Будущее клинической психологии

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Пермский государственный университет»


БУДУЩЕЕ КЛИНИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Материалы

Всероссийской научно-практической конференции

(27 марта 2008 г.)
Выпуск 2
Под редакцией

Е.В. Левченко, А.Ю.Бергфельд

Пермь 2008

УДК 159.9:616.89

ББК 88.4

ISBN 978-5-7944-1127-0

Сборник содержит материалы, представленные на Второй Всероссийской научно-практи­ческой конференции «Будущее клинической психологии». Рас­сматриваются актуальные проблемы и перспективы развития клинической психологии как науки и сферы практической деятельности психологов.

Рецензент: Е.А. Силина, кандидат психологических наук, профессор, заведующая кафедрой психологии Пермского государственного педагогического университета

ISBN 978-5-7944-1127-0 © Пермский государственный университет, 2008

Понятие “психическая норма” активно используется и психологами, и психотерапевтами, не говоря уже о психиатрах, которых можно считать своеобразными “хранителями” этого понятия. Однако если бы все эти специалисты попытались ответить на вопрос о том, что такое психическая норма и каковы ее критерии, то возник бы большой разброс мнений. Даже при получении авторитетных профессиональных мнений на данный вопрос непременно обнаруживаются весьма резкие концептуальные различия в определениях этого понятия. Если же мы обратиться к обыденным представлениям (например, спросить респондентов, в каких случаях они используют оценки “ненормальный”, “сошел с ума”, “псих” и т.д.), то выявляется еще большая «многоликость» психической нормы. Существуют профес­сиональные многообразные и житейские пред­ставления о психической норме. Каждый интуитивно понимает, что есть “нормальное”, а что — “ненормальное”, но где точно проходит “граница нормы”, едва ли сможет определить. Еще труднее сформулировать, на чем основывается оценка чего-либо (кого-либо) как “нормального” или “ненормального”?

Не создавая новой версии психической нормы, попытаемся выяснить основания, на которых формируется это понятие.

Слово “норма” означает: “нечто узаконенное, признанное обязательным, установленная мера” (Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1990. с. 419). Это определение, во-первых, напоминает нам о том, что норма — это не естественная, а искусственная характеристика, не реальная, а конвенциональ­ная, что у психической нормы нет природных критериев, а лишь социокультурные. Существует что-то вроде “коллективного договора о психической норме”, который утверждает психическую норму в качестве “реальности”. Во-вторых, в вышеуказанном определении заложена еще одна сущностная характеристика “нормы” — ее “образцовость”. Когда мы оцениваем что-либо (кого-либо) в качестве “нормального” или “ненормального”, мы подразумеваем, что объект нашей оценки соответствует или не соответствует некоему образцу (“мере”). Другими словами, понятие “нормы” означает узаконивание того или иного явления в качестве образца для обязательного подражания. Но где взять такой образец для психической нормы?

Сон – важнейшая составляющая человеческой жизни. От него зависят здоровье и благополучие, настроение и поведение, силы и эмоции, супружеская жизнь и профессиональная деятельность. Традиционно сон и бодрствование изучались как физиологические феномены (И.П. Павлов, А.М. Вейн, Б. Беккер, П.П. Соколов и др.). Однако в последнее время феномен сна и его связь с психической реальностью человека стали предметом многих психологических исследований (Salkovskis, 1989; Wegner, 1989; Espie, 1991; Watts, Coyle, & East, 1994; Harvey, 2003 и др.).

Целью данной статьи является обобщение результатов эмпирических исследований качества сна, выполненных под нашим руководством на кафедре общей и клинической психологии Пермского государственного университета. Их объединяет то, что основным инструментом исследования является Оксфордский опросник качества сна. Этот опросник был любезно предоставлен A.G. Harvey в рамках программы сотрудничества университетов Перми и Оксфорда. Нами была проведена апробация данной методики, применяемая нами русскоязычная версия отвечает всем требованиям относительно валидности и надежности, предъявляемым к методикам данного типа (Борисова, Ганиева, 2007).

