Библиотека «клуба фантастов крыма» серия основана в 2004 году

СЕРИЯ ОСНОВАНА В 2004 ГОДУ

Ритта КОЗУНОВА

БЕЛАЯ БИТВА

Симферополь

«ДИАЙПИ»

2012

Роман «Біла битва» — це своєрідний, неповторний сплав з елементів «космічної опери», містики та навіть езотеріки. Автор черпала натхнення у культурі американських індіанців, проте в оповідання органічно вплітаються дискурси буддійської, даоської і сінтоїстської філософії. Роман, безумовно, «неформатний», тому закликаємо читача вникнути та відчути те щире і цінне, що лунає поміж строк. Автору вдалося з’єднати гострість сюжету з тонкими психологічними та духовними колізіями героїв та подій.

КОЗУНОВА Р.О.

К 59 Белая битва — Симферополь: ДИАЙПИ, 2012. – 310 с.

ISBN 978-966-491-286-7

Роман «Белая битва» — это своеобразный, неповторимый сплав из элементов «космической оперы», мистики и даже эзотерики. Автор черпала вдохновение в культуре американских индейцев, однако в повествование органично вплетаются дискурсы буддийской, даосской и синтоистской философии. Роман, безусловно, «неформатный», поэтому призываем читателя вникнуть и почувствовать то искреннее и ценное, что звучит между строк. Автору удалось соединить остроту сюжета с тонкими психологическими и духовными коллизиями героев и событий.

УДК 82-312.9

ББК 84-445

ISBN 978-966-491-286-7 © Р.О. Козунова, 2012

…Очень вовремя, так как солидный кусок потолка приземлился точно на его откинутое одеяло, а взрывная волна высадила переборку, за которой располагался камбуз. Помещение наполнилось удушливым дымом. Танчо сел, откашливаясь и начиная просыпаться.

– Если ты собрался меня поджарить, – послышался из-за дымовой завесы спокойный голос, – то жарить тебе лепёшки к завтраку будет некому.

– Доброе утро, Зоэ, – невпопад отозвался Танчо.

– Ага, – зевнул Зокти, пробираясь на камбуз через дыру, еще дымившуюся по краям. – Что, опять плохой сон приснился? – сочувственно спросил он, выгребая из-под обломков переборки остатки кухонной утвари.

– Угу. Ты это… извини, пожалуйста, – пробормотал Танчо ему в спину.

– Да ничего, я все равно вставать собирался.

Зоэ наконец докопался до сковороды и одним движением распрямил покореженную ручку. Танчо искоса взглянул на него. Если бы Зокти вопил и метался в поисках выхода, было бы естественней. Танчо стал одеваться, все еще надеясь услышать в свой адрес хотя бы парочку ругательств. Но Зоэ, как ни в чем не бывало, возился с завтраком.

– Я тут приберу, – буркнул Танчо.

– Если охота.– Зокти шмякнул на сковородку очередную порцию теста. Сковорода яростно зашипела. Готовил Зоэ абсолютно варварскими методами, но неизвестно почему получалось вкусно.

Танчо вздохнул и взялся разбирать руины каюты, которую разнес его ночной страх, с нарастающим раздражением размышляя о природе страха вообще.

Некоторым страх заменяет силу. Заяц, упав на спину, может разодрать живот орлу. Другим страх заменяет сообразительность. Танчо знал людей, которые получили свои высокие звания за вовремя проявленную трусость. Но ни разу не видел он, чтобы можно было чем-либо заменить сам страх. Спасительное чувство самосохранения, которое срабатывает раньше, чем осознаешь опасность.

Только идиот способен вообразить, будто человек, лишенный страха – идеальный солдат, так как не боится умереть. Где еще, как ни в военных штабах, могла возникнуть столь замечательная идея! По этой логике лучший пехотинец – безногий. Уж он-то не побежит с поля боя.

Рассуждая об этом, Танчо попутно разломал чудом уцелевший табурет. Не пропадать же добру. В дыру с камбуза просунулась голова Зокти. Он с интересом оглядел помещение: после приборки, произведенной Танчо, комната выглядела так, будто в ней случилось два взрыва, а не один.

– Ты чего сердишься? – полюбопытствовал Зоэ.

– Так…

– Не люблю окна, – буркнул Танчо.

– Ну да, я и забыл, – хмыкнул Зокти, наливая ему горячего чаю и пододвигая лепешки. – Ты любишь, когда мало дверей и мало окон.

Танчо замычал с набитым ртом, посылая дежурное проклятие авторам оригинальной идеи создания солдат без страха, а также тем, кто воплощал эту идею в жизнь. Заодно досталось и Зокти, который дал согласие проводить над собой подобные эксперименты. Правда, у Зоэ были смягчающие обстоятельства. Во-первых, он понятия не имел, на что соглашается. Во-вторых, у него друг сгорел. Друзей ему всегда не хватало. А с Джанси Кимонко они к тому же летали двойкой. И Зокти при первой возможности рванул куда подальше, только бы не оглядываться на дверь, ожидая, что Джанси войдет, как всегда, со свежим анекдотом наготове.

Эксперимент, в который влип Зоэ, провалился с грохотом. Оказалось невозможным предсказать, как поведут себя люди, лишенные страха, в человеческом обществе, где страх всегда был краеугольным камнем. Единственное, для чего годились носители блока А-Зет – так это для роли камикадзе. В ситуации, когда инстинкт безошибочно подсказывает человеку, что пора рвать когти, они думали только о том, как тщательнее выполнить поставленную задачу. У них была замедленная реакция.

Эксперимент забраковали. Нельзя сказать, что Зокти после этого просто выкинули на улицу. Над его судьбой весьма серьезно подумали, после чего была выпущена строго секретная директива, согласно которой уцелевшие носители блока А-Зет считались «нежелательными».

Танчо, благодаря специфике своей работы, был знаком с этой директивой и с тем, что стоит за несколько туманным определением «нежелательные». Таких, как Зоэ, отправляли на задания, с которых обычно не возвращались.

