос­приняв тарикат лично, он стал при­зывать к нему и свою паству.

О люди! Вы ни мусульмане, ни христиане, ми язычники... Пророк говорит: истинный мусульманин тот, кто чтит Коран и распространяет шариат... Кляни­тесь, о люди, отбросить свои пороки и сторониться греха. Денно и нощно моли­тесь в мечети. Не уставайте молиться Аллаху. Плачьте и молите его о прощении.

(Цит. по: [Неверовский, 18476, с. 5—6])

Тексты проповедей Магомеда не сохранились, поэтому многие попавшие в литературу приписываемые ему слова могут вызывать сомнения (об этом см.: [Покровский, 2000, с. 174—176]). Доподлинно неизвестно, звучал ли в них и призыв к вооруженной борьбе с Россией ⁸⁷. Впрочем, Ф. Боденштедт, который, как предполагают, мог использовать малоизвестные источники, приводил та­кую цитату из речи, произнесенной им в 1824 г. перед собравшимися алимами, шейхами и другими авторитетными лицами:

...Ваш визит, уважаемые мюриды... является для меня знамением Всевыш­него, Во имя пророка приказываю вам: вернитесь на свою родину, соберите мужчин вашего племени, сообщите им мое учение и призовите их к борьбе про­тив проклятых московитов!

^й/ Население Кюринского хаистпа, где проживал посвященный в 1823 г. в мюршиды и ставший таким образом главой дагестанского мюридизма Магомед Ярагский, было к ней готово, так как огромное впечатление на него произвела жестокость генерала В. Р. Мадато-

ва при усмирении восстания в Кайтагс [Покровский, 2000, с. 174—175].

Угнетенные должны освободить себя, а свободные отвести от себя рабство! Я призываю вас обратиться к народу от моего имени. Если нас объединяет вера в Аллаха и в его пророков, нам нечего бояться их угроз. Для нас не может быть другого страха, чем рабство, и другого позора, чем стать добычей неверующих христианских собак. Итак, смерть или победа! Здесь нас привлекает свобода, там — рай; нужно сделать выбор; почему же мы медлим?

Боритесь, и вы будете свободны; умрите, и вы будете счастливы! Не кажется ли вам награда сладкой? Вашим первым желанием должна быть свобода, а по­следним — ненависть против неверных!

Подождите еще немного, и толпы наглых врагов наводнят наши аулы, как грозные тучи (примечательная метафора, правда, если она подлинная. — Ю, К.); они уведут наших детей в рабство, опозорят наших девушек и сравняют наши дома с землей, наши священные храмы будут опустошены и переосвящены белокурыми слугами богов московитов, а Аллах будет смотреть вниз сердитым и карающим взглядом на своих детей, из-за позора, который вы ему причинили, он будет проклинать вас; рабство здесь и вечное проклятие там, на небесах (так­же эффектная фраза, определенно создающая ощущение сдавленности. — Ю. /С.), станет вашей участью!

[Боденштедт, 1996, с. 25]

Так ли именно звучали призывы мюршида, с полной уверенностью сказать нельзя. Однако известно, что вскоре после них в горских селениях началось брожение умов, сопровождавшееся пока символическими, но характерными

Глава 4. Соседи

381

Русское командование и лично А. П. Ермолова обеспокоило подобное раз­витие событий. Он приказал Аслан-хану Казикумухскому (генералу на рус­ской службе, на подвластной ему территории все и происходило) разобраться в ситуации и прекратить беспорядки. Тот вызвал Магомеда Ярагского, кото­рый изложил ему свое видение тариката, а затем между ними произошел сле­дующий диалог:

— Почему твои мюриды ходят по деревням и кричат газават? — спросил хан.

Мои мюриды в религиозном экстазе не понимают сами, что делают; но их поступки показывают ясно, что все должны делать.

Твое учение только соблазняет народ. Газават — дело, угодное Богу; но раз­ве ты не знаешь силы русских, разве не понимаешь, сколько через твою пропа­ганду может пострадать и погибнуть невинных людей?

Русские, конечно, сильнее нас, но Бог сильнее русских: в его руках победа и поражение. Я бы посоветовал и тебе, хан, оставить мирскую суету и подумать о том, куда мы все пойдем от последнего раба до царей и пророков.

Я мусульманин и исполню шариат, как повелевают священные книги.