Вопрос об особенностях сна в различные возрастные периоды изучался В.Э. Фельдблюм в 2002 г. В исследовании приняли участие 59 чел., из них 28 мужчин и 31 женщина. Они были разделены на три возрастные группы с приблизительно равным количеством мужчин и женщин: А – от 19 до 29 лет, В – от 30 до 39 лет и С – от 40 до 54 лет. Установлено, что 50 % респондентов группы А считали, что у них есть проблемы со сном, оценивали его как «довольно хороший» и «довольно плохой», большая часть (8 чел.) имеющих проблемы со сном – мужчины, они более 2 раз в неделю отмечали у себя сонливость, признавали что мысли часто мешают им уснуть каждую или почти каждую ночь. В данной группе однородными оказались показатели времени отхода ко сну и пробуждения. В группе В проблему со сном признавали 25 % респондентов (4 мужчины и 1 женщина). Преобладающая самооценка сна в данной группе – «довольно хороший». В этой группе наблюдались различные варианты времени отхода ко сну – от 22 час. до 2-3 час.ночи. Те, кто жаловались на проблему со сном, также признавали, что «мысли часто мешают им уснуть», те, кто не имели проблем со сном, по данной шкале выставляли низкие баллы. В группе С 38 % респондентов отмечали наличие проблем со сном, преобладающая оценка сна по группе – «довольно хороший». Для данной группы в целом характерно большое разнообразие в оценках различных параметров сна и значительные различия между теми, кто признал наличие проблем со сном, и теми, у кого их нет. Например, первым на засыпание требуется от 20 до 60 мин., а вторым от 5 до 20, первые просыпаются бодрыми, а вторые измученными.

Более-менее однородная картина сна в возрасте от 20 до 30 лет и значительная вариативность характеристик сна с тенденцией к ее увеличению в старшие возрастные периоды свидетельствует, по-видимому, о том, что в течение жизни происходит приспособление к собственному сну, формируется эффективный или неэффективный индивидуальный стиль управления этим состоянием организма и психики. Разумеется, что этот предварительный вывод нуждается в проверке на более представительной выборке.

М. И. Ганиева (2005) изучала качество сна у представителей различных профессий. В ее исследовании приняли участие работники РУВД Индустриального и Дзержинского районов (32 чел., 16 мужчин и 16 женщин) и служащие банка «Петрокоммерц» (30 чел., 14 мужчин и 16 женщин). Выяснилось, что характер деятельности существенно влияет на различные характеристики сна. Напряженная, связанная с частым возникновением нестандартных и даже опасных ситуаций, и ненормированная работа служащих силовых структур отражается на качестве их сна. Только 10% из них отмечали, что соблюдают режим труда и отдыха, в то время как среди банковских служащих их было 92% и 70 % работников силовых структур отмечали трудности с засыпанием. Сонливость в течение последнего месяца в рабочее время отмечали 79 % силовиков по сравнению с 34 % банковских служащих; кроме того, 90 % из них отмечали наличие в течение последнего месяца проблем с выполнением профессиональных обязанностей. У служащих ОВД более бедным оказался и список приемов облегчения засыпания: они в основном стараются занять себя чем-либо, чаще всего смотрят телевизор, тогда как банковские служащие «пытаются очистить свой мозг», «ищут поддержки у других», «смотрят на проблему с другой стороны».

Однако влияние стресса на качество сна не является столь однозначным. Р.А.Баталин (2007) получил интересные данные о качестве сна студентов. 30 студентов разных специальностей (10 юношей; 20 девушек) были дважды обследованы: в середине учебного семестра и во время экзаменационной сессии. Установлено (сравнительный анализ с применением  - критерия Фишера), что во время сессии гораздо быстрее и легче происходит засыпание, существенно реже наблюдается просыпание среди ночи, реже возникают проблемы дыхания во время сна, дискомфорт в постели во время сессии у студентов также ниже, чем в течение семестра. Кроме того, многие респонденты указывали на пониженную необходимость контроля за мыслями при засыпании во время сессии. Но два параметра качества сна во время сессии были хуже, чем во время семестра: студенты производили сверки с часами (64,3 % во время семестра и 7,1% в сессию); не прислушивались к шорохам 60,7 % в течение учебы против 10, 7 % в сессию, что может быть объяснено экзаменационной тревогой. В целом же полученные результаты позволяют сделать вывод, что качество сна во время сессии выше, чем в середине семестра. Большинство респондентов не чувствуют в течение семестра достаточной усталости, поэтому вместо ночного сна смотрят телевизор, читают и занимаются другими «посторонними» делами, что, в свою очередь, ведет к сокращению количества часов ночного сна, ухудшению процесса засыпания и повышению дневной сонливости. С другой стороны, в сессию дневное утомление выше и, следовательно, легче и быстрее происходит засыпание, снижается количество ночных пробуждений и увеличивается уровень удовлетворенности ночным сном.