Но он обладал уникальным для носителя блока А-Зет свойством: ему везло. Причем везло с каким-то удручающим постоянством, вопреки всякой логике. Танчо был достаточно суеверным человеком и верил в приметы и в судьбу – как всякий, кому доводилось часто ее испытывать. Но самыми суеверными из всех, кого он встречал когда-либо, были штурмовики пятого флота Теллури. Да и как тут не стать суеверным, если двое друзей были рядом, а через секунду от Джанси Кимонко осталась вспышка света, а Зокти при этом даже не задело. Задача оказалась для Зоэ слишком сложной, и он отправился решать ее в самое подходящее для философских размышлений место: в один из кварталов Нерты, где веселые дома соседствовали с мрачными притонами.

Зоэ довольно долго путешествовал по трущобам Нерты, испытывая на своем крепком организме разнообразнейшую дрянь. Все здесь было для него в новинку – поскольку он, как представитель гильдии воинов жил до этого по строго определенному распорядку, где не было времени для увеселений и раздумий. Он уже начал понемногу скучать в этом чуждом для него мире, где одни наживались на том, что заставляли кого-то бояться, а другие из страха исполняли чужую волю. Все они казались Зокти детьми, играющими в какую-то глупую игру. Он не принимал всерьез даже то, что над ним смеялись.

А над Зокти смеялись – да еще как. Именно это и привлекло к нему внимание Танчо, когда они встретились впервые. Прохожие оборачивались и похохатывали, а несколько профессиональных зевак шли следом за Зоэ уже несколько кварталов в предвкушении очередного номера. Обычный пьяный в веселом квартале Нерты мало кого мог удивить. Но Зокти составлял исключение. В своих огромных ладонях он нес штук восемь пирожных и уже успел порядком перемазаться. А теперь, видимо, соображал, куда девать этот явно не нужный ему груз. Судьба, как обычно, была наготове: из-за угла показалась стайка замурзанной ребятни. Зоэ широко улыбнулся. Они налетели на него, вереща и отпихивая друг друга, так что ему осталось только вытирать липкие от крема пальцы.

Выбравшись из одной напасти, Зоэ немедленно угодил в другую. Прямо навстречу ему двигался патруль комендатуры. Зокти огляделся и боком втиснулся в приземистую дверь, едва не сбив покосившуюся вывеску. Танчо вошел следом за ним.

Заведение было чем-то средним между веселым домом и мрачной забегаловкой. Такая двойственность не давала ему окончательно погрузиться в пучину той или другой стихии разгула, и харчевня чудом удерживалась в рамках приличий. Танчо иногда бывал здесь без особого риска нарваться на драку или слишком назойливую смазливую мордашку.

– Желаю здравствовать, мастер! Что закажете, мастер? Как всегда, мастер? – зачастил, подкатывая к нему, официант.

Танчо всегда покорял сервисные автоматы своей вежливостью, и они надолго запоминали его.

– Здравствуй, полста восемь, – сказал он, ища Зокти.

Тот уже устроился в углу, где потемнее. Танчо стал пробираться туда. Полста восемь катился следом, бубня меню.

– Не возражаешь? – спросил Танчо. Зоэ поднял голову, и Танчо впервые увидел его глаза.

– Садись, друг. – Зокти одарил его своей щедрой улыбкой.– Сейчас эта железяка привезет мне что-нибудь выпить, и я уйду.

Зоэ обладал такими габаритами, что люди чаще всего становились в обращении с ним очень вежливыми и предупредительными. Благодаря этому он прожил жизнь в полной уверенности, что все люди вообще добрые и славные существа. И относился к ним соответственно.

Надо сказать, это было просто счастьем для окружающих. Однако наиболее глупые из них принимали чуткость за слабость. Штурмовики вообще отличались снисходительностью к человеческим мелочам, и то, что многие сочли бы трагедией, они нередко попросту не замечали. Это несерьезное отношение становилось более чем серьезной помехой при попытке таких, как Зокти, вернуться к мирной жизни.

В дверях, как и предполагал Танчо, возник патруль, медленно двигаясь от посетителя к посетителю. Такое скопище волонтеров и профессиональных вояк трудно было сыскать где-либо еще, кроме кабаков Нерты. Поэтому Танчо искренне посочувствовал местной комендатуре. Он вручил начальнику патруля свое удостоверение и усмехнулся про себя, увидев, как округлились у того глаза. Свои документы он получил слишком быстро, а на Зокти бросили сочувственный взгляд – мол, попался, бедняга! Патруль поспешно переместился к соседнему столику, как будто его начальник боялся, что Танчо придет в голову испытать на нем свои штучки: заставить сплясать между столов или отпустить весь патруль в увольнительную.

Подкатил полста восемь, удерживая на плоской макушке поднос. Зокти, наконец, открыл глаза и недоверчиво уставился на дымящуюся перед ним миску, усиленно вспоминая, это ли заказывал. Потом вздохнул и обреченно взялся за еду.

Танчо тоже делал вид, что сосредоточенно ковыряется в предложенном блюде. На самом деле он изучал Зоэ, поскольку, прежде всего, привык к этой процедуре, позволявшей ему точно предугадывать, чего следует ждать от человека. Иначе ему становилось не по себе – даже здесь, на Нерте, где он никогда не работал. Сюда он приезжал в отпуск. Если учесть, что главным его оружием была ясная голова, трудно было объяснить его пристрастие к кабакам Нерты. Но здешние мозги были настолько незатейливы, что Танчо читал их вполглаза, давая себе возможность отдохнуть.

Зокти его заинтересовал, и он влез в его душу, как праздный зевака – воспользовавшись тем, что дверь была нараспашку. То, что он там увидел, ему совсем не понравилось. Это было похоже на фасад красивого, большого дома с чистыми окнами и ясной соразмерностью линий, но несколько окон были наспех забиты вкривь и вкось приколоченными досками.

«И как человеку с этим жить? Ведь они гвозди вбивали не в стену, а в живую душу», – подумал Танчо. Его передернуло от отвращения.

