путем воровства [и] разбоя и стали они теперь выступать по призыву ка-

319

Дело дошло до того, что отдельные «кахи» предводительствовали отряда­ми «лезгин», и в массовом порядке «кахи» давали проводников во внутренние районы Грузии, в Карабах, Ардебиль, Ширван.

В 1720—1730-е гг. ситуация мало изменяется в плане взаимных нападений «чарцев» и «кахов». Во время случающихся переговоров со стороны первых звучат ссылки на непослушную молодежь: «„Без нашего ведома совершили то юноши, и наказали мы их". И добычу возвратили...» Однако проявляется и ранее не фиксировавшееся, например, стремление дагестанцев обратить в му­сульманскую веру население Кахетии, что, скорее всего, говорит о новом са­моощущении ими себя на контролируемой территории. Активно действуют ту­рецкая и персидская стороны со своими армиями [Вахушти, 1976, с. 139—180].

Грузия пытается найти помощь в лице могущественных соседей, которые на деле оказываются не такими уж и способными оказывать реальную под­держку. В начале 1720-х гг. кахетинский царь Имам-Кули-хан писал тогдаш­нему правителю Ирана Гусейн-хану и его наместнику в азербайджанских про­винциях;

Над нами постоянно висит грозный меч. Силы лезгин все больше и больше растут. Нет уголка, где бы не лилась кровь. Если ходатайство Ваше не окажет нам помощи, наше дело пропало, наш край безвозвратно погиб... До сих пор с нами боролись одни джарцы и живущие в горах лезгины; теперь восстали про­тив нас и гулхадары. К ним пристали кабальцы, шакинцы и другие... Наши враги расположились в Гавазе. С гавазцами и вообще гагмамхарцами они открыли пе­реговоры; они смущают последних, говоря, что шах сам в опасном положении и потому лучше им примкнуть к лезгинам. Вы знаете, что крестьяне глупы и легко поддаются обману: они послушались лезгин и теперь действуют заодно с ними против своих же. Лезгины увлекли также и некоторых тавадов (князей). 1 locne-шите подать помощь, иначе и остальная Кахетия изменит нам— и тогда горе Адербайджану и соседним странам.

(Цит. по: [Бакрадзе, 1890, с. 257—258])

В этот же период военная активность «лезгин» выплескивается за границы Кахетии, в центральные и южные районы Грузии, в Ширван и др. Историк писал:

Обнаглели они... каждой весной и осенью лезгины уводили пленных, ибо нападали отрядами примерно в 1000 [человек] (воинские формирования «лез­гин» могли достигать и намного больших размеров. — Ю. К.)... Так что не оста­лось жителей в Мухрани, Картли и Сацициано и местами также в Сабартиано — Сомхити, кроме как в крепостях, ибо даже для обработки земли спускались [в поле] украдкой и, увидя их (лезгин), возвращались в крепости... Стояли [лезги­ны] в Ксани, и было постоянно от них разорение и пленение, так что не осталось жителей, ибо были сильно напуганы от лезгин. Так что пятеро лезгин с пленны­ми женщинами перезимовали (в 1737 г. — Ю. К.) в [селе] Чхиктва. Забеременев от лезгин, [женщины] родили и летом забрали своих детей и ушли. И Бог допус­тил такое, ибо не боялись Бога.

[Вахушти, 1976, с. 105, 117, 118, 121]

320

В глазах людей, пытавшихся осмыслить происходящее, ситуация обретала черты катастрофы, но не только по причине внешних реаль­ных врагов. «Так как умножилось распутство, прелюбодеяние, содо­мия, плсннопродавство, зависть, вза­имное истребление и иное многое зло, поэтому и Бог напустил [на зем­лю] зло, ибо даже звери нападали и съедали без стеснения многих». Выс­шие силы отвернулись от людей, природа обрушила на них свой гнев. «Потом появились полчища воробь­ев, которые затемнили солнце сво­им числом и всецело съели посевы, чего не помнили веками. Затем по­гибли многие из-за чумы, однако никто не побоялся Бога» [Вахушти, 1976, с. 118]. О том, что за природ­ный катаклизм потряс Грузию, мож­но лишь строить догадки.

Как отмечают историки, пик «ле-кианоба» пришелся на 1750-е гг., после чего военная активность да­гестанцев несколько снизилась. Дан­ный факт примечателен, и на нем я остановлюсь позднее. Сейчас же крат­ко охарактеризую положение самого начала 1770-х гг., используя материалы и впечатления И. А. Гильденштедта, посетившего в это время Грузию и Кавказ по заданию Российской Академии наук.

Совершив вояж по большей части территории Грузии, он отмечал, что там «нельзя ездить без опасения из-за нападений лезгин», и говорил о многочис­ленных разрушениях, но также и о созидательной деятельности царя Кахетии и Картли Ираклия II. Царь Ираклий, встав во главе Кахетии в 1744 г., прило­жил немало усилий к тому, чтобы оградить ее жителей от недругов, чем вы­звал гнев «лезгин», среди которых появились «профессиональные охотники» на него [Хрестоматия, 1999, ч. 1, с. 58, 70]"'. Спустя 20 с лишним лет, после объединения Кахетии и Картли, такая же деятельность началась и в централь­ных районах страны. Ираклий реформировал армию, он велел строить заграж­дения вокруг населенных пунктов; «В селе Натлуги... нынешний царь прика­зал... село огородить стеной, так что получился четырехугольник... и постро­ить круглую башню для стрельбы... Царь приказал... в целях безопасности

'' Здесь, впрочем, необходимо иметь в виду принятую среди горцев общественную нор­му, согласно которой общество поощряло лицо, сразившее предводителя неприятеля, и да-жгъшн&чздо ш\ 1г.это стаедбоазкую uuucuks ^Дгларов, 1988, с. 150—15 Ц.

Глава 4. Соседи

321

И. А. Гильденштедт отдал долж­ное и третьим силам, проявлявшим активность в регионе. Давая общую характеристику «лезгинам» — «су­ровым, необузданным, склонным к разбою... (больше. — Ю. К.) чем ос­тальные кавказцы», он замечал, что помимо указанного, наклонности «лез­гин» к грабежу провоцировали тур­ки, «которые через своего пашу в Ахалцихе в Верхней Картели побу­ждают их к этому, обращая им до­бычу в деньги, также частью еще за это платя жалованье» [Гильденштедт, 2002, с. 243—244].

