Антуан Венгер рим и москва

ⁱ: "Я благословляю ваши труды на Востоке и на Западе". Между тем, основанная д'Альзоном в 1845 году в городе Ниме маленькая конгрегация не имела никакого отношения к Востоку. На следующий день во время частной аудиенции о. д'Альзон получил разъяснения по этому поводу. Конгрегации пропаганды стало известно, что после смерти своей сестры он получил богатое наследство, часть которого — 300 000 франков — решил пожертвовать миссиям в Святой Земле, с тем чтобы они смогли выкупить Дом Тайной вечери. Конгрегация посоветовала папе обратить взоры о. д'Альзона к Болгарии, где в то время изнемогал от долгов константинопольский викариатⁱⁱ.

Пий IX обратился к о. д'Альзону с настоятельной просьбой основать в Болгарии семинарию: тогда, в 60-х годах прошлого века, у Рима имелись надежды на унию с Болгарской Церковью. Поскольку Фанар насаждал в этой стране греческих епископов, враждебно настроенных к славянскому языку и славянской культуре, среди болгар возникло движение за присоединение к Римской Церкви. В 1860 году к апостольскому делегату в Константинополе монсеньору Брунони явилась депутация болгар, представившая ему проект унии, который предусматривал сохранение литургии, обрядов, религиозных обычаев Болгарской Церкви и учреждение национальной иерархии, которая признавала бы главенство Римского папы. Пий IX в своем бреве от 21 января 1861 года одобрил это предложение. После этого в Рим направилась болгарская делегация во главе с престарелым архимандритом Иосифом Сокольским, которому определено было стать архиепископом Болгарским. 8 апреля 1861 года папа Пий IX лично совершил хиротонию Сокольского. В окружении присутствовавших на этой церемонии новый архиепископ вернулся в Константинополь, где 1 июня 1861 года получил фирман султана, в котором тот признавал его гражданским главой болгар-униатов, которых насчитывалось более 60 000.

Такой ход событий явно не понравился России. Болгария, оказавшаяся под юрисдикцией Рима, представляла бы собой препятствие осуществлению старой религиозной и политической мечты царей — водрузить над собором св. Софии православный крест и заодно получить выход к Средиземному морю. 18 июня 1861 года Сокольский получил приглашение посетить летнюю резиденцию русского посла в Терапии, куда его должен был доставить российский корабль. Не заходя в Терапию, корабль взял курс на Одессу. Нежелательный архиепископ исчез.

Позже стало известно, что Сокольский жил в одном из киевских монастырей, где и скончался. Был ли он жертвой или соучастником своего "похищения" — неизвестно. Как бы то ни было, архиепископ не забыл захватить с собой подарки Пия IX. Среди ассумпционистов существует предание, что Сокольский передал через одного киевского монаха славянское Евангелие для о. Варфоломея Шишкова, начальника Ямбольской миссии. На этой книге он сделал надпись: "Иосиф Сокольский, по-прежнему католик"ⁱⁱⁱ. На совещании представителей Православных Церквей, проходившем в июле 1948 года в Москве, митрополит Пловдивский Кирилл, впоследствии — патриарх Болгарский (f1971), говорил: "Большая часть униатов вскоре возвратилась в лоно праотеческой Церкви вместе с рукоположенным в Риме болгарским униатским архиепископом Иосифом Сокольским, сбежавшим в Россию и оставшимся там до самой смерти"^iv.

На освободившееся место Пий IX назначил уже не болгарина, а русина Мальчинского. Надежды на воссоединение Болгарской Церкви с Римом были, таким образом, окончательно подорваны. Но, несмотря на это, о. д'Альзон продолжал считать обращенные к нему слова Пия IX провиденциальными. Он направил в Болгарию своих монахов и основал, для помощи им, конгрегацию сестер Успения. Сам д'Альзон, занявшись изучением христианского Востока и проведя Великий пост 1863 года в Константинополе, захотел основать в этом городе орденский дом. Таким центром ассумпционистов стала семинария в Кадикёе — колыбель Французского института византийских исследований, — где монахи, ставившие своей задачей способствовать объединению Церквей, занимались серьезными исследованиями в области истории и богословия. Здесь с 1866 года начинает выходить в свет журнал "Les Echos d'Orient"("Эxo Востока"), преобразованный со временем в авторитетное научное издание "Revue des etudes byzantines"("Журнал византийских исследований"). Первые сестры-ассумпционистки отплыли 25 апреля 1868 года из Марселя, прибыли в Родосто, а оттуда добрались до Адрианополя, где их встречали о. Галабер и французский консул.

Д'Альзон рассматривал Болгарию исключительно как плацдарм для проникновения в Россию. Когда епископ Плантье отправился на I Ватиканский собор, о.д'Альзон сопровождал его в качестве теолога. Находясь в Риме, 19 ноября 1869 года он составил записку, озаглавленную "Quid agendum?" ("Что делать?")^v. Д'Альзон ожидал от собора подтверждения наивысшего авторитета папы в Церкви и предоставления большей автономии монашеским конгрегациям. Сохранялось и упование на то, что миссия в Болгарии, которую Пий IX доверил ассумпционистам, может послужить трамплином для проникновения ордена в Россию. "Россия и ее пребывание в схизме, — писал он, — представляют собой значительную опасность для Церкви". Вскоре после собора, 18 сентября 1873 года, выступая на заключительном заседании генерального капитула, д'Альзон снова призвал своих чад помнить о миссии в России. "Братья мои, не желаете ли вы покорить Россию и собрать таким образом обильный урожай в житницы Отца? Трепещу, говоря вам такие слова, но что-то убеждает меня, что если Орден Успения захочет совершить это дело, то, с Божией помощью, жатва будет успешной"^vi.

В адресованной Конгрегации пропаганды "Памятной записке об опыте евангелизации в России" (30 марта 1878 года), за два года до кончины, о.д'Альзон изложил свои планы относительно России^vii. "Его Святейшество Пий IX, — писал он, — 6 июня 1862 года оказал мне большую честь, предложив начать миссионерскую деятельность в Болгарии. Занимаясь этими вопросами в течение двенадцати—пятнадцати лет, я позволил себе заглянуть дальше и, считая русскую схизму одним из наиболее опасных противников папского престола, который мы признаем центром Церкви, почувствовал необходимость как можно скорее заняться вопросами евангелизации России". Он обдумывал планы создания семинарии, мечтал о плацдарме — "предмостном укреплении" — в Одессе, намеревался направить своих монахов в Россию, чтобы на месте изучить "наиболее удобные пути евангелизации". "Их донесения снабдили бы нас полезными данными, которые помогли бы лучше узнать внутреннее устройство московской империи и указали бы нам наиболее легкие пути ее захвата". В заключение он писал: "После нынешней войны — войны 1878 года — было бы логично предположить, что Россия, вступившая в бой с турками во имя свободы христиан, должна предоставить свободу католикам".

Однако относительная свобода была предоставлена католикам царем Николаем II лишь в 1905 году. И только тогда ассумпционисты смогли наконец проникнуть в Россию. Друзья ордена уже не раз звали их в эту страну — особенно священник московского прихода св. Людовика аббат Вивьен. Со времен Екатерины II в России было два французских прихода: один в Санкт-Петербурге — Нотр-Дам-де-Франс (Лурдской Богоматери), служение в нем после изгнания из России иезуитов в 1816 году совершали монахи-доминиканцы; второй в Москве — во имя св. Людовика (Сен-Луи-дэ-Франсэ), который окормлял с 1890 года аббат Вивьен. Он встречался с ассумпционистами во время паломничества в Иерусалим и во время посещения редакции "La Croix" 19 июля 1897 года, где он беседовал с генералом ордена о. Пикаром и главным редактором этой газеты о. Венсан-де-Полем Байи, братом о. Эмманюэля — будущего генерала. Вивьен обратился к ассумпционистам с просьбой прийти ему на смену. Сам он ожидал смещения по причине враждебного отношения к нему графа де Монтебелло, посла Франции в России с 1891 по 1902 год. У аббата Вивьена были также весьма натянутые отношения с петербургскими доминиканцами. Но, предчувствуя сопротивление определенных кругов, о. Пикар отклонил эту просьбу. 30 августа/11 сентября 1899 года монсеньор Журдан де ла Пассардьер^viii от имени архиепископа Парижского, с согласия архиепископа Могилевского и посла Франции отправил аббата Вивьена на покой. В московский приход был назначен о. Либерсье, доминиканец третьего ордена^ix. Ассумпционистам было суждено проникнуть в Россию другими путями.

Борен в Санкт-Петербургской академии
В 1903 году ректору Санкт-Петербургской католической духовной академии монсеньеру Лонгину Зарновецкому была предоставлена возможность провести каникулы во Франции. Перед отъездом из столицы империи он обратился к руководству департамента по делам иностранных вероисповеданий с просьбой разрешить ему привезти с собой священника, который занялся бы преподаванием французского языка. "Прекрасно, — ответил ему глава этого ведомства, — только найдите какого-нибудь бенедиктинца — монахи этого ордена такие мирные и не занимаются пропагандой"^x.— "Так я и поступлю", — заверил прелат.

Во время своего пребывания во Франции монсеньор Зарновецкий присоединился к паломничеству ассумпционистов в Лурд. В поездке по Франции его сопровождали ученый-издатель о. Шардавуан и Баттадье из редакции "Папского ежегодника"; вместе они посетили издательство "Бонн пресс", которое после знаменитого "процесса Двенадцати" и изгнания ассумпционистов, возглавлял Ферон-Вро. Однако монахи продолжали сотрудничать в издательстве как частные лица. Польский прелат был поистине восхищен этими ассумпционистами и решил взять с собой вместо бенедиктинца одного из них. Генерал ордена о. Эмманюэль выбрал для этой миссии о. Льевена Борена. Он родился 31 марта 1877 года в Эшене, в Арасской епархии (департамент Па-де-Кале), и был рукоположен во священника 26 июля 1903 года в Лувене. Предполагалось, что в Петербурге Борен будет преподавать французский язык — 25 часов в неделю, с жалованьем 500 рублей, что составляло по курсу тех лет 1315 франков. Как и все преподаватели, он имел право содержать слугу. О. Эмманюэль Байи решил использовать в этой роли брата Эврара, 24 июня 1903 года посвященного в Константинополе в субдиакона. 14 сентября 1903 года Борен прибыл в Петербург через Берлин — Варшаву. Две недели спустя к нему присоединился "слуга" — брат Эврар. Старая мечта начала осуществляться.

Два ассумпциониста прибыли в Россию, не имея четких представлений о том, куда они едут и что будут делать. Им была известна только главная цель — заветная мечта о. д'Альзона — о преодолении "схизмы" и возвращении России в лоно Католической Церкви.

Каково же было положение католичества в России в те годы? Царская империя, государственной религией которой было православие, в ходе трех разделов Польши присоединила к своим владениям территории, населенные более чем шестью миллионами католиков, половина которых придерживалась латинского обряда, а половина — униатского, не считая Царства Польского, подавляющее большинство населения которого было католическим и присоединение которого к России прибавило императору титул "Царя Польского".