– Не по вкусу? – спросил Зокти. Он заметил только, что Танчо перестал есть.

– Дрянная стряпня, – с чувством произнес Танчо. – Я бы тому, кто это сделал, голову отвернул. Совесть иметь надо.

– Бывает и похуже, – решил утешить его Зокти.

– Слушай, пойдем ко мне в гости?

Танчо еще не знал, сможет ли он исправить то, что сотворили с Зокти, но сердце его не желало мириться с этим.

– В гости? – Зокти явно соображал медленнее, чем следовало.– А где ты живешь?

– Да тут недалеко. На кладбище.

– На кладбище? – Зоэ смотрел на него во все глаза. – Ладно, пошли! По правде, мне туда давно пора. Знаешь, я очень плохой человек.

– Да? – заинтересовался Танчо, пытаясь без существенных потерь вытащить Зоэ из-за стола.

– Да. Вот он умер, а я остался. Разве это хорошо?

– Кто? – спросил Танчо, слишком занятый для более длинных реплик.

Зокти был тяжелый и неповоротливый, как камень.

– Джанси. Он сгорел, а я – нет.

– Зоэ, только не плачь здесь, – попросил Танчо очень тихо. – А не то я разнесу этот кабак в щепки и ночевать мы будем в комендатуре, а не на кладбище.

Говорил Танчо истинную правду, поскольку стоило ему разойтись как следует – и последствия оказывались непредсказуемыми.

В мире, где быть не похожим на других означало подвергать себя опасности; в мире, где привилегия постоянства была закреплена десятками постулатов, он продолжал любить другую Вселенную, в которой человек имел не одно, а много имен, и не был привязан к одному месту. Где он был волен, как птицы и ветер.

Вынужденный жить в обществе, где все говорили на едином языке, обладали на удивление похожими желаниями и жизненными целями, Танчо хранил в своем сердце память о вольных лугах, где в гармонии существуют десятки трав и цветов, не похожих друг на друга.

Несмотря на то, что большую часть своей жизни Танчо прожил с людьми, убежденными, будто не должно существовать никакой связи между явлениями природы и состоянием человека, он продолжал остро чувствовать свое единство с дождем и солнцем. Весною ему хотелось петь при виде уплывающего снега. Осенью он чаще тосковал: яркий наряд деревьев напоминал ему краски последней битвы, и он думал о щедрой смерти, которой мы украсили Память. Но наша весна не оставила следа. Быть может, ее семена все еще дремлют под снегом забвения?

Насчет кладбища: Танчо действительно там жил. Вернее, на старом летном поле рядом с портом. Сюда, на северную окраину Нерты, свозили корабли, получившие невосстановимые повреждения, а также устаревшие модели. В войне, которую вела Теллури, машины становились старьем меньше чем за год. Все, что еще могло пригодиться, с них снимали. Оставались лишь пустые оболочки – призраки кораблей. Порой какой-нибудь чудак появлялся здесь, увлеченный этой призрачной мощью, отзвуком былых побед и далеких странствий, покупал один из кораблей, чинил его, возвращая жизнь и чувствуя себя почти что богом. Но такое случалось редко. Большинству стоявших здесь кораблей не суждено было пробудиться от смертного сна. Лишь бешеный ветер Нерты ломал и грыз их, помогая времени совершить свой приговор.

Танчо облюбовал старый грузовой корабль, где сохранился камбуз и несколько десятков вполне приличных кают.

– Ты здесь устроился прямо как адмирал, – одобрил Зокти, когда проснулся на следующее утро и понял, где это он очутился.

– Еще бы! Только одному тоскливо, – признался Танчо. – Ты бы погостил у меня. Учти, кому другому я бы не предложил. Ты же не запаникуешь, если, к примеру, тебе ночью потолок упадет на голову?

– А что, имеется перспектива? – неторопливо изучая потолок, осведомился Зокти.

– Ты случайно в соседний отсек не заглядывал? – вместо ответа спросил Танчо.

– Ага, заглядывал. Здорово разворотило. Я так думаю, прямым попаданием из «Стрелы».

– Нет, – вздохнул Танчо. – Это мне плохой сон приснился. Я там ночевал. Раньше.

Зоэ медленно переварил полученную информацию. Потом все-таки спросил:

– И часто тебе снятся такие сны?

– Да нет. Ведь я еще живой, как видишь. Я начинаю воевать во сне, только когда здорово устану. Вот отдохну недельку-другую – и заключу перемирие.

– Ты здесь отдыхаешь?

– Угу. Я в отпуске.

– Отличный санаторий, – разулыбался Зокти.

– А что? По крайней мере, здесь не сдерут штраф за порчу имущества. Ну, так остаешься?

– Остаюсь, – вздохнул Зокти. – Ты мне нравишься. И я люблю старые корабли.

– Ты мне тоже нравишься, – Танчо поглядел на него одним глазом. – Только вот что. Будешь напиваться, как вчера, я тебе устрою одну маленькую пакость.

– Ты? – спросил Зоэ с любопытством.

– А что, по-твоему, я не умею делать пакости? – даже оскорбился Танчо. – Так вот, я могу сделать так, что ты вообще пьянеть не будешь. Никогда. Сколько бы ни выпил.

Эта жуткая угроза произвела впечатление на Зокти. Но кроме впечатления, она не произвела ничего. Впоследствии Танчо еще не раз приходилось разыскивать Зоэ, который, как нарочно, выбирал заведения самого низкого пошиба, чтобы накачаться до счастливой улыбки человека, которому удалось обмануть свою память. Танчо ругался, но не бросал попыток вытащить Зокти. Ему действительно нравились штурмовики, поскольку карьеристам и трусам среди них нечего было делать, а зависть, завышенную самооценку и тому подобные детские болезни выжигало из новобранцев после первых же боевых вылетов.

