Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

Гази-Магомед нанес первый решительный удар унынию и вероотступни­честву, наличествовавшим в умонастроениях горцев. Став (или уже будучи) человеком, фанатично преданным провозглашенной идее, осознававшейся им

Данные лозунги эпохи Шамиля Ю. М. Лотман использовал в социально-психологи­ческом аспекте характеристики определенного типа культуры (апология которого иногда встречается и и современных обществах; у того же автора приводятся примеры из истории Германии новейшего времени). Вранирование подобными фразами вне конкретного контек­ста может оказаться некорректным и даже более того. Так, в оформлении недавно постро­енного недалеко от селения Гимры мемориального комплекса многократно повторен лозунг эпохи Кавказской войны: «Кто думает о последствиях - тот не герой», в условиях совре­менных общественно-политических реалий выглядящий провокационно опасным.

388

как джихад, т. е. борьба и в «малом» и в «большом», он объявил войну на два фронта. Адаты он называл не иначе как «мерзкими установлениями поклонни­ков сатаны», а их приверженцы, по его словам, были отдалены Аллахом от «райского водоема». «Если человек, придерживающийся обычного права, бу­дет и ныне считаться равным шариатисту, то это значит, что в нашей среде нет разницы между праведником и нечестивцем. А ведь уже сколько раз на Землю были отправлены пророки, сколько раз устанавливались божественные законы и наконец— ведь ниспослан Коран с его предостережениями!» [Геничутлин-ский, 1992, с. 58—59].

Он называл тех, кто служил проводниками решений неверных, поборни­ками дьявола. «Как же можно жить в стране, где не имеет покоя сердце и где власть Аллаха неприемлема, где святой ислам отрицают, а приговоры беспо­мощному человеку выносит дьявол». Он совершенствовал и себя, предаваясь телесной аскезе и углубляясь во время затворничеств в философские размыш­ления.

Но его собственный пример, публичные заявления и действия не имели аб­солютного успеха. Оставалось множество скептиков, вызывавшихся «даже спорить с Газимухаммадом в надежде опровергнуть великую Истину». По словам местного историка, «золотые монеты уже склонили их на сторону не­верных», и они даже посягали на его жизнь. Количество сторонников «боль­шого» джихада было ограниченным. Это имам видел и сознавал отчетливо и потому избирал определенные пути к началу переустройства мира. По воспо­минаниям Шамиля, однажды он изрек последнему: «...На какой бы манер мы с тобой ни молились и каких бы чудес ни делали, а с одним тарикатом мы не спасемся; без газавата не быть нам в царствии небесном... Давай, Шамиль, га­зават делать» [Руновский, 1904, с. 1496].

Лагерь сторонников имама лишь на время походов увеличивался значи­тельно. Впрочем, и походы не всегда и не для всех выглядели прельститель­ными. Жители богатых ремесленных и торговых центров, стыковых аулов, располагавшихся в пограничье горной и равнинной зон, чей скот в результате открытой конфронтации с Россией мог оказаться без зимних пастбищ, а эко­номические связи с другими районами, приносившие ощутимый, а то и глав­ный доход, могли быть разорваны, например жители Чиркея и Анди, противи­лись призывам Гази-Магомеда [Покровский, 2000, с. 186, 190]. Имам разрешил им компромисс, но на время, до тех пор, пока «они (русские) сильнее нас».

Для изменения обстановки в горах и настроения горцев ему нужны были солидные успешные акции. И в 1830 г. Гази-Магомед пошел войной на Хун-зах, который воспринимался не только оплотом влияния России, но также и властелином над соседними горцами-мусульманами, что никак не вязалось с доктриной мюридизма, провозгласившей равенство истинных приверженцев ислама. «Граждане и главы Хунзаха, — писал современник, — были источни­ками всех бед и несчастий, ибо все это было оттуда. Все жители этого аула за­нимались порочными делами» (цит. по: [Покровский, 2000, с. 195]). Поход не имел успеха \ Немного передохнув, имам предпринял разнонаправленные то-

В том числе из-за недостаточной стойкости и даже неверности части «армии» имама [Покровский, 2000, с. 203—204], которая не прониклась его идеями и сохраняла ввиду бо­лее очевидных выгод осторожную позицию.