Ты говоришь ложь. Ты и твой народ во власти неверных, а при этом испол­нение вашего шариата ничего не стоит.

Разгневанный хан публично ударил по лицу муллу и выгнал его, однако буквально тут же раскаялся и на следующий день просил прощения ⁸⁸.

— За мою обиду Бог тебя простит, — отвечал мулла, — но ты, хан, не будь, по крайней мере, истинным приверженцем русских. Если ты не можешь допус­тить проповедование тариката в твоих владениях, то не препятствуй в том дру­гим дагестанцам. Вспомни, что если русские встретят в Дагестане много врагов, ты будешь им нужен и тебя осыпят наградами, но если они покорят горы, ты бу­дешь выброшен ими, как ненужная ветошь.

Хан призадумался — в словах Магомеда Ярагского был очевидный резон. Он отпустил его, а Ермолову донес, что в ханстве восстановлен полный поря­док [Потто, 1994, т. 5, с. 23—24].

В Дагестане в то время были известные авторитетные богословы и служи­тели культа, которые не участвовали в проповеди газавата, наоборот, были его противниками. Самым известным из них был Сайд Араканский. Джемалэлдин Казикумухский, посвященный Ярагским в шейхи, придерживался умеренной позиции в отношении войны с неверными. По словам его сына Абдурахмана, шейх был противником войны по двум причинам:

Во-первых, он точно знал, что джихад Газимухаммеда с русскими долго не продлится, (его) конец обязательно рано или поздно придет. Кроме того, область (вилайат) Дагестан была свободна от русских войск, забыта ими. Если же Гази-

В глазах некоторых современников это событие явилось едва ли не главной причи­ной и, уж по крайней мере, значимым поводом к началу войны [Окольничий, 1859, с. 348].

382 Ю, Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Мухаммед или другой поднимется, несомненно, русские войска прибудут со всех сторон, и Дагестан превратится в место жительства русских. Вторая причина: тарикат, который принял Газимухаммед от моего отца, не велит вести джихад, так как он (джихад) (признает) только упоминание Аллаха Всевышнего (зикр), не более.

[Абдурахман, 1997, с. 31—32]

Здесь можно дать пояснения: джихад и газават — не синонимы. Обычно джихад трактуется как вооруженная борьба во имя торжества ислама, но дан­ное понятие гораздо шире и глубже и включает, помимо указанной борьбы — «джихада меча» или «малого джихада», еще и «великий джихад» — духовное самосовершенствование (и в пего включены «джихад сердца», «джихад язы­ка», «джихад руки»). Газават же акцентирован на войну с неверными во имя ислама [Ислам, 1991, с. 51, 66—67]. Какое содержание вкладывали в свои при­зывы участники тех событий? Похоже, джихад и газават они трактовали как двуединый процесс, и потому эти понятия в их речах были связаны и взаимо­заменяемы. В материалах и документах, характеризующих то время и осве­щающих социально-политические процессы, происходившие тогда в Дагеста­не, часто упоминается тарикат. Тарикат (шарика, букв.: 'дорога', 'путь') — метод мистического познания Истины. Тарикат как один из институтов и ме­ханизмов суфизма предполагает формирование братств, в которых соблюдает­ся принцип авторитарности— поклонение и полное подчинение шейху (шай-ху), существует два типа последователей; полноправные и ассоциированные, принят эзотерический принцип посвящения, особое значение имеет коллек­тивный зикр (прославление имени Бога) и др. [Коран, 1991, с. 224—225]. Как отмечают исследователи, тогда и позднее понятие тарикат, да и отношения между наставником, учителем (мюршидом, муршидом) и учениками {мюрида­ми, муридами) далеко не всегда соответствовали традиционному суфийскому значению этих слов. При том что в шамилевское время некоторые мюриды были практикующими суфиями, большинство их относилось не к «тарикат-ским», а к «наибским» мюридам, т. е. к элитной военной гвардии имамов. И сами имамы Гази-Магомед и Шамиль характеризовались современниками, хо­рошо знавшими их и осведомленными в практике суфизма (Мухаммед Тахир и Абдурахман сын Джемалэддина), как отважные и благочестивые воины, сра­жавшиеся ради утверждения шариата, но не как суфийские наставники [Кем-пер, 2003, с. 279—285; Рагимов, 2004, с, 49—51].

