Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

Наконец, фигурировала версия, что он якобы вместе с братом сам явился в Тифлис, где был вероломно арестован и только после высочайшего повеления освобожден с почетом, с обещанием пенсии и с вручением ценных подарков, от которых с презрением отказался [Блиев, 2004, с. 820]. Какая из версий соот­ветствовала действительности или была ближе к ней? В принципе, это не столь важно. Очевидно другое — в той ситуации у российской стороны имелся шанс обрести еще одного влиятельного ставленника в Дагестане, но этот шанс был ею упущен, точнее, фактически бездарно проигран, так как самолюбию Гам-зат-бека было нанесено тяжкое оскорбление, и это сделало его врагом русских.

Очевидной и главной целью Гамзат-беку представлялось обретение поли­тической самостоятельности и власти. События 1830 г. в Джарах и в Тифлисе вполне определенно на это указывали, В целом как измену первому имаму ис­следователи трактуют и то, что Гамзат-бек не пришел на помощь Гази-Ма~ го меду в осажденные Гимры в 1832 г. (хотя информация по данному вопросу неоднозначна) (см.: [Блиев, 2004, с. 247J). Также существуют разные версии о вступлении Гамзат-бека в должность имама. Но вполне очевидно, что сам он приложил для этого немало усилий, проявив настойчивость к достижению це­ли. В мечети аула Корода в присутствии собравшихся авторитетных лиц близ­лежащих селений он объявил, что «Кази-мулла при жизни избрал его своим помощником, а мулла Магомед Балаханский назначает его преемником. „Я объявляю войну неверным, — заключил Гамзат свою речь, — и с этой минуты буду вашим имамом". Такое самовольство не понравилось многим, и в толпе послышался ропот. Не давая времени развиться разговорам, Гамзат дал знак рукою и сказал повелительным тоном: „Мусульмане! Я вижу, что вера начала ослабевать, по мой долг, долг имама, заставляет меня возвратить вас на тот путь, с которого вы совратились. Я требую повиновения, в противном случае Гамзат принудит вас силою оружия ему повиноваться"» [Дубровин, 1896, с. 68].

Противников, и не только в лице отдельных персон, но целых обществ, у него действительно оказалось изрядное количество. Первоначально только родной Гоцатль, а также селения Гимры, Ашильта, Телетль и Могох признали власть нового имама, «прочие дагестанцы... объявили ему войну». С отрядом в 300 человек он «бросился на Андалал, убив в сражении 140 человек, подчинил это общество своей власти». Затем таким же манером покорил Цудахар и Акушу, после чего его признали (очевидно вынужденно) общества Гидатль, Каралал, Тлейсерух, Тинди, Багулал и др. [Гаджи-Али, 1995, с. 26] (согласно данным архивного документа, в двух первых из указанных обществ по его приказу были разрушены боевые башни, и восстанавливались они населением уже в годы правления Шамиля) [Памятные записки (А) п. 28, 29]. Недоверие к подчиненным и подчинившимся вынудило нового имама сформировать личную охрану из беглых русских солдат, а советником назначить русского офицера [Прушановский, 1902, с. 22—23]. Это оказалось «неожиданно новым» явлени­ем в «религиозной» войне, зато надежным средством к удержанию власти.

Об отношениях Гамзат-бека с «отдельными персонами» нужно говорить особо, так как с некоторыми из них ситуации весьма запутанные.

Существует опубликованный архивный документ, датируемый 1833 г. (т. е. временем имамства Гамзат-бека), а именно письмо Сайда Араканского, в ко­тором тот жалуется Аслан-хану Казикумухскому на Гамзат-бека за разруше­ние своего дома и уничтожение библиотеки. В письме говорилось: «...не оста-

470 /О. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

вил камня на камне. Ограбил всю библиотеку, состоящую из 700 томов... Он истребил все мои посевы и сады лишь на том основании, что он отстаивает шариат. Он этим и другими поступками отошел от магометанского шариата. Он обманывает простаков, приписывая отшельничество, являясь сам таковым» [Движение горцев, 1959, с. 129]. Со ссылкой на этот же документ М. М. Блиев непонятно на каком основании пишет, что Гамзат-беком была разорена биб­лиотека Джемалэддина [Блиев, 2004, с. 256]. Одновременно по исторической литературе широко разошлась версия о мести Сайду Аракапскому первого имама Гази-Магомсда; поводом для нее якобы послужил отказ Сайда занять предложенную ему должность верховного кадия, а сама месть выразилась в разгроме библиотеки. Похоже, впервые обнародовал данную версию капитан К. И. Прушановский [Прушановский, 1902, с. 14], в последующем ее придер­живался В. А. Потто [Потто, 1995, т. 5, с. 45—46]. В. В. Дегоев, соавтор М. М. Бли-ева по солидной монографии о Кавказской войне, в другой своей работе также ссылается на нее [Дегоев, 2001, с. 56—57].