Глава 4. Соседи

389

чечные удары. Им были взяты резиденции шамхала Тарковского, осажден Дербент, совершены рейды в Чечню, к Владикавказу .

[Геничутлинский, 1992, с. 62—63]

Официальные донесения российской стороны извещали: «Салатавцы, кой-субулинцы, гумбетовцы и другие уже предались ему. Кумыки могут последо­вать их примеру. Все чеченцы, даже живущие в окрестностях крепости Грозной, ожидают только появления» Гази-Магомеда, чтобы восстать (цит. по: [История, 1988, с. 143—144].

Первый имам был фанатиком и романтиком одновременно. Он мечтал со­вершить подлинный джихад и перестроить мир по единственно возможному и верному, в его глазах, образцу, сделать это решительно и едва ли не одномо­ментно. Он прервал линию «уступчивости» русским и организовал походы к их главным крепостям. Его боевой романтизм был иным, нежели романтика набегов в Грузию, хотя последние нередко тоже именовались (осознавались?) «священной войной». Насколько подобный романтический фанатизм свойст­вен натуре горцев, оценить трудно. Наследовавшие его власть другие имамы представляли собой отличные типажи. Осторожность и изрядный скептицизм, с которыми основная масса горцев принимала идеи мюридизма, склоняют больше говорить о практическом подходе к жизни. Побудительными мотива­ми к действиям очень часто являлись военные успехи и сулимая ими добыча, что не отрицает наличия в поступках романтики, но передает ее в тональности молодецкого боя.

В планах действий, провозглашенных Магомедом Ярагским и начавших осуществляться Гази-Магомедом, можно увидеть и воспроизведение, натура­лизацию исторической и одновременно идеологической схемы, которая уже давно была усвоена местными интеллектуалами и в силу возможностей рас­пропагандирована ими. Я имею в виду интерпретацию истории Дагестана, кон­кретно того ее этапа, который связан с распространением и утверждением сре­ди горцев ислама, изложенную в «Истории Дагестана» («Тарих Дагестан») Мухаммадрафи. Точная датировка этого сочинения остается вопросом откры­тым, но она укладывается в рамки XIV—XVI вв. Выявлено несколько десятков рукописных списков данного произведения, что говорит о его популярности и, соответственно, об осведомленности немалого процента жителей Страны гор с точкой зрения его автора на то, чем стал (или должен был являться) ислам в жизни горцев:

[Это] история ислама в Дагестане — да продлит всевышний Аллах [сущест­вование] ислама до Судного дня!.. Знайте, что Дагестан был прекрасной стра-

«Известно,— писал в 1844 г. Мочульский,— что Кази-Молла имел в сборе до 30 тыс. человек и этою мерою можно определеить способность Дагестана к действиям на равнине, но войска горцев не могут быть более 3-х недель и походе по неимению запасного продовольствия, и это было причиною, что Кази-Молла не мог взять ни Дербента, ни Вла­дикавказа» [Мочульский (А), ч. 1, л. 81 об.].

390

ной, обширной для его обитателей, силь­ной [перед] чужим, радующей глаз, обильной богатствами [жителей] из-за их справедливости. (Естественная заданность положительных оценок ро­дины. — Ю. К.). Жители Дагестана бы­ли [раньше] неверными, порочными людь­ми [из населения] области войны (дар ал-харб). Они поклонялись идолам, бы­ли наделены мужеством и богатст­вом, [вместе с тем] были более отвра­тительны, чем собаки. (Достаточно па­радоксальное сочетание разнонаправлен­ных заданных оценок. — Ю. К.). В каж­дом селении находились правители не­годные, порочные (фаджируна), охва­ченные неверием и грехом... Владыкой (малик) в городе [области] Авар... а он сильнейший из городов Дагестана сво­ей мощью, источник неверия — был не­верующий, сильный тиран, негодный, носитель зла, насилия и несчастья, по имени Сурака, с титулом нусал... ⁹³