Роль третьей силы, подобно теме наемничества, важна для осмысления проблемы взаимоотношений «дальних» соседей. Поэтому кратко остановлюсь на ней.


Наем феодальными правителями Закавказья или Северного Кавказа горцев в качестве военной силы для решения внутри- и внешнеполитических задач прак­тиковался издавна. Такая практика сохранялась до начала XIX в., и ее устой­чивость говорит о предрасположенности горцев к исполнению данных функ­ций, о дешевизне их военной силы. Так, относительно чеченцев отмечалось, что «по приглашению соседей ходят (они. — Ю. К.) к ним (нанимателям.— Ю. К.) на помощь, но не усердно и не иначе как за награды» [Материалы. 1940, с. 239]. «Лезгины,— записал П. Г. Бутков, обстоятельно занимавшийся изучением истории Кавказа в Новое время, — всюду готовы идти на войну,

II Зак. 4349

322 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

если им хорошо и верно заплатят, или же ожидают богатой добычи. Они быва­ли в ополчении кумыков, чеченцев и осетинцев против России. Чаще же всего присоединяются к [нрзб] или к аварским, либо к газикумухским владельцам». То же он говорил отдельно об андийцах, собственно лезгинах и рутульцах [Бутков (А), л. 57, 70 об., 84 об.—85]. Другой автор отмечал, что Шамхал Тар­ковский, владетель значительной части Северного, равнинного Дагестана, если «нужно будет ему вооруженное войско, то просит их (акушинцев и цудахар-цсв— жителей даргинских обществ.— Ю. К.) по доброй воле, а иногда и с заплатою, а принудить их не может» [Тихонов, 1958, с. 131] ".Не отставали от прочих оформившихся социально-политических структур и джарцы, которые, по свидетельству источника первой половины XIX в., «во всякое время за уме­ренную плату могут иметь 6000 вооруженных», собиравшихся из Дагестана [Коцебу, 1958, с. 257].

Правители Грузии и отдельных ее территорий с равным интересом обра­щались к собственным горцам (Гильдеиштедт, 2002, с. 177], черкесам, осети­нам и «лезгинам».

...В прошлом годе (1753.— Ю. К.) Хаджи Чалябия сын со своим (турец­ким. — Ю. К.) войском в грузинскую землю пришел и в то время грузинский царь Ираклий, свое войско с нанятыми горскими черкесами соединив, пошел против помянутого сына, где его со всем войском разбив, одержал победу; и на­нятые горские черкесы немало ему коштовали ' , а теперь он для обороны своей таких войск весьма не в состоянии нанимать.

[Документы, 1968, с. 140]

В схожих целях Соломон I, правитель Имеретин, в 1771 г. использовал «лезгин» [Гильденштедт, 2002, с. 136], а через некоторое время уже его поли­тические конкуренты обратились к «лезгинам» для борьбы с ним самим. «Лез­гины», как «неглупые» люди, внутренние распри властителей провинций Гру­зии старались использовать в своих интересах, т. е. совершали нападения и грабежи [Давид, 1893, с. 56].

Вообще, XVIII столетие — это период чрезвычайных смут и междоусобиц внутри Грузии, которые усугубляли Персия и Турция. Это время ломки старых границ и сфер влияний, когда, несмотря на очевидные проблемы и сложности, те или иные грузинские царства, терпя многие беды от одних политических субъектов, тем не менее пытались сохранять собственную политическую роль в регионе и навязывали свою силу и волю третьим и т. д. субъектам. Достаточ­но образно передал атмосферу таких перипетий царевич Давид, сын последне­го грузинского царя Георгия XII. Излагая события 1770-х гг., он писал:

Турки всегда, злобясь па Грузию, делали с находящимися у них лезгинами многие набеги; но, впрочем, добычи были равномерны как у них, так и у грузин; потому что у грузин были тогда храбрые начальники в войске. В один день кня­зья Меликовы, отправившись в Турцию с малым количеством войска, разбили

Глава 4. Соседи

323

весьма многих турок. В сем случае дагестанские лезгины напали на Тушети... однако народ тушетинский с помощью пшавцов отразил оных и прогнал. Тогда со стороны Грузии притесняемы были Карцы, Баязеты и Ахал-Цых. Двор султа­на, чтобы отвратить таковые притеснения, просил шаха персидского обуздать грузинцов, ибо Грузия находилась тогда под покровительством Персии. Царь Ираклий по повелению шаха заключил с турками мир и получил от султана в подарок шубу, убранную лошадь и саблю. При сем Аварский Нурсал-Бей, со­бравши великое число войска из лезгинов, напал на Кизик, но не успел в своей дерзости. Ибо лезгины были разбиты князем Ревазом Андрониковым, кизиским начальником, и Нурсал-Бей, спасши жизнь свою бегством, возвратился в Шама-хию, где Патали-хан Дербеский, угостя его, умертвил, и на место его сделался в Аваре ханом сын его Омар. Но лезгины не переставали делать набеги на Грузию. Однако новозаведенным войском при царе Ираклии всегда были прогоняемы без успеха в своих предприятиях. При сем случае ганжинский хан Магомед не оста­вил своего коварства и столь с ним огорчил царя Ираклия, что он, соединясь с шушинским ханом Ибрагимом, приступил с войском к городу Ганже и, овладев оным, взял в плен самого хана со всем его домом. Для удаления мятежей постав­лены были там правители от царя Ираклия и от шушинского хана, и город Ганжа шесть лет был во власти грузинского двора и шушинского хана. Равным образом ереванский хан Усейн-Али хотел освободиться от налогов Грузии. Почему царь отправился с войском к Еревану и во многих сражениях рассеял персиян, до того довел жителей Еревана, что Усейн-Али-хан обязался платить больше, нежели прежде налоги.

Прочитав это, нельзя не оценить политическую ситуацию в Закавказье как клубок, да еще какой, противоречий, где одни стремились заполучить власть, другие — сохранить ее, третьи — «наловить рыбки в мутной воде». Всем или очень многим был интерес и поле для деятельности. Время смут внутренних, точнее— внутрикавказских, подогреваемых силами внешними в лице Ирана (Персии) и Турции.