Наконец, Гассанилау Гимринский предложил свою интерпретацию собы­тий в Араканах с Гази-Магомедом в главной роли. Отметив, что последний как минимум дважды посещал это селение — первый раз с предложением Сайду должности верховного кадия, второй — для исправления нравов местных жи­телей, Гассанилау рассказывал о последнем случае так. Войдя в селение с вой­ском, Гази-Магомед велел вылить на улицу все вино, которое имелось в ауле, а также приказал «чтобы к нему доставили все книги Сайда до единого листоч­ка, а „затем, когда уберете книги, — заключил он, — все вино, найденное в доме Сайда, вылейте в его кабинете! Учитель мой никогда не насыщался, пусть же и кабинет насытится так, чтобы в нем был дух (запах)!" Так и сдела­ли. Убрали книги и залили кабинет... Кабинет Сайда сделался наподобие пру­да». По словам Гассанилау, книги были переданы сыну Сайда Хаджи Даде с наказом «беречь без всякого для них ущерба» [Гимринский, 1997, с. 207].

Может быть, Гассанилау, зная о существовании версии о разгроме дома Сайда Араканского Гази-Магомедом, желай придать ей другую тональность? Или же на самом деле все обстояло так (или почти так), как изложил Гассани­лау? Желание ученика проучить учителя путем уничтожения вина в условиях введенного в жизнь шариата— это одно. Иное дело месть учителю через уничтожение его дома и библиотеки (а посягательство на библиотеку, к тому же отчасти состоящую из книг самого учителя, — это крайность). Трудно по­верить в способность Гази-Магомеда на такой поступок. В большей степени он вяжется с фигурой Гамзат-бека; это в его поступках в критические моменты была видна исступленная решительность — предложить свои услуги врагу (русским), «разобраться» с ханами, а здесь— наказать учителя. Одна из хо­дивших в Дагестане версий также приписывала разгром дома Сайда Аракан­ского Гамзат-беку. Гасан Алкадари в соответствующем месте своей историче­ской хроники процитировал стихи Гаджи-Юсуфа Аксайского:

Когда Сайд бежал от него (Гамзат-бека. — Ю. К.) со своей верой

И установил перед Аллахом полную свою правоту,

То он (Гамзат-бек. — Ю. К.) напал на него, на учителя его последователей,

И собственноручно грабежом увез его книги.

О презренный грабитель драгоценной науки!

[Алкадари, 1994. с. 131]

Глава 5. Лица

471

Повторю, что существует мнение, согласно которому убийство членов аварского ханского дома было роковым стечением обстоятельств [Покровский. 2000, с. 242]. Однако основные версии излагают события в ином свете. Прак­тически все русские и многие дагестанские авторы сходились в том, что со­вершением подобной акции Гамзат-бек реализовал собственные честолюбивые намерения.

...Меня волнуют невежество последователей И долгоденствие тирана, лжеца презренного, Открыто поедающего и захватно собирающего запретное И без родства наследующего имущество мусульман.

[Алкадари, 1994, с. 131]

Против аварских ханов и особенно против Паху-бике, согласно одной из основных версий, Гамзат-бека настроил Аслан-хан Казикумухский, считавший себя оскорбленным из-за отказа ханши выдать свою дочь за сына Аслан-хана. Однако вряд ли подстрекательство этого влиятельного лица явилось главной причиной совершенного Гамзат-беком.

У него имелись собственные «замыслы... о покорении Аварии и присвое­нии себе власти аварских ханов», а собранные к лету 1834 г. военные силы по­зволяли осуществить задуманное. Он двинулся на Хунзах, уничтожил ханские посевы и покосы, дабы их владельцы оказались посговорчивее. Он потребовал от ханши принятия тариката, разрыва с Россией и участия в газавате против русских. От последнего Паху-бике отказалась, но обещала не содействовать русским, если Гамзат предпримет войну с ними [Гамзат-бек, 1911, с. 15].

В Гамзат-беке боролись разные чувства. С одной стороны, он не мог про­сто отрешиться от того, что издавна (и еще через отца) связывало его с хан­ским домом, с Паху-бике, которая некогда тепло приняла его. С другой сторо­ны, он осознавал, что участвует в творении истории, сам пишет ее, используя шанс завладеть Хунзахом, подобно легендарным персонажам истории, и тем превзойдя своего не очень удачливого предшественника Гази-Магомсда. На­конец, не утихали честолюбивые мысли о власти как таковой. Переговоры Гамзат-бека с Паху-бике, с ее старшими сыновьями, с авторитетными лицами Хунзаха — это скорее метания человека, который желает одного и другого, но не решается переступить через третье, нежели одно коварство и лицемерие. Говорили, что он предлагал сыну Паху-бике Нуцал-хану принять титул имама Дагестана и начать действовать против русских по примеру своего отца Сул­тан-Ахмед-хана, и тогда он, Гамзат-бек, служил бы при нем как в свое время его собственный отец Алескендер-бек. «Я не сделал никакого зла вашему до­му, и не намерен его делать, и даже не имел мысли отнимать у вас ханства, — якобы так заявил Гамзат-бек. — Все слухи, распущенные моими недоброжела­телями, совершенно ложны. Моя просьба состоит только в том, чтобы вы не искали моей смерти. По принятой мною обязанности и по моему званию, я бу­ду заниматься распространением мюридизма» [Неверовский, 18486, с. 21].