Далее автор подробно излагал историю первых поборников исла­ма, пришедших из Аравии «с целью совершить священную войну (джи~ хад ва газават) и распространить по мере своих сил ислам в некоторых госу­дарствах» и в итоге достигших Дагестана. Встретив там упорное сопротивле­ние многочисленного воинства, мусульмане прибегли к коварной хитрости и лишь тогда смогли одолеть противника. «Неверные были поражены с помо­щью Господина миров. И вели мусульмане сражения, битвы, борьбу и споры в Дагестане, [добиваясь] награды от Аллаха... Таким образом мусульмане под­чинили все области жителей гор, то есть Дагестан: частью— пленением, ме­стью, убийством и разрушением; частью— исламом (букв.: „замирением"), поселением [мусульман] и хорошим обращением». И был установлен шариат [Мухаммадрафи, 1993, с. 97—102].

В известном смысле, Гази-Магомед, а вслед за ним и другие имамы вос­производили события прошлого. Цели и приоритеты у них (при некоторых разночтениях) были те же, что и у их далеких предшественников, с тем уточ­нением, что они являлись уроженцами местных обществ. Можно отметить, что акцентированное внимание имамов к Хунзаху и представителям аварского ханского рода, по-своему прослеживаемое в поступках каждого из них, поми­мо прочего, следовало за интерпретацией истории Мухаммадрафи . Ведь, со-

Глава 4. Соседи

гласно местным легендам, этот род имел русские корни — «корни» откровен­ного врага в новом (XIX) столетии.

Впрочем, к «воспроизведению традиции» надо было подойти с личным опытом, который накапливался постепенно. Гази-Магомед и Гамзат-бек, быв­шие в свое время главными вершителями истории края, далеко не сразу начали изливать гнев и силу на ханов (см.: [Покровский, 2000, с. 198—199, 230—231]), но все же пришли к этому, что склоняет к необходимости учета в их действиях не только социально-политических мотивов, но и целенаправленного стремле­ния к соучастию в творении истории.

Гази-Магомед остался в истории и как мученик за веру. В 1832 г. военные силы имама были окружены русскими войсками в селении Гимры. Осажден­ные, будучи «согласными лишь на священную войну и мученическую смерть за дело Аллаха», с обнаженными шашками бросались на штыки солдат. «Вот тогда-то и вкусил мученическую смерть имам Газимухаммад. Какое же сча­стье это, однако» [Геничутлинский, 1992, с. 65].

Второй имам Гамзат-бек во многих отношениях не походил на своего предшественника. О нем как историческом лице речь пойдет в другом месте. Здесь же отмечу лишь, что, несмотря на уже широко известные боевые заслуги и принадлежность к привилегированному сословию горского общества, он вы­нужден был оружием утверждать личный авторитет, подчиняя своей власти один аул за другим. Зато именно его принадлежностью к упомянутому сосло­вию и достаточно органичным восприятием политики аварских ханов в отно­шении соседей (отцом Гамзат-бека являлся Али-Эскендер бек — прославлен­ный военачальник и сподвижник Султан-Ахмед-хана) можно объяснить то, что, ведя «священную войну» с русскими, он первоначально мыслил нанести основной военный удар не по их крепостям в Дагестане, а по Грузии. Прав Н. И. Покровский, когда замечает, что второй имам все время «ориентировался на воспоминания об удалых аварских набегах на долины Иоры и Алазани. Для реальной борьбы с царским владычеством подобный набег не дал бы ничего», зато он с очевидностью прельщал осязаемыми выгодами. Лишь обстоятельства не позволили осуществиться этому плану [Покровский, 2000, с. 231—232].

Происхождение определило и политику Гамзат-бека в отношении аварских ханов. Поначалу он не желал конфликтовать с ними и даже предполагал найти опору движению против русских в достаточно хорошо известных ему фео­дальных структурах в ущерб поддержке «вольных» горцев. Паху-бике и ее сы­новья, находившиеся у власти в Хунзахе, тоже первоначально были настроены играть на мюридизме для упрочения собственных позиций. Однако реалии, выражавшиеся в материальной, финансовой зависимости последних от России, склоняли их в другую сторону.