Сформировавшаяся на развалинах Византии Османская империя (Отто­манская Порта), начиная с XV в. претендовала на овладение всем бассейном Черного моря, на расширение своего политического влияния в Средиземномо­рье, в Передней и Средней Азии. Это была «единственная подлинная военная держава Средневековья» [Архив, 1939, с. 189]. Войны с соседними и отдален­ными странами и народами Турция вела под знаменами ислама. В стратегиче­ских планах Порты задачи экономического включения завоеванных террито­рий в систему жизнедеятельности государства имели вторичное значение, тем более что сама метрополия уже в XVII в. переживала далеко не лучшие време­на (см.: [Смирнов, 1873J).

Стратегическим противником Турции являлся сефевидский Иран, прави­тели которого стремились утвердить собственное господство в странах Закав­казья и в Дагестане. Для характеристики их политики в завоеванных землях показательна акция Шах-Аббаса в начале XVII в. по насильственному пересе­лению многих тысяч грузин и армян с их родины во внутренние районы Ира­на. Опытные земледельцы должны были освоить малозаселенные территории его страны, в то время как обезлюдевшие районы Грузии по повелению шаха занимали кочевые туркменские племена.

На протяжении всего XVI и в первой половине XVII в. Турция и Иран вели между собой кровопролитные войны. Порта стремилась завладеть северокав-

324

казским путем для проникновения в Закавказье с севера и нападения на Иран с тыла. Последний, в свою очередь, пытался укрепить свои позиции на Восточ­ном Кавказе, в том числе в Дагестане.

Политика правителей Ирана в отношении Дагестана на протяжении XVII—XVIII вв. менялась. Если в начале указанного периода строились планы на прямой союз с дагестанцами, предполагалось и провоцировалось участие горцев в покорении и разграблении Восточной Грузии, то в середине XVIII в. политические комбинации перестроились, и уже грузинским владетелям пред­лагалось участие в походах в Дагестан [Гамрекели, 1972а, с. 29—30]. В интер­вале между этими принципиально различными курсами были регулярные по­дарки шахов дагестанским правителям, принимавшиеся «за приношения и за некоторого рода дань», а непоступление таковых вызывало агрессивность да­гестанцев, «бросавшихся грабить иранские земли» (цит. по: [Сотавов, 1991, с. 45]).

В начале XV11I в. дагестанцы открыто восстали против власти Ирана. При­чины этому видят в разном: и в ослаблении некогда мощного Иранского госу­дарства, и в проводимой им на подчиненных территориях политике, и в актив­ном вмешательстве в ирано-дагестанские отношения турецкой стороны. В 1707 г. джаро-белоканцы напали на резиденцию ширвапского правителя Ше­маху и разорили лагерь иранцев, но вскоре были «наказаны» за это. В 1712 г. акция на Шемаху повторилась с участием крупных сил дагестанцев, но оказа­лась безуспешной. Зато в 1721 г. новый ее повтор достиг цели. Победа упро­чила политический вес правителя Казикумуха Сурхая и лезгинского владетеля Дауд-бека, которые воевали под знаменами правоверных суннитов против ере­тиков-шиитов. Изменившейся политической обстановкой не преминула вос­пользоваться Порта, смотревшая на дагестанцев как на своих союзников [Со­тавов, 1991, с. 46—55].

В 1730-е гг., после аннулирования результатов Каспийского похода Петра I и вывода из Дагестана русских войск, ирано-турецкое противостояние на Кав­казе вновь обострилось. Турция объявила о защите единоверцев-суннитов, а правитель Ирана Надир-шах предпринял несколько опустошительных походов в Дагестан с целью полного себе его подчинения. Походы совершались с 1732 по 1744 г. и принесли огромные беды населению. В истории Дагестана борьба с Надир-шахом осталась как одна из наиболее ярких и героических ее страниц, когда жители большинства его районов встали на защиту своей общей отчизны.

Из «Песни о Надир-шахе»:

Слушайте люди, расскажу вам.

Хан ханов Надир-шах пусть умрет!..

Пошел клич по Дагестану,

То собралась сила между Муху у Чалда.

Только дошла эта весть до Хунзаха —

Снарядились хунзахские Дайтилал (известный род

храбрецов Хунзаха), Оделись в панцири Билала (сподвижника пророка), Перекинули через плечо андийские бурки, Взяли кремневки в чехлах из волчьего меха. Оседлали лошадей седлами из гиляса.

Подпоясались саблями, рассекающими лошадь с человеком, Сели на коней, опережающих на скаку дичь. Выступили в поход соколы индийские (хвалебный эпитет).

Глава 4. Соседи

325

Когда выступили в поход соколы индийские, Спустились на землю ангелы. Окружили воинов гурии. Простирая руки, молят они:

— «Да посчастливится соколам индийским!»...

На земле Хициб, не запятнанной каплей птичьей крови, Кровь каджаров проделала промоины.

— «Агиласул Хур» (поле Агилы — название местности,

принадлежащей Согратлю) — место игр ваших, — Стреляйте, молодцы, из стамбульских кремневок! Бул Раал (название местности) — ваше стрельбище

для метания стрел, — Разите, молодцы, саблями египетскими! Кто сегодня ослабеет — да сгорит в нем мужчина. Слабо сражающегося да восплачет жена!

[Исторические песни, 1927, с. 51—53]

На заключительном этапе борьбы с Надир-шахом успехи дагестанцев были наиболее успешными. В 1741 г., во время похода иранцев в Аварию, шахская армия потеряла более 30 тыс. человек, более 33 тыс. лошадей и верблюдов. 79 пушек, большую часть вооружения и снаряжения. В последующие годы Надир использовал различную тактику для покорения Дагестана: организовы­вал карательные экспедиции, стремился действовать подкупом, строил крепо­сти. Однако ничто не приносило ему ожидаемых результатов. Достаточно ска­зать, что в критические моменты сражений с войсками иранцев оружие в руки массово брали и женщины. Неудачи шаха определялись и включением в борь­бу с ним населения Закавказья. В 1745 г. Надир совершил последний свой раз­рушительный поход в Дагестан. Другим его планам не удалось сбыться. Через два года он был убит в результате дворцового заговора [История Дагестана, 1967, с. 355—373; История Северного Кавказа, 1988а, с. 418—426].