В 1839 году униатские епархии Литвы и Белоруссии были силой и хитростью присоединены к православию. Ведущую роль в этом сыграл отступивший от Римской Церкви униатский епископ Иосиф Семашко. В 1875 году к Православной Церкви была присоединена униатская Холмская епархия, входившая в состав Царства Польского; это произошло после измены присвоившего себе функции управляющего епархией Маркелла Попеля. Так закончилась в России история Брест-Литовской унии, заключенной в 1596 году и присоединившей к Католической Церкви значительные территории Литвы, Белоруссии и Украины. Теперь униаты оставались только в Восточной Галиции, отошедшей после разделов Польши к Австрийской (с 1867 года — Австро-Венгерской) империи.

В России было семь католических диоцезов латинского обряда: Могилевская архиепархия и шесть епархий — Виленская (Виленская и Гродненская губернии), Тельшевская, или Самогитская (Курляндская и Ковенская губернии), Минская (Минская губерния), Луцко-Жито-мирская (Киевская и Волынская губернии), Каменецкая (Подольская губерния) и созданная в 1848 году Херсонская епархия, в дальнейшем — Тираспольская с центром в Саратове, включавшая территории Юга. В 1866 году Каменецкая епархия, несмотря на возражения Святого Престола, была присоединена к Луцко-Житомирской; позже Минская епархия стала подчиняться объединенной апостольской администрации в Могилеве, Каждый раз назначение нового епископа становилось поистине государственным делом — бюрократический аппарат империи хотел подмять под себя Католическую Церковь, как это было сделано с Православной, полностью подчиненной царю после введения должности обер-прокурора Святейшего Синода.

В течение всего XIX столетия отношения между Россией и Святым Престолом омрачал "польский вопрос". Во время аудиенции у папы 27 декабря 1865 года поверенный в делах России барон Мейендорф упрекнул Пия IX за ту поддержку, которую оказали католики Варшавскому восстанию 1863 года. "Католицизм равняется революции", — сказал он папе. Поскольку царское правительство не сочло нужным принести извинения, Пий IX и его статс-секретарь кардинал Антонелли сочли дипломатические отношения прерванными. Официальные контакты были восстановлены уже после смерти Пия IX (7 февраля 1878 года) и убийства Александра II (13 марта 1881 года). Монсеньор Винченцо Ваннутелли, легат Льва XIII на коронации Александра III, добился от нового государя присвоения Михаилу Бутеневу, бывшему в то время всего лишь поверенным в делах России, ранга "представителя" при Святом Престоле. В 1894 году Александр Петрович Извольский, в дальнейшем министр иностранных дел (1906—1910) и посол в Париже (1910—1917), стал официально именоваться "посланником". Ватикан своего представителя в Петербурге не имел.

В 1894 году, после смерти Александра III, на престол вступает Николай П. 23 октября (ст. ст.) 1903 года по случаю годовщины этого события в Исаакиевском соборе состоялось торжественное богослужение. В этот день Борен и Эврар впервые появились на публике. Полицейские, не знавшие, кто эти безбородые монахи, отвели им место возле высокопоставленного духовенства.

О. Борен и его спутник оказались в России в поистине исторический момент. В воскресенье 9/22 января 1905 года, вошедшее в историю как "Кровавое воскресенье", священник Георгий Гапон, поставленный во главе одной из зубатовских легальных рабочих организаций, созданных правительством для сопротивления движению пролетариата и социалистических профсоюзов, привел к Зимнему дворцу несколько тысяч демонстрантов с иконами и крестами, чтобы передать петицию царю. Накануне рабочая делегация предупредила об этом Николая II. Вместо того чтобы подготовить ответ рабочим, которые шли к нему как к родному "батюшке", он распорядился стянуть в город войска. Солдаты, неспособные сдержать этот поток толпы, открыли огонь по мирной демонстрации. По официальным данным, 97 человек были убиты, 330 — ранены. По сообщениям корреспондентов иностранных газет, было убито и ранено 4000 человек".^xi

Отец Борен, страстно увлеченный политикой, интересовался этими событиями в гораздо большей степени, чем преподаванием французского языка польским семинаристам^xii. Поразительно, с какой раскованностью, даже с неосторожностью — учитывая цензуру и его положение как католического священника, — отзывался он о событиях в России в письмах, адресованных французским монахам, и в корреспонденциях, направленных в "La Croix" и подписанных "Р. В.". 5 февраля 1905 года Борен писал о. Эмманюэлю: "Наша столица переживает трагические времена; эмоции, вызванные событиями двухнедельной давности, скорее нарастают, чем убывают, так как с каждым днем все яснее и яснее становится их значение. Каждый отдает себе отчет в том, что он мог быть зарублен саблями, как многие ни в чем не повинные зрители".

Сам он постоянно находится в гуще толпы. "Сегодня я побывал повсюду, — пишет он 17/30 января 1905 года, — на Васильевском острове, на Дворцовой площади, на Петербургской стороне; тут я пробрался через баррикаду, там — прошел между казачьих отрядов; в другом месте я укрылся между дверей магазина во время стычки". В ассумпционисте о. Борене проснулся долго дремавший дар журналиста: вот он отправляет корреспонденции в "La Croix" и спрашивает, не нужны ли редакции неизданные сведения о Гапоне: "У меня они есть, причем из надежного источника. Нужно своевременно информировать обо всем читателей — ожидаются важные события".

"Началась реакция, — продолжает он, — воскрес Плеве^xiii. Все единодушно сочувствуют Святополк-Мирскому^xiv. Настал час, когда народ голоден и требует хлеба. То, что произошло две недели назад, — только предисловие, первый взрыв. Теперь население собирается с мыслями. Как много тех, кто не хочет смущать свой ум мыслями о революционном будущем, для которых все спокойно, кто продолжает повторять, что русские — хорошие дети, которые легко склоняются под ударами палок. И вперед — "таинственная душа русского народа"!"

Отвага молодого ассумпциониста, который оправдывает восстание и возвещает революцию, выражена также в его письме от 3 марта о. Венсан-де-Полю, автору знаменитых редакционных статей в "La Croix", которые он подписывал псевдонимом "Монах", брату о. Эмманюэля: "Свобода не дается, она берется. Печально видеть, что в России ее не удастся взять без насилия, крови, огня. Сейчас следует ожидать или самодержавной реакции в стиле Николая I (как это было после либерального движения при Александре I), или кровавой революции". Борен склонялся к последней гипотезе. 30 декабря 1905 года он пишет тому же адресату: "Кажется совершенно Невёроятным, что в стране, в которой, как говорят, есть правительство, держащее под контролем всю территорию, и хорошо организованная полиция, революционные банды могут организовываться, вооружаться, проводить учения, как это происходит сейчас почти по всей империи".

По причине этих событий учебный 1904/1905 год закончился раньше, чем ожидалось. Правительство опасалось кровавых выступлений по поводу 1 мая. О. Борен обратился к своему начальству с просьбой позволить ему остаться в России, чтобы быть свидетелем грядущих исторических событий. "Начинается эра свободы. Мы уже видим зарю, которая занимается после принятия нового закона о веротерпимости. Этот закон — еще не закон свободы, но он уже показывает, что государство отказывается использовать Православную Церковь как политический инструмент. Православные уже могут становиться католиками, и таких много: русские католики создадут общину, которая — я в этом уверен — будет быстро расти".

Манифест о свободе совести (17 апреля 1905 года) не сопровождался конкретными указаниями о применении его на практике. Министерский комитет, которому было поручено заниматься этими вопросами, предвидел возможность возвращения в лоно Католической Церкви униатов, которые были в 1839 году насильно обращены в православие. Как писал Борен, комитет распределил униатов по трем категориям: 1. "упорствующие" — около 100 000 человек, никогда не посещавших православные церкви и православных священников; 2. "колеблющиеся"; 3. те, которые были насильно присоединены. "Похоже, что они примут латинский обряд, чтобы полностью вырваться из когтей господствующей Церкви". В письме о. Мерклену, лувенскому настоятелю и будущему главному редактору "La Croix", Борен поясняет: "Поляки и Святой Престол одобряют переход в латинский обряд, и снова рождению русской Католической Церкви не уделяется должного внимания".

О. Борен, полагавший, что события, свидетелем которых он оказался, предвещают расширение религиозных свобод, считал, что его конгрегация должна иметь в России достаточное количество своих членов. Однако таковых по-прежнему — только двое. Что же надо было сделать, чтобы увеличить их число?

Жившая в Петербурге пожилая бельгийка мадемуазель Мария ван Канегем, директриса основанного ее соотечественниками благотворительного общества "Добрый Пастырь", просила прислать капеллана и французских монахинь. Ей надоели польские капелланы, последним из которых был каноник Цепляк, будущий могилев-ский викарий, приговоренный к смерти в марте 1923 года и высланный в Польшу в 1924 году. Это был официальный пост, который оплачивался из императорской казны.

Другая возможность проникнуть в Россию предоставилась совершенно случайно. Монсеньор Кесслер, епископ Тираспольс-кий, резиденция которого находилась в Саратове, прибыл в Петербург, где собрались шесть католических епископов империи^xv (за исключением польских епископов, которые не были приглашены),— для того чтобы изучить условия применения Манифеста о свободе совести. О. Борен осведомился у него о состоянии дел в его обширной епархии, включавшей весь юг России, от Румынии до Каспия. Неожиданно монсеньор Кесслер сказал, что ему был бы очень нужен французский священник для франкоязычных католиков в Одессе, которых было примерно две тысячи на сорок тысяч католиков этого города, в основном — поляков (около тридцати тысяч) и немцев (семь тысяч), а также итальянцев. Сестры св. Иосифа из Шамбери имели в городе приют для сирот, французы были объединены в благотворительных обществах.

С радостью апостола возвестил Борен эту новость о. Меркле-ну в письме от 3 марта 1905 года: "И надо сказать, что Одесса была первым городом, названным Нимским отцом", — писал он, имея в виду о.д'Альзона, который, начиная с 1878 года, считал Одессу плацдармом для покорения России^xvi. Борен делился своими планами: "В Одессе у нас уже есть друзья: каноник Антонов, посещавший издательство "Бонн пресс" и живший у ассумпционистов на улице Франциска I; эльзасец аббат Фризон (будущий епископ и мученик Одесский), который недавно приехал сюда, проведя шесть лет в Риме. Его дед был "переселен" Наполеоном из Страсбурга в Саратов".

В письме о. Эмманюэлю от 22 июня 1905 года (этот документ попал к адресату благодаря австрийскому бенедиктинцу, изучавшему в Петербургской Императорской библиотеке древние латинские рукописи) Борен представляет свои проекты: "Одесса, Киев, Москва, Санкт-Петербург — вот первая линия, которую мы должны наметить, укрепления, которые мы должны занять". Нельзя не восхищаться точностью и, учитывая немногочисленность монахов, дерзостью этого плана. Он предполагал направить в Петербург о. Буа. Его "слуга" Эврар, рукоположенный 8 апреля 1905 года, во время поездки в Рим, во священника, уже знал русский язык и обычаи этой страны и мог обосноваться в Москве. Когда Борен получил из Франции вести о том, что обсуждается вопрос об отправке Жерве Кенара, одного из членов конгрегации, в Вильну с миссионерскими целями, он настоятельно советовал: "Решайтесь, пока не поздно. Вильна — один из центров унии. Там служит восхитительный и святой человек — монсеньор фон Ропп". 22 июня 1905 года монсеньор Кесслер дал положительный ответ по поводу места в Одессе. Борен предложил отправить туда о. Огюста Манилье, который и был назначен на этот приход и служил там до 1920 года. Чувство эйфории, которое испытывал Борен, можно объяснить, как уже отмечалось, ожиданием важных событий.