В 1833 г. барон Г. В. Розен сообщал министру иностранных дел графу К. В. Нессельроде о неспособности официально правившего ханством сына Па-

его редакция) являлось «тенденциозным политическим памфлетом, имевшим целью обос­новать претензии шамхалов (Казикумухских. — Ю. К.) на преобладающее положение в Да­гестане» [Минорский, 1963, с. 24—25].

392

/О. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

ху-бике Нуцал-хана «ввести порядок» среди подвластных ему горцев, «неред­ко по необходимости решающихся на разбои в наших пределах», ибо в этом случае он (Нуцал-хан) «лишился бы и того ограниченного влияния, которое он теперь имеет над ними». Однако ханский дом крайне желал сохранить за со­бой российский пенсион [Движение горцев, 1959, с. 120—121]. В итоге он вы­нужденно лавировал, что не устраивало ни одну из сторон, особенно россий­скую. И та расставила точки над V. В следующем году тот же Розен сообщал военному министру Л. И. Чернышеву:

Известная аварская ханша Паху-бике и сын ее Нусал-хан двуличными по­ступками своими... а впоследствии явным отречением обуздать подвластного им Гамзат-бека вынудили меня остановить выдачу Нусал-хану и другим аварцам определенного им жалованья... сие имело желательные последствия: в нынеш­нем году Паху-бике и оба сына ее начали действия против Гамзат-бека.

[Акты, 1881, т. 8, с. 575, 582]

Обе дагестанские силы— ханская и мюридская— начали пикироваться, «Паху-бике тайно посягала на жизнь Гамзат-бека, который в отмщение за сие собирал партии и делал нападения на деревни, дому ее принадлежащие» [Ак­ты, 1881, т. 8, с. 576]. Имаму явно было не до войны, настоящей войны с Рос­сией, отдельные акции большой роли не играли.

При Гамзат-беке в 1834 г. большинство членов аварского ханского дома было уничтожено. Обычно это вменяют в вину имаму. Однако предпринятый историком Н. И. Покровским анализ ситуации на основе изучения разных ис­точников позволил ему сделать другой вывод, а именно о фактически роковом стечении обстоятельств [Покровский, 2000, с. 242].

Произошедшее имело двоякое следствие. С одной стороны, оно, по позд­нее высказанной Шамилем оценке, которую передал А. Руновский, «обратило на него (Гамзат-бека. — Ю. К.) внимание народа и дало ему возможность, не­смотря на всю его административную неспособность, продержаться в звании имама целых полтора года» [Руновский, 1904, с. 1499]. То есть сработала зна­чившаяся с самого начала мюридистского движения антифеодальная его на­правленность. С другой стороны, даже косвенная причастность Гамзат-бека к истреблению ханов сделала его кровным врагом родственников последних и всех хунзахцев. Он стал заложником ситуации и, по-видимому, ясно осознавал предрешенность судьбы. Предостережения о заговоре не вызвали в нем долж­ной реакции, он предпочел довериться воле Аллаха. Месть свершилась— вто­рого имама не стало.

Кратковременное правление Гамзат-бека (1832—1834), невыразительное в плане внутренней реорганизации жизни горцев, не имело цельности и в отно­шениях с соседями — «дальними» и «новыми».

# # *

Клянусь горой, и книгой, начертанной на свитке развернутом, и домом посещаемым, и кровлей вознесенной,

Глава 4. Соседи

393

поистине, наказание твоего Господа падет,

нет для него отстранителя

в тот день, как небо заколеблется в колебании

и горы двинутся в движении.

[Коран: 52, 1—10]

Для того чтобы горы Дагестана и горы, соседние с ним, пришли в подлин­ное движение, которое изменило бы ход жизни в них самих (идея чего уже бы­ла сформулирована) и скорректировало бы отношения с соседями (что было скорее намечено, нежели стало реализовываться), должно было произойти не­что, что смогло бы выкристаллизовать цели и задачи преобразований. Этим «нечто» оказался человек недюжинных способностей. «Мюридизм ожидал только главы, чтобы воспрянуть с новой силой. Этой главой явился Шамиль, соединивший в себе редкие дарования воина и администратора» [Романов­ский, 1860, с. 334].