Словом, это были ребята, что надо… одно нехорошо: кроме войны, они не годились ни на что. Танчо бы взялся состряпать для Зоэ документы, в которых не было ничего о блоке А-Зет, если бы существовала хоть слабая надежда, что Зокти сможет спокойно жить по возвращении на Теллури. Штурмовикам это удавалось редко, только тем счастливцам, которые смогли забыть все. А Зокти завис в прошлом. Основательно, как он это умел, и все усилия Танчо заставить его реагировать на настоящее ни к чему пока не привели.

Танчо дорого бы дал, чтобы подорвать эту броню. Он не мог примириться с тем, что Зокти все больше замыкался в себе и все меньше реагировал на окружающее – неизбежный процесс для носителя блока А-Зет. Бывало, Танчо до смерти хотелось разозлить его. Без штурмовиков не обходилась ни одна стоящая драка на Нерте – не могли же из Зокти выпотрошить все, что составляло его сущность, а хорошая драка освежает душу, как ночной ливень – сухую землю, Танчо знал это на собственном опыте.

К счастью, еще случались моменты, когда казалось, что Зокти ему вот-вот врежет. Это когда Танчо говорил, что их главные враги в этой войне – земляне – являются людьми. Танчо обычно заводил такие разговоры, когда сам бывал уж очень не в духе. А особенно не в духе он бывал после того, как ему снились плохие сны. Если бы Зоэ вылез на минуту из танка, он бы почувствовал, что Танчо повторяет: «земляне – люди» – слишком уж настойчиво. Будто хочет убедить в этом самого себя. Но Зокти только темнел и спрашивал:

– Ну, и чем ты докажешь, что они – люди?

– Хотя бы тем, что мы воюем с ними, – говорил Танчо, дуя на остывший чай.– Это доказывает, что у нас одинаковые интересы. А общие интересы могут быть только у весьма схожих между собой созданий.

Из рваной дыры в переборке несло гарью.

– Нет у нас общего. – Зокти решительно сыпанул в свой стакан четвертую ложку сахара. – Уроды они, а не люди. Правда, издали на людей похожи, только шеи короткие и кожа гладкая такая и одноцветная – будто их ободрали. Да они даже детей не родят сами, а помещают свои семена в каких-то других животных. Это подло!

– Сто лет назад, – проговорил Танчо с излишним пылом, – кодекс чести воина требовал ждать, пока противник обернется, и тогда только наносить удар. А теперь можно иметь двести боевых вылетов, как у тебя, Зокти, и ни разу не поглядеть в лицо врагу.

– Слушай! – Зоэ со звоном отодвинул посуду. – Шел бы ты… прогуляться после завтрака. Тебе полезно.

Танчо еще несколько мгновений подождал, не перейдет ли Зоэ от слов к действиям – но Зокти, отвернувшись, тяжело молчал, и Танчо вылетел за дверь, хряснув ею так, что все в помещении подпрыгнуло – исключая Зокти. Он обвел глазами камбуз и констатировал безо всяких эмоций, что приборка после еды опять досталась ему.

Танчо прогрохотал по трапу, перемахнул через перила сломанного эскалатора и нырнул в какой-то люк, чтобы вылезти уже на другой улице города мертвых кораблей.

Давно, когда кладбище только закладывалось, корабли стояли ровными рядами, как на последнем параде, но война ломает правила. Не стало места, да и времени следовать плану; вместо ровных дорожек между остовами кораблей образовались такие зигзаги и тупики, что даже сторож, которому полагалось совершать ежедневный облет кладбища, мог заплутать при пешем обходе. Когда Танчо только нашел подходящие апартаменты на кладбище и зажил на широкую ногу, сторож явился – в полном соответствии с инструкцией – и зачитал перед ним постановление о том, что посторонним положено находиться на объекте только при наличии специального разрешения.

Сторожу повезло, что пришел он не утром. Ведь утром Танчо чаще всего бывал не в духе. Говоря начистоту, вечером он тоже обычно находился не в настроении. Но страж порядка явился в безоблачный полдень и поэтому отделался легким испугом. Больше в тот квадрат, где обосновался Танчо, сторож не заглядывал – к огорчению Танчо, который с удовольствием подрался бы сейчас с кем-нибудь. В ушах его все еще звенели слова Зокти о землянах. В словах этих не было правды, но Зокти не был в этом виноват. Сами земляне отзывались об уроженцах Теллури еще похлеще: «фитофаги» сходило у них всего лишь за презрительную кличку, зато «агамия» было уже полновесным ругательством.

До того, как началась война, Танчо несколько лет прожил на Земле и на себе испытал странную смесь презрения и преклонения, с каким земляне относились к инородцам. Танчо знал, насколько быстро из этой смеси рождается ненависть, и порой спрашивал себя: смог бы он, как это сделал Ота-Кте, остаться среди чужих ради того, чтобы доказать – «мы люди» – тем, кто считал людьми лишь себя? Каждый раз, думая об этом, Танчо испытывал острую боль одиночества.

Однако ему довелось от души посмеяться, расшифровывая для своего ведомства серьезнейший доклад группы ученых с Земли, которые предсказывали скорую победу землян в войне против Теллури, основываясь на том, что у теллурийцев на руках только по три пальца. Правда, потом Танчо было уже не так смешно, когда он читал выводы своих соотечественников, предрекавших быстрое поражение Земли исходя из того, что земляне из-за своего анатомического строения не способны увидеть происходящее за спиной.

Между тем война шла уже шестой год, затяжная и грязная, как любая война за колонии, и ни многочисленные пальцы землян, ни гибкие шеи теллурийцев почему-то не сыграли своей решающей роли…

* * *

Не зная всех хитрых ходов, которыми для быстроты передвижения по кладбищу пользовался Танчо, он добирался гораздо дольше. Старая барка, с которой Танчо решил свести счеты, встретила Зокти жалобным скрипом. Картина полностью затмевала утренний аврал.

– Ну, что ты тут творишь? – поинтересовался Зокти.

– Отдыхаю! – рявкнул Танчо, пробивая очередную переборку. Двери он повышибал еще до прихода Зокти.

– Ты бы в ликвидационную команду записался. Там за такой отдых зарплату дают, – посоветовал Зоэ, усаживаясь под накренившейся балкой.