В отечественной историографии высказывалась и противоположная изло­женной точка зрения на борьбу дагестанцев с Надир-шахом. Она появилась в разгар Кавказской войны и отражала видение российской администрацией конфликта «великих» держав с непокорными горцами. Ее автором был офицер Генерального штаба А. А. Неверовский, составивший ряд очерков по истории Дагестана Нового времени. Подчеркивая природное неприятие горцами зави­симости от внешних сил, он писал: «Персияне, получив в удел восточную часть закавказских владений, не могли обуздать дагестанцев. Посылаемые против них отряды претерпевали одни только поражения, которые навели та­кой страх, что говорят, будто бы существует на персидском языке поговорка: „Если шах глуп, то пусть пойдет войною на лезгинов"». Пока Иран был силен, ему удавалось сдерживать непокорных кавказцев, но когда в начале XVIII в. страну потрясли внутренние смуты, исчезла и «наружная зависимость» по­следних. Явно сочувствуя и даже симпатизируя Ирану (на тот момент более слабому по сравнению с Турцией противнику России на Кавказе), А. Неверов­ский отдавал должное Надир-шаху, ликвидировавшему внутренние беспоряд­ки, разбившему в 1733 г. турок у Багдада и возвратившему ранее утраченные территории. Шах приложил немало сил и к наведению порядка в подчиненном Дагестане, где его сила внушала страх. Однако когда Надир-шах бывал далеко, природный нрав горцев давал знать о себе в полной мере. Этому немало спо-

собствовали усилия Турции, помогавшей дагестанцам и «духовно», как едино­верцам, и материально.

В итоге, когда Надир-шаха не стало, «начавшиеся беспорядки в Дагеста­не... перешли в общее смятение и безначалие». В южной части Страны гор и в Азербайджане, на территории бывшего подвластного Ирану Ширвана образо­валось несколько самостоятельных ханств, а вольные общества «вполне пре­дались буйству и грабежам». Энергия горцев, выплеснувшаяся «на плодород­ные равнины чрез землю своих единоплеменников джарцев», была столь вели­ка и «вселила к себе такой страх и уважение, что соседи вынуждены были их нанимать для защиты границ от покушений их же соотечественников, а прочие владетели, ханы персидские и турецкие паши, — для защиты своей независи­мости и безопасности. Так, ханы Ширванский и Ганджинский, паши Карский и Ахалцыхский, владетель Мингрелии, цари Имеретинский и Грузинский со­держали, смотря по своим средствам, более или менее лезгинов, которые охотно предлагали свои услуги тому, кто щедрее им платил». Ираклий II на­нимал дагестанцев для сбора дани с соседних ханств, но, потерпев поражение от Умма-хана Аварского, сам вынужден был платить ему таковую, «с обяза­тельством со стороны победителя защищать пределы Грузии от вторжения в нее дагестанских хищников», и с этой целью он призвал «10 тысяч тех же са­мых грабителей горцев... Коротко,— заключал А.Неверовский,— никогда лезгины не были так страшны, вообще для всего Закавказья, как во второй по­ловине XVIII столетия...» [Неверовский, 1848, с. 9—10, 24—24].

Главные причины обострения политического кризиса в Закавказье и одно­временно небывалого роста силы дагестанцев в глазах А. Неверовского были вполне очевидными. Это «хищническая натура» горцев, не поддающаяся регу­лированию обычными средствами налаженных государственных систем (что в свое время испытала на себе Персия, а в последующем — Россия). Это роль третьей заинтересованной стороны — Турции в усилении давления горцев на собственных противников. Это созревание внутренних социальных условий и механизмов для расширения экспансии горцев, которые рождали политиче­ских лидеров и военных предводителей, будь то Сурхай-хан Казикумухский или Умма-хан Аварский. Это политические неурядицы в Грузии и в соседних ей закавказских владениях, вынуждавшие их правителей обращаться к наем­никам из Дагестана и уже этим провоцировавшие последних к бесконтрольной активизации своей военной деятельности. Все указанное в той или иной мере действительно оказало влияние на ситуацию середины XVIII в. По мнению А. Неверовского, для ее стабилизации необходима была мощная внешняя сила, способная навести порядок и подчинить непокорных.

Впрочем, в несравнимом с прежним усилении военного давления горцев на соседние территории именно в 1750-е гг. можно видеть не только политиче­ские, но и иного порядка причины * . Резонно обратить внимание на социаль­но-психологическую обстановку указанного времени.

⁵⁴ Осторожно замечу, что и природный фактор мог оказать влияние на внешнюю актив­ность горцев. Мы не располагаем прямыми доказательствами этого, однако в целом в ре­гионе обстановки была не вполне благоприятной, на что указывают и упоминавшиеся выше природные катаклизмы в Грузии. О ситуации же конца XVIII в. имеется такое свидетельст­во: «Лезгины же, снося долгое время крайний недостаток в хлебе, напали на некоторые де­ревни при реке Иоре; но царевич Иоанн, посланный для защищения сего края, воспрепятст­вовал таковой их дерзости...» [Давид, 1893, с. 59].

Глава 4. Соседи

20-е и 30-е гг. XVIII столетия явились временем, когда горцы Дагестана, организованные в боевые дружины, активно вовлекались в политические «раз­борки» на землях соседей, а сама атмосфера жизни последних разжигала стра­сти и предоставляла возможности для их удовлетворения. У страстей имелась хорошая основа в виде ранее устоявшейся практики набегов небольшими от­рядами. 30-е и начало 40-х гг. стали периодом мобилизации внутренних сил значительной части дагестанского общества на борьбу с армиями Надир-шаха, ознаменованную их итоговой победой. Эмоциональный подъем, сопутствуемый упрочившимся боевым духом и налаженной системой военной организации, не мог не сказаться на «энергетическом заряде» данного общества, который, безусловно, значительно возрос и требовал быть израсходованным. Потребо­валось лишь некоторое время на «залечивание ран», на то, чтобы подросло но­вое поколение горцев, наслышанное о подвигах отцов и братьев и требовавшее удовлетворения собственных амбиций. Для Дагестана, с его отлаженным по­рядком социализации юношества через мужские дома и мужские союзы, тако­го времени не нужно было много. И через 10 или чуть более лет, в 1750-е гг., набеговая система, «лекианоба», достигла своего апогея. Уже, вероятно, не старые, проверенные в боях с Надир-шахом джигиты творили атмосферу вой­ны и побед на землях соседей (Сурхай-хана к этому времени уже не было в живых, как, очевидно, и многих его соратников), а молодежь, которая неиз­менно выказывала боевой дух и активность и на своеволие которой традици­онно списывались непредусмотренные «международными» договорами недру­жественные в отношении соседей поступки горцев. Молодежная среда рожда­ла новых героев и «звезд войска» (такой эпитет применялся к «главе всадни­ков») [Шихсаидов, 1984, с. 225]. Подлинной «звездой» чуть позднее стал Умма-хан, вставший во главе Аварского ханства и заставивший Ираклия II и тушин платить себе дань .