Реакция Ленина на "Кровавое воскресенье"
Отголоски "Кровавого воскресенья" были слышны и за рубежом. Находясь в швейцарской эмиграции, Ленин писал на страницах газеты "Вперед", что из Женевы трудно увидеть, что в действительности происходит в России. Пресса сообщает о бунте, о революции. "Недаром говорят, что революция есть удавшийся бунт, а бунт есть неудавшаяся революция" (ст. "Что происходит в России?"). Забастовка в Санкт-Петербурге и трагические события 9 января были, по его мнению, началом революции.

Гапон, эмигрировавший за границу, обратился с призывом к восстанию. "Товарищи, русские рабочие! — цитирует Ленин его письмо. — У нас нет больше царя. Река крови протекла сегодня между ним и русским народом. Пора русским рабочим без него начать вести борьбу за народную свободу. Благословляю вас на сегодня. Завтра я буду среди вас. Сегодня я занят сильно работой на наше дело" (ст. "Царь-батюшка" и баррикады").

Опасаясь, что революция пойдет не по социалистическому пути, Ленин сопровождает гапоновское послание своим комментарием. "Это не священник Георгий Гапон говорит. Это говорят те тысячи и десятки тысяч, те миллионы и десятки миллионов русских рабочих и крестьян, которые до сих пор могли наивно и слепо верить в царя-батюшку, искать облегчения своего невыносимо тяжелого положения у "самого" царя-батюшки, обвинять во всех безобразиях, насилиях, произволе и грабеже только обманывающих царя чиновников".

Ленин также выдвинул лозунг тактического соглашения — не союза — всех революционных сил, включая верующих и религиозных вождей — таких, как Гапон. Последний направил всем социалистическим партиям России открытое письмо, в котором говорилось о тотальной мобилизации сил, плане совместных действий, бомбах и динамите — индивидуальном и массовом терроре; о свержении самодержавия, создании Временного правительства, выборах Учредительного собрания, амнистии борцам за свободу и религиозным деятелям. "За дело, товарищи..." Ленин ответил на это: да, если речь идет о соглашении, а не о союзе. Большевики должны пойти на соглашение, но не на слияние: "Нам неизбежно придется getrennt marschiren (врозь идти), но мы можем не раз и мы можем именно теперь vereint schlagen (вместе ударять)"^xvii (ст. "О боевом соглашении для восстания).

Луначарский (впоследствии — первый нарком просвещения) также предупреждал об опасности извращения духовенством целей и задач революционного движения. "Нет сомнения, — утверждает он, — что огромное большинство духовенства представит из себя агентуру консерватизма, а при случае и злой реакции; нет сомнения, однако, что, уступая веяниям времени, церковь будет выделять из себя еретические отростки с либеральными и даже расплывчато-социалистическими цветами. И появятся, может быть, и у нас буржуазные попоеды, которые станут кричать по этому поводу: клерикализм — вот враг! Мы, социал-демократы, не позволим увлечь себя на этот путь. Напротив, мы используем до конца факт самоосвобождения церкви. Вы хотите свободы, самостоятельности, господа архи-и протоиереи? Сделайте одолжение, это называется отделение церкви от государства, в этом деле мы будем вашими союзниками. Да, свобода всем! Свобода слова, печати, собраний и союзов для всех и для вас также, черное, белое и разноцветное духовенство! Но, быть может, вы относительно охотно пойдете на это и откажетесь от поддержки урядника и от сравнительно скудного казенного жалованья, потому что накопленные вами в продолжение веков сокровища и ваши церковные и монастырские земли останутся при вас? Ведь и французские попы готовы на отделение, но они вопиют: "Отдайте нам отобранное революцией наше имущество!" Но здесь мы обманем ваши надежды, духовные пастыри! Вы заявляли неоднократно в последние дни, что "церковь это идейная сила, идейное начало!". Мы будем настаивать на полной свободе даже для ваших "идей", но еще энергичнее — на экспроприации ваших колоссальных богатств. "Идейная церковь" не нуждается в подобном оружии, а народ, обобранный, обнищалый, вымирающий народ, нуждается болезненно, остро нуждается в немедленной материальной помощи...

Мы <...> пролетарии, — класс, полный силы и полный надежды, мы, которые уверены, что освобождение человечества и всеобщее счастье должно быть и может быть делом наших рабочих рук, мы не нуждаемся в бабушкиных сказках о рае и аде и о попечительном провидении; и когда поп подносит к губам страдальца-крестьянина чашу сладкого дурмана, мы будем громко разоблачать его, вскрывать ядовитые свойства мнимого лекарства и звать к нашей борьбе за действительное счастье на земле.

Итак, свобода возрождающейся церкви, свобода ей от мертвых клещей господ Победоносцевых! Война ей! Война равным оружием, война свободным словом! Свобода церкви от гнета канцелярской опеки, но также свобода ей от груза золотых миллионов и громадных имений; ведь царство ее "не от мира сего", не правда ли, товарищи?" (ст. "Возрождение православной церкви." — "Вперед", 1905 г. 30 апреля (№7)).

Для того чтобы понять брань Луначарского, нужно сказать несколько слов о реакции Православной Церкви на события 9 января. Гапон — вопреки ожиданиям верующих — был лишен сана. К сожалению, Православная Церковь была не свободна. В этом смысле "Кровавое воскресенье" оказалось также у истоков идеи, которая получила развитие в дальнейшем, — идеи освобождения Церкви от государства и поиска органа, который мог бы выражать свободное слово Церкви. Так зародилась идея созыва всероссийского собора, который восстановил бы патриаршество. Многие епископы справедливо считали, что положение стало резко ухудшаться именно с тех пор, когда Петр I отменил патриаршество, сперва не позволяя избрать преемника патриарху Адриану, скончавшемуся в 1700 году, а потом — создав в 1721 году Святейший Правительствующий Синод во главе с гражданским чиновником — обер-прокурором, который стал с тех пор реальным главой Русской Церкви.

Либералы — клирики и миряне — не хотели восстановления патриаршества, в котором они видели аналог царизма, самодержавия, но все равно выступали за проведение собора, который понимали как консультативное церковное собрание, состоящее из епископов, клириков и мирян, избранных общинами. 31 марта 1905 года Николай II ответил на эти пожелания таким распоряжением: "Признаю невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее и спокойствия и обдуманности, каково созвание поместного собора. Предоставляю Себе, когда наступит благоприятное для сего время, по древним примерам православных Императоров, дать сему великому делу движение и созвать собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления"^xviii.

"Когда наступит благоприятное для сего время..." Оно наступит 15 августа (ст. ст.) 1917 года. Николай II, одна из главных ошибок которого состояла в том, что он все время медлил с политическими и религиозными реформами, уже не будет тогда императором России, и председательствующим на открытии собора окажется князь Львов — министр по делам исповеданий Временного правительства, сформированного в ходе Февральской революции 1917 года.

Отец Кенар в Вильне
В 1905 году в Россию прибыли еще четверо ассумпционистов: Жан Буа приехал летом, чтобы сообщить сестрам св. Иосифа из

Шамбери об их возвращении домой, и обосновался в Санкт-Петербурге; о. Огюст Манилье прибыл в Одессу в конце года, о. Эв-рар — в Москву и о. Кенар — в Вильну. Обратимся сначала к миссии о. Кенара в Вильне^xix.

О. Кенар — археолог и экзегет, автор неоднократно переиздававшегося научного путеводителя по Палестине — в 1905 году против своей воли был направлен в "Бонн пресс", где, после упразднения конгрегации по закону 1900 года и "процесса Двенадцати", монахи жили в изоляции и вели "богемный" образ жизни. Занятый мало интересовавшими его публикациями и уставший от атмосферы подполья, в которой он находил мало общего с апостольским духом, Кенар "грыз удила" и в конце концов добился от о. Эмманюэля отправки его в Вильну, где швейцарка г-жа Брунн (или Бренн) уже в течение долгого времени обращалась с просьбами к монсеньеру Журдану де ла Пассардьер (которому было архиепископом Парижским поручено заниматься делами французских католиков в России) прислать священника для франкоязычной колонии.

Кенар не заставил себя ждать и попросил в русском консульстве визу для посещения своей кузины в Москве, монахини ордена св. Иосифа из Шамбери, которая до тех пор даже не знала о существовании "кузена". Благодаря помощи своего земляка, выходца из Шеньен-ле-Марш в Савойе, служившего в штате прислуги русского посольства, о. Кенар без труда получил от царского посла в Париже Нелидова туристическую визу.

С первым препятствием он столкнулся в Берлине. 20 октября 1905 года в России началась всеобщая стачка. По стране прокатились "демонстрации в поддержку трехсот кронштадтских матросов, приговоренных к смерти", — как писал Борен, а также протесты против введения осадного положения в Польше. Как считал Борен, режим "карантина" был установлен Николаем II по требованию германского императора. Поезда в Россию не ходили. Запертый в Берлине, Кенар жил сначала в гостинице, но потом, будучи хорошим монахом и, как все савойцы, дороживший своими деньгами, нашел более дешевый пансион у сестер-францисканок, где занял комнату аббата Вестерле, депутата рейхстага от Эльзаса, находившегося в то время в отпуске.

Кенар отправился в Вильну первым же поездом, который пошел после стачки, пересек границу в Фирбаллене, где был поражен спокойствием и равнодушием таможенников и железнодорожников, которые вели себя так, словно ничего не случилось, тогда как в России продолжалась первая в ее истории революция, "начавшаяся при отсутствии профсоюзов и рабочих организаций, но при наличии самой сильной в мире политической машины".

В Вильне священника никто не ждал. Спокойствие еще не вернулось в город: на улицах порой слышались выстрелы, толпы собирались на еврейские погромы... Кенар сразу же связался с епископом Виленским монсеньером фон Роппом, который незадолго до этого издал пастырское послание, призывавшее население к спокойствию и соблюдению общественного порядка.

О деятельности о. Кенара среди своих соотечественников было рассказано им самим, на страницах "Pages d'Archives", и его племянником, о. Жозефом Жирар-Реде, в биографии о. Кенара^xx. В этом городе, насчитывавшем в то время 150 000 жителей, священнику удалось основать в апреле 1906 года "Виленскую французскую ассоциацию французского языка и литературы, взаимопомощи и защиты лиц, говорящих на французском языке, живущих в Виль-не и ее окрестностях". Он проводил пасхальные говения, выступал с лекциями и вскоре стал любимцем всей франкоязычной колонии.

