Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

С присоединением Дагестана к Российской империи данная тенденция по­лучала шанс укрепиться и развиться, хотя бы благодаря тому, что в администра­тивном порядке была выделена особая Дагестанская область.

Имперская администрация начала учитывать разнообразие этнического со­става здешнего населения (отказавшись от именования всех дагестанцев соби­рательным словом лезгины) и в какой-то мере — роль подобных его компо­нентов в политических процессах. Так, в 1850 г., т. е. за девять лет до оконча­ния войны в Дагестане, вышел указ о создании Дагестанского конно-иррегу-лярного полка, который и был сформирован через год. В положении о нем фигурировали аварцы, правда, не столько в этническом значении, сколько в политическом — как жители Аварского (Хунзахского) ханства, выказывавшие лояльность российскому правительству на протяжении десятилетий военных действий.

Знамя, всемилостивейше пожалованное Аварскому ханству... сдать в арсе­нал, разве что Ваше Сиятельство полагаете, что это знамя со временем может

Глава 6. Время

517

быть дано Дагестанскому конпо-иррегулярному полку в награду и в память, что аварцы послужили полку основанием... Обер-офицеры полка... определяются главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом: или из обер-офицеров регулярных и иррегулярных войск Отдельного Кавказского корпуса, или же из лиц аварского племени, вышедших из непокорного Дагестана и дослужившихся до офицерских чинов в милициях и в полку отличающихся усердием, испытан­ною преданностью Правительству и личною храбростью во всем. Муллы и ле­карь из туземцев определяются... из лиц аварского племени, известных усердием и преданностью Правительству. Векили и урядники и рядовые всадники назна­чаются преимущественно и почти исключительно из выходцев аварского племе­ни... В виде редкого только исключения допускается зачисление в полк туземцев Прикаспийского и Закавказского края вообще, и то таких, которые по личной храбрости, примерной нравственности и хорошей способности к верховой езде могут быть особенно полезными в этом полку...

Сделав ставку на отвлечение горцев от исламской идеологии, и, в частно­сти, противопоставляя шариату адат, российская администрация уже в 1840— 1850-е гг. предприняла шаги по сбору норм адата у разных народов Северного Кавказа. Полученные материалы предполагалось использовать в судебной прак­тике на местах. Были составлены соответствующие сборники, однако горцы не пожелали судиться по правовым нормам чужих обществ. В судебно-админи-стративных реформах 1860-х гг. это было учтено. «Местечковость» в столь важном аспекте общественно-политической практики была отчасти узаконена.

Впрочем, у курса на поддержание адата имелись солидные противники. Например М. М. Ковалевский, который совершил несколько экспедиционных поездок по Кавказу и побывал в Дагестане, где, в частности, записал (или пе­реписал) «Бежитские (бежтинские. — Ю. К.) адаты» (см.: [Из истории права, 1968]). Несмотря на то что «покровительство адату, — отмечал ученый, — ле­жит в нашем интересе», шариат ближе к общероссийским юридическим нор­мам и ориентация на него в большей мере способствовала бы включению «ед­ва замиренного края» в строй жизни Российского государства [Ковалевский, 1890а, т. 1, с. 280]. Введенная судебная практика (см.: [Бобровников, 2002, с. 154—166]) предполагала использование шариата по гражданским делам.

На деле ориентация российской администрации на умаление шариата, точ­нее, роли мусульманского духовенства в жизни дагестанского общества, не имела успеха. Это в начале XX в. отметил цитированный ранее И. Пантюхов, а в по­слереволюционные годы старался обосновать председатель Дагестанского ЦИК Нажмутдин Самурский (Эфендиев). Он говорил о глубоком проникновении религии в повседневную жизнь горцев и об открытой позиции мусульманского духовенства в местном обществе, так как оно не знает «тайны священства», живет жизнью «мирян» и не отличается от них даже внешне.

Мулла одет так же, как и все другие, он так же вооружен кинжалом и вин­товкой, и в бою он является обыкновенно руководителем и начальником, сража­ясь в первых рядах. Вес это создает спайку между духовенством и населением гораздо большую, нежели в христианской религии, все это усиливает влияние духовенства. Духовенство, выходящее постоянно из народа (выше автор отме­чал: «для того чтобы сделаться духовным лицом, достаточно получить известное духовное образование». — Ю. К.), тесно связанное с ним, живущее общей с ним жизнью, принимающее активное участие во всех событиях в качестве непосред­ственного руководителя, конечно, обладает большим весом.