Вряд ли переговоры могли привести к подобным (искренно ожидаемым Гамзат-беком ?) результатам. Однако он был настойчив, в результате в его ла-

472

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

гере оказались все сыновья Паху-бике -— юношеского возраста Умма-хан и Нуцал-хан и малолетний Булач-хан. Последнего отправили в Гоцатль, а со старшими имам имел возможность разобраться. Но как? «Честолюбие, — пи­сал Неверовский, — не совсем еще заглушило в нем понятие об их неприкос­новенности, и нерешительность им овладела». Сомнения помог развеять това­рищ. «Заметив его колебание, Шамиль сказал: „Гамзат! Куй железо, пока оно горячо, иначе будешь раскаиваться в своей слабости". Поощренный этими словами, он немедленно сделал распоряжение о назначении убийц...» [Неве­ровский, 18486, с. 23J.

Есть и другие версии случившегося, согласно которым только несговорчи­вость делегации хунзахцев привела к беде (см., напр.: [Геничутлинский, 1992, с. 69].

В любом случае, «беда» произошла.

По рассказам хунзахцев, родственников Хаджи-Мурата, «в тот же день имам Гамзат прибыл в селение Хунзах со своими мюридами и остановился в доме ханов. Поднявшись на лестницу, он прочел во всеуслышание стих Кора­на, где говорится: „Бог даст власть желанному и отнимает у нежеланного"... После этого имам Гамзат поднялся на балкон, потребовал к себе Баху-бике, приказал связать ее веревкой и поставить на навозную кучу, бывшую тут же во дворе, где она и была убита одним из мюридов ударом топора» [Ясулов, 1927, с. 9, 10]. В этом рассказе по понятным причинам краски сгущены. Абдурахман сын Джемалэддина отмечал, что Гамзат не соглашался на убийство Паху-бике, и только настойчивые требования соратников, увещевавших имама в неизбеж­ности мести ханши, вынудили его дать согласие на ее казнь [Абдурахман, 1997, с. 40]. Неверовский же отмечал, что убийство Паху-бике «весьма не по­нравилось даже приближенным Гамзат-бека, потому что азиятцы... щадят без­защитных женщин. Чувствуя сам низость своего действия, противного обыча­ям, он извинялся тем, что, вероятно, ханша стала бы просить защиты у рус­ских, которые не отказали бы ей в помощи» [Неверовский, 18486, с. 26].

Тональность в передаче факта могла быть и совершенно другой:

Хамзат, сломав хребет могучим тиранам и накрутив носы спесивым горде­цам, вознося хвалу Аллаху, вступил затем в обитель власти— княжеский дво­рец. Имам, таким образом, овладел могущественнейшим городом и одержал на­конец верх над людьми, сопротивлявшимися особенно сильно. После этого ре­лигиозная страсть толкнула его на мусульманизацию народа и расширение территории, где бы действовали законы ислама, а также на удаление людей, по­клоняющихся кресту.

[Геничутлинский, 1992, с. 69]

Однако это были громкие слова, а не дела. Гамзат-бек совершил поход в общество Цудахар, оказавшийся успешным лишь частично. Он строил планы походов в Акушу, ханство Мехтулинское, Дербент, но они планами и оста­лись. В Хунзахе он ввел строгий запрет на курение табака и употребление го­рячительных напитков. «Кроме того, дабы отличить последователей нового учения от упорствовавших в присоединении к мюридизму, велел каждому мюриду подстричь усы, наравне с верхнею губою. Нарушителям этого прика­зания угрожал посажением в яму и наказанием по пятам 40 палочными удара­ми». Дела были явно мелковаты для «религиозной страсти» и только вызывали дополнительное раздражение у хунзахцев, в «городе» которых имам обосно­вался. Приспешники Гамзат-бека для придания вида законности новой власти

Глава 5. Лица

473

советовали ему жениться на вдове Нуцал-хана. Он отказался, сославшись на ее беременность, а также принадлежность (в недавнем прошлом) богоотступни­ку, курившему табак, употреблявшему вино, имевшему отношения с русски­ми. Наперекор советчикам, он женился на дочери одного местного чанки [Гам-зат-бек, 1911, с. 24; Неверовский, 18486, с. 29—30].

В пятницу 19 сентября 1834 г. Гамзат-бек, вопреки заклинаниям его вер­ных сторонников не ходить в мечеть, отправился туда. Когда он вошел, «встал глава заговорщиков Осман (старший брат Хаджи-Мурата.— Ю.К.) и обра­тился к своим сторонникам: „Почему вы не встаете перед величайшим има­мом?" — (тем самым) насмехаясь над ним. Все встали. Осман тут же встал пе­ред Гамзатом, вынул из-под своей бурки пистолет и выстрелил в грудь (Гамза-та), говоря: „Стой теперь, осел!"» [Лбдурахман, 1997, с. 41—42].