Молодежь «своим удальством и выносливостью в таком трудном и опасном деле (в набегах.— Ю. К.) хотела завоевать уважение в глазах старших. Походы в Цор хорошо отражены в аварском фольклоре» [Козлова (А), л. 4]. «Цор — равнина к югу от Главного Кавказского хребта, цебе цор —

⁵⁵ Вообще в истории горных районов Кавказа можно заметить цикличность, повторяе­мость временного интервала в активизации боевого настроя и связанных с ним действий. Так, в 1859 г. война на Северо-Восточном Кавказе завершилась пленением Шамиля, вслед за чем последовали годы душевной апатии, частичного пересмотра основ религиозной жиз­ни (распространение в Чечне и в меньшей степени в Дагестане учения Кунта-хаджи), но че­рез 18 лет там вспыхнуло массовое восстание, которое имело объективные причины, однако не настолько глобальные, чтобы его пламя разгорелось буквально в момент от призывов к газавату в условиях очередной русско-турецкой войны. Очередной всплеск своеобразной активности, выразившейся в росте числа абреков и одновременно в увеличении количества горцев, эмигрировавших в Турцию, пришелся на конец XIX—начало XX в. Позднее— со­бытия гражданской войны и антиправительственные выступления 1930-х гг. Для каждого из подобных обострений ситуации в регионе имелись политические, экономические, социаль­ные и религиозные причины. Но за ними виден и фактор другого порядка: каждое новое по­коление, вступавшее в социально активный возраст, критически выражало свое отношение в одних случаях к не вполне благополучной, в других — к откровенно сложной и противо­речивой действительности, и такая критичность обретала соответствующее выражение. По­литическую, религиозную, военную активность горской молодежи с некоторой поправкой на местные реалии можно соотносить с традиционными механизмами регулирования кон­фликтов между поколениями (см.: [Бочаров, 2000, с. 99—102, 104—114]).

328 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

страна по левому берегу Куры, нака цор — страна по правому берегу Куры». Это пояснение топониму, принятому среди горцев Дагестана для территории, куда они традиционно отправлялись в военные походы, принадлежит первому исследователю фольклора народов Кавказа Петру Карловичу Услару [Услар, 1889, с. 20]. Примечательно, что, давая ему конкретную географическую при­вязку, в переводах текстов он использовал в качестве понятного для русской пуб­лики синонима термин Загорье. Загорье— не только равнина, но территория, отделенная от гор, противопоставленная им. Цор-Загорье являлось в усто­явшейся традиции, в сознании горцев территорией, где совершаются подвиги.

Вспомним, что у грузин территория, на которую обычно совершали напа­дения «лезгины», именовалась Заречьем. Слова «загорье» и «заречье» выра­жают разные взгляды на смежную, пограничную территорию, отделенную от своей для каждой из сторон земли естественными рубежами. Характер рубе­жей, в данном случае — «за (своей) горой» и «за (своей) рекой» — симптома­тичен для характеристик культур.

4.3.1. Дальние соседи. Подвиг и власть (окончание)

Ниже приводится известная песня о походе дагестанцев в Грузию. Песня образна и цельна, и я не решусь сокращать текст. Перевод вместе с подстроч­ником выполнен во второй половине XIX в. П. К. Усларом и заслуживает боль­шого доверия, чем более что последующие переводы были осовремененными стихотворными ее переложениями («Песня о хромом Ражбадине»).

Предваряя публикацию текста, П. К. Услар писал:

Песня эта, вероятно, сочинена в конце прошлого (XVIII. — Ю. К.) века, ко­гда лезгины, пользуясь ослаблением Грузии, производили беспрепятственные вторжения в ее пределы. Память о герое песни — хромом Ражбадине до сих пор сохранилась в горах, но никаких подробностей о его жизни я не смог узнать кроме того, что он был уроженец аула Харачи в Койсубу. Песня вполне разбой­ничья, — привожу ее без малейших изменений.

На площади сидят, о Загорье говорят; до Загорья не дойдя, добычу делят... Наскучили мне эти молодцы, опротивели аульные храбрецы! Гнедые кони бе­сятся, закормленные зерном, — ржут, смотря на Загорье; мечи, привыкшие к аз-паурам (грузинским дворянам. — Ю. К.), скучают в ножнах... Подымайтесь, мо­лодцы, туда в Джары; красною сделаем голубую Алазань! Готовьтесь, друзья, за Куру на равнину (в подстрочнике: в Нака Цор.— Ю. /<".), обагрить кровью не­верпую Грузию, выменять серебро на тамошних красавиц! Письмо пошло в Са-латавию, написано: после пятницы поднимитесь. Отправлен нарочный в Койсу­бу: к назначенному времени не опоздайте. Добрые молодцы салатавцы оседлали кровных коней, рукой по ним хлопнув; койсубулинцы, у них же сердца как сталь, навесили на стройный стан оружие,

Перед мечетью обет положил, в кузницу вошел, пули отлил, египетский меч {миери — так называются особого рода сабли) с написанным приветствием про­року навесил, крымскую винтовку {кирим — крымская винтовка; таковые весьма ценятся на Кавказе) с голубым прикладом {кахилаб роц— голубой приклад; ру­жейные приклады обделываются костью, иногда окрашенною в голубой цвет) в руке сжал. «Или истреблю неверных, или войну кончу; ничего не сделав, не вер­нусь». Пустился Ражбадин за Куру на равнину (в Нака 11,ор, Загорье. — Ю. К.).

Глава 4. Соседи

329

Дорога перерезана ненавистными грузинами {хамул гуржийал)\ Впереди аз-науры, развевается знамя царя Ираклия, вокруг знамени туши и мосоки (люсок ... название весьма древнее на Кавказе... под этим названием горцы подразумевают вообще жителей нынешнего Туше-Пшаво-Хевсурского округа, т. е. пшавов и хевсур).

— Ненавистные грузины (хамул гуржийал), дайте нам дорогу, каждый из нас один сын у отца и матери, — посторонитесь азнауры, — мы дороги женам нашим.

— Если каждый из вас один сын у отца и матери, то, разрубив его пополам, сделаем двух; если дороги вы женам вашим, то тела ваши здесь оставим, а к ним головы пошлем.