518

Обобщая, он заметил:

Духовное лицо— это не только священник, но и судья, народный учитель, военный вождь, борец за свободу и независимость, носитель образованности, владелец общественных средств и председатель комитета взаимопомощи. Идео­логия, культура, быт и экономика-— все находится в руках духовенства, или, иначе говоря, в его руках находится вся организация общественной жизни.

Н. Самурский отмечал высокий интеллектуальный уровень местного духо­венства (шейхов, мулл, кадиев, муталимов, алимов и т. д.) и его многочислен­ность — 4 % от общего числа населения (тогда как в России, по его оценке, ду­ховенство не составляло и десятой части процента). Резюмировал он тем, что в Дагестане, где не было политических партий, духовенство являлось единст­венной силой, с которой приходилось сталкиваться советской власти, и потому политические работники последней должны быть предельно корректны с представителями этой силы, тем более должны воздерживаться от антирелиги­озной пропаганды. В свою очередь, духовенство якобы априори не отвергало идей коммунизма, «наоборот, мюридизм, в последнее время заметно рас­ширяющийся в Дагестане (! — Ю. К.), охотно подделывается под комму­низм. Современные мюриды называют себя коммунистами не без основа­ния. В их проповеди, безусловно, есть черты коммунизма, но коммунизма ре­лигиозного, аскетического, первобытного...» Что было неприемлемым для духовенства в советской власти, так это ее атеистическая идеология, напрямую воспринимавшаяся «иноземной, гяурской... носительницей „греховной, про­клятой" западной цивилизации». Общий же вывод и одновременно политиче­ская и практическая рекомендация для налаживания «новой» жизни в Дагеста­не в русле общегосударственного переустройства звучали у Н. Самурского гак: «Прежде всего необходима наиболее полная национализация власти и ее аппарата» [Самурский, 1925, с. 127—132].

Столь определенная установка на большие автономные права в рамках «ком­мунистического» государства, провозгласившего лозунг о равенстве всех на­родов (чем оно, это государство, и устраивало освобожденных из «тюрьмы на­родов») означала, что более чем за полвека мирной жизни дагестанское обще­ство весьма незначительно включилось в общероссийское экономическое, по­литическое и т. д. пространство. Новым местным идеологам и практикам на­ционально-государственного строительства Дагестан виделся ассоциированным членом того политического пространства, которое должно было выстраиваться по известным правилам ⁷. Национально-государственное строительство не яв-

⁷ Новое центральное правительство России поначалу откровенно заигрывало с массами и властью на местах, чем последняя имела шанс воспользоваться. «Правительство Рос­сии,— заявлял И.В.Сталин в 1920г.,— предоставляет каждому народу полное право управляться на основании своих законов и обычаев. Ихли дагестанский народ желает сохра­нить свои законы и обычаи, то они должны быть сохранены. Вместе с тем считаю необхо­димым заявить, что автономия Дагестана не есть его отделение от России. Автономия — не есть независимость. Россия и Дагестан должны сохранить между собою связь, ибо только в этом случае Дагестан сможет сохранить свою свободу. Давая автономию Дагеста­ну, советское правительство имеет определенную цель выделить из среды местных работ­ников людей честных и преданных, любящих свой народ, и вверить им все органы управле­ния Дагестана, как хозяйственные, так и административные. Только так и таким образом можно сблизить советскую власть в Дагестане с пародом. Никакой другой цели, как полня-

Глава 6. Время

лялось голой фразой. Коренизация госаппарата (дополнительно формально спро­воцированная центром) при исключении из официальной практики русского языка (Самурский писал, что образование должно быть построено на тюрк­ском, т. е. азербайджанском языке, ибо у местных языков якобы нет перспек­тив, а русский язык горцы ненавидят [Самурский, 1925, с. 116, 118]; если при­нять во внимание, что в соответствии с таким планом уже в ближайшее время вся дагестанская интеллигенция должна была говорить и писать «по-тюрк­ски», то русский язык вынужденно должен был бы уйти из всей официальной практики) и сохранение за духовенством роли координатора общественной жизни на местах означали «свою» государственность в рамках «чужого» госу­дарства. «Рамки» не предполагали жесткого контроля союзного центра.