– Я из чистого искусства. Дух стяжательства мне претит, – важно заявил Танчо, примериваясь к встроенной полке.

Гул треснувшей стены слился с треском ломающегося пластика. Балка над головой Зоэ качнулась.

– Хорошо орешь, – одобрил Зоэ, когда отзвенело в ушах.– Огня в тебе много. А откуда? Что в тебе горит?

– Не нравится мне все это,– объяснил Танчо, закручивая в узел обнажившуюся арматуру.

– Эта барка? Я заметил.

– Нет, вообще – эта жизнь.

– Кому же нравится жизнь? – Зокти помотал головой, стряхивая остатки облицовки, методически сыпавшиеся на него сверху. – Жизнь – это тяжелый труд. Надо… это – как его? Выполнять свой долг!

– А, значит, ты же еще им и должен, – даже обрадовался Танчо, запуская оторванной крышкой люка в уцелевший иллюминатор.

– Кому?

– Видел я землян,– неохотно проговорил Зокти. – Пять лет назад они грохнулись в канал возле Энгади, так мне велели их вытащить.

Танчо промахнулся, что случалось с ним довольно редко, и въехал плечом в дверной косяк. Наверху что-то хрустнуло. Балка, под которой устроился Зокти, с лязгом впечаталась в пол. Пыль взметнулась, образовав коктейль с остатками изоляции.

– Ты живой? – поинтересовался Зокти.

– Угу.

– Слушай, кончай отдыхать, пока нас на казенные харчи в комендатуре не определили.

– Ты что, онемел? – голос Зоэ раздавался из молочно-белой взвеси, словно из облака.

Танчо и правда онемел. Несколько лет он пытался выяснить, кто вытащил мертвых землян на Энгади. Но эту информацию неизвестно для какой цели так засекретили, что даже Танчо со своим допуском четвертой степени не мог узнать, за кого ему молиться всю оставшуюся жизнь. Ведь именно на один из этих трупов выменяли самого Танчо у землян. Те посчитали такой обмен равноценным, поскольку у него не прослеживалась ни одна жизненная функция. Он сделал тогда все, чтобы его сочли мертвым.

– Значит, это ты их вытащил? – проговорил Танчо, машинально ощупывая плечо, онемевшее от удара.

– Ну, так и что? Вообще про это трепаться не положено. А ты бы видел, какая там каша заварилась! Земляне дрались за своих дохляков не хуже, чем за живых.

– Еще бы, – тихо сказал Танчо. – Они же теряли свой козырь.

Землянам гораздо раньше, чем теллурийцам, досталось целых три вполне годных для исследований тела врага. Они заплатили за это самую ничтожную цену – цену подлости, накануне официального объявления войны арестовав членов дипломатической миссии Теллури по обвинению в шпионаже. На самом деле это обвинение было справедливо только по отношению к одному из теллурийцев. Но Танчо, согласно кодексу чести, искупил свою вину.

Члены миссии не сдались без боя, было много шума и беспорядочной стрельбы, в результате та и другая сторона понесли потери, хотя силы были явно не равны. Несколько теллурийских дипломатов успели в последний момент выполнить инструкцию по самоликвидации, а остальных оставшихся в живых убил Танчо.

Да, он убил их – своих товарищей, с которыми жил бок о бок больше года. Таков был его долг. Кроме того, это было продиктовано состраданием, что для мечника – первейший закон. После этого он устроил из мертвых тел ловушку, чтобы они взорвались, когда их стронули с места.

В результате захвата землянам досталось много кровавых кусков мяса, два относительно целых тела с различной степенью повреждений и один живой теллуриец.

Таким образом, все муки Танчо сознательно принял на себя – и тут уж постарался. Противник получил от него целую кучу фальшивых данных. Когда ему было действительно больно, приборы фиксировали расслабление организма. Он мог ухитриться, чтобы кровь не текла, когда ему наносили раны. Если было холодно, он умудрялся разогреть свое тело так, что пар валил. Стойко переносил пытки высокой температурой, памятуя о том, что когда в душе покой, даже огонь покажется прохладным. Он не спал по десять суток. Делал вид, что его выворачивает от пищи, которая на самом деле была привычной для теллурийцев, и с жадностью глотал ужаснейшую дрянь. К примеру, он съел немало серной кислоты, крысиного яда, ящериц, лягушек и змей, а также более восьмисот стеклянных стаканов и примерно тридцать кирпичей.

Землян сильно занимала гибкая шея теллурийцев. Но Танчо поверг их в смятение: левой рукой он методически вынимал из суставов на правой руке сначала пальцы, затем локоть, а потом и плечо. Превратив, таким образом, свою руку в гибкую плеть, он придавал ей самые невероятные положения. Подобную операцию он несколько раз проделывал и над левой рукой, хотя это было труднее. В результате противник сделал вывод о том, что у теллурийцев необыкновенной гибкостью обладает не только шея, но и верхние конечности.

Благодаря Танчо у землян создалось впечатление, что теллурийцы – это армия монстров, невероятно развитых физически, неустрашимых, почти нечувствительных к боли, устойчивых к агрессивным средам – словом, убить их почти невозможно.

Исчерпав до конца запас сил, он без всякого предупреждения «отключил» себя, оставив врагов в полнейшем недоумении. На самом деле это была не смерть, а глубокий анабиоз.

Он делал все, что должен был в этой ситуации, и знал, что поступает правильно. Тем не менее, когда обмен состоялся, свои же коллеги засадили его в такое же место, в каком он находился у землян, и взялись за него не хуже, чем враги. Когда он приходил в себя, ему оставалось только ругаться на всех восьмидесяти трех языках и ста диалектах, которые он знал в то время. Именно с этого момента его характер испортился окончательно. Хотя было точно доказано, что землянами он не перевербован, карьере Танчо пришел конец – несмотря на то, что, обладая замечательной памятью и умением незаметно для окружающих вызнавать все детали, он составил подробный отчет о своем пребывании в плену, позволивший теллурийцам получить важные сведения о противнике.