Автор панегирика второму имаму констатировал: «Правление имама Хам-зата закончилось. Во всей своей прежней мощи вновь засверкало мерзкое обычное право. На вес, однако, Божья воля!» [Геничутлинский, 1992, с. 71].

5.3.1. Революционеры (продолжение)

Наиболее яркой личностью в плеяде политических деятелей Кавказа пер­вой половины XIX в. являлся Шамиль, который добился наивысших результа­тов в обретении власти. «Чтобы вполне судить qto достоинства,— писал близко знавший Шамиля современник,— то довольно взглянуть на то, что весь Дагестан признавал его власть и был покорный ему столько лет, несмотря на то, что Шамиль был такой же узден, как и все, и Гимры (родной аул Шами­ля. — Ю. К.) не имели никакого значения между прочими селениями Дагеста­на» [Гаджи-Али, 1995, с. 28]. Я не буду излагать биографию этого человека (о котором написано очень много), интереснее рассмотреть вопрос о личных ка­чествах третьего имама и использованных им средствах для достижения и удержания власти.

Шамиль был глубоко верующим человеком. Причем допустимо считать, что его утверждавшейся в юношеские годы вере способствовали врожденные духовная твердость и честолюбие. Последними был обусловлен поступок с от­цом, когда, доведенный до отчаяния насмешками односельчан в адрес отца-пьяницы, юный Шамиль лишь угрозой собственной смерти вынудил родителя отказаться от пагубной привычки [Дроздов, 1899, с. 252]. Будучи от природы способным учеником, Шамиль получил образование и религиозные знания у лучших знатоков ислама Дагестана той поры.

Однако склонность к духовным знаниям и рано сформировавшаяся убеж­денность в предначертанности будущей судьбы не отстранили юношу от сверст­ников, в основной массе своей живших по заведенным предками порядкам. Для местной среды большое значение имело то, что будущий имам не просто

Глава 5. Лица

475

В поступках Шамиля близко знавшие его лица, очевидно небезоснователь­но, усматривали подражание Магомету [Казым-Бек, 1859, с. 216—219]²⁰. Боль­шое впечатление на народ производили знаменитые хальваты имама, когда он на длительный срок — до 3—4 недель — уединялся в собственном доме для молитв. Строгий пост и другие средства личной аскезы вызывали зримые по­следствия. По окончании хальвата Шамиль появлялся на людях «изнуренный и бледный и, уверяя, что сам пророк снизошел к нему в виде голубя для бесе­ды, начинал проповедовать шариат и, без всякого сомнения, в свою пользу» [Шамиль, 1958, с. 219—220J. Шамиль в совершенстве владел ораторским ис­кусством, и его проповеди вводили народ в исступление [Движение горцев, 1859, с. 412—413; Загорский, 1898, с. 242—243]. Отмеченное не подвергает сомнению искренность веры имама, в том числе веры в являвшиеся ему пред­знаменования, ведь он, в частности, обладал даром телепатии и заранее пред­чувствовал приход важных визитеров. Эту свою способность Шамиль оцени­вал следующим образом: «У меня действительно есть одна болезнь, но она со­вершенно особенная в сравнении с другими человеческими болезнями; поэто­му мне кажется, что никто не поверит ее существованию, а, напротив, всякий будет думать, что притворство» [Руновский, 1904, с. 1405]²¹. Со своей сторо­ны, состоявший при плененном имаме приставом и хорошо узнавший его А. Руновский болезни-«дару» находил медицинское объяснение и считал воз­можным заметить, что начальное ее проявление было связано с периодом, ко­гда Шамиль «увидел себя в переходном состоянии от звания любимого мюри­да Кази-Муллы (Гази-Магомеда.— Ю. К.) к званию имама». «Болезнь эта могла внушить ему мысль воспользоваться ею как средством, имеющим силь­ное влияние на суеверных горцев, и вместе с тем полезным для усиления меж­ду ними своего влияния и для ослабления влияния Гамзат-бека». Шамиль же не признавал медицинской интерпретации своих удивительных способностей, ревниво соотнося их с отмеченностью Богом [Руновский, 1904, с. 1406, 1407J.

В Шамиле усматривают талант актера и привнесение в свои действия эле­ментов театральности. Так, провозглашая и жестко контролируя соблюдение принципа равенства всех перед Богом и законом, он однажды разыграл на­стоящий спектакль, главными действующими лицами которого стали его мать и он сам. Это произошло в 1843 г., когда в резиденцию Шамиля прибыла деле­гация от чеченцев, просивших либо реальной помощи от имама, либо разре­шения подчиниться русским. Для верности чеченцы постановили действовать

К авторитету пророка обращался и шейх Мансур, возглавивший в конце XVIII в. вос­стание в Чечне (см.: [Карпов, 2004 г., с. 229—231]).