Но в большей степени, чем это служение о. Кенара, наше внимание привлекают два других аспекта его деятельности: 1. попытка распространить влияния ассумпционистов собственно в России; 2. защита монсеньера фон Роппа.

Перспективы апостолата в России

Для того чтобы попасть в Россию, считал Кенар, нужно вести честную игру. Скрытность ни к чему хорошему не приведет. Чтобы избежать неприятностей, надо было обратиться во французское посольство в качестве приходского священника, рекомендованного епископом для духовного окормления французских колоний в России. Посольство Франции в России могло обеспечить только приходы в Петербурге и Москве. Однако существовали довольно крупные поселения французов в Одессе, Киеве, Вильне и Донбассе.

Когда Кенар захотел оформить в установленном порядке свое пребывание в России, консульство Франции в Петербурге направило его в департамент иностранных исповеданий министерства внутренних дел. Это учреждение переправило его просьбу в министерство иностранных дел, которое, в свою очередь, послало телеграмму в посольство в Париже. Посол Нелидов ответил, что министерству по делам культов Франции ничего не известно о священнике по фамилии Кенар. Кенару пришлось объяснить, что его положение не регулировалось положениями конкордата; он убедил чиновников обратиться к архиепископу Парижскому кардиналу Ришару, который, к счастью, знал его лично. "С нашей стороны было ошибкой искать окольные пути, не обращаясь напрямую в посольство (Франции)". Подобные "маневры" могли лишь настроить французских дипломатов против монахов, которые, не поставив их в известность, начали бы свою деятельность в Одессе, Вильне, Киеве и лишь потом попросили их поддержки.

Только проведя в России целый год, в том числе — некоторое время в Петербурге и Москве, о. Жерве получил точное представление о французских учреждениях в обеих столицах, а также о возможностях апостолата. Вот основное содержание его доклада^xxi, отправленного в августе 1906 года о. Эмманюэлю:
Французские учреждения в Санкт-Петербурге
"1. В первую очередь — это "убежище для стариков и детей", существующее уже сравнительно долго, и смежная с ним Французская больница — "Опиталь франсэ", — основанная недавно. Оба этих заведения обслуживают двадцать сестер св. Иосифа из Шамбери, носящих монашеские облачения, но контроль за ними находится в руках Французской ассоциации благотворительной деятельности, которая является владельцем этих заведений. Это общество, основанное еще в 1826 году, довольно богато. Официальным капелланом является о. Лагранж, доминиканец. О. Борен заменяет его по будням, а иногда и по воскресеньям. "Он очень любит своих больных, этот о. Борен, — сказал мне наш консул г-н Бутирон, — но, думаю, он так и не смог ужиться с поляками; в академии он всегда держался особняком".

2. "Пансион монахинь св. Иосифа" является, по сути дела, светским пансионом. Около ста воспитанниц проходят там полную программу обучения. Директриса получила российское подданство. Условия не очень простые: в пансионе преподают учителя и учительницы со стороны, в том числе — православный священник; у всех изысканные манеры. Сестры осуществляют надзор за воспитанницами. Г-н Бутирон говорит, что, возможно, эти монахини станут когда-нибудь ходить в облачении. В этом пансионе о. Буа служит мессы. Здесь, как и в Москве, монахини — очень добрые женщины — прослышали о возможной конкуренции со стороны сестер-ассумпционисток и очень ее боятся.

3. "Приют" рассчитан на 20 или 25 коек, там есть столовая, читальный зал, комната труда; это заведение установило довольно низкие тарифы. "Приютом" руководит комитет под председательством супруги посла, а обслуживают его три сестры, носящие мирское платье. Г-н Бутирон не в восторге от этого "монастырька" — он сожалеет, что не обнаружил у монахинь ни большого ума, ни силы воли, ни великодушия, которые встречал порой в других местах. Справиться с этакими на редкость независимыми гувернантками весьма непросто. Официально к этому заведению прикреплен о. Кюни, второй французский доминиканец, но монахини жалуются, что он им почти не помогает.

4. И наконец, "Международный приют" — Asile International — для детей обоих полов, который находится в Шувалове, пригороде Петербурга. "Международный приют" был основан доминиканским настоятелем о. Шумпом, немецким викарием церкви св. Екатерины, где служат еще двое доминиканцев — немец и чех. "Приют" предоставлен попечительству шамберийских сестер и французского капеллана. Кроме того, о. Шумп основал немецкий приход с приютом и школой, который окормляется одним доминиканцем. Этот приход признается правительством, но польские церковные власти отказываются дать благословение на его существование. "Французские доминиканцы, — сказал Бутирон о. Кенару, — почти ничего не сделали по собственной инициативе. Все было создано благодаря усилиям мирян. Разделение среди святых отцов производит очень плохое впечатление. Порой супруге посла приходится сидеть в президиуме благотворительного общества между двумя французскими священниками; она говорит в таких случаях: "между огнем и водой".

Французские учреждения в Москве
"Французская колония в Москве — самая богатая из всех, находящихся за границей, — сказал мне консул. — Это позволяет развернуть здесь самую широкую деятельность". В ведении колонии находятся: единственный франко-бельгийский приход в России, основанный в 1789 году. Настоятелем довольно большого приходского храма является доминиканец о. Либерсье. Кроме него, в церкви служит викарий аббат Лемоннье. Преклонный возраст обоих священников не дает им вести активную деятельность. Руководство прихода вместе с постоянными старостами управляет двумя большими школами-пансионами:

школа св. Екатерины для девиц из лучших французских, русских, а также других семей, с полными программами обучения и выдачей дипломов по окончании. Попечительство над ней осуществляют дамы из Шамбери. В этой школе — 250 учениц.

Школа св. Филиппа Нери для мальчиков, с довольно слабым руководством из мирян. Школа выдает французские и русские дипломы.

Школа св. Петра и Павла для девиц относится к польскому приходу, расположена в двух шагах от школы св. Филиппа; попечительство над ней также осуществляют сестры из Шамбери; обучение здесь проходит по полной программе, выдаются дипломы. В школе довольно много учениц — исключительно католичек, — но они находятся в менее благоприятных условиях, чем воспитанницы других учебных заведений. Разумеется, между французской и польской школами существует определенное соперничество, поэтому отношения между монахинями не вполне дружеские.

Существует также приют для стариков, основанный уже 80 лет назад, с сорока хорошо обставленными комнатами. Этот приют получает богатые дотации. Заведением управляют трое монахинь в мирском платье. Кроме того, недавно открыты ясли-сад, которыми занимаются две монахини. Имеется также довольно плохо устроенный приют, которым управляет директриса-мирянка.

"Нет ни больницы, — констатирует о. Жерве, — ни благотворительного заведения для больных. Открытие такого заведения — разумеется, с согласия властей и комитета общественного призрения — было бы хорошо воспринято. Это позволило бы открыть часовню с многонациональным приходом; она оказалась бы более чем кстати в любом районе города, так как обе католические церкви находятся прямо друг напротив друга".

Впоследствии о. Эмманюэль подвергнет резкой критике встречу ассумпционистов в Петербурге. Подводя итоги этой беседы с собратьями, о. Жерве писал: "Мы много где побывали и подробно обо всем поговорили. На данный момент из нас пятерых лишь о. Манилье имеет надежное место. Во всех других случаях — одно ожидание. Но я думаю, что и ожидая можно кое-что сделать. Очень важно хорошо познакомиться с представителями властей и с некоторыми другими людьми — понять, что именно можно сделать в согласии с властями и показать им, на что способен благочестивый, ревностный и бескорыстный человек. Но для этого отцам нужно как можно скорее получить официальное признание от правительства. Достаточно будет, если они назовут какую-нибудь цель — например, оказание помощи французским приходским священникам (с их согласия) и смогут представить исправные документы из своих епархий, сообщив в русском министерстве, каким образом можно навести о них необходимые справки, поскольку навести эти справки крайне трудно, даже если послать запрос через французское посольство. Естественно, нашим монахам придется в разговоре с представителями властей отнести себя к мирскому духовенству. Им необходимо как можно скорее обеспечить себя нужными бумагами. В определенных обстоятельствах нам просто нечего представить. Со мной однажды произошел такой случай: я отдал своему епископу, монсеньору фон Роппу, рекомендацию кардинала Парижского и остался совсем без документов — как это ни странно, мне удалось упросить сотрудников посольства и министерств поверить мне на слово. К счастью, я смог отослать чиновников в Парижское епархиальное управление, где имелись сведения обо мне.

Получив право совершать служение, можно будет найти какие-нибудь способы созидать, проявлять себя, делать что-то. По-моему, очень жаль, что Борен лишился официального статуса. Официальный статус просто необходим — без него тут невозможно существовать, оказывать влияние и сохранять независимость. Мы убедили его пожаловаться епархиальному администратору, который должен интересоваться его делами. Борен очень застенчив, он любит держаться в стороне. Поначалу такая позиция была вполне разумной. Однако, как мне кажется, получив официальное место, надо укреплять свое положение всеми возможными способами: вступать во все общества, проникать во все благотворительные комитеты, предлагать новые идеи, которые всегда в дефиците, и даже добиваться постов при церковном и светском руководстве. Если другие делают это ради своей выгоды, то мы вполне можем делать это ради той цели, которой служим".

Учитывая, что в России было всего пять ассумпционистских монахов, проекты Кенара могли показаться фантастическими. Однако их автор отнюдь не был наивным мечтателем. После собрания в Петербурге он направился в Киев, чтобы подготовить приезд о. Эврара. Он прибыл туда во время каникул 1907 года. Киев произвел на Кенара прекрасное впечатление: важный географический и культурный центр, 400 000 жителей, много школ: девять гимназий, православная духовная академия. На 40 000 католиков в Киеве один-единственный приход, где служат настоятель, три викария, четыре или пять священников-законоучителей. Монахини осуществляют попечительство над тремя начальными школами, существующими на средства двух богатых семей, в том числе — семьи графа Собанского.

Во французской колонии — от двухсот до трехсот человек: семьи коммерсантов, десяток преподавателей, остальные — учительницы или гувернантки, которых в России от четырех до пяти тысяч. Они полностью предоставлены сами себе. Необходимо издавать бюллетень, который хоть как-то связал бы их между собой. Есть также консульский агент, богатый еврей, который содержит секретаря-француза. Есть и благотворительное общество.

Епископ Житомирский благословляет прибытие в город французского священника. Настоятель прихода, вернувшийся наконец с карлсбадских вод, произвел на Кенара неплохое впечатление. Он хотел даже объявить о мессе на французском языке, чтобы привлечь в храм русских. "Как видите, мы имеем дело с необычным поляком". Он выписывал "L'Univers" и "La Croix".

Кенар — адвокат монсеньора фон Роппа

Но вернемся в Вильну. Умный, ревностный, предприимчивый, о. Кенар быстро завоевал уважение и дружбу монсеньора фон Роппа. И у того, и у другого были широкие, "вселенские" идеи относительно национализма, обрядов, социальных вопросов. На протяжении тридцати месяцев своего пребывания в Вильне Кенар пользовался полным доверием фон Роппа, вплоть до того, что тот поручал ас-сумпционистскому монаху, лишь недавно прибывшему в епархию, защищать его интересы в случаях возникновения осложнений во взаимоотношениях с российским правительством.