Центр такая постановка вопроса удовлетворить не могла. Он не собирался отказываться от руководящих и контролирующих функций, но компенсировал собственное силовое давление предоставлением возможности относительно широкого развития (с выделением средств) национальных культур в светском формате. С целью пригасить русофобские настроения и увести жителей му­сульманских окраин страны от исламской культуры национальные письменно­сти (в том числе вновь созданные) переводились с арабской на латинскую гра­фику. Ставка центральной власти на национальный принцип построения госу­дарства (через союзные, автономные республики и области, национальные округа) отразилась и на Дагестане. И не только в том, что сам он стал авто­номной республикой (хотя уровень автономии оказался далеко не тем, на ка­кой рассчитывали местные руководители, тот же Н. Самурский), но и в том, что субъектами внутренней политики в нем оказались «народы». Если прежде такими субъектами являлись ханства и «вольные» общества— политические структуры, не имевшие ярко выраженной национальной окраски, то теперь со­перничать между собой, оспаривать ведущие позиции в общсдагсстанском пространстве могли этнические образования. Данному явлению было тем про­ще развиться, поскольку уже в конце 1920-х гг. центральная власть отказалась от широкого поощрения национальных интересов и взяла курс на упрощение государственной структуры и ускорение развития социокультурной интегра­ции всего населения страны.

Подобно форсированию коллективизации сельского хозяйства, индустриа­лизации, смычки города с деревней и т. д. административными методами пред­полагалось форсировать и этнические процессы. Так, в конце 1928 г. в ЦК ВКП(б) рассматривался вопрос «о возможности объединения ингушей и чеченцев», Северокавказскому крайисполкому поручалось «разработать вопрос о слиянии Чеченской области и Ингушской» [Ерещенко, 1991], обсуждались перспекти­вы создания единого литературного вайнахского языка. В Дагестане прозвуча­ли слова о консолидации малых народов с их более крупными соседями: две­надцати народов андо-дидойской подгруппы с аварцами, кайтагов и кубачин-цев с даргинцами, а цахуров, рутульцев и агулов с лезгинами. Отчасти к такой постановке вопроса склоняла практика национального строительства в СССР, предусматривавшая создание письменности для каждого народа, ведение школь­ного обучения на родном языке и т.д. На унификации пестрого этнического состава населения страны можно было сэкономить. Но работали и другие сти-

тие его на высшую культурную ступень путем привлечения местных работников, советская власть не имеет» [Торжество национальной политики, 1936, с. 9].

520

мулы. В многонациональном Дагестане необходимо было выявить или создать ядро из вновь сформированных основных субъектов политики — народов. То, как был решен вопрос с малыми народами, говорит о сделанном выборе.

Вскоре после окончания Великой Отечественной войны московским и ле­нинградским этнографам была поставлена задача оценить (и желательно «пра­вильно») характер социокультурной интеграции малых народов со своими крупными «родственниками». Вывод Е. М. Шиллинга, проводившего исследо­вания у андо-дидойцев, был процитирован выше. Л. И. Лавров, тогда же рабо­тавший в Южном Дагестане, вспоминал:

Одним из результатов наших исследований нынешнего состояния этниче­ских процессов в Дагестане было внесение ясности в вопрос о консолидации ру­тульцев, цахуров и агулов с лезгинами. Согласно господствовавшему мнению, такая консолидация уже подходит к завершающему этапу, и поэтому официаль­ные документы (в том числе и паспорта) причисляли рутульцев, цахуров и агу­лов к лезгинам. Наши выступления в печати и доклады в соответствующих орга­низациях привели к исправлению допущенной ошибки и признанию этих наро­дов (и при проведении всесоюзной переписи населения) самостоятельными этническими образованиями.

[Лавров, 1982, с. 149]⁸

Думается, Л. И. Лавров преувеличил значение выступлений ученого в ре­шении судьбы одной группы малых народов. Их судьба главным образом за­висела от политических расчетов управителей различных уровней. Нужен был основной, «ведущий» народ в многоэлементной структуре общества, и он поя­вился, За счет причисления к аварцам андо-дидойских народов численностью около 50 тыс. чел. и отказа от аналогичного шага в отношении малых народов Южного Дагестана прежний относительный баланс «сил» основных этниче­ских групп народонаселения республики был нарушен, и аварцы упрочили свое положение самого крупного народа, стали «лидирующим» этносом пест­рого Дагестана. В материалах переписи населения страны 1939 г. отсутствова­ли данные по всем малым народам. Бюро Дагестанского обкома КПСС своим решением от 11 января 1957 г. «утвердило» «слияние» андо-дидойцев и арчин­цев с аварцами, кайтагов и кубачинцев с даргинцами, но восстановило само­стоятельность рутульцев, цахуров и агулов. В переписи населения 1959 г. эти «исчезнувшие» ранее народы появились вновь (хотя Л. И. Лавров тогда же от­мечал отсутствие в рутульском языке терминов для обозначения «народа» и его языка, т. е. невыраженность «национального самосознания) [Лавров, 1962, с. 141]. Говорят, что в те же годы на республиканском «верху» обсуждался во­прос о преподавании аварского языка во всех национальных школах Дагеста­на. Целесообразность подобных вопросов и дел скорее всего была политиче­ской (первым секретарем Дагестанского Обкома КПСС с 1948 по 1968 г. яв­лялся аварец Абдурахман Даниялов).