По оценке современников, Шамиль был фанатиком и руководствовался убеждением, а конкретные решения и поступки «подчинял правилам, дикто­ванным холодным умом с малым участием сердца, если не вовсе без этого участия» [Казым-Бек, 1859, с. 226]. То есть он являл собой типаж, отличный от предшественников в звании имама, тем более от феодальных владетелей, ра­нее определявших связи горцев с внешним миром. В нем не было романтизма Гази-Магомеда и претензий отпрыска знатного рода Гамзат-бека. Он был ли­шен привычек и амбиций «наследных принцев», но также и новоиспеченных героев. Происходя из сословия узденей и упорно делая свою карьеру с глубо­кой верой в провозглашенную идею, он не признавал логики и тактики дейст­вий поименованных лиц. Судя по всему, он был наиболее последовательным вершителем джихада в «малом» и в «большом». В отличие от Гази-Магомеда и Гамзат-бека он строил государство, в рамках и условиях которого можно было решить большую часть задач провозглашенной «борьбы». Для этого он обязан был его защищать именно как государство (т. е. сложно организован­ную систему) от внешней силы, не признававшей самой идеи такой государст­венности. В отличие от тех либо иных предшественников-властодержцев, под­чинявших свои действия тактике выживания, тактике военного успеха как едва ли не единственного гаранта политической стабильности, он из тактики (учи­тывавшей весь накопленный ими опыт, но переосмыслив его) выстраивал стра­тегию планов внутренних и внешних. По крайней мере, стремился к этому.

Шамиль был искренне верующим человеком, и это многое определяло в его поступках. Но приняв тарикат (путь к познанию Бога, истины) и одним из первых провозгласив джихад, он вряд ли мог уйти от другой своей самости, а именно горца. Борясь с укоренившимися противоречившими шариату при­вычками соплеменников, он убеждался, насколько это подчас гиблое дело [Ру­новский, 1904, с. 14651. Кто знает, возможно, он и в себе наблюдал их прояв­ления? А уж взгляд на окружающий мир в лице соседей он во многом сохра­нял исконно местный.

Когда Шамиля везли с Кавказа в столицу империи, он был поражен неиз­меримой гладью России. Ее обширность и плоскостность удивляла, ярко кон­трастируя с вертикальной скученностью Кавказа. Для плененного имама уви­денное было открытием, в чем он признавался спутникам, говоря, что знай он действительные размеры и, следовательно, потенциальную мощь такой держа-

394

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

вы, то вел бы дела с ней иначе. Вряд ли в этот момент он кривил душой. Картина окружающего мира с нового ракурса выглядела отлич­ной от привычной. Нет оснований абсолютизировать принадлежность Шамиля к местной культуре, но, оче­видно, не следует и игнорировать обусловленную данным обстоятель­ством составляющую его натуры, ко­торая не могла не влиять на мысли и поступки этого человека.

Принадлежность Шамиля к гор­ской культуре проявлялась в том, что свое государство он строил как большой, огромный джамаат, в ко­тором сам являлся избранным наро­дом заботливым попечителем всех и вся. Государство жило по законам шариата, но это не делало его абст­рактно исламским. Имам заботился о нем и его жителях в согласии с собственным пониманием стоявших перед ним задач, а также в соответ­ствии с полученным воспитанием. В трудные годы «он даже требовал, чтобы в его государстве шерсть овец не выщипывалась, а состригалась ножницами, и чтобы не убивались пчелы при извлечении меда (из ульев), хотя бы это и тяготило народ» [Карахи, 1990, с. 68—69]. Он увещевал сограждан-подчиненных в благодатности места, из­бранного им для очередной столицы этого государства (Ведено):

Вы [хорошо] знаете, что наше место — место благое, благословенное по части всего. Например, выше нашего селения лес для дров— сколько хочешь. Еще выше— корм (для скота), а ниже селения— пахотные земли для кукуру­зы — это корм лошадям и нам, когда созреет. Все, в чем мы нуждаемся из про­довольствия или одежды, поступает к нам из всех дагестанских и чеченских зе­мель. Нас посещают, кого мы любим и кто нас любит... Всевышний Аллах оста­вил нас так, как мы хотели и желали.