Подобно многим среднеевропейским и польским епископам, Эдуард фон Ропп вел себя как настоящий владыка. Прибыв в Вильну в 1905 году после двухлетнего служения на Тираспольс-кой кафедре, он вскоре обратил на себя внимание активностью в вопросах общественной жизни. Фон Ропп основал конституционалистскую католическую партию, объединявшую католиков Литвы и Белоруссии и ставившую своей целью осуществление социальной программы Ватикана. Поляки обвиняли его в покровительстве политике русского правительства, тогда как правительство крайне недоброжелательно относилось к этим опытам социальной деятельности. Тем не менее в апреле 1906 года епископ был избран депутатом первой Думы.

Кенар был обрадован этим известием, опасаясь, однако, что отныне монсеньор будет редко бывать в Вильне. Опасения эти не подтвердились: Дума, показавшаяся правительству чересчур прогрессивной, была распущена Столыпиным в июле того же года. Таким образом, у фон Роппа нашлось свободное время, и 1 ноября 1906 года он смог приехать в Рим, чтобы подробно рассказать о положении в своей епархии, насчитывавшей более полутора миллионов католиков, в основном — поляков. Последние пытались навязать литовцам и белорусам свой язык и обычаи. "Они не могут простить монсеньору фон Роппу, — писал Кенар, — ни его немецкой фамилии, ни широты его взглядов. Единственный человек, которому он может доверять, — это его камердинер. В своей статье в "La Croix" монсеньор фон Ропп констатировал, что для успеха апостолата в России нужен русский обряд. И это вызвало здесь (в Вильне) настоящий скандал — причем не среди русских, а среди поляков".

Между тем царское правительство потребовало от фон Роппа покинуть страну. Для того чтобы защитить себя от этих нападок, он составил памятную записку и отправил ее статс-секретарю Ватикана кардиналу Мерри дель Валю. О. Кенар перевел текст и снабдил его такими комментариями: "Отъезд монсеньора фон Роппа стал бы огромным несчастьем: только он может управлять 1 500 000 католиков, враждебно настроенных друг к другу: поляками, литовцами, белорусами. К тому же у него хорошие отношения с русскими". "Что касается поляков, — писал Кенар, — то от Варшавы до Владивостока они отождествляют интересы католицизма со своими собственными. Они совершенно не принимают к сведению письмо Мерри дель Валя о правомерности использования других языков. Что же касается России, то она заявляет, что ведет борьбу с католицизмом лишь для того, чтобы противостоять полонизации. Если это действительно так, то, возможно, она согласится дать свободу Церкви русской — даже латинского обряда..."

10/23 июля 1907 года о. Кенар, снова приехавший в Киев, чтобы помочь обосноваться там ассумпционистскому священнику, срочно возвращается в Вильну; он узнает, что епископа вызвали в Петербург к министру. Вернее, полиция без лишнего шума сопроводила его до железнодорожной станции в пригороде Вильны, и уже в течение трех дней в епархиальном управлении ничего не было известно о судьбе епископа. Правительство, так и не добившись его отставки, все же решило удалить фон Роппа из Вильны. 8/21 октября 1907 года о. Кенар, видевший монсеньера фон Роппа накануне отъезда, писал: "Вот уже два дня, как у нас отняли монсеньора, выслали его за пределы епархии". Самым тяжелым для фон Роппа было то, что настаивать на его отставке начали даже в Риме: русские власти очернили епископа, а там — то есть в Риме — некому было его защитить.

Правительство хотело, чтобы католическая консистория назначила более или менее "схизматического" администратора. "Я очень надеюсь, что Рим не пойдет на уступку и не назначит никого на это место". Виленские каноники отказались избрать администратора. "Если Рим будет крепко стоять на своем, они (имеется в виду правительство) будут чувствовать себя весьма неуютно". Русский депутат от Вильны направил папе Римскому жалобу на Кенара — однако никакой реакции не последовало. Но на происходившее в Вильне живо откликнулся кардинал Рамполла. Во что превращается епархия? Если Рим пойдет на поводу у поляков, это будет серьезной ошибкой и т.д. и т.п.

В феврале 1908 года о. Кенар получил разрешение приехать во Францию, чтобы благословить женитьбу двух своих братьев в Шиньен-ле-Марше. Перед отъездом он смог увидеть фон Роппа, от которого узнал, что царь намечал перевести его в Петербург, желая закрыть таким образом этот вопрос. Глава департамента иностранных вероисповеданий Владимиров приезжал в Вильну и беседовал на эту тему с губернатором. При этом он продолжал настаивать на выборах администратора.

Прежде чем вернуться в Вильну, о. Кенар оказался в Риме, где в начале марта 1908 года Пий X дал ему продолжительную аудиенцию. Он объяснил папе, что происходит с монсеньором фон Роппом и каково положение католиков в Литве. В архивах ас-сумпционистов хранится подробнейший отчет, основное содержание которого мы приводим ниже^xxii.

I. Положение монсеньера фон Роппа
Епископ находится в "изгнании" в Бебре, близ Иллуксты в Курляндии, где он живет у своего двоюродного брата, графа Платер-Зильберга. С ним можно списаться через доверенное лицо по адресу: Мария фон Закен, Суббат, Гульбен, Курляндия. Чересчур беспристрастный для того, чтобы понравиться представителям разных "партий" внутри своей епархии, монсеньор фон Ропп никогда не пользовался большой популярностью. Однако по причине своего сопротивления полонизации он снискал симпатии умеренных.

Правительство, сочтя, что для смещения епископа вполне достаточно императорского указа, планировало избрать преданного себе капитульного викария, как это было в 1864 году с прелатом Не-мешкой. Но на этот раз капитул остался верен епископу, и не только капитул, но даже консистория — орган церковного управления, в котором ведущую роль играл секретарь-мирянин, зависимый от правительства в большей степени, чем от епископа.

Тактика епископа-изгнанника такова: приостановить до времени рассмотрение многочисленных канонических и гражданских дел епархии, поручив чисто духовные вопросы своему генеральному викарию монсеньору Франкевичу. Русское правительство весьма удручено таким положением дел, из которого оно не может найти выход. Положение это с точки зрения права беспрецедентно для епископа и Рима и затруднительно для русских. Епископ считал, что уступку властям можно сделать только в обмен на серьезную уступку с их стороны. Он скорее пожертвует собой, чем сдастся, — ведь такая уступка может стать опасным прецедентом, позволяющим правительству обходиться с епископами, как ему заблагорассудится.

Сообщение графа Чапского баронессе фон Ропп о том, что побывавший месяц назад в Вильне для разрешения дела епископа Владимиров сказал, что обдумывается вопрос о назначении монсе-ньора фон Роппа на Могилевско-Петербургскую кафедру, показалось о. Кенару вполне достоверным. Такой подход был, конечно, продиктован желанием свыше. "Решение назначить фон Роппа в Санкт-Петербург не представляется мне столь Невёроятным, как это может показаться на первый взгляд; оно даже было бы выгодно правительству по следующим причинам:

а) у монсеньора фон Роппа всегда были прекрасные взаимоотношения с правительством;

б) нынешний конфликт явился следствием целого ряда недоразумений и личной неприязни;

в) правительство продемонстрирует таким образом иностранцам, которых удаление епископа весьма удивило, свою терпимость и искреннее стремление к религиозной свободе. Русские чувствительны только к тому, что скажут о них иностранцы. И поскольку возвращения монсеньора фон Роппа в Вильну ожидать не приходится, единственным изящным решением проблемы было бы назначение его в Санкт-Петербург".

Относительно назначения своего возможного преемника мон-сеньор фон Ропп попросил о. Жерве передать следующее:

а) среди клириков своей епархии он не видит достойного кандидата в епископы; лучшим кандидатом на это место был бы минский декан аббат Михалкевич, который, к сожалению, был в этот момент болен;

б) следует остерегаться проекта "литвоманов", которые вынашивают планы организовать паломничество в Рим и выпросить у папы назначения на Виленскую кафедру епископа-литовца;

в) однако это вовсе не исключает назначения на епископскую кафедру литовца, если тот сможет доказать свою умеренность (как это было в случае с вышеназванным минским деканом).
II. Русификация Литвы
1. У правительства есть последовательный план противодействия польскому влиянию. В свое время польское королевство занимало обширные территории, включавшие псковские земли, Смоленск, Киев и простиравшиеся до Черного моря. Полякам принадлежит огромное количество имений; это большинство поместий в западных областях Российской империи. Так, из двух миллионов жителей Минской губернии поляков — 70 000, но более 2/3 земли принадлежит лицам польской национальности. Для того чтобы нейтрализовать их влияние, правительство проводит политику русификации:

а) через создание администрации, состоящей из одних русских;

б) через официальный язык;

в) через официальную религию, которую в первую очередь навязывают бывшим униатам, рассматривая их как отступников от православной веры; установлен особый праздник в ознаменование их возвращения в лоно Русской Церкви;

г) через систематическую дезорганизацию жизни епархий, начиная с наиболее отдаленных от исконно польской территории — Минской и Каменец-Подольской. Вильна — это тоже пограничная епархия, которую надо покорить. Следствием этой тактики уже явилось покорение униатской Холмской епархии; теперь строятся планы лишить ее привилегий территории Царства Польского, определенных в 1815 году. В течение последних двух лет обращения в католичество (латинского обряда за неимением другого) стали в этой области столь частым явлением, что православные теперь уже в меньшинстве.

2. Со своей стороны, поляки изо всех сил стараются удержать прежние позиции. После того как два года назад удалось добиться свободы национального языка, печати, уличных шествий, собраний, увеличилось число демонстраций — иногда без соблюдения должных предосторожностей. Так, летом 1907 года состоялось паломничество из Польши в Вильну: его участники были одеты в старинные национальные костюмы, духовые оркестры играли патриотические мелодии. Во время уличных шествий разворачивались старые военные знамена. Национальная демократическая партия ведет энергичную борьбу, заставляя религию служить своим чисто политическим интересам.

3. Русское население Вильны организовало так называемый комитет "истинно русских", прозванный "черной сотней", — в эту организацию вошли ультрареакционеры, пользующиеся поддержкой местных официальных лиц и попов. Черносотенцы также настроены очень активно — устраивают уличные демонстрации, издают крайне агрессивную газету, направили делегацию к царю, которому вручили свою награду, и добились представительства в третьей Думе депутата от виленских православных.

Естественно, в своих взаимоотношениях с католической иерархией чиновники смотрят на епископов и священников как на обычных государственных служащих и высказывают порой самые нелепые мысли: "Как! барон Ропп смеет сопротивляться царю и провоцирует таким образом свою паству! Его пастырские поездки, во время которых люди сопровождают его верхом и стреляют из ружей, — это репетиция восстания. Мы не сделали папе ничего дурного. Почему же он становится на сторону епископа?.." И тому подобное... Такие речи можно было услышать из уст русского депутата от Вильны, секретаря Думы Замятина и некоторых других лиц, занимавших официальные посты.