Вместе с тем примечательна оценка учения Магомеда Ярагского современ­ными авторами— профессиональными историками. «Здесь имело место,— пишут X. X, и А. X. Рамазановы,— появление не просто религиозной оболоч­ки всего движения, а религиозного учения, направленного на преобразование всей жизни, непременным условием которого должна была стать абсолютная свобода (? — Ю. К.). То, что Кавказ породил великого человека, в голове ко­торого созрело великое учение, тоже не является удивительным, если вспом­нить всю кавказскую историю, начиная с легенд. Святая кавказская зем­ля— одно из немногих благих мест на нашей планете, где сконцентриро­вана необычайно сильная духовная аура, с трудом поддающаяся уничто­жению. Ермолову и ему подобным этого было не понять, их интеллект замкнулся на империалистическом восприятии мира...» [Рамазановы, 1998, с. 31—32]. Явная апологетика взгляда на мир «сверху».

Глава 4. Соседи

383

Так или иначе, но фактом является быстрое распространение провозгла­шенной идеи по всему Дагестану. Весной 1825 г. общество Эндери (располо­женное в северной, равнинной части, население его в основном составляли кумыки) отправило письмо, в котором от имени «молодежи и стариков, гла­варей и благочестивых людей и особенно кадия» просило жителей Чиркея и Унцукуля (аварских селений) подняться на «священную войну» в защиту ис­лама. В нем говорилось:

[Движение горцев, 1959, с. 53]

И находилось много желающих не медлить. Седобородый Магомед Яраг-ский не мог возглавить объявленную войну, и осенью 1828 г. он в присутствии алимов, мулл, кадиев, старшин «вольных» обществ доверил поднять знамя га­завата своему любимому ученику Гази-Магомеду (Кази-Мулле) и провозгла­сил его имамом. «Именем пророка повелеваю тебе, Гази-Мухаммед, иди, со­бери народ и с Божьей помощью начинай войну с неверными». Напутствие де­легатам было таким:

Ступайте домой, передайте вашим соотчичам все, что видели здесь, воору­жите их и ведите на газават. Вы живете в крепких местах, вы храбры, каждый из вас, как истинный мусульманин, должен идти один против десяти неверных. Рай и светлый венец шагида (мученика. — Ю. К.) ожидает тех, кто падет в бою за веру и пророка.

(Цит. по: [Потто, 1994, т. 5, с. 28], см. также: [Неверовский, 18476. с. 10])

М. Гаммер придерживается той точки зрения, что призыв Магомеда Яраг-ского к джихаду носил теоретический, символический характер [Гаммер, 1998, с. 76].

Поясним, кто такой имам. Имам (от глагола амма— 'стоять впереди', 'руководить чем-либо¹, 'предводительствовать¹)— предстоятель на молитве, духовный руководитель, глава мусульманской общины. Сунниты (а дагестан­цы за мизерным исключением являются таковыми) считают имама уполномо­ченным общины, который избирается теоретически всей общиной, а практиче­ски— ее представителями или назначается предшественником. (Согласно шиитской доктрине, власть имама предопределена свыше, она наследуется в роду пророка Али, и потому имам не может быть выборным). Имамат — институт верховного руководства мусульманской общиной, в нем светская и духовная власти сливаются [Ислам, 1991, с. 97—98].

Из сочинения хроникера деятельности Гази-Магомеда:

Однажды в день пятницы в мечети (селения Гимры. — IO. 1С) ученый Дау-дилау сказал...: «Эй вы, друзья! Нет того худого дела, которого бы не было у нас в ауле, и временами одни убивают других. В таких условиях плохих мы долго не проживем. Давайте заставим, чтобы никто не трогал чужого. Согласимся прину­дительно останавливать плохого человека. Хорошо подумав, установим всем ау-

384 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

лам адаты: содеявшему такое-то преступление — то-то, поступившему вот так-то — такое-то наказание...» Затем встал Гази-Магомед и сказал: «Нет, мы не бу­дем действовать по адату, введем чистейший шариат. На всякое дело имеется го­товое решение в шариате... Друзья! Чего вы хотите— шариата или адата?» Те закричали: «Мы хотим, чтобы шариат был»... После того все люди вышли из ме­чети, отправились на край аула, где сожгли все письмена с адатами, унаследо­ванными от предков.

