Библиотека «клуба фантастов крыма» серия основана в 2004 году

– Заколдовали ее, что ли? Издевается она надо мной?

Предположения Данеле час от часу становились все фантастичнее, поскольку все логические объяснения поломкам он уже исчерпал.

– Дан, бросай мучиться, – наконец не выдержал Рин. – Иди перекуси.

Данеле сел прямо на искореженную землю, прислонившись к огромному колесу дорогоукладчика, и устало вздохнул. Потом вытащил из кармана свою пайку – такой же стандартный брикет, запаянный в блестящую обертку. Содержимое по вкусу мало чем отличалось от упаковки.

Северин искоса взглянул на напарника и достал откуда-то из-под куртки большое желтое яблоко.

– Ух ты! – так и подскочил Данеле.

Но сразу остыл и спросил с укором:

– Разыграть хочешь, да?

– Настоящее, – мотнул головой Рин. – Бери, жуй.

– Не-а, – сказал Дан, не двигаясь с места. – Я на мели. Зарплату только во вторник привезут. А сколько просишь? – поинтересовался он, с затаенной тоской глядя на яблоко.

– Да я не за деньги, чудак. Угощаю! Лопай на здоровье. Меня самого угостили.

– Кто это угостил? – рассеянно спросил Дан, нюхая яблоко и рассматривая его, не решаясь откусить.

– Да… это долгая история. Ты ешь. Я тебе еще дам.

– Красотища какая, – пробубнил Данеле, вгрызаясь в сочную мякоть.

Его широко открытые глаза оглядывали мягкие очертания гор и цветущее разнотравье долины, лежавшей совсем рядом.

– Точно, – подтвердил Северин. – Иногда трясешься в кабине, а самого так и тянет – выскочил бы и туда прямиком. Зарыться носом в траву и лежать… Больше ничего не надо.

– Угу. Мастер тебе выскочит, – хмыкнул Дан. – Живо без квартальной останешься.

В совершенно незнакомой для них живой тишине леса разговаривали птицы, и шептался неведомо с кем робкий полуденный ветер.

– Ишь ты! – сказал Данеле. – Тихо-то как. А мы все это жжем. Поганая все-таки работенка. В старатели, что ли, податься? У них лучше…

– Это чем? – буркнул Рин.

– Ну…– Данеле замялся. – Повезет вдруг – на жилу наткнешься. Сразу куча денег.

– И что бы ты сделал, если бы тебе куча денег привалила?

– Как что, – разулыбался Дан. – Ну, в город махну, конечно. Наемся по-человечески.

– Только-то? – насмешливо хмыкнул Северин.

– Почему только? Шляпу бы купил. Винища ящик. И к девкам бы закатился… чего смеешься-то? Сам спросил – а теперь зубы скалишь.

– Не обижайся. Это я так, не со зла. Знаешь, у меня приятель был, из старателей. Так вот он точно – жилу нашел…

– Ну?! – снова заинтересовался отходчивый Дан.

– Ага. Выдали ему премию. Он прямиком в город, точно как ты говоришь. Погудел там с неделю, не просыхая. А потом деньги кончились.

– Ну? – разочарованно сказал Данеле.

– Что – ну? Купил он на последние два пузыря, один прикончил с горя и пошел обратно на прииск. Стал речку переходить, поскользнулся, его и понесло… Река холодная, быстрая. Чувствует: не выбраться. Все, конец пришел. И стал он тут, как водится, свою жизнь припоминать…

– А ты откуда знаешь? – перебил Данеле.

– Да он сам мне потом рассказывал.

– Выбрался, значит? – обрадовался Дан.

– Ага. Да ты слушай. Бултыхается он. Значит, в ледяной воде, и жизнь свою вспоминает. А жизни, считай, и не было.

– Это как?

– Да так. Что он видел? Полжизни – по приискам, носом в грязь, вторую половину – по кабакам, носом в стакан. И так ему тошно стало тонуть после этого… Вдруг видит: человек на берегу. А сил уже нету крикнуть, всего от холода свело. Потом чувствует – тащат его из воды люди какие-то…

– Наши, проходчики? – живо спросил Дан.

– Нет, местные оказались. Дали ему одеяло согреться, накормили…

– Хорошо, что у него еще деньги были, – вставил Дан.

– Да не было у него ни черта. За так накормили и не спросили даже, откуда он взялся.

– Врешь! – сказал его напарник убежденно.

Северин пожал плечами и замолчал, глядя на дальние горы.

– Что дальше-то? – не вытерпел Данеле.

– Дальше? Отдышался, отлежался, вернулся на прииск, а через три дня собрал свои вещи и ушел насовсем. Так-то… А ты говоришь, – прибавил Рин, хотя напарник ничего не говорил.

– И чем сейчас занимается приятель этот твой? – наконец поинтересовался Дан.

– Он-то? Да… больше всего деревья садит. И цветы еще.

– На продажу?

– Для красоты, чудак. На что ему деньги? У него и так все есть.

– Это как – все есть?

– Да вот так! Дом есть. Деревья есть. Это он меня яблоками угостил.

– А-а! – закивал Данеле, неизвестно чему улыбаясь.

– Так-то, брат. Еще мед у него есть. Здесь пчелы занятные – не кусаются. А еще, знаешь, речка рядом, и рыба в ней – во! Хоть руками лови. Но ее, представь, никто не ловит. И красотища кругом такая, что нам с тобой только снилась.

Он усмехнулся задумчиво, по-прежнему глядя куда-то в сторону гор, закрывавших горизонт. И медленно продолжал:

– Вот ведь какое дело… Теперь он меня зовет – вроде как в соседи. Говорит, место уж больно хорошее. В трех днях ходьбы от его дома. Ага. Такое, говорит, славное местечко – только человеческого жилья не хватает. Чтобы деревья цвели и было кому на это смотреть и радоваться…

Северин вздохнул, мельком бросив взгляд на напарника.

– Он, видишь ли, что придумал: будто если человек за деревом смотрит… поливает то есть, ухаживает и… говорит ему – пусть даже про себя – какое оно красивое, то от этого дерево раньше зацветает, а плоды у него становятся сладкие и крупные. Вот как это.

Он достал второе яблоко и протянул Данеле.

– И я ему верю, – сказал Рин, будто подводя черту. – Здесь земля такая… особенная. Плюнь – цветок вырастет. Палку воткни – зазеленеет.

– А очень дорогая земля-то? Сколько стоит? – поинтересовался Дан, хрустя яблоком.

– Чего – сколько? – переспросил Северин, думая о своем.

– Как чего? Денег, конечно. Почем, говорю, земля-то?