III. Литовско-польские конфликты
Далее о. Кенар объясняет, каковы причины конфликта между литовцами и поляками. В процессе экономического и культурного развития Польши литовцы оказались оттерты на задний план; между тем они составляют большую часть духовенства. В Виленской епархии, где большинство верующих — поляки (литовцы, по оценке Кенара, составляли не более одной десятой), большинство клириков — литовцы. Политическая смута последних лет способствовала пробуждению литовского национализма. Сообщая об этом, о. Кенар признает, что "литовскому темпераменту, менее утонченному, чем польскому, свойственно большее трудолюбие и настойчивость. А это может принести драгоценные плоды".
IV. Семинарии
О. Кенар констатирует отсутствие малых семинарий и недостаточный уровень образования в высших семинариях. Лишь некоторые священники продолжают учебу в Императорской католической академии в Санкт-Петербурге. "Другие спустя несколько лет едут в Рим, Фрибур, Лувен, но число их очень незначительно, а результаты — порой очень неудовлетворительны. В высшем богословском образовании видят чаще всего пропуск к высоким должностям, и очень редко всерьез задумываются о развитии богословия".
V. Священники
Их усердие сводится в основном к отправлению внешних форм культа. Умственная работа и требовательность в нравственных вопросах остаются незнакомы большинству из них. "Духовенство пользуется безоговорочным авторитетом среди простых поляков, но почти не оказывает влияния на образованные слои общества, представители которых склоняются к скептицизму и лишь внешне выполняют религиозные обряды".
VI. Церковные учреждения
О. Кенар сожалеет об отсутствии школ, к которым правительство испытывает особое недоверие.

Далее в своем докладе о. Кенар переходит к общим соображениям относительно положения в России и отмечает:

VII. Возврат к неограниченному самодержавию
1. Четко обозначилось наступление реакции. Циркуляры, направляемые губернаторам, постепенно отменяют все свободы, провозглашенные в октябрьском манифесте 1905 года:

а) Обращение в другую веру: вводится столько дополнительных формальностей, что покинуть Православную Церковь становится почти невозможно. По этому поводу существует бессчетное число драконовских проектов, которые собираются представить на утверждение Думы. Указом сената запрещен переход в другую веру солдатам, находящимся на действительной военной службе: их обращение будет рассматриваться как измена. Пока не были введены эти меры, количество переходов в католичество было очень значительным. Несомненно, в Риме имеется статистика обращений в Виленской, Минской, Гродненской губерниях и, конечно же, в печально известной Холмской епархии.

б) Свобода слова и собраний: запрещено проводить публичные лекции на языке, отличном от русского, без личного разрешения генерал-губернатора и чиновника, курирующего учебные заведения.

в) Школы: их стали закрывать едва ли не официально. Я был свидетелем "временного", как здесь говорят, закрытия шести из них в течение нескольких недель перед моим отъездом из Вильны (февраль 1908).

2. С помощью последних избирательных порядков третья Дума "вычищена" от нежелательных элементов, а инсценированные запросы "истинно русских" в пользу реакции послужат ширмой для произвола властей.

3. В наименьшей степени затронуты свобода печати и свобода религиозного обучения в гимназиях, учащиеся которых могут иметь штатных преподавателей основ той религии, которую они исповедуют. Однако газеты и газетчики становятся объектами более или менее строгих санкций. Так, например, на днях (март 1908 года) была закрыта виленская газета ("Dziennik Wilenski"), опубликовавшая резкую статью против германского императора, в которой усмотрели намек на царя.

Достаточной свободой также пользуются католики в проведении богослужений.
VIII. Возможности для миссии
1. Если русские и говорят о религиозной свободе, они с огромным трудом принимают свободу прозелитизма. Они считают, что покушение на православие наносит удар по государству — настолько эти два понятия срослись воедино. Свобода совести сводится к тому, чтобы позволить инославным и иноверцам верить так, как они хотят, но воспрепятствовать православным покидать лоно своей Церкви.

2. Открытая католическая миссия (будь то латинская или униатская) будет, вероятно, еще долгое время невозможна. Между прочим, старые правила, запрещающие въезд в страну иностранного католического священника без особого разрешения Святейшего Синода и министерства внутренних дел, формально остаются в силе.

3. С другой стороны, поляки, как правило, не желают заниматься прозелитизмом среди русских, если он не приводит к усилению польского влияния. Русские не стоят того, чтобы ими заниматься, считают они.

4. Наиболее благоприятной и, пожалуй, единственной почвой, на которой католический священник (слово "миссионер" скомпрометировало бы нас) мог бы укрепиться уже сейчас, — это колонии иностранцев, при которых можно официально добиться учреждения должности капеллана. Там можно чувствовать себя в полной безопасности и продумать наиболее перспективные, целесообразные направления дальнейшей деятельности:

а) изучение языка и обычаев русского народа;

б) установление, по мере возможности, контактов с русским обществом, прежде всего — с религиозными и научными деятелями;

в) поиск дарований среди молодежи, которую можно было бы отправлять учиться на Запад;

г) организация форм сотрудничества, которое бы консолидировало иностранных колонистов с россиянами: газета, книги, взаимопомощь...

5. Почему бы не подумать о том, чтобы, сославшись на указы правительства, попросить об официальном создании "русской" Католической Церкви? Ведь были же официально признаны в качестве иностранного исповедания мариавиты^xxiii, старообрядцы и т.д. Все эти вероисповедания относятся к иностранным. Латинская Католическая Церковь называется в этом списке Римской Католической Церковью; можно было бы придумать новое название для славянской Католической Церкви.
IX. Представительство Святого Престола в России
1. Следует обязательно иметь в России представителя — в противном случае невозможно получать необходимую и достаточно беспристрастную информацию. Россия поистине находится в благоприятных условиях. Поляки очень жалуются на это. Разумеется, им не хотелось бы иметь над собой "куратора", не принадлежащего к их нации.

2. Мне кажется, что можно и нужно постоянно возвращаться к этому вопросу, чтобы добиться учреждения должности такого представителя. Славянин демонстрирует силу и заносчивость в отношениях с тем, кто кажется слабым и колеблющимся; но он довольно быстро уступает вежливым, но настоятельным требованиям. Надо быть готовыми обойти все крючкотворства бюрократии.

3. Нельзя ли, по крайней мере, договориться с русским правительством, чтобы оно согласилось принять официального посланника или кого-нибудь еще, хорошо знакомого с обстановкой, языком и бюрократическим аппаратом, кто смог бы подготовить почву для заключения соглашения.

4. И уж в самом крайнем случае не стоит ли Святому Престолу иметь в Петербурге, в порядке совершенно секретной миссии, человека, который был бы в курсе всех дел в России и который мог бы жить в столице под видом иностранного капеллана колонии или посольства или же просто под предлогом изучения славистики — чтобы ни у кого не вызывать сомнений. Он информировал бы Рим о всех происходящих событиях, соблюдая при этом необходимые предосторожности для обеспечения надежности и секретности связи. К тому же найти или подготовить официальные места для капелланов, преподавателей, ученых было бы довольно просто.

Рим последовал советам о. Кенара, назначив апостольским администратором Вильны минского декана монсеньера Михалкевича, которого о. Кенар порекомендовал от имени монсеньора фон Роп-па. "Что касается епископа, — писал он 31 августа 1908 года, — решено сделать вид, что им пожертвовали, чтобы дать возможность улечься нынешним волнениям. Но придет время, и он вернется на сцену". О. Кенар оказался пророком — Временное правительство назначило фон Роппа архиепископом Могилевским.

Лично знавший о. Кенара и обязанный ему своим интересом к изучению Византии и России, я целиком узнаю его в этих проектах. Снедаемый ревностью по Доме Божием, полностью посвятивший себя делу распространения Его Царства, великодушный и отважный, следовавший призыву о. д'Альзона, о. Кенар смеялся над трудностями. Он смело выступал против власть предержащих и спорил с ними, он не боялся назначать своих монахов на посты, где нужно было уметь принимать решения, порой — с риском быть обвиненным в волюнтаризме. 22 марта 1960 года, менее чем за год до своей смерти, он писал мне: "Не теряйте из виду Россию. Человек, занятый изучением русских проблем, стоящий во главе "La Croix", которую теперь читают во всем мире, — это еще одно указание на то, что в будущем ассумпционистам уготовано служение в России".

В Риме о. Кенар виделся с монсеньером Бениньи, субсекретарем Конгрегации по чрезвычайным церковным делам, секретарем которой был кардинал Гаспарри. Монсеньор Бениньи попросил о. Кенара информировать его — в самых простых словах, не думая о высоком слоге, — о развитии событий. Вернувшись в Вильну, он стал усердно выполнять это поручение: "Указ от 3 апреля (по старому стилю), опубликованный 12-го числа, лишает должностей членов капитула и конфискует доходы собора, потому что предложения уволить на покой или переместить на другую кафедру монсеньора фон Роппа были отвергнуты Римом. Тогда польские церковные круги начали отступаться от него: им гордились, пока он мог сойти за страдальца за польское дело. Сегодня, когда и они сами начали страдать, о епископе говорят как об упрямце".

9/22 июня 1908 года Кенар отправляет монсеньеру Бениньи новое донесение из замка Затроче — станция Ландварово, Виленская губерния. О. Кенар виделся с монсеньером фон Роппом, которому его "ссылка" начала казаться слишком долгой. Поэтому он предложил Риму несколько идей. Не надо уступать русскому правительству, не получив от него серьезных гарантий, каковыми могли быть:

1. улучшение отношений, возникших после заключения конкордата 1846 года и пострадавших в результате упразднения Минской и Каменец-Подольской епархий;

2. назначение католического епископа в Государственный Совет Империи (фон Ропп согласился бы занять этот пост);

3. создание епископской кафедры в азиатской части России;

4. прибытие в Россию официального представителя Святого Престола.

Епископа продолжали упрекать в "революционной" политике: разве не говорил он во время виленского восстания 1905 года: "Когда больше нет правительства, забота об общественном порядке — дело самих граждан"? Однако эта фраза, содержавшаяся в проекте письма за 1905 год, воспринималась в то время как призыв к поддержанию этого самого общественного порядка.

В Вильне больше не настроены продолжать сопротивление. "Хороший епископ, — говорят здесь о монсеньоре фон Роппе, — жаль только, что "лютеранин" (то есть немец по происхождению). Фон Ропп страдает от молчания всех католических епископов (Польши и России). Только один из них выразил ему — да и то тайно — свое сочувствие. Это был армянский архиепископ Львовский Теодорович. "У нас есть епископы, — констатирует фон Ропп, — но у нас нет епископата". Назначение Круковского в Петербург совсем не порадовало фон Роппа. Он сожалел о решении польских епископов, утвердивших проведенное правительством упразднение монашеских конгрегации.

Наконец, в письмах своим римским корреспондентам Кенар настаивает на необходимости всемерно поддерживать петербургскую общину русских католиков. О. Буа должен был поехать в Рим. Там он мог дать все необходимые разъяснения. "Председатель Совета министров Столыпин — человек прямой. Ревностный православный, он очень сильно настроен против поляков, но не стал из-за этого врагом католицизма в целом. Переговоры с ним были бы серьезными".