[Гассанилау, 1997, с. 196]

Из сочинения самого Гази-Магомеда (как отрывки из него запечатлены в источнике более позднего времени):

...Прежде дагестанцы пребывали под сенью покоя, не ведая бед и не имея врагов.

Хотя положение их дел, их деяния и находились тогда в противоречии с предписаниями и запретами Аллаха, с единственно верным путем, который на­метил Он.

Из-за своих разногласий и грехов дагестанцы в конце концов, однако, раз­дробились, и тогда ими стали править неверные и враги.

Я выражаю сочувствие жителям нагорий и ущелий в связи со страшной бе­дой, поразившей их головы, и говорю: «Если вы ныне предпочтете непокорность Господу, то да будете рабами своих мучителей и в дальнейшем!»

[Геничутлинский, 1992, с. 59]

Деятельность имама не ограничивалась совершенствованием правил жизни сельских сообществ и горского общества в целом.

Газимухаммад постоянно выходил теперь на сражения за дело Аллаха. С ма­леньким отрядом он боролся против многочисленных войск врага. Впрочем, ко­гда распространялся слух об очередном выступлении Газимухаммада на свя­щенную войну, к нему ради возвышения славы Корана целыми группами при­соединялись в качестве помощников борьбы за веру [гази], прибывавшие из самых различных мест.

[Геничутлинский, 1992, с. 62]

То, что происходило на большей части Дагестана после означенных собы­тий, какой оказалась реакция не всех, но многих людей на провозглашенный лозунг и последовавшие затем действия, живописали современники тех собы­тий — горцы и русские.

«В то время, — замечал лакец Абдулла Омаров, — необходимо было для лиц, стоявших во главе семейств, обходиться со своими подчиненными черес­чур снисходительно во всех отношениях. Иначе всякий из них мог подверг­нуться опасности потерять навсегда кого-либо из своего семейства за свои ос­новательные требования — уважать права его как главы семейства. Например, какой-нибудь отец, если позволял себе произнести легкий выговор кому-либо из своих детей за позднее возвращение домой, или же за неаккуратное испол­нение домашней работы, или муж своей жене за невкусный завтрак или ужин, то оскорбленные до другого утра оказывались уже на земле мюридов». Такие беглецы назывались мугаджирами, и их с охотой принимали к себе мюриды, правда, требуя в качестве залога будущей верности нанесения тяжкого оскорб­ления покинутому обществу или влиятельному лицу оного [Омаров А., 1870, вып. 4, с. 4, 6—7].

Глава 4. Соседи

385

В другом месте тот же автор делился воспоминаниями о беседах со своим товарищем, происходивших в годы их юности. Последний увлеченно расска­зывал о житье-бытье среди мюридов, где главным было то, что «там есть воз­можность участвовать в газавате, когда душе угодно. В газавате если и убьют, то пойдешь без суда в рай, а если победишь, то тебе слава». «Между про­чим, — добавлял Омаров, — он уверял, что рана, полученная от оружия не­верных в газавате, не причиняет никакой боли, и доказывал это словами про­рока» [Омаров А., 1869, вып. 2, с. 5].

Из рассказаА. Зиссерманаоб Елисуйском (Элисуйском) владении:

...Султан учредил «могаджир», т. е. людей, посвятивших себя исключитель­но молитвам, посту, воздержанию и войне с неверными. Могаджир отрекался от дома, семьи, всего мирского, посвящал всего себя исключительно служению ве­ре, требовавшей главнейше борьбы и истребления гяуров. Прикрытые такими религиозными целями, могаджиры оказались самыми подходящими людьми, и султан, присоединив к нескольким горцам-могаджирам находившихся при нем беглых элисуйцев, образовал первый кадр, отправившийся для действий на плоскость... В Элисуйском владении этим шайкам без труда удалось приютить­ся, приобрести друзей и покровителей; затем произвести несколько удачных за­хватов в плен зажиточных людей, несколько грабежей и вынужденных страхом денежных сборов, так что молва о таком заманчивом, выгодном, да еще и почет­ном ремесле могаджира разнеслась быстро и вызвала решительный наплыв охотников. Из всех аулов десятками бежали менее зажиточные люди, кадры уве­личивались ежедневно, разбивались на шайки от 10 до 15—25 человек и в весь­ма короткое время наводнили Элисуйское владение.