[Абдурахман, 1997, с. 150]

Как горец, прошедший школу социализации в мужских союзах, Шамиль знал, что представляет из себя молодежь, какая она сила, притом автономная. И поэтому в своих обращениях к тем или иным джамаатам он выделял ее осо­бо. «От пишущего сие бедного Шамиля любимым братьям, разумным вла­стителям — кадию, его помощникам, всем старикам, молодежи, храбрым и мужественным людям Андала привет. Да продлится ваша слава и увеличится ваша знатность» [Движение горцев, 1959, с. 501] (какая характерная логика: от «славы» к «знатности»). Далеко не случайно «охранная стража» Шамиля, на­считывавшая 600—900 муртазеков (муртазегаторов), поделенных на сотни и десятки, преимущественно набиралась из людей холостых, которые, поступая

Глава 4. Соседи

395

на данную службу, «отказывались некоторым образом от своих семейств»

(ср. с приведенными выше материалами о покидавших своих родных мухаджи-рах). «Во время войны и составляют (муртазеки. — Ю. К) самую лучшую и надежную часть сборищ горцев, дерутся с отчаянной решимостью, соблю­дают отличную подчиненность... (Помимо этого. — Ю. К.) они рассылаются по селениям для поддержания и распространения законов шариата... Эта охранная стража составляет опричников и тайную полицию Шамиля» [Прушановский, 1902, с. 59—60] (представляется, что цитированные выше слова Мочульского о мюридах в значительной степени относятся именно к муртазекам). Только человек, на собственном опыте узнавший законы братства членов традицион­ных корпоративных структур, мог использовать их при создании государства. О роли молодежи в условиях войны уже говорилось, о ставке, которую делал на нее имам-политик, речь будет позднее.

Выше отмечалось, что Шамиль изменил господствовавшую до него такти­ку правителей в отношении завоевателей Кавказа. Если в конце XVIII в. чече­нец шейх Мансур, поднявший восстание на Северном Кавказе, обещал пове­рившим в него горцам «быстро пронестись по селениям русских, которые по­корятся нам беспрекословно и примут наш закон» [Бутков, 20016, с. 19], а Гази-Магомед прельщал уже других горцев овладением полумифической Мо­сквой и говорил, что слышит звон цепей, в которых ведут покоренных гяуров [Окольничий, 1859, с. 354], то в словах и делах Шамиля преобладала рацио­нальность. Прежнюю тактику он заменил планово выстроенной стратегией. Впрочем, стратегия полностью не отвергала всего накопленного предшествен­никами опыта. В сложной обстановке 1836 г., когда его власть над горскими обществами еще только укреплялась, ради последней он был готов к компро­миссам. По крайней мере, он заявлял об этом российскому командованию, хо­тя и указывал последнему на его коварство:

...По искренному желанию спокойствия укротил (я, Шамиль. — Ю. К.) гра­бежи, разбои, производимые горцами в покорных российскому правительству владениях, и немало возвратил русским находившихся в горах пленных солдат. Сим надеялся приобресть для себя прочное спокойствие; но вскоре за сим зло­намеренные люди оклеветали меня напрасно... Если бы русские не желали на­рушить мир вероломством, они дали бы спокойствие иметь и горцам до самой Аварии, взамен чего и я равномерно сохранил бы спокойствие для них; но если они желают против него, то и я имею надежду на силу и мудрость всемогущего Бога. Теперь кто что знает, тот то и делает.

[Движение горцев, 1959, с. 140, 142]

А чуть позднее, при изменившейся обстановке — получении поддержки со стороны ряда обществ — он уже более категорично формулировал свои взгля­ды и требования:

Уведомляю вас, что войска Койсубулинского, Гумбетовского, Андалалского, Боголалского, Чамалалского и других обществ единодушно признают и принима­ют мусульманскую веру, беря на себя ее законы. Все они заключают перемирие или будут вести борьбу совместно. Они разорят аулы, которые вздумают укло­няться от общего согласия. Поэтому вам (российской администрации и воен­ным. — Ю. К.) нет никакой пользы вести переговоры с жителями одного или двух аулов. Если вы намерены помириться с нами, на что и мы согласны, то за­ключайте общий мир со всеми без обмана и коварства. Если же вы хотите ера-

396 Ю. Ю, Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

жаться, то знайте, что мы мужчины, которые не отказываются от войны

Между нами и вами было прежде заключено перемирие, которое вы нарушили неоднократным вторжением в нашу сторону, без всякой причины со стороны нашей. Поэтому виноваты вы, а не мы.