Танчо был приписан к действующей армии, ему присвоили незначительное звание и отправили на Нерту – самый дальний форпост Теллури в войне за колонии. Послали бы и подальше, но дальше было просто некуда.

В армии он доводил до бешенства начальство, поскольку абсолютно невозможно было заставить его делать то, что он не считал нужным. Повышения по службе он не хотел, наград не жаждал, наказаний не боялся. А самое главное, сделать его работу не мог никто другой, поэтому отстранять его не имело смысла. Зато его первым подставляли и эксплуатировали в хвост и в гриву. Но это меньше всего его огорчало.

* * *

А он-то думал, что обратил внимание на Зокти случайно и они так быстро научились понимать друг друга потому, что были знакомы в прошлой жизни. Но вот муть рассеялась, и он увидел все ясно. Зоэ сидел на том же самом месте, только злополучная балка лежала теперь у его ног. Лицо его хранило спокойное, но несколько задумчивое выражение. Наконец он произнес:

– Что-то сегодня все сверху на голову падает. К чему бы это?

– К дождю, – буркнул Танчо.

И не угадал – то был знак больших перемен в их жизни.

– К дождю лягушки квакают, – усмехнулся Зокти. – Тебя учили лягушек живьем есть?

– Где учили? – спросил Танчо, думая о другом.

– Да там, где ты научился руками стенки пробивать.

Танчо вздохнул и заставил себя вернуться к действительности.

– Меня такое учили есть, что тебе расскажи – ты дня два обедать не будешь.

– Это ты вовремя про обед, – оживился Зоэ. – Пошли, сообразим что-нибудь!

Они выбрались из баржи и долго отряхивались, выплевывая скрипевшую на зубах пыль. Что и говорить – отдохнули на славу! По крайней мере, Танчо. Гнев, который жег его, не находя выхода, выплеснулся через край и отступил.

После этого, как обычно, ему стало жаль всех, кто попал под его огонь. Даже старую барку, а уж Зокти – и подавно. Зоэ переносил его приступы раскаяния с тем же стоицизмом, что и приступы гнева. Когда вода закипела, он опрокинул туда очередной пакет концентрата, в пол-уха слушая друга.

– Понимаешь, – говорил Танчо, изо всех сил стараясь изъясняться понятнее, – земляне помещают свои семена не в других животных, а в таких же людей, как они сами.

– Ну, это еще подлее, – буркнул Зокти, ворочая ложкой, словно хотел устроить бурю в кастрюле.

– Да нет, это скорее их беда. Сначала они были такими же, как мы. А потом произошел какой-то генетический сбой. Доказано, что женщины – это те земляне, которые родят детей, – примерно на 84 тысячи лет генетически старше мужчин – то есть тех, кто детей защищает. Возможно, это последствия страшной катастрофы, которая обрушилась на Землю. Короче говоря, чтобы получился один ребенок, требуется два землянина. А если они, представь себе, не сошлись характерами?

– Ерунда какая, – фыркнул Зоэ, у которого это не укладывалось в голове.

На Теллури испокон веков воины без всякой посторонней помощи рожали детей. Это было их сугубо личным делом, более того – долгом. Поскольку они отнимают жизнь, то взамен обязаны дать другую. «День – чтобы сражаться, ночь – чтобы рожать детей». Зокти очень тяготился тем, что у него детей быть не могло, а значит, он не считался полноценным воином.

– А правда, будто у землян только одно сердце, а не два, как у нормального человека? – спросил он вдруг.

– Правда. – Танчо приложил ладонь к левой стороне груди. – Вот здесь у них сердце.

– Из двух получается один… И у каждого не два, а одно сердце… Выходит, они не люди, а половинки людей! – неожиданно заключил Зоэ.

– Ну, и на том спасибо, – усмехнулся Танчо.

– Но все равно они – подлые, – не сдавался Зокти. – Зачем они полезли на нашу землю?

Танчо поднял на него глаза.

– А разве это наша земля? Этот мир зовется не Теллури, а Лакина. А ее луна, где мы сейчас с тобой находимся, называется Нерта. И мы чужаки в этих мирах, точно такие же, как и пришедшие с Земли.

Они оба замолчали. Было слышно лишь, как стонут на ветру старые корабли.

– Вовсе мы не чужаки, – проговорил, наконец, Зоэ. – Ведь это мы первыми нашли Лакину и стали ее осваивать. Значит, она должна принадлежать нам.

– Нет, не нам. И не землянам.

– А кому же тогда? – вконец запутался Зоэ.

– Тем, кого породила эта планета, и кто породил ее, смешав с нею свой прах. Тем, кто дал всему в этом мире свои имена. Тем, кто является частью Лакины. То есть ее аборигенам – сэйджи и утилити!

– Ну, эти уж точно не люди, – твердо сказал Зокти.

Наступила неловкая пауза. Танчо с силой потер лицо.

– Знаешь, Зоэ… у тебя есть что-нибудь выпить?

– Вот это дело другое! – Зокти радушно улыбнулся и полез в один из своих тайников.

Танчо несколько раз натыкался на его «НЗ», но не разорял их – справедливо полагая, что пусть уж Зоэ надирается у него под боком. Если Зокти при этом не ставил целью просто вырубиться, Танчо вообще был не против. Выпив, Зокти начинал вспоминать прошлую, хорошую жизнь – до того, как ему поставили блок А-Зет, – своих друзей и всякие случаи, происходившие с ними на военной службе. Душа его теплела, и человек в нем пересиливал машину. То и дело подливая, он говорил примирительно:

– Что тебе сдались все эти земляне, сэйджи, утилити и прочая нечисть? Не хватало, чтобы мы из-за них ругались, пропади они пропадом. Плюнь ты на них.

– Плюнуть? Не могу. Теллури должна знать своих врагов, – вздохнул Танчо.

– Так ты их изучаешь, этих тварей? – наконец-то прозрел Зоэ, от удивления не заметив, что держит над стаканом уже пустую бутылку.

– Ага. Изучаю. Этих тварей. Тащи-ка еще. Хорошее вино – земляникой пахнет.