Казак {казак— так аварцы называют всех вооруженных грузин-простолю­динов, в отличие от нутаби, князей, и азнаурзаби, дворян...), язык ведавший, за­кричал:

— Вы, немногие, откуда вы, предводитель у вас откуда?

— Мы, немногие, койсубулинцы и салатавцы, предводителем у нас хромой Ражбадин.

— Вы не мыши, чтобы пробраться под землей, — куда уйдете вы теперь, горцы (махарулал)! Вы не птицы, чтобы взлететь к небу, — куда полетишь ты теперь, воевода (предводитель, цевекан)!

— Разве не мыши, чтобы под землей пробраться, стальные мечи наши уда­рят не устающие; разве не птицы, чтобы к нему полететь, наши меткие крымские винтовки цели не минующие? Подайся-ка вперед, проклятый (в подстрочном пе­реводе этот эпитет отсутствует. — Ю. К) Ираклий; не хочешь ли от скуки попро­бовать наших пуль? Много что перенес Ражбадин и теперь, Бог даст, перенесет.

Станем мы просить, нас не пустят; станем кланяться, не проводят нас. Сего­дня пусть покажутся храбрецы; сегодня кто умрет, имя его не умрет. Смелее, молодцы! Кинжалами дерн режьте, стройте завал, куда завал не достанет, режьте коней и валите их. Кого голод одолеет, пусть ест лошадиное мясо; кого жажда одолеет, пусть пьет лошадиную кровь; кого рана одолеет, пусть сам ложится в завал. Вниз бурки постелите, на них порох насыпьте. Много не стреляйте, цель­тесь хорошенько. Кто сегодня оробеет, наденут на него чистый повойник; кто робко будет драться, того любовница да умрет. Стреляйте, молодцы, из длинных крымских винтовок, пока дым клубом не завьется у дул; рубите стальными ме­чами, пока не переломятся, пока не останутся одни рукоятки.

Как посыпались выстрелы, как пошла сеча, — закричал ненавистный Ираклий:

330

— Ступай сюда, Ражбадин, заключим мир! Хочешь серебра, дам гарнцем; хочешь золота, дам пригоршней; хочешь девушек, дам красавиц; хочешь юно­шей, дам князей.

— Ты мне даешь серебро и золото, а когда умру, дастся мне рай; ты мне да­ешь девушек и юношей, а когда умру, дадутся мне гурии. Мир между нами — длинные мечи, друг о друга ударяющиеся; дружба, завещанная отцами, — обме­ниваемые свинцовые пули!

Ступай братец (букв.: меньшой брат), к джарцам; спроси их о житье-бытье и кланяйся им. Скажи, что мы здесь окружены грузинами, чтобы завтра к полудню сюда они (джарцы) прибыли, никак не позже полудня. Пули и порох у нас исто­щились, мечи поломались; сильно теснят нас, друзей их,

Увидев знамя царя Ираклия, Шамхан Катехский ринулся среди неприятелей, как орел, поджавший крылья; увидев толпу ненавистных грузин, джарцы ворва­лись в середину их, как волки в овчарню. Подобно тому, как ветром несутся осе­нью листья, так побежали опрокинутые грузины; чисто-серебряное знамя Ирак­лия затопталось конями горцев. Не туча налегла на горы, щит дыма покрыл Ши­рак; не весенний дождь, а кровавые ручьи полились в Алазань!

Достигнув Тифлиса, ударив в мечи, обагрив голубую Алазань, выменяв на серебро красавиц Загорья, поворотив назад, вернулись домой молодцы. Да ро­дятся у каждой матери подобные сыны (букв.: такие да сделаются матерью сы­новья)!

[Услар, 1889, с. 17—33J

Выразительный в литературном отношении текст содержателен и как этно­графический источник. Немногим уступают ему в этом и другие песни горцев.

Фольклористы видят в них замену эпоса, в которой явственно проступает «сидящая в крови тема подвига, героизма», затушевывающая «разбойничью сущность походов» [Назаревич, 1948]. Литераторы, перелагая оригиналы в стихотворные формы русского языка, оттеняют тему патриотизма.

Сравните:

...Так Ражбадин охранял

Честь свободной страны.

Пусть в каждой сакле

Родятся

Сыны.

Патриотизм в этой и в других песнях особенный — боевой и активный, противопоставляющий свой мир другому — откровенно чужому, «загорскому».

Цор — это Грузия и Азербайджан за хребтом гор, их долины и степи, в ко­торых природа иная, в которой растет то, чего нет в горах (отсюда «кукуру­за»— ц1оросаролъ, букв.: 'цорская пшеница'), и люди выглядят и одеваются иначе (отсюда ц1урэ/симачу— 'цорские чарыки'). Они пьют вино и едят мясо свиней и уже поэтому гяуры. Но мир «за горой», «на равнине» (П. К. Услар употреблял данные определения как синонимы и делал это далеко не случай­но) служит местом подвига для своих. В поэзии аварцев выделяются песни о вождях и предводителях— церехьабазул куч1дул, также называемые песнями «об ушедших в поход» — чабхъад аразул куч!дул [Ахлаков, 1968, с. 39, 42]. В народном сознании «поход» и «вождество» объединялись не просто техниче-

Глава 4. Соседи

331

ски, а и логически, ибо одно вытекало из другого, было следствием и, в из­вестном плане, гарантом его.

[Далгат У., 1962, с. 149]

В качестве характерной особенности построения песен о войне, о походах исследователи отмечают частое употребление личного местоимения в 1-м ли­це в качестве подлежащего, дополнения и др. Повторяемость «я», по мнению народа, выражала чувство собственного достоинства, являвшееся чертой ха­рактера, психологии горцев. Вместе с тем широкое распространение имели б&плады об обобщенном типе героя, называвшегося условным именем Али [Ахлаков, 1968, с. 63—64, 192—193]. Песни, подобно реалиям жизни, несли черты и образы обобщенного «боевого»-героического и индивидуального ге­ройства-подвига. Среди разных групп аварцев, пользовавшихся в повседнев­ном быту различными диалектными формами языка, а также среди многих ан-до-цезов был распространен всем понятный болмац!— 'язык войска', 'язык ополчения', аварское койне. В свою очередь, даргинцы-цудахарцы пели воин­ские песни на аварском языке и объясняли это тем, что на данном языке якобы «легче петь и можно короче выразиться» [Далгат Б., 1892, с. 13]. Общее герои­ческое выражала патетика сочинений.