476

через мать Шамиля, которая и пе­редала их просьбу сыну. Решение, ?§г принятое имамом после трехднев-

зило всех. Пожилая женщина была !h~~ * приговорена к наказанию в 100 уда-

лично принял на себя сын. Еще большее впечатление на народ про­извело продолжение действа: вме-\ " , ,' сто ожидаемой смерти чеченцы бы-

/ w^ ■ ₍ разнести весть об увиденном [Один

«** "/ ' ', ' из фанатических поступков, 1853.

7-^Р „■ "" ", \ '"Э №40]. Ожидаемый эффект был до-

_;^чУ ^Нг стигнут. Шамиль поставил себя над ^.„. /'дЬуДр Y логикой простых смертных, заявив

ФетиД^. себя в роли чудотворца, способного

■2 даровать жизнь обреченным. Это был

^Ида*^ бранных, кому предначертано свер-

Шамиль шение великих дел на земле. Впро-

чем, в такое предначертание собст­венной судьбы он искренне верил и сам [Дегоев, 1999, с. 57, 58]. Этот же талант Шамиль использовал в 1848 г., ко­гда для подчинения себе всей пестрой массы сподвижников он объявил, что слагает с себя звание имама, ибо не видит единодушия и рвения в них. Он так сразил всех этим своим громовым заявлением, что его долго уговаривали со­гласиться. Он согласился продолжить свою миссию, только оговорив право сына на наследование ему [Волконский, 1883, е. 484, 485].

Во многом авторитет Шамиля в народе обеспечивали его выдающиеся ор­ганизаторские способности: он «сам лично входил во всякую мелочь; где нуж­но, понуждал, а где нужно, карал» [Шульгин, 1903, с. 18]. Веру в него народа укрепляли многочисленные победы имама над превосходящими военными си­лами русских и счастливое разрешение почти безнадежных ситуаций, которые Шамиль пережил не единожды. «Мусульмане! Вы видели, что я разбил рус­ских... Я двинул все дагестанские народы, даже живущие за Самуром и далее до моря. Когда неверные уже готовы были торжествовать победу свою надо мною, невидимая сила заставила их бежать из гор на спасение домов своих и имущества, награбленного у вас! Мусульмане! Будьте тверды в вере вашей...» [Зиссерман, 1872, с. 42].

Один из сподвижников Шамиля в следующих словах описал его восхож­дение к власти:

Он шел, усиливаясь в могуществе и испрошении помощи, И стало известным дело его после скрывания в тайне. Трудился он на пути Аллаха с благоразумием и осторожностью До тех пор, пока не поднялся на самое высокое место.

Глава 5. Лица

477

Тогда почтил его (Аллах) соединением разрушенности народа. Который пришел к нему с дружбой и прося устроения...

Сам Шамиль по тому же поводу говорил, что «он действительно искал власти не из одного лишь пустого честолюбия, а на основании разумного созна­ния, что страна может бороться с Россиею тогда только, когда власть будет находиться именно в его руках». Шамиль резко не соглашался с бытовавшим мнением о насильственном захвате им власти; «...он никого не принуждал к избранию себя стою; а народ уже давно был подготовлен к тому прежними его действиями и знакомством с его личностью; так что после смерти Казн-Муллы, когда неудачи Гамзат-бека возбудили против него негодование части населения, потом измену и наконец привели его к преждевременной смерти, Шамилю стоило только напомнить о себе для того, чтобы его избрали, и он напомнил...» [Руновский, 1904, с. 1418]

В беседах с приставом А. Руновским Шамиль неоднократно и настойчиво подчеркивал, что его успеху в мобилизации сил горцев и в упрочении собст­венной власти много способствовало уничтожение местной аристократии. Да­вая рекомендации по налаживанию системы управления завоеванным краем, он то же советовал делать и русской администрации.

Прежде всего, уничтожьте ханскую власть и дворянское звание, держите бе­ков в таком же черном теле, в каком держал и я. После того делайте что хотите, горцы во всем будут вам послушны и вы будете ими довольны.

Резюмируя содержание бесед с Шамилем на данную тему, А, Руновский замечал:

Соображая высказанные Шамилем мысли, нельзя не прийти к заключению, что в основании их лежит идея равенства, которую он так долго и так усердно проповедовал... Именно этим средством Шамиль приобрел ту громадную попу­лярность, которая способствовала ему в противодействии нашим долгим усили­ям. Значит, действия Шамиля удовлетворяли потребности страны и были во вкусе большинства населения. Когда случается Шамилю об этом говорить, на его лице всегда отражается чувство самодовольствия.