Это было последнее письмо, отправленное о. Кенаром из России. Генерал конгрегации о. Эмманюэль счел нужным поручить ему руководство Адрианопольской коллегией в Болгарии и без малейших колебаний отозвал его из России.

Защита монсеньора фон Роппа, аудиенция у Пия X, контакты, которые установил о. Кенар в Риме с монсеньером Бениньи, — все это проливает свет на целую страницу в истории Церкви. Те, кто знаком с историей "Ельника" по работам Эмиля Пула^xxiv, знают, что отставку монсеньера Бениньи с поста субсекретаря по чрезвычайным делам, последовавшую 7 марта 1911 года, объясняли предательством, которое якобы заключалось в передаче русскому правительству донесений о. Кенара по делу монсеньера фон Роппа. Называют и другие причины, но все они так или иначе связаны с Россией и "польским вопросом": позиция Бениньи при выводе Холмской епархии, неотъемлемой части Польши, из состава Царства Польского; его отношение к замене русского языка на польский в Санкт-Петербургской духовной академии; наконец, злополучный совет, данный архиепископу Могилевскому Ключинскому, от которого русское правительство ожидало регистрации униатов в качестве католиков латинского обряда после указа о веротерпимости от 17 апреля 1905 года.

"L'Osservatore Romano" от 7 марта 1912 года и кардинал Мерри дель Валь в заявлении от 15 марта опровергли обвинение в предательстве, которое стало известно широкой публике после статьи в "Augsburger Postzeitung". Эмиль Пула, который был знаком с донесением Кенара, продолжал обвинять монсеньера Бениньи в измене. Но ведь если в обязанности монсеньора Бениньи входило ведение переговоров с представителями русского правительства о судьбе монсеньора фон Роппа и о интересах католиков в России, то вполне нормально, что, защищая фон Роппа, он ссылался на некоторые сведения, содержавшиеся в донесениях о. Кенара, и предложения самого епископа. В сообщении такой информации нет ничего, выходящего за рамки дипломатических норм.

После того как 1 сентября 1985 года на XVI конгрессе исторических наук в Штутгарте монсеньор Маккароне объявил о предстоящем открытии архивов Ватикана, этот вопрос, затронутый нами вскользь, может быть глубоко изучен теми, кто посвятил целые годы исследованию взаимоотношений монсеньора Бениньи с движением, получившим название "Ельник". Несомненно, Эмиль Пула сохранит за собой право провести такое исследование к вящей пользе ученых и всех тех, кому интересен этот вопрос.

А мы вернемся в Россию и проследим за деятельностью других пионеров ассумпционистской миссии, начав с прибытия о. Пи Невё в страну, которая с юности была для него предметом самых фантастических мечтаний.

Невё в России
Директриса петербургского благотворительного общества "Добрый Пастырь" Мария ван Канегем хотела, чтобы в ее заведении служил французский капеллан. О. Борен, который в то время уже находился в России, смог убедить о. Эмманюэля, что на эту должность идеально подошел бы Невё и что с его назначением в "Добрый Пастырь" появились бы новые возможности для проникновения в Россию других ассумпционистов. Капеллан — это официальная должность; в случае надобности, а также наличия средств он имеет право вызвать себе в помощь еще одного священника; капеллан остается, священники меняются: это — дверь в Россию, указанная самим Провидением! Непосредственное исполнение обязанностей капеллана — скорее развлечение, чем серьезное занятие. "Думаю, что это и есть дело для Пи (Невё). Плешь придает ему весьма почтенный вид (тогда ему было 29 лет), и это поможет ему держаться на должном расстоянии от юных воспитанниц приюта. Более молодой священник мог бы вызвать среди них прилив юной энергии, что могло бы привести к печальным последствиям".

Мария ван Канегем попросила также прислать нескольких монахинь. Мать Мари-дю-Крист, монахиня женского ордена ассумпцио-нисток, исполнявшая обязанности его генеральной настоятельницы, поначалу колебалась. "Мы можем направить наших сестер, — писала она директрисе, — только в те заведения, где служат священники нашего ордена". Таким образом, сестры должны были находиться под началом ассумпционистского монаха. Директриса приняла все условия и подписала контракт, не имевший на самом деле никакой юридической силы. О. Эмманюэль решил, что должность капеллана "Доброго Пастыря" займет о. Невё. Таково было скромное начало пастырских трудов того, кто станет впоследствии епископом Московским и центральным персонажем этой книги. Разумеется, он достоин того, чтобы более подробно остановиться на его биографии.

Эжен Невё родился в Жьене, департамент Луаре, 23 февраля 1877 года (так говорил он сам, в то время как в документах конгрегации значилось 24 февраля). Его родителями были Эжен Невё и Александрина Молине. Отец работал на фаянсовом заводе и получал 720 франков в год. В этой семье было восемь детей — семь мальчиков и одна девочка; будущий епископ был старшим. 19 ноября 1889 года он лишился матери, умершей от бронхита. Отец женился второй раз на девице Массон и от этого брака имел еще восьмерых детей.

"Мы были маленькими людьми, бедными среди бедных, — говорил Невё о своей семье, — и выжили лишь благодаря помощи ордена св. Винсента де Поля". Сам он был горд тем, что хоть как-то помогал скудному семейному бюджету, зарабатывая пять франков в месяц чтением вслух некоей даме преклонного возраста. Будучи учащимся начальной семинарии, он продавал по воскресеньям газету "La Croix". "Чтение этого маленького, но смелого листка, — напишет он много лет спустя, уже будучи епископом Московским, о. Мерклену, главному редактору "La Croix", по случаю выхода 1 декабря 1932 года юбилейного номера, посвященного пятидесятилетию со дня основания газеты, — исполнило меня духом его основателя и желанием посвятить себя служению делу Господа нашего и святой Католической Церкви в рядах этой когорты. Я — завоевание, скромное завоевание издательства "Бонн пресс", и мне хочется надеяться, что, прочитав эти глубоко личные воспоминания о том далеком времени, вы испытаете чувство радости, узнав, что ваша газета открыла для меня дверь в конгрегацию, которой — после Бога, Отца милосердия — я обязан всем" (письмо от 21 ноября 1932 года).

После учебы в Жьенском интернате св. Иосифа, во главе которого стоял каноник Шампо, друг семьи, а затем — в малой семинарии, где он получил классическое образование и проявил способности к публицистике, Невё поступил в высшую семинарию в Орлеане. Ее возглавляли сульпициане, в то время как он хотел стать монахом-ассумпционистом. Каноник Шампо помог ему уехать из епархии, и юный Эжен Невё поступил в новициат ассум-пционистов в Ливри, аббатстве, столь дорогом мадам де Севи-нье. Там он получил благословение на ношение монашеского облачения 8 декабря 1895 года; начальные обеты Невё дал 8 декабря 1896 года в Фанараки близ Константинополя, а вечные обеты — в Рождественскую ночь 1897 года в Иерусалиме и был рукоположен во священника монсеньером Менини 18 марта 1905 года в Константинополе, точнее, в Сан-Стефано, местечке, известном благодаря подписанному там в 1878 году договору между Россией, победительницей в Балканских войнах, и Турцией. Путешественник, совершающий посадку в Стамбульском аэропорту Есилькей, едва ли задумывается, что именно в этом месте стояло древнее христианское поселение Сан-Стефано.

Когда Пи Невё покидал стены высшей семинарии, он объяснял это желанием вести монашескую жизнь; с ранней юности Невё мечтал о миссии среди славян. Он принял имя Пи в честь кардинала Пи, епископа города Пуатье, защищавшего догмат о непогрешимости папы на I Ватиканском соборе в споре с епископом Орлеанским монсеньером Дюпанлу. "Я принял монашеское имя в честь святого Пия V и кардинала Пи, этого великого прелата, врага либерализма, достойного папского воина" (письмо монсе-ньору д'Эрбиньи от 30 марта 1930 года). О. Эмманюэль, ставший генералом ассумпционистов после смерти о. Пикара (16 апреля 1903 года), назначил его в Адрианопольскую коллегию в Болгарии. Невё принялся там за изучение болгарского языка и — с гораздо большим усердием — русского. Наконец его желание поехать в Россию смогло осуществиться. Получив назначение в Санкт-Петербург, он покинул Адрианополь и вернулся во Францию через Константинополь. Приехав после одиннадцати лет отсутствия в свой родной Жьен, Невё совершил литургию в церкви, в которой был крещен и которая была в тот день — 14 августа 1906 года — переполнена многочисленной, взволнованной толпой. Он остановился в экстернате св. Иосифа, у своего старого учителя и друга каноника Шампо, который дал ему денег на паломничество в Лурд. Там он посвятил Пресвятой Деве миссию в России. Трепет охватывал его при мысли о грядущем. "Заглавная буква "Р", с которой начинается название страны, где мне надлежит потрудиться во славу Царствия Божия, заставляет мое сердце биться чаще", — признается он о. Эмманюэлю (письмо от 31 августа 1906 года).

Как мы уже могли понять, католическому священнику, к тому же монаху, было непросто проникнуть в Россию. О. Невё обратился к епископу Орлеанскому монсеньеру Туше с просьбой дать ему exeat — отпускную грамоту — официальный документ, в котором епископ разрешал клирику своей епархии постоянно служить за ее пределами. Монсеньор Туше принял своего бывшего семинариста с большим радушием и сказал ему: "Я тем более счастлив оказать помощь Отцам, после того как причинил им столько неприятностей этой телеграммой в "L'Univers". "Монсеньор Туше рассказал мне, — вспоминал Невё, — как Лев XIII обязал его отправить эту депешу, текст которой, принесенный из папского кабинета, он все-таки осмелился изменить, поскольку посчитал, что тон послания слишком резок по отношению к монсеньору Ришару и к нам" (из письма о. Эмманюэлю из Жьена от 15 сентября 1906 года).

Эти факты требуют дополнительного разъяснения. 24 января 1900 года закончился пресловутый "процесс Двенадцати" — ас-сумпционисты были осуждены как члены нелегальной организации: ведь незадолго до этого во Франции был принят закон об упразднении монашеских орденов. Накануне вынесения приговора кардинал Ришар, архиепископ Парижский, посетил их общину на улице Франциска I, дом 8, чтобы засвидетельствовать им свое уважение, доверие и пожелать стойкости в этом испытании. Правительство Вальдека-Руссо выразило резкое недовольство поступком кардинала и потребовало, чтобы Рим вынес ему порицание. Монсеньору Туше, находившемуся в это время в Риме, пришлось — против своей воли — быть посредником в этом деле. Он направил кардиналу-архиепископу довольно невразумительную телеграмму, в которой сообщал о дополнительном письме, содержащем разъяснения. Письмо это пришло 31 декабря. В нем монсеньор Туше сообщал Ришару, что кардинал Рамполла вызвал его в Ватикан и попросил отправить архиепископу Парижскому депешу с требованием прекратить любые выступления по поводу процесса ассумпционистов. Нунций Лоренцелли повторил кардиналу требования Ватикана^xxv.