Да не умрет храбрец, хотя бы Был он моим врагом по сабле; Пусть не уцелеет трус, хотя бы Он был моим братом по духу. [ДалгатУ., 1962, с. 150]

Но участие в общем героическом выкристаллизовывало героя-личность. «От чистки стволов сталь делается тверже, от перенесения тягот храбрец ста­новится выносливее». И выглядел он уже по-особому: «Он подтянулся поясом из белого серебра, привязал дорогую египетскую саблю с клинком, исписан­ным золотом, для того чтобы ответить, если кто ударит его; он заложил за пояс и пистолет с серединой, исписанной золотом». А одна из высших похвал ему звучала так: «Отшлифованная сталью ядовитая пуля» [Ахлаков, 1968, с. 57, 170; Далгат Б., 1892, с. 28].

Предмет подвига однозначен. В песне о Мусе Адалаве, которая и называ­ется «Подвиг имярек», он сводится к призыву «Желающие купить рай для ду­ши своей, приготовьтесь на войну против грузин!», к захвату добычи, к разде­лу плененных красавиц. Тема повторяется во множестве песен. Для усиления собственно героического (испытательного) момента вводится сюжетная линия окружения горцев неприятелем, из боя с которым они выходят победителями либо все гибнут. «Когда на чужбине происходит бой, мать заранее оплакивает сына: „Так как мой сын храбрец, то принесут труп его"» [Ахлаков, 1968, с. 54, 181; Далгат Б., 1892, с. 34—35; Далгат У., 1962, с. 151].

Мотив войны за веру наличествует, но он не основной.

О пророк, пусть будет уделом пуля, Тем кяфирам, что пьют водку!

332

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

О всемогущий, пусть достанут наши сабли Тех врагов, что едят свинину... ...Напали неожиданно и захватили добычу, На златоглавую церковь совершили налет, Разграбили дома кяфиров-грузин...

[Ахлаков, 1968, с. 55—56]

Противостояние другим-«чужим» имеет скорее культурное, нежели рели­гиозное основание. Разграничителем является несовпадение миров, принципи­альная разность «верхних» и «нижних».

«Выступили в поход. Перейдя через Уркухинские горы, недоступные даже оленям, они вышли на вершину высокой горы. Мукмухаммад стал расхаживать на этой горе и с заходом солнца спустился как лев к шира-хинскому аулу...»

Даже свои «ближние», но живущие «внизу» соседи лишены, в глазах «верхних», качеств, надлежащих мужчинам, тем более героям. «...В одной... песне певец произносит... проклятие буршлинцам (буршлинцы говорят на та­тарском языке и живут на плоскости), которые позвали к себе на помощь гор­цев, а сами по трусости не вступили в битву с русскими» [Далгат Б., 1892, с. 14,21].

Появление «нижних» на земле «верхних» противоестественно. Вспомним словесное клише о невозможности для русских оказаться на укрепленной едва ли не Всевышним территории «верхних», что выглядело даже более нереаль­ным, чем способность ишака взобраться на дерево. Действительное же появ­ление «нижних» «наверху» не могло расцениваться иначе как нарушение и разрушение установленного Сверху порядка, как святотатство, а не только по­сягательство на независимость и вольность «верхних».

Из стихотворения одного из сподвижников Шамиля:

...Ты видишь, как они появились в горах

С высокомерием-гордостью во время вторжения...

Разграблению (подвергли) жилища в неподвижных горах

И области на вершинах холмов.

А также и те неприступные и открытые селения,

Которые возвышаются между гор, поднимающихся к небу...

Гуниб — гора высокая, поднимается до самого неба.

Собрала она все удобства в себе в совершенстве.

На Гунибе нашел защиту имам и люди религии...

И если бы не окружили их при помощи хитрости,

То не взяли бы боем и в тысячу лет.

[Карахи, 1990, с. 83—85]

Из стихотворения Сейфуллы Курахского «Зелимхан» (1911).

...Ну так подымись же в Гуниб старинный, Сядь взамен имама среди аула, Русские уходят в свои равнины. Помогай, Аллах, нам, носитель гула!

[Дагестанская антология, 1931, с. 217]

«Верхнее» природное, смыкающееся с «верхним» социокультурным, под­разумевает религиозную составляющую.

Глава 4. Соседи

333

Все живущие в небесах сказали; «Аминь».

Обратились к Творцу сущего,

Просили небожители позволить льву истребить каджаров (шиитов).

Лев же — Кази Ашильтинский, в 1774 г. возглавивший поход на Фет-Али-хана, владевшего Дербентом и Сальянами, что в Азербайджане, был челове­ком, достойным сложения про него песни:

Слушайте люди! Расскажу вам

Про того, кто пил кровь из желобка копья.

Здравствуйте не говорите! Спою про подвиг

Того, кто едал куски мяса, отскочившие от сабли...

...Богатырь Кази, истребив кизилбашей,

Изменил цвет у реки Самура:

Там у Чирахского прохода,

Где нет воды даже для курочки,

Купались в крови стальные сабли.

Текущую вниз реку Самур

Сделал красной ашильтинец.

[Исторические песни, 1927, с. 54—56]

Ко всему изложенному приложима реплика, высказанная выходцем из Ев­ропы Хуаном Ван-Галеном, оказавшимся в начале XIX в. на русской военной службе на Кавказе и своими глазами наблюдавшим всю противоречивую мест­ную реальность: «...Политический словарь каждого из народов определяет зна­чение слова „герой" по-своему, а мы добавим, что и каждая из враждующих сторон толкует его иначе...» [Ван-Галеп, 2002, с. 390].

Достоверно не известно, кем и в каких ситуациях исполнялись песни о ге­роях, о походах. Можно предположить, что они звучали во время подготовки к походу, на марше, в военном лагере.

У черкесов имелись профессиональные музыканты, стихотворцы и певцы джегуако, наблюдавшие за ходом сражений. Участник Кавказской войны А. Лапинский свидетельствовал:

Я видел весной 1857 года во время сильной перестрелки на реке Адагум, как один такой бард влез на дерево, откуда он далеко раздающимся голосом воспе­вал храбрых и называл по именам боязливых. Адыг больше всего па свете боит­ся быть названным трусом в национальных песнях... Присутствие популярного барда во время битвы — лучшее побуждение для молодых людей показать свою храбрость.

[Лапинский, 1995, с. 123]

В Дагестане, судя по всему, не было таких наблюдателей, на месте давав­ших оценки всем и каждому. Но профессиональные стихотворцы и певцы су­ществовали, и если они не отслеживали каждый поступок воинов, то, безус­ловно, высказывали общие оценки.