– Денег? – протянул Рин и вдруг усмехнулся. – Да плевали здесь на деньги, Даня. Я же тебе объясняю. Никаких денег не нужно. Если понравилось место – живи себе.

Данеле вытаращил глаза.

– Неужто ничья земля? Не бывает так. Только начнешь обустраиваться, сразу хозяева найдутся. Это уж всегда так. А с хозяевами, сам знаешь, шутки плохи. Ладно, если жив останешься.

– Нет хозяев у земли, – твердо сказал Северин. – Так они говорят… местные. Не может человек быть хозяином земли. Потому что он – смертный, а земля вечная. Ясно? Это люди принадлежат земле, а не земля – человеку. Они, местные, так себя и называют – люди земли… Чего ты так смотришь?

– Чудно больно, – пробормотал Данеле. – А ты не сочиняешь? Рин, скажи честно: разыграл меня, да?

– Да ну тебя, – нахмурился Северин. – С тобой серьезно, а ты…

– Погоди… я же… я, может, и сам так думаю, только боюсь – засмеют. Я уже привык, что все хорошее только в шутку бывает. Мол, раскатал губу, размечтался! А если какая-нибудь пакость – то всегда всерьез… и надолго. Что, не так?

– Это ты верно заметил… Вот я и решил: бросить хочу все это. Пойду, погляжу, что за места, куда меня приятель приглашал. Может, и мне подойдет – деревья сажать. Уж больно много я их сжег да поломал за свою жизнь. Долг на мне большой…

– Одному, небось, трудно за всеми деревьями ухаживать. Полить, к примеру – это же взмокнешь, пока воды натаскаешь…

– Да речка-то там вроде рядом, – возразил Северин.

– Правда? Тогда другое дело. Это хорошо, что рядом.

В противоположность своим бодрым словам Дан сразу как-то поскучнел.

– Вот чудак, – вздохнул его напарник, скрывая улыбку. – Да возьму я тебя с собой. Отчего же не взять-то?

Он с удовольствием потянулся, поднимаясь, и сказал просто:

– Ну что, пошли?

– Что, прям щас? – засуетился Дан. – А как же… дура эта?

Он обернулся к мертвой машине.

– Да плюнь ты на нее. Там, куда мы идем, дороги другие. Этот… агрегат там ни к чему. Вон, гляди: видишь тропку?

И Рин указал на золотившуюся под солнцем еле заметную нить на склоне горы.

– Вот по ней мы и пойдем. Машина там не пройдет.

– Не пройдет, – кивнул Данеле.

– А мы пройдем.

– Мы пройдем, – эхом повторил Дан, и лицо его осветила улыбка.

– Мы пройдем! – завопил он, стаскивая огромные сапоги и швыряя их под облепленные землей колеса. – Мы пройдем – босиком!!

* * *

Марк Валентайн, региональный представитель крупнейшей горнодобывающей корпорации «ГИНКО» вяло чертыхался, пытаясь достать из-за шиворота какое-то слишком непоседливое насекомое. Наконец он нащупал нечто колючее и верткое, содрогнулся и судорожно стряхнул на землю представителя восемнадцатого царства размером с ладонь. Для того чтобы завопить от ужаса и попытаться дорого продать свою жизнь, сил уже не оставалось. Марк только молча следил, как отвратительное членистоногое протискивается в щель между плетеными стенками хижины.

– Оно не ядовитое. И не кусается, пока его не придавишь!

Бернар ободряюще улыбнулся. Как хозяин дома он старался вовсю, чтобы развлечь гостя.

– Кстати, здесь такое не водится. Вы его, наверное, с болота принесли.

– О! Не напоминайте мне про болото!!! – простонал региональный представитель.

Он в который раз проклял свое служебное рвение и глупое любопытство. Когда в «ГИНКО» стали распространяться слухи о том, что Бернар Муатесье, занимавший должность главного инженера на одном из приисков Лакины, сбежал оттуда и пропал где-то среди аборигенов, Валентайн критически отнесся к этой информации.

Однако, прибыв на прииски с инспекцией, он убедился, что Муатесье действительно отсутствует. На все вопросы Марку как-то уклончиво отвечали, что Бернар живет где-то в лесах и возвращаться не собирается. Вообще, на приисках творилось черт знает что. В наличии была лишь треть персонала, и Валентайна не стали разубеждать, когда он ехидно предположил, что остальные тоже разбежались по лесам.

Марк с трудом нашел человека, который, по его словам, собирался сходить к Бернару в гости.

– Может, мне и подарок прихватить? – съязвил Валентайн. – Скажем, увольнительную без выходного пособия – за прогулы?

– Если вы ругаться к Бернару идете, то нам не по пути, – объявил этот чумазый землекоп, нагло поворачиваясь спиной к региональному представителю корпорации.

Марк заверил его в обратном, но хорошо запомнил номер на куртке рабочего.

– Тогда надевайте сапоги, – буркнул землекоп. – И что-нибудь непромокаемое.

– Разве мы не на вездеходе поедем? – удивился Валентайн.

– Вездеход там не пройдет.

– Ладно… Тогда – на моем вертолете.

– А вертолет не сядет! – откровенно ухмыльнулся нарушитель субординации.

– Ну, и как же…?

– Пешком.

Господи, зачем он только согласился? Только чтобы утереть нос этому землекопу?!! Впрочем, сначала Марку даже понравилось: вокруг была какая-то нереальная красота. Казалось, такое можно только придумать. Если бы из-за камня вдруг появился эльф или гном, то Марк бы воспринял это как должное. Но когда солнце перевалило за полдень, он уже не глазел по сторонам, а смотрел только на грязные сапоги упорно шагавшего впереди проводника и думал об одном: «Когда же они остановятся?»

Но доконало его болото. Огромное и величественное, оно простиралось перед ними, сверкая драгоценным ковром из трав. А на самой середине, точно трон неведомого божества, высился гигантский куст темно-фиолетовых, почти черных цветов с ярко-оранжевой сердцевиной.

– Вот это да! – восхитился Марк. – Жаль, что я не ботаник. Надо хоть сорвать один на память…

Тут цветы зашевелились и угрожающе зашипели, выгибая длинные мохнатые стебли.

– О, это болото! – Марка зазнобило при одном воспоминании.

– Но послушайте, Марк, вы же сами виноваты, – сказал Бернар Муатесье сочувственно. – Вы же сказали, что хотите их сорвать, вот цветы и обиделись.

– Обиделись?

– Конечно. Поставьте себя на их место.

– Себя – на чье место?

– Бернар, ты бы его молоком отпоил сначала, – усмехнулся землекоп. – Видишь, его совсем наши горки укатали.