Секретарь епископа Орлеанского вручил о. Невё exeat ad tempus, celebret (документ, выдаваемый епископом или другим представителем церковной власти и удостоверяющий, что его предъявитель — священник и имеет право совершать литургию) и собственноручное рекомендательное письмо. Представив эти солидные документы русскому консулу, Невё беспрепятственно получил 4 октября въездную визу в Россию. Перед отъездом из Парижа он совершил в церкви Нотр-Дам-де-Виктуар литургию, за которой молились четверо сестер-ассумпционисток, которым также предстояло отправиться в Россию.

10 октября 1906 года они покинули Париж, а 13-го прибыли в Петербург. На следующий день молодой ассумпционист представил в Петербургскую курию письмо епископа Орлеанского, в котором монсеньор Туше рекомендовал Пи Невё, "уроженца нашей епархии, получившего разрешение временно служить в Могилев-ской епархии, где он будет находиться в юрисдикции местного епископа". Могилевская кафедра была в то время вакантной. Монсеньор Денисевич, декан капитула и администратор Минска, осуществлял управление этой самой обширной в мире епархией в качестве капитульного викария. О. Невё был назначен капелланом "Доброго Пастыря", где до него служил каноник Ян Цепляк, в будущем — епископ-помощник Могилевской архиепархии, в 1923 году приговоренный к смерти за отказ сдать правительству церковные ценности. Приговор этот был заменен на десять лет заключения, а в 1924 году монсеньор Цепляк был обменен и смог покинуть Россию.

19 октября 1906 года Невё послал о. Эмманюэлю свое первое письмо из России: "С радостным сердцем прибыли мы на русскую землю во Имя Господне". Невё сразу же усмотрел ряд недостатков в организации "Доброго Пастыря": больница и приют являли замечательный образчик патриархальной жизни; это было целое сплетение маленьких ведомств, в котором начисто отсутствовал порядок. Но новый капеллан был полон надежды, что монахини в состоянии изменить ситуацию. Увы! Подтвердились худшие опасения. Ужиться с Марией ван Канегем было очень непросто. "Директриса ведет себя с нами совершенно неподобающим образом, — писал Невё 20 декабря. — Она считает себя начальницей над монахинями и обращается с ними как с обыкновенными няньками, совершенно не принимая в расчет авторитет их настоятельницы". Сестрам пришлось пожаловаться о. Борену, который, по их мнению, обладал достаточным авторитетом, чтобы повлиять на директрису. Но разговор был коротким: в субботу, 2 марта 1907 года, директриса позвонила посреди ночи г-же Эстер (мирское имя матери Мари-дю-Крист), исполнявшей обязанности генеральной настоятельницы, и сообщила, что она больше не нуждается в услугах ее монахинь. 4 марта ван Канегем купила четыре билета, а 6-го — выставила сестер за дверь.

Провал этой первой попытки монахинь обосноваться в России был тяжело воспринят руководством конгрегации, которое, находясь в Париже, не могло понять, почему директриса, о которой так хорошо отзывались Борен и Буа, внезапно стала источником всех зол. Ко всем последующим проектам — даже к самым разумным и многообещающим — орденские власти относились уже с гораздо меньшим энтузиазмом.

О. Невё, передавший 8 января в католическую консисторию, находившуюся по адресу: Фонтанка, 118, верительные грамоты царю, оставался капелланом "Доброго Пастыря". Это была официальная должность, оплачиваемая из императорской казны и никоим образом не зависевшая от резких перемен в настроении Марии ван Канегем. Теперь у трех петербургских ассумпционистов — Борена, Буа и Невё, — которые смогли наконец свободно вздохнуть после утомительных женских склок, появился план создания яслей для бедных детей, которыми занимались бы монахини их конгрегации и которые находились бы под попечительством представительниц русской знати — таких, как Сабурова и Наталья Ушакова, кузина Столыпина. Но плану этому не суждено было осуществиться — Париж отказался прислать сестер.

О. Невё наблюдал за развитием политической и религиозной жизни России. "Через три недели, — отмечает он 17 февраля 1907 года, — состоится заседание новой Думы. Это будет очередной триумф оппозиции. Посреди беззакония, покушений, убийств, репрессий Бог творит Свое дело. Возможно, депутаты проголосуют за принятие закона о расширении свободы совести". В письме, датированном 21 апреля/4 мая 1907 года, он с волнением и любовью описывает эту пасхальную ночь: "Зазвонили все колокола города, стала стрелять пушка Петропавловской крепости; Исаакиевский собор от основания до вершины купола зажегся огнями, возвещая православному миру славное Воскресение". Церкви уже переполнены верующими, которые пришли с традиционными куличами и яйцами. "Только что я встретил небольшой отряд солдат. Они тоже несли куличи. Никто не улыбался, их лица были сосредоточены, словно во время богослужения. Как радостно видеть, что религия связана со всеми проявлениями жизни народа".

Надежды о. Невё на предоставление широкой религиозной свободы не сбылись. Столыпин счел, что Дума чересчур либеральна, и распустил ее. "По городу расклеили манифест о роспуске Думы, — писал о. Невё 9/22 июня 1907 года, — и наши надежды увидеть более либеральный закон о свободе совести рассеялись". Невё так и не удалось обжиться в Петербурге — в ноябре 1907 года он поехал на юг, чтобы основать французский приход в донбасском городе Макеевка.

Ученый, отец Жоанне Тибо

В том же 1907 году в Россию смог приехать еще один ассумпци-онистский монах — о. Жоанне Тибо. Его основным послушанием было совершать богослужения для польских монахинь, живших в Одессе, но в гораздо большей степени его привлекали научные исследования по древневизантийской музыке. Будучи членом русского Константинопольского археологического общества, он получил разрешение приехать в Петербург, где подружился с о. Антоном Штерком, немецким бенедиктинцем не то из Пьерр-Ки-Вир, как сообщают наши источники, не то из аббатства Бакфаст в Англии, как говорится в его собственных сочинениях. Он опубликовал к тому времени каталог латинских рукописей, хранившихся в Императорской библиотеке в Петербурге. В этой библиотеке находится значительное собрание древних рукописей из аббатств Сен-Жермен-де-Пре и Корби, а также из библиотеки графа Залуского, которая была перевезена в Петербург после взятия Варшавы в 1795 году. "О. Штерк слывет здесь, — писал о. Тибо, — совсем "законченным" социалистом... но это замечательный человек, имеющий большое влияние в Риме. Он благоразумен и уравновешен. Я узнал от него, что монсеньор Бениньи впал в немилость по причине своего отношения к учреждению апостольской нунциатуры" (11 мая 1911 года). Как жаль, что о. Тибо не пишет, был ли Бениньи за или против этой нунциатуры! Надеемся, что в скором времени, когда будут открыты для исследователей ватиканские архивы, содержащие документы по 1922 год — год смерти Бенедикта XV, — специалисты, обладающие более высокой квалификацией, чем мы, смогут ответить на этот вопрос.

В октябре 1911 года о. Тибо опубликовал свой труд "Памятники экфонической записи". Он посвятил его Пию X и кардиналу Мерри дель Валю. Одесская благотворительница мадемуазель Софи Вассаль, сестра Александра Вассаля — оба они были богатейшими людьми и много сделали для одесских ассумпционистов, — взяла на себя все расходы по изданию этой книги.

26 мая 1912 года о. Тибо написал о. Эмманюэлю, что благодаря помощи княгини Сакс-Альтенбург и обер-прокурора Святейшего Синода русское правительство разрешило ему — в качестве ассумпционистского монаха — жить в Санкт-Петербурге, Москве, Киеве или любом другом городе для проведения археологических исследований. Действительно, о. Тибо вскоре стал известен в ученых кругах; его высоко ценили в северной столице. 24 февраля 1912 года при покровительстве Ее Высочества княгини Елены Сакс-Альтенбург в Санкт-Петербургской Императорской консерватории состоялась его лекция об истоках византийской музыки "Музыкальная запись, ее происхождение и эволюция". Зал был переполнен представителями знати и дипломатами. В своем выступлении о. Тибо рассказал, что торжественное чтение Евангелия и литургических молитвословий привело к появлению простейшей интерпунктуации, которая, в свою очередь, привела к появлению латинских и греческих экфонических записей, от которых произошли две основные семеографии: латинская невменная и греческая агиополитическая. Латинская невменная запись, с самого начала исключительно ритмическая, привела, наконец, к созданию современной диастематической записи, расположенной на пяти линейках! Какой же подготовкой должна была обладать публика, чтобы заинтересоваться такой темой!

В 1913 году Тибо опубликовал новый труд: "Документальный очерк иерусалимских, синайский и афонских рукописей, хранящихся в Санкт-Петербургской Императорской библиотеке". Среди тех, кто обратился с просьбой выслать им эту книгу, были: Его Императорское Высочество великий князь Константин Константинович, Ее Сиятельство княгиня Елена Сан-Донато, Ее Высочество княгиня Елена Сакс-Альтенбург, Его Преосвященство монсеньор Ключинский, архиепископ Могилевский, монсеньор Дюшен, директор Эколь Франсез в Риме, Его Светлость граф Эдуард О'Рурке, настоятель церкви св. Станислава, будущий епископ Данцигский (Гданьский), министр внутренних дел Макаров, граф Собанский, г-н Омон, главный хранитель Национальной библиотеки в Париже, ученые с мировыми именами — такие, как Лихачев, Кондаков, Федор Успенский, — знаменитый композитор Глазунов, учитель Шостаковича! Этот далеко не полный список показывает, какой известности достиг Жоанне Тибо.

2/15 ноября 1912 года о.Тибо направил в Рим письмо на имя кардинала Рамполлы, секретаря Святейшей канцелярии. Он обнаружил в Императорской библиотеке некую рукопись — "безбожное сочинение энциклопедиста XVIII века, которое, в случае его обнаружения и публикации Невёрующим ученым, может нанести огромный вред Церкви и вере". Он добивался даже аудиенции у императора, чтобы попросить того упрятать подальше это сатанинское произведение. Тибо хотел продолжить свои труды в библиотеке. Он обнаружил там рукописи, которые счел за неизданные. Тексты содержали размышления Боссюэ о Евангелии. Эти манускрипты, указывает Тибо, переписанные в монастыре визиток в Мо, идентичны по почерку с двумя пьесами, подписанными именем Боссюэ, которые были сохранены парижским аббатом Левеком. Чтобы читатели могли составить себе представление о трудах Боссюэ, Тибо опубликовал его размышления над "Отче наш". Он подарил книгу архиепископу, милому человеку, "который, однако, не любит о. Борена, так как его считают здесь ватиканским осведомителем".

Занимаясь чисто научной деятельностью, о.Тибо надеялся снискать симпатии августейшей фамилии и петербургской аристократии. Но он столкнулся с враждебным отношением со стороны Православной Церкви. Подобно Борену и Буа, он стал жертвой "охоты на иезуитов" и притеснений со стороны Святейшего Синода. В понедельник, 29 сентября 1913 года, полиция нагрянула в "Добрый Пастырь", где еще недавно служил Буа, и в больницу, при которой жил Борен. Оба заведения были закрыты, а Борена и Тибо попросили покинуть пределы России^xxvi.