[Движение горцев, 1959, с. 151—152]

Вызов грозному сопернику был брошен открыто, на что в такой форме ре­шались немногие из предшественников имама.

Военная тактика прежних поколений использовалась и совершенствова­лась Шамилем.

Из аналитической записки подполковника П. К. Услара об обороне Лез­гинской кордонной линии от 7 февраля 1855 г.:

Успехам покушений Шамиля против Лезгинской линии в особенности спо­собствуют внезапность и безнаказанность, с которой он может их производить... Мы узнаем положительно, что делаются большие приготовления, но никто в го­рах даже не знает, куда будет направлено движение и когда оно начнется. В ка­ждом обществе сбор производится отдельно от другого; на этом частном сбор­ном пункте каждый наиб ждет приказания, куда двинуться; сам Шамиль с при­ближенными мюридами перед походом живет несколько дней в Гидатле или Карахе, имеющих центральное положение в отношении к Тушетии, Кахетии, Джаро-Белаканскому округу и покорному нам Дагестану... Наибы получают ка­ждый особо приказания двинуться; движение начинается тотчас же, потому что все приготовления давно уже сделаны; по тропам разъединенных ущелий про­бираются отдельные конные и пешие партии горцев, но никому, кроме некото­рых наибов, не известны общая цель и направление похода; догадки разъясняют­ся постепенно; неизвестность исчезает только перед самым началом действий... Скопища из самых отдаленных обществ... могут в трое суток прибыть на ту точ­ку порубежного хребта, откуда предполагается спуститься для вторжения в наши пределы... С достижением горцами подошвы ската тотчас же начинается второй акт всего предприятия — бой. Каков бы ни был исход его, но уже горцами при­обретена огромнейшая выгода, которая облегчает все их дальнейшие действия и на всякий случай сулит им безнаказанность — линия прорвана... Таким образом, горцы, достигнув плоскости, имеют самое выгодное положение для дальнейших действий. Тыл их упирается в лесистый скат, на котором остается большая или меньшая часть скопища в виде резерва; части, направленные вправо и влево по линии, заняв выгодные пункты, удерживают прибытие наших подкреплений и, прервав прямые сообщения, уничтожают всякое единство в наших распоряжени­ях и действиях; под прикрытием такого ящика небольшие конные и пешие пар­тии рассыпаются по плоскости Алазани, переправляются через Алазань, грабят, жгут и возвращаются с добычею и пленными к лесистому скату, где устраивает­ся как бы безопасное депо награбленного и, потом, отдохнув, снова отправляют­ся на плоскость, чтобы подобрать то, чего не успели захватить накануне.

[Акты, 1888, т. 11, с. 955—956]

Во многом это была тактика набегов, обеспечивавшая горцев средствами к существованию и вселявшая в них конкретный энтузиазм, но преобразованная в стратегию войны, которую имам понимал достаточно определенно. В период своего могущества на одно из предложений графа М. С. Воронцова вступить в переговоры Шамиль отвечал:

Если бы он требовал от меня мира, находясь у себя на родине, то я ответил бы ему по этому поводу речью, соответствующей и месту, и положению, ну а в

Глава 4. Соседи

397

данное время уже не будет между мною и им ничего, кроме меча и битвы. Я го­тов сражаться с ним в любое время, и днем и ночью.

[Карахи, 1990, с. 25]

При защите своего государства-джамаата все средства были хороши, и в первую очередь испытанные. Набег-«наскок волков» чередовался с устройст­вом западни, которую, например, имам создал для русской армии в 1845 г. в Дар го, и эта западня стала для нее трагическим уроком.