– И то правда, – спохватился хозяин хижины. – Вы пейте молоко, Марк, пока не свернулось. Я его только сегодня с дерева сорвал, так что еще не загустело. Это меня стигвы научили. – Глаза его потеплели, он невольно улыбнулся. – А то я раньше только воду сырую пил, хотя она здесь сладкая, так что не оторвешься.

– Кто-кто вас научил? – переспросил Валентайн, решивший не уточнять вопрос о выросшем на дереве молоке.

– Стигвы – люди южного ветра. Вы их, наверное, не приметили – это довольно трудно с непривычки, потому что стигвы почти сливаются с зеленью из-за цвета кожи. Вот вечером их лучше видно – они немножко светятся…

– Я их заметил на Поющем Камне, – кивнул землекоп, которого, между прочим, звали Даджо. – С ними было двое Воронов. Они со мной поздоровались, но спуститься не захотели.

– Маленькие зеленые человечки, – пробормотал Марк Валентайн.

Бернар Муатесье взглянул на него удивленно.

– Почему – маленькие? По сравнению с нами стигвы довольно высокие. У них редко кто бывает ниже двух метров ростом. Это они когда спят, то кажутся маленькими. Даже удивительно, как это сэйджи так сворачиваются в клубок. Зато никакой возни с постелью.

Региональный представитель почувствовал, как земля под ногами куда-то плывет.

– Корпорация «ГИНКО», похоже, сдается без боя, – прокомментировал Даджо.

– Ничего подобного! – прохрипел Валентайн и храбро глотнул белую жидкость, к этому времени загустевшую до консистенции кефира. – Инженер Муатесье, я здесь не для того, чтобы обсуждать с вами особенности местной фауны. Мне некогда. Я и так потерял три дня, добираясь до вас, и теперь хочу спросить: что вы себе позволяете? Вам доверили людей, технику. Корпорация рассчитывала на вас…

– «ГИНКО» – прежде всего!» – не то чтобы с издевкой, а скорее с тоской процитировал Бернар навязший в зубах девиз корпорации.

– Я бы не стал на вашем месте дурно отзываться о корпорации, которой вы обязаны положением в обществе, руководящей работой и очень неплохой зарплатой, – отчеканил Валентайн.

– Красиво сказано! – оценил Даджо.

– Конечно, – согласился Бернар. – Но ведь я честно отработал на «ГИНКО» пятнадцать лет, причем в таких местах, которые у вас называются не престижными.

– Поэтому я и решил с вами лично поговорить, – с нажимом сказал региональный представитель. – В «ГИНКО» вас никогда не считали лентяем или трусом, поэтому ваше… самоустранение очень странно. На приисках всегда имеется некоторое количество дезертиров, но я не ожидал увидеть вас среди них.

– Вы вправе считать меня дезертиром, – тихо сказал бывший инженер. – Да, несомненно, в ваших глазах и в глазах всего руководства «ГИНКО» я действительно просто взял и удрал…

– У вас есть другое объяснение?

– Ладно, я попробую объяснить, – вздохнул хозяин хижины. – Работая на прииске, я перестал ощущать себя человеком. Мне казалось, что я – машина с неверно составленной программой. То, что я делал, не имело смысла. Это не созидание, а разрушение.

– Когда вы в последний раз были в отпуске, Бернар?

– Очень давно. Еще до того, как попал на Лакину.

– Вы просто переутомились. Я обещаю выбить для вас двухнедельную поездку на Землю. Расслабитесь, приобщитесь к благам цивилизации…

Бернар Муатесье в изумлении взглянул на регионального представителя.

– Господи, Марк, вы совсем меня не понимаете. Дело как раз в том, что я не хочу возвращаться. О каких «благах цивилизации» вы собирались сказать? Послушайте, Валентайн, мы колонизуем третий мир, а на Земле по-прежнему надо платить за каждый глоток свежего воздуха, не говоря уже о глотке чистой воды. Естественные продукты доступны только представителям бизнес-класса, остальные питаются суррогатами. К сорока годам каждый третий из живущих на Земле вынужден покупать какой-либо искусственный орган. Никакие достижения генетики не в силах остановить вырождение. Стало ли землянам легче, когда мы добрались до алмазов Райа? Или когда Настаджо Гоэрли сконструировал принципиально новый двигатель, которым сейчас оснащены боевые корабли «НАГ-5»? Я больше не верю в положительную роль прогресса.

– Нельзя же отметать все, достигнутое человечеством, – мягко возразил Валентайн, как будто говорил с душевнобольным. – Даже этот прекрасный воздух, которым мы сейчас дышим, будет отправляться на Землю. Разве это стало бы возможным без величайших достижений прогресса?

– Без этих достижений остался бы прекрасным воздух Земли.

– Слушайте, Бернар, вы же не трехлетний ребенок, – начал терять терпение Марк. – Историю нельзя повернуть вспять. То, что было на Земле тысячу лет назад, не вернется.

– Поэтому и я не вернусь, – твердо сказал Бернар Муатесье. – «Когда столько месяцев подряд слушаешь пение ветра, когда так долго говоришь на языке бесконечности, страшно оказаться вдруг среди людей, слушать их бессмысленные славословия, без содержания и цели. Я вовсе не хочу сказать, что стал за это время лучше других. Я просто в некотором роде стал иным. То, что раньше казалось незначительным, приобрело для меня важность. Есть вещи, которые я был бы не в силах теперь переносить, и есть такие, без которых не смогу обходиться…

Когда погружаешься так глубоко в самого себя, когда так долго живешь пространством, уходящим далеко-далеко, дальше звезд, возвращаешься уже не с теми глазами. Больше полагаешься на чувства, чем на разум…» Это написал один человек. Давно, очень давно. Так давно, что слово «корабль» в те времена ассоциировалось не с небом, а с морем. Но мне кажется, что это сказал я сам.

Региональный представитель едва дождался конца этой тирады, чувствуя, как в нем закипает возмущение.

– Какого черта вы ломаетесь передо мной, Муатесье? – заорал он. – Видите ли, вам стал неугоден прогресс! Вам, словно младенцу, нужно объяснять, что благодаря цивилизации у нас есть свет, отопление, средства связи и передвижения! И что когда через пятнадцать лет вы получите пенсию (заметьте, еще одно достижение неугодной вам цивилизации!), то у вас будет бесплатная – бесплатная, Муатесье! – койка в богадельне, теплый сортир и возможность видеть на экране все, что делается в нашем чертовом мире. Все эти катастрофы, убийства, скандалы и перевороты! А вместо этого вы готовы сидеть здесь, в Богом забытой дыре, где не слышно ничего, кроме птичьего щебета и бульканья ручья, размышлять, глядя на звезды, и засыпать под шум деревьев.