[Зиссерман, 1879, с. 289—290]

|3 3ак 4349

386

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Замечу, что подобные описания могут относиться и к более позднему вре­мени, когда движение достигло своего апогея, но очевидно, что психологиче­ский настрой людей, представлявших определенные социальные группы (и главным образом молодежь) , вряд ли существенно отличался и на раннем этапе движения/войны, иначе она не получила бы своего развития.

Примечательно, что несмотря на очевидные беды, которые испытывало мирное население от мухаджиров, оно «относилось к их поступкам очень снисходительно, не осуждало их, а только высказывало к ним сострадание, как к заблудшим; молодое же поколение от действий мугаджиров было в восторге; их неустрашимая храбрость приписывалась божественному вдохновению» [Лилов, 1886, с. 5].

Энергия и запал «неустрашимой храбрости» на почве «божественного вдох­новения», с которым в первую очередь молодежь бросалась в водоворот новой жизни, сродни атмосфере революционных потрясений. Мюридизм означал для горцев не столько цель, сколько средство выхода из всеми явственно ощу­щавшегося нескладного бытия последних десятилетий, и средство это стано­вилось самоцелью. Что делать с «абсолютной свободой» в случае ее достиже­ния, никто не представлял, да и вряд ли задумывался. Планов, как должно бу­дет организоваться горское общество после победы над гяурами, никто на данном этапе не строил, да и победа над превосходящими силами врага, по до­гадкам творцов идеи, в частности Магомеда Ярагского, могла быть одержана лишь при поддержке Всевышнего.

Идея, возникшая в умах интеллектуалов, обсуждавшаяся в достаточно ши­роких дискуссиях, быстро распространявшаяся в массах и поддержанная зна­чительной их частью, во многом близка тому, что психологи, занимающиеся проблемами истории (психоисторики) называют групповыми фантазиями или иллюзиями. Как пишет Ллойд де Моз, центральную роль в последних играет устранение «грешных» чувств, и потому часто они принимают форму кресто­вых походов. «Крестовые походы Средневековья являются классическим при­мером насильственных групповых действий, предпринимаемых с объявленной целью очищения души от всех грехов, ведь эти походы собирали столько уча­стников благодаря обещанию такого очищения. Психологическая цель груп­повой иллюзии на самом деле та же, что и у всех жертвоприношений и обря­дов с козлом отпущения... путем их переноса на жертву-заменитель, что пред­принимается для восстановления стабильности группы» через «освобож­дение от разделяемых чувств внутреннего хаоса и гнева». Целью там являлась эмоциональная отдушина через применение силы, представленная самим дей­ствием, а не его вероятными результатами [Моз, 2000, с. 244, 252, 253]. Куль­турологи и этнологи видят в крестовых походах проявления эсхатологической мифологии или мифологического мышления как такового [Элиаде, 1995, с. 174 и след.].

В отличие от классических групповых иллюзий, где эмоциональный дис­сонанс возникает в условиях относительно спокойного внешнего мира и сумя­тицы в мире внутреннем (в горском обществе утрата «стабильности» была на­лицо), в ситуации, сложившейся в то время в Дагестане и во многом схожей с

«...Старики, воспитывавшиеся на старых дедовских адатах, были против шариата... Что же касается молодых, то они приветствовали шариат и были согласны с ним, сколь бы ни велико было выпадавшее им наказание» [Гассанилау, 1997, с. 200].

Глава 4. Соседи

387

ней ситуации в других горных районах Кавказа, внешний мир, внешняя обста­новка были далеко не спокойными, и они существенно усугубляли сумятицу внутреннюю. Внешняя сила, действовавшая через насилие (хотя в собствен­ных глазах с благими намерениями), была не иллюзорной, а более чем реаль­ной. Однако логика и механика вызревания идеи мюридизма имели нефор­мальное сходство с указанным явлением. Помимо внешнего фактора большую роль в ее рождении сыграл кризис внутренних устоев, в том числе социально-политических, что дополнительно подтверждает, с оговоркой на местную спе­цифику, антифеодальная направленность развернувшегося на десятилетия ши­рокого движения.

История социально-политического (а в определенном смысле и социокуль­турного) движения горцев и имамата чрезвычайно многопланова. В задачу книги не входит ее освещение, тем более анализ. Я лишь обращусь к отдель­ным ее эпизодам, а именно тем, которые так или иначе оттеняют влияние ми­ровоззренческих слагаемых культуры на ход в данном случае политических процессов.