Курс на форсирование политических и социально-экономических процес­сов выражался в борьбе с религией, в стремительном кооперировании сельско-

Глава 6. Время

521

го хозяйства и др. Что это означало на деле, всем хорошо известно. Сопротив­ление населения этому было (например в дидойских селениях) [Раджабов, 2003, с. 140—151], но подлинно массовым оно не стало.

Первые коллективные хозяйства часто создавались на общинных пастби­щах, в ряде мест мульки сохраняли своих прежних хозяев, их тайно продавали, дарили, передавали по наследству ⁹, и при этом следили, чтобы земельный участок не попал в руки нечлена джамаата. Под угрозой высоких штрафов за­прещалось самовольное изменение использования любых категорий земель в пределах владений колхоза, выступавшего в роли традиционного джамаата. Сами колхозы функционировали в территориальных границах угодий джамаа-тов. Сохранялся порядок регулирования мегъ, с «закрыванием» и «открытием» его участков в согласии с циклами полевых работ [Бобровников, 2002, с. 245— 249]. Приведу два примера из архива исполкома Ахвахского районного совета ДАССР, дающих представление о сохранении прежних практик в новых усло­виях. Так, в августе 1948 г. исполком рассматривал постановление общего со­брания колхозников колхоза им. Кирова сел. Тукита «О назначении гр-на Ома-рова Хайруллы сельисполнителем с начислением трудодней за счет каждого трудоспособного колхозника по одному трудодню» и отменил его «как проти­воречащее существующему закону», В июле того же года общее собрание колхозников колхоза им. Кагановича селения Кудияб-Росо приняло решение исключить из колхоза двух женщин, мотивируя его тем, что «они сдали в арен­ду свои приусадебные участки, а кому— неизвестно» (Ф. 1, оп. 1, ед. хр. 9, л. 169, 189).

Подобными фактами я не хочу создать впечатление, будто жизнь в Даге­стане, особенно в его глубинке, даже в периоды столь масштабных социально-экономических и политических катаклизмов, охвативших огромную страну (частью которой он являлся), текла своим чередом. Колхозный строй в Даге-

⁹ Такому положению дел способствовало и то, что по «Уставу сельхозартели по Север­ному Кавказу» 1935—1937 гг. террасированные земли колхозников не обобществлялись, а оставались в их личном пользовании в размерах фактического использования [Полян, 1988, с. 171].

522 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

стане был создан. Со временем у него появились определенные достижения, но очевидными были и очень значимые издержки — изнурительный, оплачивае­мый грошами труд, особенно женщин, забрасывание террасных полей (кото­рые невозможно было обобществить) и многое другое. Единственно я хотел оттенить живучесть традиционных устоев хозяйствования и общественной прак­тики, которые и в сильно измененных условиях проявляли себя.

Физическое уничтожение, высылка, поражение в правах лиц из социаль­ной категории духовенства, которые, по оценке Н. Самурского, были наиболее компетентными в руководстве общественными делами, часто делали кадровый вопрос особенно острым и сложным для новой власти. Публицист, посетив­ший Дагестан в 1920-е гг., писал:

Есть глухие места, где секретарями партячеек выбирали, устраивая состяза­ния, наиболее ловких джигитов, танцоров... Это логически вытекало, впрочем, из довольно распространенного в горах, очень наивного, почти детского бесхитрост­ного представления о коммунисте вообще: в сознании горцев коммунист очень часто рисуется как неустрашимый и гордый, с ног до головы обвешанный ору­жием воин, вставший на защиту бедноты и одного за другим в совершенно фан­тастическом числе нанизывающий на свой чудесный кинжал царских генералов и «меншайвиков».