Шамиль не был лишен (и не отказался) от принципов благородного рыцар­ства. Вспомнив приведенный ранее материал о «рыцарстве» горцев как тако­вых (в частности, эпизод из лет гражданской войны с предоставлением осаж­дающими необходимых продуктов осажденным для того, чтобы уже вполне очевидная победа не выглядела бы нечестной), определенным образом можно взглянуть и на такую информацию хрониста-горца: «Осада в этой крепости (Зырани.— Ю, К.) была тяжела для русских; у них истощился провиант, они голодали до того, что даже ели конину. Когда имам приказал дать им дорогу (к отступлению из крепости), они вышли оттуда после того, как побросали в Большую реку (Койсу) то, что не могли взять с собой из пушек, пороха и сна­рядов». А имам, совершив столь неординарное для заурядного противника

398

действо, приказал «разрушить и уничтожить ее (крепость.— Ю. К.) после ухода из нее осажденных. И да прославится Аллах Всевышний славой без на­чала и конца» [Карахи, 1990, с. 12—13]⁹\

Проявление благородства в одном деле не мешало полноценной воинст­венности в других.

...Вышли русские войска на дорогу в Анди для сбора провианта. Имам по­слал вслед за ними наибов с их войсками. Их валили, как сжатые снопы и сруб­ленные деревья, одного на другого и забрали у них пушку. На второй день вы­шла оказия русских. Войска имама напали на нее и сражались с русскими и с фронта и с тыла, и справа и слева до тех пор, пока не перебили их, как в первый день.

[Карахи, 1990, с. 28]

Военные действия, а также дальние (в Осетию, Кабарду) и ближние похо­ды в основном подчинялись разработанной стратегической линии (и не слу­чайно имам пытался координировать ход войны даже па столь отдаленном от Дагестана ее фронте, как Черкесия, куда посылал своих эмиссаров-полковод­цев). Можно предположить, что, выстраивая политику вновь созданного госу­дарства, Шамиль должен был бы предпринять решительные меры к овладению столь необходимыми для горцев равнинными землями. Некоторые шаги в этом направлении им действительно были осуществлены. Как отмечал Хайдарбек Геничутлинский, «свою систему управления он (Шамиль. — Ю. К.) начал уста­навливать с территорий расселения унцукульцев и гимринцев (которые про­живали относительно близко к плоскости, но следует иметь в виду, что это были родные ему места. — Ю. К.)... Шамиль надеялся, что унцукульцы и гим-ринцы быстро подчинятся ему, а за ними последуют жители и прочих селений и городов, расположенных как в низменных местах, так и на плоскогорьях» [Геничутлинский, 1992, с. 72]. Периодически совершались рейды во владения шамхала Тарковского и хана Мсхтул и некого, а Джаро-Белоканы все время оста­вались базой для акций в сторону Грузии, но именно акций, не более того.

Имам послал отряды и экспедиции на равнину собрать баранту для провиан­та. Здесь они съели из их баранты до 40 тысяч голов... Они осаждали тех, кто на­ходился в крепости Темир-Хан-Шура. Имам послал отсюда к крепости Тарго войско... В то время... вышел Шуайб (наиб.— Ю. К.) с теми, кто был с ним, спустился на поля жителей равнины и пригнал оттуда множество баранты. Гово­рили даже, что ее было около 16 тысяч. Они вернулись невредимыми. В связи с этим улетели сердца жителей равнины, и земля стала тесной для них, вопреки ее просторам.

[Карахи, 1990, с. 10, 11]

Однако здесь надо учитывать два обстоятельства. Во-первых, все равнин­ные территории контролировались либо были подвластны российской стороне, так что практически любые действия военных сил имамата в их сторону могли принимать форму только краткосрочных экспедиций. Во-вторых, в состав имамата вошла Чечня с частью своей равнины и стала житницей вновь создан­ного государства.

¹ Данное событие относится к декабрю 1843 г., но в русской исторической литературе оно описывается иначе— блокированный отряд Д. В. Пассека был освобожден подоспев­шими к нему на выручку частями регулярных войск [Покровский, 2000, с. 320].

Глава 4. Соседи