[Руновский. 1904, с. 1500, 1503]

Действительно, умонастроения Шамиля были созвучны мыслям основной массы населения. Как уже неоднократно говорилось, система общинного са­моуправления являлась наиболее приспособленной к местным условиям. Даже после случавшихся значительных трансформаций потестарной организации, при­водивших к сложению протофеодальных и феодальных структур, обществен­ная среда «восставала» против такого порядка и на новом витке возвращалась к общинной системе самоорганизации. Примеры этому столь многочисленны, что их следует оценивать как закономерность. Близкого взгляда на устройство жизни горских обществ придерживался и Шамиль, априори видя в феодальных правителях коварных и корыстолюбивых деспотов [Руновский, 1996, с. 94]. При

478 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

этих обстоятельствах особое значение приобретала фигура лидера, руководя­щая сила которого должна была быть отличной от той, которой располагали ханы и т. п. Свою миссию Шамиль трактовал направленной во благо народа: «Я не соглашусь позволить одному обижать другого; равно кто отнимет у кого что-либо, то пока у меня сила, до тех пор не отстану, пока не возьму у него взамен и не удовлетворю обиженной стороны» [Акты, 1881, т. 8, с. 602].

В качестве конкретного примера достойного лидера Шамиль называл сво­его наиба Кибит-Магомеда (Кибит-Магому), который, по оценке бывшего имама, вполне мог составить конкуренцию во влиянии на народ ему самому. «Кибит-Магома пользовался большою популярностью за свою ученость, храб­рость, а главное, за справедливость управления, во время которого народ по­чувствовал себя совершенно довольным и начал уже забывать значение слова „взятка", так хорошо знакомого во всех других наибствах». Единственным не­достатком Кибит-Магомеда являлось его «величайшее честолюбие» [Рунов­ский, 1904, с. 1396].

Предпочтение Кибит-Магомеду отдавалось и в сравнении с двумя первы­ми имамами Дагестана— Гази-Магомедом и Гамзат-беком, которые уделяли мало внимания «гражданскому благоустройству» края, но главное— не могли преуспеть в этом деле, ибо не имели безупречной репутации — «оба они в мо­лодости были горькими пьяницами». На основании бесед с Шамилем А. Ру­новский заметил по данному поводу:

Преданные своеволию, но склонные к правдивости, горцы не могли в таком важном деле, как принятие нового закона (шариата и, соответственно, карди­нального переустройства своей жизни. — Ю. К.) склониться сознательно и охот­но на убеждения тех, кто считался в главе нарушителей его и потому покорялись в этом случае лишь открытой силе. От этого, между прочим, и влияние первых двух имамов было не совсем прочно, а успехи их маловажны и непродолжительны.

И уже от себя, но, безусловно, не без влияния аргументов бывшего имама добавлял:

Страна дожидалась такого человека, который с дарованиями полководца и мудростью администратора соединил бы в себе безукоризненную нравствен­ность анахорета, вполне чуждую лихорадочных движений, столь свойственных кавказским горцам, всегда пламенным и восприимчивым. Только при этих усло­виях из немирного края можно было сделать что-либо цельное, что-либо дель­ное, И вот явился Шамиль.

[Руновский, 1860, с. 206]

Пример Шамиля действительно назидателен. Шамилю удалось не только реорганизовать жизнь местного населения, но и управлять им долгое время. Поэтому действия имама по управлению горцами, использованные в этом ры­чаги и методы, а также рекомендации, высказанные русской администрации после завершения войны, безусловно, представляют интерес в плане характе­ристики вопроса «общество— личность— власть» применительно к горско-кавказской среде в ее дагестанском и в значительной мере чеченском вариантах.

Шамиль признавался, что, увидев власть в своих руках, был крайне обра­дован этим, но не из-за осуществления своих честолюбивых замыслов, а по причине открывшейся возможности попытаться ликвидировать внешнюю угро­зу и, главное, устранить внутренние недостатки жизни горцев [Руновский, 1904,

Глава 5. Лица

479

с. 1419]. И здесь он воспользовался той «чертой народного характера, которая, по его убеждению, представляет для предводителя племен Восточного Кавказа всегдашнее средство к успешному достижению своих намерений. Черта эта заключается в полной готовности населения подчиниться новым законам и но­вым учреждениям победителя в первое время распространения его власти». А. Руновский, комментируя эту мысль, добавлял, что основанием для такой по­корности новой власти (на что и ориентировал русскую администрацию зна­менитый пленник) «служит (присущее горцам. — Ю. К.) инстинктивное созна­ние несовершенства своего самоуправления» [Руновский, 1904, с. 1512].

В указанном плане заслуживают особого внимания рекомендации, пред­ложенные бывшим имамом российской администрации в целях ликвидации возможных народных волнений. Он советовал жестоко наказывать зачинщи­ков таковых путем отрубания голов с последующим выставлением последних на публичное обозрение. И тут же отмечал бесперспективность в данных це­лях ссылок, например в Сибирь. «Сознавая жестокость этой меры, — записал А. Руновский, — Шамиль снова повторил свое убеждение в действенности ее; причем положительно сказал, что страх смертной казни и вид казненных пре­ступников составляли тайну его могущества и причину безграничного влияния его на горцев». Позднее к этому добавлялось следующее суждение:

Одно из второстепенных свойств горца есть пренебрежение к оказанной ему снисходительности в том деле, где он признан положительно виновным; оно всегда вызывает действие, обратное тому, которое можно ожидать, а сверх того, произведет самое дурное впечатление на массу, в среде которой всегда есть мно­го охотников испытать на себе снисходительность земных властей.