Бернар Муатесье медленно поднялся, не сводя глаз с регионального представителя.

– Может, вы еще скажете, что хотите жить, повинуясь лишь ритму собственного сердца и желаниям своей души? – не дал ему вставить слова кипящий негодованием Марк. – Вам, видите ли, угодно смотреть лишь на то, что прекрасно, и думать лишь о том, что вечно! Попробуйте только сказать, что это и есть истинное предназначение человека! Чему вы улыбаетесь, хотел бы я знать?!!

– Да так, – сказал Бернар Муатесье, продолжая улыбаться. – Ты говори, не стесняйся.

– Не указывайте старшему по должности! – кипятился Марк. – Совсем распустились! Пока тысячи добросовестных трудяг неделями не вылазят из забоя, глотают пыль, терпят издевательства начальства, выбиваются из последних сил, вываливаются в грязи, чтобы заработать хоть немного денег, вы тут и думать забыли об этом. Вам никакая зарплата, видите ли, не нужна, и даже пенсия вас не прельщает. Вам бы только любоваться лунным светом, по утрам купаться в прозрачной заводи, а потом смотреть, никуда не спеша, как розовеют вершины гор…

– Я знаю, где это место, – сказал вдруг Даджо. – Там еще на берегу тюльпанное дерево растет, и ветер стряхивает лепестки прямо в воду.

Бернар Муатесье шагнул вперед и положил руку на плечо Марку.

– Пойдем. Это не очень далеко, – сказал он.

Через час Марк уже купался в маленькой заводи, где кружились красные лепестки тюльпанного дерева. А когда вылез на берег, то оказалось, что региональный представитель смылся, как побелка с великолепных изразцов Кордовы. Сколько ни старались их затушевать и замазать, святотатственная красота жизни проступила, раскрылась и рассмеялась блеском невиданных красок.

Земляне и теллурийцы выстроили на Лакине по городу – это были центры, откуда предпринимались военные походы на леса планеты.

Бойце попросил разрешения отправиться вместе с ним. Он мечтал по примеру древних воителей, прикоснуться к живому врагу, что было для него высшей доблестью. Танчо всегда работал в одиночку, но с другой стороны, это был единственный способ проверить, сможет ли Бойце действовать в условиях настоящей войны – на Печальных Землях, день за днём, в окружении смерти и разрушения, не имея возможности вернуться домой и отдохнуть, прикоснувшись к красоте. «Это тебе не партизанские вылазки», – говорил мечник.

Итак, он согласился взять с собой воина Радуги – но тут же пожалел об этом, потому что Бойце со всей серьезностью объявил:

– Перед тем, как уйти, мы должны посетить Провожающего в Путь.

Далее выяснилось, что к Провожающему в Путь надо идти с медом в качестве подарка. Мед для такого случая полагался особенный. Чтобы добыть его, они отправились на плоту в зачарованный мир, созданный среди гор одним из потоков, впадавших затем в основное русло каньона. Берегов здесь просто не было: скалы отвесно уходили в воду, а в ее почти неподвижном зеркале отражались вздымающиеся к небу вершины и белые облака. Маленький плот словно парил меж ними.

Бойце, тихо напевая, отталкивался шестом попеременно то от одного, то от другого борта ущелья. На уступах скал кусты образовали дремучую чащу, но вверху, на страшной высоте, огромные деревья выглядели как небольшие кусты. Некоторые стволы росли прямо из воды. Обнаженные корни, словно сети, оплетали камень...

Узкое горло гор повторяло и усиливало каждый звук. Голос птицы, звеневший на вершине далекого дерева, слышался так ясно, точно она сидела на плече.

Вскоре впереди послышался необычный гул, который все нарастал, и Танчо с тревогой подумал, что за ближайшим поворотом могут оказаться стремительные пороги, которые неизбежны на горных реках, и их плот в одно мгновение разнесет по бревнышкам. Но когда заросли впереди расступились, вместо порогов открылась широкая заводь.

Тем не менее, странный шум все усиливался. Повертев головой, Танчо разглядел, что слева к обрыву прилепились огромные серые шары, располагавшиеся в двух-трех метрах друг от друга. Жужжащий гул исходил именно от них.

– Вот они, дома пчел! – обрадовано сказал Бойце.

Круглые жилища лесных пчел были сделаны с большим искусством и достигали в диаметре около метра. Вокруг каждого такого шара клубилось облако из тысяч маленьких насекомых – одни прилетали со сладкой добычей, другие спешили на поиски новой.

Бойце подтянул плот к левому обрыву, перебирая руками ветви, склонившиеся над водой. Дикие пчелы не обращали на них внимания и спокойно продолжали заниматься своим делом. До самого нижнего шара было метров шесть.

– Тут бы лестницу надо, – заметил Танчо.

– А еще лучше – лифт! – засмеялся лесной воин. – Ты смотри, чтобы плот не уплыл.

Бойце привязал к поясу корзину, закинул ее за спину и полез по скале, ловко используя маленькие уступы и трещины, слегка придерживаясь за ветки и траву, как это делают навахо. Относясь с почтительной любовью к своей матери-земле, они не вбивают в скалы крючья и скобы, передвигаясь без страховки на самых опасных кручах, а порой совершают прыжки через расселины, которым позавидовала бы пума.

Бойце делал это инстинктивно, и казалось, что он взбегает вверх вопреки земному притяжению. Уж не заразился ли он вирусом А-Зет, подавляющим инстинкт самосохранения, думал Танчо, наблюдая за ним. Тем временем землянин добрался до ульев и, отгоняя пчел, стал отсекать ножом куски сот – не от одного шара, а от каждого понемногу. Когда корзина наполнилась, Бойце моментально оказался на плоту и поскорее оттолкнулся шестом от берега – вдруг радушию пчел все-таки есть предел.

– Попробуй, такого меда ты ни разу в жизни не ел, – посоветовал он.

– Пахнет орхидеями, – восхитился Танчо, выуживая из корзины истекающий золотым медом ломоть.

– Так оно и есть! Только в этом месте пчелы собирают такой мед.

– Слушай, а это не вредно для пчел? – с запоздалым раскаянием спросил Танчо.

– Нет, почти нет. Пчелы восстановят свои дома в течение нескольких недель.

– Вкусно, – еще раз похвалил Танчо, жалея, что с ними нет Зокти.

Вот кто воздал бы должное этому лакомству!

– А мы для Зоэ оставим, – успокоил его Бойце.