Черкесский воин ощущал себя актером, и в момент битвы в его сознании доминировали вдохновение, торжество и упоение, близкие к праздничному, а битва не в метафорическом плане являлась праздником [Бгажноков, 1991, с. 169J. В свою очередь, и эмоциональный настрой воина-дагестанца в анало­гичный момент вряд ли существенно отличался от настроя его товарища из

334

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

другой части региона. Если приме­нительно к феодальной Черкесии уме­стно соотнесение «разбоя» с «празд­ником» в культурологическом или социокультурном аспекте, то труд­но удержаться от аналогичного срав­нения применительно к походам «лез­гин» за добычей в Цор. Песни гор­цев дают для этого весомые осно­вания: «Куда коснулась рука наша, там плач поднялся, куда ступила нога наша, там пламя разлилось...» Чем не актерство и режиссерский, творческий подход к делу?

Заданность же «режиссуры» при­водила к появлению «усредненно­го» образа героя под именем Али. Возможно, он ассоциативно соотно­сился с последним из «праведных халифов» — двоюродным братом и зятем пророка Мухаммеда Али ибн Аби Талибом, который для сунни­тов служит примером набожности, благочестия, благородства и образ ко­торого в народном исламе перекли­кается с эпическими героями-бога­тырями [Ислам, 1983, с. 32—34]. Та­кой образ и внимание песен к кол­лективному героизму согласуется с получившей особое развитие в Да­гестане традицией мужских союзов с их идеологией корпоративного братства. В любом случае, песни давали весьма определенный психологический настрой воинству как таковому и каж­дому из его членов.

Вместе с тем песни «об ушедших в поход» — это и песни о вождях. Тако­выми были Хромой Ражбадин и Кази Ашильтинский. Особое место среди во­ждей аварского народа принадлежит Умма-хану.

Умма-хан— личность историческая, известная своими деяниями в конце XVIII в., имеющими документальные свидетельства. Тем интереснее соотне­сти последние с образом, запечатленным в фольклоре, что позволит выделить значимые для народного сознания черты характера героя-«вождя». Оценки «предводителя-вождя» и его реальные дела способны уточнить и роль «воен­ного фактора» в истории местного общества.

Как отмечают исследователи, исторических песен об Умма-хане немного. Однако его имя фигурирует в описаниях разновременных событий — борьбы с Надир-шахом, с русскими, в которых он не участвовал, но легендарный персо­наж в которых появляется в амплуа защитника народа. Наиболее значительное произведение о «реальном» Умма-хане — это песня-плач о его походе в Грузию:

Глава 4. Соседи

335

Много ханов на равнинной земле,

На Хунзахском плато вырос хан один,

Порохом крепости взрывает он... За ним идут его молодцы —

Броситься и в огонь готовы они...

Сокол, родившийся в золотом дворце,

Выступи для подвигов туда, в Джар!

Зульфукар ты Али (сравнение с мечом халифа Али)

Богом осчастливленный,

Для рубки с врагом встань же, встань...

Разве не прославление имени до Хайбара

(город/крепость в Аравии, за овладение которой долго боролся

пророк Мухаммед)

То, что ханы в Цоре в страхе перед ним?

Разве не вызов радости в Медине

То, что ему покорились потомки фараонов?..

В этих строчках, что естественно для песен данного жанра, и указание на изначальное превосходство героя со своеобразным пояснением его причин че­рез противопоставление равнин и гор, и отсылка к легендарным героям и про­року, а также подчеркивание боевого дружества руководимых им собратьев-героев, наконец, адресное указание к применению сил и таланта.

В 1785 г. Умма-хан во главе 20-тысячного войска совершил рейд вглубь территории Грузии, где овладел крепостью Вахани. Песня не могла умолчать об этом.

О, эта Бархан-кала, эта Байран-хала, Не могли ее взять Али и Омар — Сын нуцала взял и войску отдал! Побивший государство Ираклия-хана, Вражеские города ногами растоптавший.

Однако песня является воспоминанием, плачем по погибшему герою. Со­гласно преданию, Умма-хан был отравлен предателем во время похода на Тифлис. Текст кратко излагает этот сюжет, а его пафос сводится к фразе:

Нет, не умереть, не умереть соколу Умма-хану, Наверное, он в Цоре с войсками Хиндалал (общество на территории Аварского ханства).

Об Умма-хане сохранилось немало преданий. В них он характеризуется как очень справедливый и умный правитель, часто выступавший в роли тре­тейского судьи, и, безусловно, храбрец. Рассказывали, что, еще будучи юным, он задумал собрать большое войско и на вопрос соседнего хана, для какой це­ли, ответил: «Ввиду того что я мал, подданные моего отца несколько пренебре­жительны ко мне. Мне нужно с помощью войска упрочить власть над людьми, окрестными местностями и другими». Ему посоветовали также ода­рить ценными подарками влиятельных лиц, и он не преминул воспользоваться советом, заявив: «Дар для человека то же, что масло для кожи», и эти слова вошли в поговорку. Рассказывают также, что отправляясь в Кубинское ханство для возмездия за кровь отца, он раздал своим друзьям 500 туманов серебра [Ахлаков, 1968, с. 82 — 95J.

336

Такие поступки Умма-хана расценивают как «школу подкупа влиятельных лиц», что не лишено оснований, однако им можно предложить и дополнитель­ную интерпретацию. Одаривание молодым ханом своего окружения — «това­рищей» согласуется с той же традицией мужских союзов, в соответствии с ко­торой молодежное окружение юного правителя в дагестанских хрониках име­новалось «сотрапезниками», «любимцами», «друзьями» и даже «равными ему» (хану, князю) лицами [Айтбсров, Нурмагомедов, 1981, с. 136—137]. Как здесь не вспомнить совместные трапезы сверстников молодых царей в иных тради­ционных обществах, в частности в классической Греции, связанные с анало­гичной традицией [Карпов, 1996, с. 136, 286]? И не на их ли военную силу и помощь в первую очередь рассчитывал юный Умма-хан, будучи нацеленным на упрочение своей власти над народом? Однако такая сила могла быть лишь отправной точкой на пути к подлинной власти. Фольклор ответы на эти вопро­сы не дает, и потому обратимся к другим материалам, поясняющим механиз­мы прихода к власти и укрепления ее позиций.