– А ты драться не полезешь? – с подозрением спросил Зоэ.

– Нет, друг мой. Такая тварь, как я, дерется только в трезвом виде.

Спустя еще какое-то время им стало скучно сидеть просто так, и они выбрались прогуляться по кладбищу. Зокти, как видно, представлялось, что Танчо обязан часами сидеть в пыльном кабинете и изучать засушенную лапу какой-нибудь «твари». Он настойчиво убеждал друга бросить свое нудное дело и податься в штурмовики.

– Тебе понравится, – не сомневался он. – Стреляешь ты ничего себе, а всему остальному я тебя хоть сейчас научу.

Зоэ, увлеченный столь замечательной идеей, принялся читать для друга наглядный курс истории развития теллурийского флота, благо экспонатов кругом хватало. Он таскал Танчо от одной развалины к другой, объясняя принцип работы различных частей, бесцеремонно лязгал крышками люков, дергал безжизненные рычаги, пинал двигатели, перемазанный всевозможной технической грязью и счастливый оттого, что оказался в родной стихии.

Танчо только вежливо кивал, борясь с дремотой, и встряхивался, когда раздавался уж слишком сильный грохот. Он знал практически все, о чем рассказывал Зоэ, но ему не хотелось портить другу удовольствие. Вдруг он шарахнулся в угол, и в темноте блеснул тонкий луч его кольца. Поднырнув под этим смертельным прицелом, словно под бельевой веревкой, Зокти опустил руку ему на плечо:

– Ты чего?

– Здесь кто-то есть, – быстро прошептал Танчо.

– Где? – Зокти повертел головой. – Брось, тебе показалось. Нет никого.

– Я его услышал. Но сейчас, похоже, он затаился.

Зокти огорченно посмотрел на него и покачал головой.

– Зря я тебя напоил. Ну, может и правда бродит кто-нибудь. Техник какой-нибудь уцелевшую запчасть ищет. Что с того? Остынь, здесь не война.

– Тебе так кажется. Просто это не твоя война.

Зокти присвистнул.

– Все, пошли спать. А мы же вроде и выпили немного!

– Немного – для кого? У нас разные весовые категории, – рассеянно проговорил Танчо, потирая виски.– Ничего больше не слышу, странно… Думаешь, мне померещилось?

Он еще раз недоверчиво прислушался, но все же повернул оправу камня, поставив кольцо на предохранитель.

– Не хватало по пьянке тебя продырявить, – буркнул он. – Не с кем будет потом даже в баню сходить.

– Почему – в баню?

– Потому что ты первый, у кого глаз не выпал, когда я при тебе переодевался.

– Да я по госпиталям навидался всякого… А где это тебя так измолотило?

Вопрос этот, видно, сильно занимал Зокти, раз он нарушил одно из неписаных правил гильдии воинов – никогда не расспрашивать человека о его прошлом, если тот сам не рассказывает. Танчо поморщился:

– Спроси лучше о чем-нибудь другом, а?

– Само собой, – с виноватым видом согласился Зоэ. – Раз ты разрешаешь – спрошу. Только до дому дойдем.

На Нерте ночь начиналась так, будто где-то щелкали выключателем. Несмотря на темень, они добрались без приключений до своей норы, которую Зокти так ласково назвал «домом». Сказался его богатый опыт пробираться по трущобам в любом состоянии души и тела. Танчо успел напрочь забыть о том, что его койка почила под обломками потолка, и ему пришлось, ругаясь на чем свет стоит, городить себе постель из пары кресел, которые Зокти приволок из соседнего салона. Система отопления на списанном корабле дышала на ладан, и перебираться посреди ночи в нежилую промерзлую каюту совсем не улыбалось. Вместо того чтобы спать, Танчо думал о том, что ему скоро предстоит уехать с Нерты и тогда Зоэ ждут два пути: либо его убьют во время очередного загула, либо судьбе надоест играть с ним в поддавки, и он не вернется оттуда, куда его пошлют как «нежелательного».

– Раз уж ты разрешил, то я вот чего хотел узнать: почему тебя так зовут? – спросил Зокти из своего угла.

Танчо приоткрыл один глаз:

– А ты знаешь, что значит мое имя?

– Ну... Вроде бы да. Танчо – это Журавль.

Танчо открыл оба глаза.

– Откуда ты узнал?

– Да так. У нас один товарищ был, он в этом деле разбирался.

– В геральдике? Ну, знаешь, это сейчас большая редкость!

– Чудак был, – усмехнулся Зоэ. – Он, видно, к нам пошел из-за этой… как ее? Романтики. Вот он иногда рассказывал – тоже ночью, когда не спится… Мы его заведем, он и чешет без остановки: лучники, мечники, знамена, щиты, девизы… Интересно!

– Тогда ты знаешь девиз Танчо: «Надежность и чистота». И его цвета: белый, означающий чистоту, красный – боевой дух и черный – скорбь об умерших.

– Не-а, – признался Зокти, немного оторопев. – Такого он не говорил.

– Ну, так я сам тебе сказал, – то ли вздохнул, то ли зевнул Танчо, снова закрывая глаза.

Живи они лет триста назад, он носил бы свои цвета открыто и с гордостью. Теперь же, признавая их, он подвергал себя риску.

* * *

Ведя скрытую войну умов, мечники старались достигнуть цели без войны. Война – это самый трудный вид достижения цели, а значит, наименее выгодный и наиболее опасный. На войне даже победитель неизбежно несет какие-либо потери, не говоря уже о полном разорении побежденной стороны. А ведь ради того, чтобы овладеть материальными ценностями побежденных, и затевается большинство войн. С этой точки зрения война бессмысленна.

Мечники заботились, прежде всего, о поддержании баланса сил своих государств. Их первой задачей было искусной политикой разбить замыслы агрессивно настроенного соседа и соответствующими мероприятиями в своей стране сделать его планы неосуществимыми. Важной задачей являлось разрушение союзов противника. В международной изоляции враг вряд ли решится на нападение. Как говорит Сунь-цзы, «сто раз сразиться и сто раз победить – это не лучшее из лучшего; лучшее из лучшего – покорить чужую армию, не сражаясь».