Они вернулись в Скрытый город, когда ночная луна Чальчиуитль своим светлым волшебством превратила водопады в струящийся нефрит.

«Если мы так будем собираться, как раз к зиме двинемся в путь, – по себя ворчал Танчо. – Ты не забыл, Боська, что я не могу ходить короткими дорогами? Значит, до Печальных Земель надо будет добираться пешком. А это недели две…»

Бойце, который шел впереди, предупреждающе поднял ладонь, и они мгновенно остановились. Танчо прислушался: в лесу шуршали листья, раздавалось деловитое похрюкивание, у берега чьи-то лапы хлюпали по мокрой траве, невдалеке от них кто-то грыз дерево и сердито ворчал. Над самой головой Танчо промелькнула большая ночная птица, обдав его шорохом и дуновением крыльев. В следующую секунду она камнем упала на куст, и там послышалось чье-то отчаянное верещание. Но все это были обычные звуки ночного леса. Вокруг них шла невидимая, но гораздо более насыщенная и активная жизнь, чем при ярком свете дня.

«Чего ты?» – спросил Танчо.

Бойце, не оборачиваясь, повел пальцем в сторону реки. Танчо вгляделся и увидел, как некто весьма крупный выбрался из воды на камни. Лунная дорога пролегла у него на пути. В полоске света показалась морда выдры с блестящими бусинками глаз. На усах сверкали капельки воды. Зверь замер в лунном свете, мокрая шерсть сияла и искрилась. Вдруг выдра съехала с камня, шумно плюхнулась в воду и сразу нырнула.

«Под луной загорала», – беззвучно рассмеялся Бойце.

«Тьфу ты, я думал – что-то случилось».

«Ничего не случилось, Тася – мы ведь уже дома».

«Дома! Слушай, Ярок говорил мне, что Печальные сэйджи отсекли себя, как больную руку. Значит, они не могли входить в единое сознание и передвигаться по коротким дорогам. Тогда как же они пришли на Большой Праздник? Я сам видел тисов и деодаров. Но до их дома несколько сотен километров. А они пришли и первыми начали Танец Грез. Невозможно за два дня пройти пешком такое расстояние!»

«Верно, они пришли морем», – отозвался Бойце.

«Какое море в горах? Здесь что до моря, что до неба – одинаково далеко».

«Нет, здесь есть море», – настойчиво повторил Бойце.

«Ну и где оно, твое море»?

«Тут, – лесной воин остановился, притопнув босой пяткой. – Море у нас под ногами».

«Ты пьяный? » – удивился Танчо, заглядывая ему в лицо.

Кто знает, какие обряды использовал Бойце перед таким серьезным походом, какой им предстоял? Дорогу в прошлое открывает Память, но будущее можно увидеть только в снах…

– Вот еще! – фыркнул Бойце. – Мы же не за пьяным медом ходили.

– А правда есть такой?

– Алькон знает, где такой мед можно достать, у него спроси. А если не веришь, что под землей есть море, ложись сегодня спать там, где я тебе скажу.

Танчо послушался, но потом ему пришлось об этом крупно пожалеть. Выспаться в эту ночь ему не удалось. В самый глухой час он услыхал ни на что не похожий зловещий шорох, переходящий в глухой рокот. Первое, что Танчо пришло в голову – где-то неподалеку сходит с гор селевой поток. Он вскочил, проснулся окончательно и, оглядевшись, понял, что это невозможно. Едва он опустился на землю, как снова услышал эти звуки: то нарастал, то отдалялся гул...

Явственно постукивали камни, увлекаемые водой. Но это была не река – Танчо хорошо знал голос реки: ночью она разговаривает человеческими голосами, которые то сердятся, то спорят, то жалуются. Река хранит все, сказанное на ее берегах…

* * *

И Танчо вспомнил то, что забыл уже давно: река – дитя ночи. Река рождается в темной глубине пещер. Днем она дремлет, завороженная пляской теней и света, бегущих по ее глади. И только ночью голос реки становится явственней. Она пробуждается. Всю ночь идет тайная ее работа: стучат камни, падают деревья – река расширяет свое ложе, изменяет свое русло. Тайком от чужих глаз она проверяет свои сокровенные тайники: омуты, полные сверкающих звезд, тихие заводи, где в илистой глубине хранятся отражения всех прежних лун, что сияли на небе, и все капли дождя, упавшие в реку, которые потом превратились в жемчуг.

Но сейчас Танчо слышал другое: что-то огромное вздыхало и двигалось в темноте. Казалось, подземные духи выполняют какую-то непосильную работу, ворочают тяжести, глухо ворча и стеная.

На самом деле в ста километрах от этого места река уходила под землю и продолжала бежать уже под землей, вырыв в песчанике большую пещеру. Протекая по ее дну, поток продолжал расширять свое ложе, вызывая обвалы и увлекая за собой камни. А глубоко под горами река впадала в огромное подземное озеро, которое вполне можно было назвать морем и в котором вечный танец Чальчиуитля и Нереа вызвал приливы и отливы.

* * *

Как всегда, глаза его сияли, будто он умывался солнечной росой, и сам он был словно лесной ручей погожим утром.

– Слышал, – буркнул сумрачный невыспавшийся Танчо и яростно зевнул.

– Мы можем спуститься к нему через пещеру и проплыть под землей на ту сторону гор, – воодушевлено говорил Бойце. – Так мы сократим дорогу вдвое. А на той стороне подземное море сливается с настоящим, и там я смогу попросить у Иш-ши его крылья – чтобы мы смогли пролететь оставшийся путь до самых Печальных Земель.

– Боська, я ничего не понял. Какие крылья? – борясь с неодолимой зевотой, пробормотал Танчо.

– Крылья моря! – провозгласил воин Радуги. – Иди скорее умывайся, а то примешь на себя грехи первого встречного.

– Ну и шуточки у тебя! – буркнул Танчо, хотя умыться ему действительно не мешало.

Недалеко от того места, где жил Провожающий в Путь, они остановились у родника с удивительно вкусной водой, который выбивался из-под груды гранитных валунов. У воды был привкус ветра, корней, свежей зелени и пряных трав.

Мята забралась в ручей по пояс, образовав дремучие острова. Мохнатые корни белели в глубине, а темно-зеленые листья тихо шевелились, распластавшись на глади воды. Танчо раздвинул их, и для начала попил, а потом умылся, ахая от удовольствия, этой удивительной мятной водой, холодной и свежей.

Они пригладили волосы, чувствуя себя детьми. Утилити по имени Провожающий в Путь жил в небольшом гроте с высокими сводами, уходившими, казалось, в самое поднебесье. Все утилити внешне неотличимо похожи. Если бы Танчо смотрел на Провожающего в Путь только глазами, он бы решил, что перед ним Цола. Но их нельзя было спутать, как красное и белое, как горячее и прохладное.