[Зорич, 1929, с. 60—61]

Глава 6. Время

Публицист упростил ситуацию. Впрочем, 1920—1930-е гг. привели в дви­жение новые механизмы социальной активности и совокупно с ними задейст­вовали условно новые общественные силы. Последние были «условно новы­ми», ибо являлись той частью местного общества, которой предоставлялась возможность заявлять о себе в те или иные переходные или революционные моменты. Так было в конце XVIII в. и в период имамата, когда «неожиданно» в первом случае и уже закономерно во втором резко изменилось социальное положение лагского сословия и на политической арене стали фигурировать их представители — потомки пленных и рабов, хъазохъ'ов и лагъ'ов. Революци­онные пертурбации в России в первой трети XX в. оказались третьим этапом их активного вхождения в большую политику местного масштаба. Рассказы информаторов иллюстрируют частности этого явления. Но, отвлекаясь от част­ностей, действительно следует отметить корректировку порядка жизнедеятель­ности местной среды, которая дала о себе знать не только благодаря «внеш­ним» событиям 1917 г., но во многом являлась закономерным процессом ее «внутренней» эволюции. Закономерным уже потому, что данная среда не была ориентирована на жесткое сословное структурирование самой себя, наоборот, склонялась к эгалитарности. Как следствие этого, она предоставляла возмож­ности, чаще опосредованные, для представителей местного социального низа подниматься наверх. То, что происходило во внутренних районах Дагестана, где было изрядное количество представителей указанных социальных групп, не укладывается в данном случае в узкие рамки процесса советизации, но свя­зано с ним, так как советизация создавала благоприятные условия для замет­ных общественных трансформаций. Подобные трансформации можно описать так.

524

стков — имевших естественные различия — существовала во многих колхозах разных районов. — Ю. К.), так что в итоге им достались лучшие земли». Ино­гда обвиняют в фальсификации (удревнении) своих родословных. Более взве­шенной представляется такая оценка (представителя «узденского» тухума):

Уздени не трудолюбивые, хъазахъи же хорошие ребята, умеют и любят ра­ботать, и они сейчас выходят или вышли на первые роли (как «черная Америка», которая добилась столь многого). Они работают днем, ночью. У них это оста­лось от родителей, которые росли под давлением — это нельзя, нельзя, нельзя, а теперь можно, то... Во многом плохая [их] черта в том, что они узденям жизнь испортили. Они не врут, не опаздывают [на работы]. Наши же расслабились; я поработал — мне хватило, я ушел, а эти будут работать продолжать. Наши могут тоже так работать, но не работают почему-то.

[ПМА, № 1757, л. 12 об.—13, 25, 32 об.—33, 44, 63—63 об., 64 об.—65 об.; № 2004, л. 55—56, 71, № 2005, л. 94 об.—95, 97 об.—98]

Советский период (особенно первые этапы оного) с его идеологией дать возможность тем, «кто был ничем», стать всем, безусловно, оказался благо­приятным для соответствующих изменений в горском обществе. «Благород­ных» на резком повороте истории обходили в социальной практике «неблаго­родные». Обходили не в первый раз, но в новых условиях и при новой дина­мике жизни. Общественное явление, в целом широко известное в мировой истории, в том числе кавказской. Так было в «революцию» конца XVIII в. у «демократических племен» адыгов и в XIX в. в ходе Кавказской войны. В пер­вой половине XX в. в Дагестане очередная фаза данного процесса развилась под контролем солидной внешней силы и во многом была стимулирована ею. Однако процесс не принял масштабного размаха, «расплывшись» на местечко­вом уровне. В каждом селении он получал особую моторику и драматизм, ибо обстоятельства в них различались. Там, где практически отсутствовали лагъ'и и хъазахъ'и (в обществах высокогорной зоны, пограничных с Грузией и Азер­байджаном), он вряд ли обрел сколь-либо значимые формы. Иное дело обще­ства, где данная категория составляла заметный процент жителей и где их прежде было принято выделять в особые тухумы (а не включать в состав «коренных», как, например, в Согратле, тем самым давая возможность напрямую адаптироваться в местной среде). Однако даже в этом случае подобные корректировки не обретали революционного характера, и переворота в строе жизни на местах не происходило. Во-первых, потому, что схожие корректировки бывали и прежде и «система» переживала их, оставаясь в целом прежней. Во-вторых, каждый сельский вариант трансформаций замыкался на самого себя. В третьих, само горское общество Дагестана как социокультурная целостность в указанное время оказалось в столь масштабном и динамичном движении, что подобные внутренние социальные подвижки были всего лишь малоприметными деталями жизни этой цел^тМЬе^Ш-е гг. XX в. произошло массовое переселение горцев на равнину.