Помимо этого, у мечников была своя сверхзадача, ведомая только им. В двух словах ее можно определить как «равновесие между добром и злом». Работая на разные государства, мечники прекрасно знали и уважали друг друга. Кодекс чести для них оставался незыблем, и политику в те далекие времена никто не называл «грязным делом» – это было светлое высшее искусство.

Но времена менялись. Вместо небольших государств на Теллури выделилось несколько мощных сверхдержав, которые существовали по иным законам. Тонкости войны умов больше не требовались. Культ грубой материальной силы пришел на смену культу чести, мечники остались не у дел. А поскольку они обладали многими опасными знаниями и родовыми землями, соблазн уничтожить их оказался слишком велик. За два столетия планомерной дискриминации, хорошо продуманных унижений и наветов орден Меча лишился почти всего. Против страха и жадности правителей не выстояло даже умение мечников внушать мысли и поступки.

Слухи о богатствах, скрытых в старых усадьбах, не оправдались. Вернее, это было не то богатство, которое можно измерить деньгами. Вскоре мечникам было запрещено носить белое оружие – их обязали сдать мечи, которые предавались из поколения в поколение на протяжении столетий! Не все выполнили это предписание, некоторые предпочли расстаться с жизнью, но не отдавать на переплавку священное оружие, в котором жила душа бога.

Затем мечников лишили права носить свои титулы и свои цвета. Но лишить их чести было не так просто, как и завоеванной годами доброй славы. Однако нет противника более безжалостного и вездесущего, чем государственная машина. По официальной версии, мечники обладали запретными темными знаниями, которые давали им необъяснимую власть над людьми. Сами мечники говорили, что любые знания опасны, если ими владеет низкая душа.

Орден Меча объявили опасной сектой, стоявшей вне закона. Многие из мечников вынуждены были скрывать свою сущность, иные вовсе сошли с пути. А другие, в том числе и род мечников с Журавлиного холма, ушли на «темную сторону» и сохранили на целых полтора столетия свою независимость, поскольку состояли на тайной службе у правительства.

Еще прадед Танчо создал особый центр по подготовке диверсантов, также ему было доверено обучать шпионов высокого класса. Конечно, при этом он открывал лишь малую часть своих знаний, а в полном объеме оно передавалось исключительно от отца к сыну.

Мечники с Журавлиного холма были слишком хороши и поэтому нередко их приказывали убить именно те, чьи секретные поручения они выполняли. Такая судьба ожидала и деда Танчо. Однако дед узнал об этом раньше и предпочел умереть сам, в окружении двенадцати лучших учеников. Кому он передал свой меч, так и осталось тайной.

Дом на Журавлином холме отошел к государству вместе с родовыми землями, когда Танчо было не более двенадцати лет, и с тех пор он не видел больше ни своего отца, ни дядьев, ни братьев. Так клан Журавля поплатился за свои же способности, чересчур опасные для власть предержащих. Стоило ли удивляться, что Танчо не питал никакого уважения к нынешнему государству, его законам и его руководителям?

Непосвященным рыцари Меча внушали либо страх, либо восхищение – в зависимости от духовного уровня. Но и в том, и в другом случае говорили о них с оглядкой. Как правильно заметил Зоэ – по ночам, когда не спится. Днем за такие разговоры можно было угодить в черный список. А открыто признать себя мечником, как Танчо, казалось и вовсе безрассудством. На самом деле он просто проверял Зокти. Это было то же самое, что подать ему меч острием к себе. Мечники иногда проделывали такие штуки, поскольку превосходили любого в быстроте реакции и успевали увернуться от коварного удара.

* * *

Решив, что Танчо заснул, Зокти сел и оглянулся.

– Откуда мне знать, я лично его не посвящал, – буркнул Джанси Кимонко.

– Слушай, пошли куда-нибудь пройдемся? А то душно как-то.

– Вечно тебя спьяну гулять тянет, – отозвался Джанси еще недовольнее.

Танчо был в этом схож с Джанси. В них обоих вечно кипела ярость, будто лава в вулкане. Но Зоэ хорошо знал, что ярость эта – обратная сторона нежности, и возле их огня можно греться.

Чтобы Танчо не разбудил свет из коридора, Зокти приоткрыл дверь наполовину, с большим трудом протиснулся в эту щель и бережно прикрыл дверь за собой. Джанси Кимонко такие предосторожности были не нужны. Он прошел сквозь стену и двинулся рядом с Зокти, беззвучно впечатывая в палубу обитые металлом ботинки.

Темнота скрывала смеющиеся глаза Танчо. Но он смеялся (про себя, конечно) отнюдь не из злорадства, а скорее из озорства. Знал бы Зокти, сколько еще было у него имен помимо Журавля-Танчо! У человека с глубокими корнями шесть имен: первое обозначает его клан; второе – поэтическое прозвище, напоминающее об особенно счастливых событиях в жизни; третье имя – это ласковое прозвище, которое дают родители (им человека зовут только в кругу семьи); четвертое служит приставкой, помогающей различать поколения рода; затем идут литературный псевдоним и посмертное имя, вбирающее в себя оценку достоинств и недостатков. Это имя человек дает себе сам и шепотом говорит перед смертью другу. Его и пишут на надгробии. Однако не все члены семьи, даже ближайшие родственники, его могут узнать. Бывает, что сын не может из-за этого отыскать могилу отца.

Но у Танчо имен было еще больше – это позволяло ему, как ни парадоксально, вообще обходиться без настоящего имени. У него, если начистоту, не было и своего лица – поскольку он умел перевоплощаться в тысячи лиц. Никто, кроме него самого, не знал достоверно всей его биографии, а также всех его способностей. Не было у него дома, так как Журавлиный холм давно сровняли с землей, не было родственных привязанностей. Столь невесомое «искусство жить без искусства» являлось самым тяжелым из всех испытаний, которые предстоят тому, кто идет по Темной стороне.