Они с Бойце скромно сели у входа. Провожающий в Путь благосклонно принял корзину с медом – «чтобы путь их был сладок», погладил их обоих по головам и стал рассказывать о дороге, которую им предстоит пройти. Он говорил спокойно и неторопливо. Негромко пела серая флейта, и Танчо стало казаться, будто они уже выполнили задуманное и вернулись. И потом весь долгий путь к Печальным Землям его не оставляло ощущение, что ему знакомы места, по которым они проходили – так ярко запечатлелись в памяти слова Провожающего в Путь. Он точно знал, когда перейти вброд реку, где наименее опасный склон горы, в каком месте устроить ночевку…

Утилити и сэйджи смотрели на землю, которой принадлежали, глазами влюбленных.

* * *

Перед уходом Танчо заглянул попрощаться к Зокти. Его приятно удивило, что Зоэ уже успел навести свои порядки и выставил возле мастерских боевое охранение.

Он сильно изменился за последнее время. Танчо, который привык к его неуверенной, будто извиняющейся улыбке, был рад видеть, что Зокти, наконец, обрел свои крылья и почувствовал себя на своем месте – он возился с машинами и готовился к полетам.

Не сразу, но он привык, что во имя Лакины приходится сражаться против бывших своих соратников. Когда-то такая возможность была для него худшим из ночных кошмаров. Но и сейчас он остался верен себе и до сих пор не убил ни одного теллурийца.

– Уходишь, значит? А я думал, ты мне поможешь, – сказал Зоэ, выслушав друга.

– Тьфу ты, еще накличешь, – поежился Танчо, сразу вспомнив, что эти же самые слова слышал от Зокти перед поездкой на конференцию, где его чуть не прикончили.

Зоэ расстроился окончательно, и даже мед из орхидей не сразу вернул ему бодрость духа.

– Подождал бы, пока я вот эту машину в порядок приведу, – он похлопал ладонью по звенящему боку истребителя, – я бы тебя подбросил до самых Печальных Земель.

– Нельзя, Зоэ, я хочу продвигаться тайно, чтобы никто не мог проследить мой путь. Если ты сможешь сделать машину, похожую на летучую мышь – чтобы она летала бесшумно и низко, почти у самой земли, и при этом была такой же стремительной и маневренной, тогда я, пожалуй, соглашусь лететь. А пока придется использовать более совершенный аппарат – собственные ноги.

– Я постараюсь сделать такую машину, – пообещал Зокти.

* * *

Силуэты парящих грифов, резкий свист сурков, густые заросли шиповника…

Неожиданно каньон кончился, снежные вершины приблизились, распахнулись просторы горных лугов и степей. Они оказались на высокогорном плато.

Если бы они не поднимались сюда несколько дней, то не поверили бы, что находятся на вершине. Перед ними лежала ровная привольная степь!

Танчо не знал вольных степей – на Теллури их давно не осталось. Под ногами стлались длинные пряди трав, и ему представлялось, что они идут по бесконечному ковру, сотканному из шелковых нитей. А то казалось, будто это шерсть огромного зверя, и они пробираются по его спине, косматой и седой. Впервые ему довелось увидеть, как из-за горизонта медленно поднялось огромное белое облако и беззвучно разбилось о гору, растеклось по ней клочьями тумана – точно так же, как волна разбивается о берег, оставляя блестящие сгустки белой пены.

Они пересекли нагорье и вновь стали спускаться в ущелье, а затем начался новый подъем…

И каждый раз перед ними сияла, придавая силы своей красотой, новая гора. Вокруг была такая красота, которую можно назвать мудростью. Это было гениальное творение, созданное любовью и вдохновеньем. Еще им помогали беседы друг с другом, и большей частью по пути они вели длинные разговоры на языке сердца. Бойце рассказывал о миссии Вестников:

«Мы ищем цветы. То есть людей, чьи сердца открыты Солнцу Правды и тянутся к нему, как цветы. Мы не так сильны и мудры, как утилити. Они могут разбудить и спящее сердце, могут заставить зацвести даже камень. Мы – нет. Мы пока что можем говорить лишь с теми, кто слышит. Но сначала их надо отыскать. Среди людей осталось очень мало таких, чье сердце, подобно цветку, с радостью раскрывает свои лепестки навстречу Солнцу Правды. В Мире иллюзий, где Солнце нашей Правды давно закатилось, такие люди чаще всего хиреют и угасают, как цветы без солнечных лучей. Лишь немногие из них, имеющие очень глубокие корни, способны долго жить в Мире иллюзий. Они хранят в себе глубокое знание и тоску по Солнцу Правды, испытывая непреходящую потребность поведать о нем, петь о нем и говорить о нем. Такие люди чаще всего становятся Вестниками Правды в Мире иллюзий. Занятие столь же почетное, сколь и смертельное».

Танчо поражало, как легко и уверенно Бойце говорит о таких вещах, как Правда и ложь, Добро и зло. Ему всю жизнь было нелегко отличить Добро от зла, он опасался перепутать одно с другим.

«Это потому, что твоя душа была замутнена и взбаламучена, – спокойно объяснял Бойце. – Скоро она успокоится, как успокаивается вода в озере. Тогда все прояснится, и в чистой глубине твоей души сразу будет ясно, что – зло, а что – Добро».

«Что ты можешь знать о зле?» – не поверил Танчо.

«У каждого из несовершенных своя боль. И сквозь эту рану в нас проникает зло».

Они довольно долго лезли вверх, пробираясь сквозь ветви, нависшие до самой земли, и сперва проскочили мимо небольшой щели в камне, которая была единственным проходом к подземному морю. И только сообразив, что каньон уже кончился, увидев, как он мягко поворачивает, открывая взору свой противоположный склон, словно берег другой, волшебно манящей страны, осененной солнцем, они пошли назад и стали пристально всматриваться в каждую выемку.

Наконец, они оказались на небольшом уступе под скалой. Внизу, у самых ног, была вертикальная трещина. Танчо сунул туда голову – и ему в лицо дунул мощный холодный ветер. Бойце заглянул туда же – поток воздуха, бивший из пещеры, подхватил его косы, будто играя.

Они вдвоем молча смотрели вниз. Ледяной камень тускло светился в глубине, обрамляя непроглядную темень, которой не было конца. Танчо втянул голову обратно, и воздух леса показался ему горячим.