[Руновский, 1904,с. 1446,1525J

В ряду аналогичных мер, использовавшихся Шамилем для поддержания общего порядка в руководимом им государстве, должны быть названы и «эк­зекуции» целых селений, которые выказывали непокорность и своеволие [Ру­новский, 1904, с. 1448].

Впрочем, карательные меры и общая строгость являлись лишь одной сто­роной внутренней политики имама. Другую сторону формировали поступки Шамиля, обусловленные его представлениями о честности и порядочности. Высокая оценка Кибит-Магомсда, основанная на «справедливости» его управ­ления, и борьба самого Шамиля со злоупотреблениями наибов (большей ча-

480 Ю. /О. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

стью тщетная) говорят о многом, равно как и неприятие Шамилем «гнус­ных» военных хитростей, которыми он «опасался навлечь на себя насмешки неприятеля и неуважение соотечественников» [Руновский, 1904, с. 1459].

Наконец, следует отметить подчеркнутую Шамилем необходимость со­блюдения «величайшей осторожности» и такта в общении и руководстве на­родом, дабы не оскорбить в людях самолюбия. «Всякое подобие несправедли­вости, — записал со слов бывшего имама А. Руновский, — всякое ничтожное, но неправильное действие — из глубины души возмущает горца, который с качествами хищного зверя питает в себе глубокое чувство правдивости. Это чувство или дает ему возможность умирать без ропота и боли, или же подви­гает его на самые кровавые эпизоды... К тому же горец терпеть не может по­стороннего вмешательства в свои частные дела» [Руновский, 1904, с. 1525; 1989, с. 112, 115]. Все это сам имам, по его утверждению, учитывал при управ­лении народом и упрочении шариата в обществе, где «обычаи, освященные временем и въевшиеся в население вследствие привычки и замкнутости жизни, имеют для горцев особенную прелесть и несравненно сильнее религиозных верований. „Скорее горец отступит от ислама, — говорит Шамиль, — нежели от своего обычая"» [Руновский, 1904, с. 1465].

О том, насколько Шамилю в действительности удавалось соблюдать упо­мянутую осторожность и такт, свидетельствуют фактические результаты его деятельности. Выступления недовольных— отдельных лиц и целых обществ — имели место (главным образом в Чечне, на что были особые причины, ибо там имам столкнулся с во многом отличным от Дагестана порядком общественных связей), но не были массовыми. Однако этот показатель не вполне объективен, так как известно, что для контроля за соблюдением вновь установленного по­рядка и профилактики его нарушений в той же Чечне имам специально посе­лял дагестанцев и широко использовал систему едва ли не всеобщей взаимной слежки и доносительства [Шамиль и Чечня, 1859, с. 143]. Здесь явно слова расходились с делом, а желаемое противоречило действительному " .

В продолжение темы о необходимости соблюдения осторожности и такта в управлении людьми, Шамиль подчеркивал огромное значение присущего гор­цам чувства собственного достоинства, сопряженного с представлениями о свободе. Давая характеристику своим землякам и чеченцам, он отмечал: «Они с голоду умрут все до одного человека, но не станут просить милостыни и не пойдут в услужение, если в нем будет хотя бы тень подчиненности... Но в то же время, если представится возможность сделать труд этих людей вполне свободным... все они будут работать как никто...» [Руновский, 1904, с. 1465]. В другой раз, отмечая в качестве отличительной черты характера горцев при­сущий им дух соревнования, он предлагал русской администрации активно

²² Честным наибам, в основном выходцам из бедноты, имам назначал специальную премию [Покровский, 2000, с. 337, 365—366]. В 1850 г. «Совет Шамиля» составил обраще­ние к населению имамата, в котором довольно подробно говорилось о злоупотреблениях властью наибами. Заканчивалось оно такими словами: «Зла много. От злодеяний, которые совершали они, я чист. Я не враждебен по отношению к населению. Я не участник тех, ко­торые совершают насилие» [Движение горцев, 1959, с. 601—602J.

²⁵ Имам жестоко расправлялся и с придерживавшимися собственной политической ли­нии общинами. Это, в частности, произошло с Чохом — богатым джамаатом, для которого режим имамата не сулил ни экономических, ни политических выгод и который лавировал между российской властью и имамом, часто смещаясь на пророссийскую позицию. В 1845 г. Чох был разорен войсками имама (см.: [Тахнаева, 1997]).