Первым стал спускаться Бойце, интуитивно выбирая оптимальный путь, чтобы не сорваться, и Танчо старался подражать его движениям. Очень было похоже, что они забираются в глотку окаменевшего дракона. Прошло не менее получаса, прежде чем они попали в его «чрево». К счастью, оба они умели видеть в темноте, а то бы им пришлось несладко в первозданной темноте пещер. Казалось, что «чрево» ощетинилось острыми когтями и клыками. С потолка свисали похожие на паутину волокнистые сталагмиты – каменная паутина, чьи клочья были хищными клинками. Изредка попадались неровные, будто наскоро вытесанные колонны. Каждую из них возводила вода за миллиарды лет.

Возле одной из таких колонн Танчо вдруг разглядел неподвижную фигуру. Прислонившись к камню, перед ним стоял сэйджи. Его черты были словно покрыты белой вуалью. Это был Ворон, который спустился под землю, чтобы забыться сном. Сколько бесчисленных дней и ночей он уже простоял так, прислонившись к сталагмиту, а вода капля за каплей превращала его самого в камень?

– Этот уже никогда не проснется, – прошептал Бойце.

Наконец они достигли берега реки, которая где-то в неведомой глубине впадала в подземное море.

Перед ними открылся заполненный водой туннель. Танчо пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем он заставил себя вплыть в этот мрак. Скала нависала так низко, что ее шероховатый свод с острыми выступами царапал спину. Когда и это узкое пространство оказалось заполненным водой, пришлось нырнуть, набрав воздуха побольше. Они поплыли под водой.

Внезапно впереди забрезжил неясный желтоватый отсвет, и своды пещеры начали повышаться. Танчо вынырнул и увидел, что сквозь трещины над головой сочится далекий свет дня. В тот же миг его ноги коснулись мягкого от водорослей камня. Они вышли из воды на песчаный пляж и оказались в странном мире, где все было не так, как на берегу настоящего моря. Вместо шумных и блестящих волн – неподвижная прозрачная вода, вместо яркого света – полумрак, будто солнце здесь заменяла тусклая янтарная бусина. Мощные стены ограничивали этот антимир, поднимаясь к каменному небу.

Как холодно было на подводном пляже! Им совсем не хотелось задерживаться здесь, потому что оба уже чувствовали, что скоро смогут увидеть настоящее солнце. Но для этого предстояло еще раз войти в воду и снова плыть в черной тишине, полагаясь лишь на чутье Бойце.

Проплывая по еще одному затопленному туннелю, Танчо с надеждой поглядывал вверх и внезапно увидел там дыру, но мгновенно сообразил, что серебристая пустота в ней не может быть небом. Возможно, это боковое русло подводной реки? И, словно в подтверждение своих слов, Танчо увидел, как из глубины навстречу ему плывет человек. Но когда они сблизились, Танчо ощутил, как холод проник в его душу: в незнакомце он узнал самого себя.

В тот же миг края нового туннеля внезапно задрожали, и жутковатая иллюзия пропала. Под сводами пещеры переливался огромный пузырь воздуха, который проник сюда, видимо, во время сильного шторма – и получилось подводное зеркало.

Об этом Танчо успел подумать уже внутри воздушного пузыря, позволившего ему немного отдышаться. Все же ему было далеко до Бойце, который мог не дышать часами безо всяких усилий. Пределом для Танчо было около двадцати минут.

Ах, какой неистовой радостью наполнились их сердца, когда туннель превратился в грот и они выплыли прямо навстречу открытому морю! Обогнув скалу, они выбрались на берег и зарылись в мелкий горячий песок, согреваясь после могильного холода пещер.

Был отлив. Между берегом и рифом обнажились отмели. Сотни белых и черных цапель ловили в лужах червей и мелких рыбешек. Рыжие крабы нежились на солнце. Ветви кустов гнулись и качались: на них стаями отдыхали морские птицы.

– Иш-ши! Иш-ши! – стал звать Бойце.

Долгое время этому призыву вторили лишь крики птиц и шипение волн, перебирающих прибрежную гальку в поисках самых красивых камней, которые волнам хотелось отполировать с особой любовью и тщанием.

Но вот без всякого всплеска над поверхностью воды вынырнула круглая черная голова с внимательными глазами, и морской воин предстал перед ними. Его темное гладкое тело блистало в последнем отсвете дня. На макушке, плечах и щиколотках Иш-ши сидели разноцветные актинии, так что с первого взгляда могло показаться, что морской воин украсил себя букетами нежных хризантем. На самом деле прикосновение актиний было не менее опасным, чем укус ядовитой змеи. Это были живые подводные цветы, яростно оберегавшие своего хозяина, на что Иш-ши отвечал такой же преданной дружбой, кормил и холил своих актиний. А когда ему приходилось менять кожу, что случалось раз в год, он осторожно пересаживал их на свое обновленное тело.

Бойце недолго беседовал с морским воином – Иш-ши было трудно оставаться на берегу, где он чувствовал себя незащищенным. Он отдал Бойце то, что тот просил, и вновь нырнул в глубину. А двое странников остались ночевать на морском берегу, под скалами. Они слушали море. На скалах звенели голоса цикад, и море отзывалось на этот звон мерцанием огней. Такие же огоньки вспыхивали на волосах Бойце, когда он, повернувшись к Танчо, горячо спорил с ним:

«Ты говоришь, что все проходит. Но я видел на вершинах гор отпечатки медуз, выброшенных на берег семьсот миллионов лет назад. Я знаю, что ночной дождь оставляет на камне следы, по которым через тысячу столетий можно с легкостью определить направление дождевых струй. Я сам находил в пустыне плитки растрескавшейся породы и на них – отпечатки морозных узоров, исчезнувших под лучами солнца несколько тысяч лет назад. Все проходит! Нельзя вернуть мгновение, как нельзя удержать молнию! Так? Да? Но есть места на земле, где корни молний прорастают сквозь песок и остаются там навсегда. И кто знает, быть может, однажды из такого корня вновь взметнется огненный стебель молнии!»

– Корни молний прорастают сквозь песок? Какой же ты, Бойце, фантазер! – рассмеялся Танчо.

– Пойдем со мной, и я покажу тебе корень молнии! – воскликнул Бойце, сверкнув глазами.

На прибрежных дюнах, которые до сих пор хранят следы Яганов и Она, в рыхлом песке можно отыскать стрелы грома. В Андах также находят окаменевшие молнии, которые застряли, подобно копьям, в крепкой горной породе. Но еще больше они похожи на корни невиданных небесных цветов: огненный цветок молнии гаснет, но его корни остаются в почве… Быть может, они когда-нибудь прорастут снова? Да, они прорастут снова, когда сэйджи начнут Танец Грез!

И вот Бойце решил показать Танчо такой невиданный корень. Разгребая песок, он постепенно извлек его наружу, действуя с большой осторожностью. Корень молнии был длиною более метра и толщиною в руку. Его поверхность оказалась шероховатой, так как состояла из песчинок. Невиданный корень был покрыт продольными бороздами, искривлен и ветвист, совершенно как у дерева, а самые тоненькие корешки были прозрачны и очень хрупки. Если разломать такой корень, то внутри он состоит из блестящего стекла с гладкой поверхностью.

Когда они насмотрелись вдоволь, Бойце вновь зарыл корень молнии в песок, свято веря, что однажды из него вырастет огненный цветок.

* * *

Цола вернулся ночью, осторожно ступая невидимыми тропами Сияющих гор, не потревожив ни единой паутинки в высоких травах. С собой он принёс последнюю из вестей, что услышал на вершине под белым куполом и радугой.

…Предрассветное море хрупко, как хрустальная чаша. Мир растворен в этой чаше и спит в ней чистым прозрачным сном. Ступая по спящей траве, Танчо и Бойце поднялись наверх и остановились на краю обрыва. Здесь им предстояло новое испытание – отсюда они должны были улететь на крыльях.

Две трети живых существ на Земле умеют летать – от комара до кондора. Но человеку это не дано. Даже имея крылья, он был бы слишком тяжел и слишком слаб для того, чтобы взлететь в небо.

– Повернись и стой тихо, – сказал воин Радуги.– Только не крутись.

– Вот еще, – фыркнул Танчо и, выгнув шею, преспокойно заглянул себе за спину.

Это всегда производило на землян неизгладимое впечатление.

– Ох! – произнес Бойце, встретившись с ним взглядом.

Он держал в руках что-то похожее на комки влажных водорослей, и в следующую секунду Танчо ощутил, какие они холодные и липкие: Бойце пришлепнул эти комки ему на спину. Кожу сразу стянуло, и Танчо испытал весьма неприятное чувство, как будто нечто врастает в нее, вернее, срастается с его лопатками.

– Ветер поможет тебе, – произнес Бойце непонятную фразу.

И тут Танчо ощутил этот ветер. Нечто бесформенное на его спине стало подсыхать и одновременно расправляться с шелестом, и в один момент, подхваченные ветром, развернулись и заплескались у него за спиной огромные крылья, тонкие и серые.

«Какой ты счастливый! Мне вот не пришлось это видеть, когда я первый раз получил крылья моря, – вздохнул землянин.– Я только почувствовал их и услышал, но не видел, что происходит. И мне от этого было очень страшно».

«Думаешь, мне не страшно?» – отозвался Танчо, прислушиваясь к новым ощущениям. Дрожь охватила все его тело. Он чувствовал себя бабочкой на ветру.

«Ничего, это пройдет. На самом деле ходить по земле труднее. Просто мы привыкли. Тебе еще не захочется отдавать крылья моря».

«Ну, давай теперь ты!»

Бойце посмотрел на него и вдруг расхохотался.

– Ты думаешь, крыльев у меня в мешке сколько хочешь? Думаешь, они на дне растут, как морская капуста?

Способность Бойце смеяться так беззаботно поражала. Танчо с грустью подумал, что сам он еще не скоро сможет принять этот дар.

«Ох, прости, – спохватился Бойце. – Иш-ши отдал нам свои крылья, и они у него, конечно же, одни. А мне ничьи крылья не нужны. Я и так могу летать. И ты тоже сможешь, когда захочешь узнать себя до конца. Когда ты себя вспомнишь, то научишься летать. Я тебя научу. Это просто».

– Сейчас увидим. Пошли, что ли? – отчаянно усмехнувшись, сказал Танчо.

– Стой, стой! – закричал воин Радуги, догоняя его и загораживая путь к обрыву. – Ты же собираешься падать, а не лететь. Так ты действительно упадешь, и крылья моря тебя не удержат.

Он положил руки Танчо на плечи доверчивым движением сэйджи.

– Погоди. Тебе надо настроиться.

– Не мешало бы, – пробормотал Танчо. – Ну, научи меня. Как ты сам летаешь?

– Я? Я летаю на флейте, – просто сказал Бойце, как само собой разумеющееся.

– На чем?!!

– О! Извини, я все забываю, что ты… Я ловлю музыку сердца – как птицы ловят ветер. Твое сердце должно петь, и тогда ты взлетишь. Есть музыка, которая дает мне крылья. Когда поет флейта, они вырастают у меня за спиною.

И не успел Танчо даже моргнуть, как из глубин Памяти рванулся к нему голос певца-такируны, пронзительный, словно крик чайки:

Если ты меня забудешь –

Стану камнем при дороге!

Танчо запоздало ахнул. Грудь его, казалось, наполнил морозный ветер Анд, и шорох крыльев озарил пустоту, и черный полет кондора забрезжил в синеве небес.

– Порой, когда я пролетаю очень низко, мне чудится, будто я могу читать мысли земли, – говорил Бойце. – Когда поднимается ветер, я становлюсь частью ветра. Я слышу запахи трав и гудение шмелей. Вот увидишь – это прекрасно! Для того чтобы совершить полет, тебе нужно, прежде всего, вернуться в себя. Выйди из-под власти чужой воли, которая довлеет над тобой. Она мешает тебе подняться. Приди в себя, Танчо. Перестань считать чужую волю важнее своей, и ты вернешь свои силы. Скажи: «Я вернулся к себе». Ведь здесь твой дом. Здесь все с тобой. Лес дает тебе свою мудрость, река – свою живость, белые облака – свою высоту. Ты ведь их часть, дай же им стать частью тебя: лесу, реке, облакам. И тогда наберешься сил, чтобы лететь. Ну?

– Что – «ну?».

– Скажи: «Я вернулся к себе». И лети!

Танчо замер, вслушиваясь во внутренние голоса, что никак не могли сложиться в песню. Непросто вернуться тому, кто тысячу лет бежал от себя, кому больно помнить своё имя.

«Ты опять падаешь в прошлое, – предостерёг его Бойце. – Но твой дом – в настоящем. Вернись к себе, каким ты есть в этот миг, под этим солнцем».

* * *

«Только совершенный может завершить Танец Грёз, – сказал Цола. – Ты поможешь своему брату стать совершенным».

* * *

Вернуться – значит принять себя. Признать себя. Простить себя за всё, памятуемое и забытое. Стать чистым перед лучами солнца, как кристалл, омытый ручьём.

* * *

* * *

Пересекали снега и не оставляли следов. Освещались солнцем и не оставляли тени. Подхваченные смерчем, кружась, взмывали ввысь…