Глава 5. Лица

481

использовать его в своих целях, но при этом строго соблюдать принцип откры­тости. «Необходимо... выдавать всякого рода поощрения и вспомоществования, которые, вероятно, будут определены только достойнейшим, сколь возможно торжественнее, при большом стечении народа, стараясь, чтобы каждый чело­век слышал, за что именно награжден его товарищ; точно так же, как и в об­ратном случае — за что другой товарищ подвергнут взысканию». Принцип от­крытости поощрения, по мнению Шамиля, должен был нейтрализовать нездо­ровое чувство соперничества, в согласии с которым горцы «всегда готовы пе­ребить друг другу дорогу и стать выше товарища в каком бы то ни было отношении». Поэтому тайное поощрение, невзирая на лучшие побуждения власть предержащего, «будет служить для получившего его самым основательным поводом считать себя лучше многих, вследствие чего тайна будет нарушена непременно, а вместе с тем и цель поощрения не будет достигнута, потому что поощрение, сделанное секретно от всех, без всякого сомнения, породит в жи­телях взаимную зависть и недоверие к правительству» [Руновский, 1904, с. 1464]²⁴. Подводя итог беседам с бывшим имамом о власти, А. Руновский замечал:

Указанных принципов Шамиль рекомендовал придерживаться и русской власти. По его утверждению, при соблюдении строгих, но справедливых прин­ципов управления краем, даже при известных издержках и трудностях, кото­рые вынужден будет переносить народ, ропота недовольства среди него не бу­дет [Руновский, 1904, с. 1524, 1525].

Соблюдение же данных принципов прежде всего зависит от человека, в руках которого тем или иным образом окажется власть над людьми. Шамиль не без оснований большое значение придавал вопросу о местных лидерах и личности начальника после установления в крае русской власти. Он уверял, что в случае возникновения в горах мятежа, даже крайне опасного, не следует посылать туда многочисленные войска, а достаточно направить к возмутив­шимся жителям такого начальника, которого они знают либо о котором слы­шали как о человеке умном, а главное— честном. Несколько слов, сказанных таким человеком народу, будут гораздо действеннее, нежели открытая военная сила [Руновский, 1904, с. 1525].

* * *

" В данном случае мы в новом варианте, но при той же аргументации, как и в случае с излишне прославившимся героем и т. п., имеем подтверждение стремления общественной среды если не нивелировать собственное расслоение изнутри, то, по крайней мере, упоря­дочит], его «официальным», «публичным» порядком.

!6 3ак. 4349

482

Одна из причин — закрытость «правителя» по отношению к подвластным. Правда, закрытость имама от народа «выявилась» лишь в последние годы его правления, когда появился наследник власти — храбрый и, как казалось, при­ветливый и, в противоположность отцу, открытый для народа Кази-Магомед. Тогда «дагестанская молодежь начала потихоньку поговаривать о замене ста­рого имама молодым». Конфликта не произошло ввиду достойного поведения вероятного претендента на власть, но появление предпосылок для конфликта, в том числе по указанной причине, симптоматично. «Недоступность... препят­ствовала ему (Шамилю. — Ю. К.) видеть многое из того, что делается в стра­не» [Руновский, 1904, с. 1417, 1424].

Закрытость имама народ интерпретировал по-своему. Говорили, «что Ша­миль передает своему сыну имамство как родовое наследство и что он забо­тится только о себе, чтобы возвышаться, и нисколько для Бога, подозревали его, что он жаждет богатства» [Гаджи-Лли, 1995, с.43].

Близкие Шамилю люди называли и другие явные просчеты имама как пра­вителя.

При том что Шамиль в целом выглядел «очень ожесточенным против жен­щин», усматривая в них набор «органических и моральных несовершенств» [Руновский, 1904, с. 1455], сам он оказался, однако, подвержен сильному влия­нию собственной жены Зайдат, дочери Джемалэддина. Происхождение Зайдат сделало ее главной среди жен, и она стремилась всячески использовать свое положение. По настоянию Зайдат, Шамиль выдал своих дочерей от других жен за сыновей собственного тестя, и это вызвало в народе всеобщее изумле­ние и негодование. Второй, после закрытости от народа, причиной утраты имамом политического веса явились «неудачно составленные им родственные связи, не давшие ему ни одного дельного приверженца, но подарившие много врагов, притом врагов сильных. И, наконец, причина всех причин— „наша*' Зейдат, по настоянию которой он делал все эти распоряжения и которая... про­сто торговала своим влиянием» [Руновский, 1904, с. 1411, 1424 ]. Как ни пара­доксально выглядит такая оценка применительно к волевой и целеустремлен­ной фигуре имама, какой бы частностью она ни казалась для историков, для людей эпохи правления Шамиля, состоявших под его властью, она не была до­садной нелепостью.

Непростительные ошибки делал Шамиль в последние годы своего правле­ния и при подборе людей на должность наибов, которые должны были испол­нять его решения на местах. Имама упрекали в назначениях молодых неопыт­ных людей либо откровенных корыстолюбцев [Руновский, 1904, с. 1524]. Лю­бопытно, что сам Шамиль, давая советы русской администрации, рекомендо­вал