Н.С. Манылова (2003) сравнивала качество сна у лиц, страдающих неврозами и лиц группы нормы. В исследовании приняли участие 19 пациентов психотерапевтического отделения клинической больницы №7 в возрасте от 21 года до 63 лет, у которых нарушения сна были зафиксированы в истории болезни как основные или сопутствующие симптомы заболевания – экспериментальная группа, и 15 здоровых людей в возрасте от 20 до 78 лет – контрольная группа. Установлено, что нарушения сна признавали у себя респонденты обеих групп, но у пациентов психотерапевтического отделения статистически значимо более высокая давность проблем со сном (до 20 лет в экспериментальной и до 1 года в контрольной группе), временем засыпания и частотой просыпания по ночам. Респонденты из экспериментальной группы достоверно чаще принимают снотворные и седативные препараты (причем доля снотворных больше, чем доля седативных препаратов), у них менее разнообразны приемы облегчения засыпания. Корреляционный анализ показал, что в контрольной группе многие параметры качества сна прямо коррелируют с возрастом: чем старше человек, тем больше у него выражены проблемы со сном, больше сонливость в течение дня, частота просыпаний по ночам. В экспериментальной группе такие связи не присутствуют. В целом в экспериментальной группе корреляционных связей значительно меньше, чем в контрольной. В группе пациентов психотерапевтического отделения нарушения сна вызывают проблемы в профессиональной деятельности независимо от возраста больных, тогда как в группе здоровых четко выявлена прямая связь между возрастом и проблемами на работе. Таким образом, в группе нормы основным фактором, влияющим на качество сна, является возраст, на лица, страдающие неврозами, по-видимому действуют иные факторы.

Выяснению вопроса о влиянии личностных характеристик на качество сна были посвящены другие исследования. Так, Н.С. Манылова (2004) изучала вопрос о связях между характеристиками бессонницы, психическим состоянием и отдельными аспектами самосознания (самооценка и уровень субъективного контроля). В исследовании приняли участие 20 пациентов психотерапевтического отделения клинической больницы в возрасте от 21 года до 63 лет – экспериментальная группа, и 20 здоровых людей в возрасте от 20 до 78 лет – контрольная группа. Респонденты из психотерапевтического отделения отмечали длительную бессонницу. Установлено также, что у них более высокий уровень тревожности, фрустрации и ригидности, чем в контрольной группе. Эти психические свойства оказались прямо пропорционально связанными с выраженностью бессонницы. Уровень тревожности оказывает большое влияние на выраженность бессонницы. В экспериментальной группе выявлены значимые корреляции между уровнем тревожности и такими характеристиками сна, как давность бессонницы, время просыпания, частота просыпания ночью; в контрольной группе – значимая корреляция между уровнем тревожности и временем засыпания. Обе группы имеют также значимую корреляцию между уровнем тревожности и частотой плохих сновидений. В экспериментальной группе ночные переживания по поводу своего здоровья и болезни, а также проблем в межличностных отношениях связаны с большой ответственностью за события, которые происходят в этих сферах. В контрольной группе наблюдался более высокий уровень агрессии, чем в экспериментальной группе. Пациенты психотерапевтического отделения приписывают себе большую ответственность за свое здоровье, в то время представители контрольной группы считают себя ответственными за отношения в производственной сфере.

В.Э. Фельдблюм (2004) изучала особенности механизмов психологической защиты и определение смысла жизни у лиц, страдающих бессонницей. В исследовании приняли участие 80 чел., из них 31 мужчина и 49 женщин в возрасте от 19 до 62 лет. По социальному положению испытуемые относились к разным категориям. Среди них были студенты, врачи, бухгалтера, работники различных фирм и т. д. Контрольную группу составили 40 чел. в возрасте от 19 до 53 лет, из них 15 мужчин и 25 женщин. Экспериментальная группа также насчитывала 40 чел. в возрасте от 21 до 62 лет, из них 16 мужчин и 24 женщины. В данном исследовании были получены следующие результаты: в группе лиц, не страдающих бессонницей, ведущими механизмами психологической защиты являются «отрицание» и «компенсация», наименее свойственно им – «вытеснение». Для лиц, не имеющих проблем со сном, также характерны высокий уровень осмысленности жизни и низкие значения по всем показателям бессонницы. В целом испытуемых, не имеющих нарушений сна, можно охарактеризовать как целеустремленных людей, воспринимающих жизнь интересной, эмоционально насыщенной и наполненной смыслом. В группе лиц, страдающих бессонницей, ведущими механизмами психологической защиты являются «регрессия», «замещение» и «компенсация», им наименее свойственно «вытеснение», т.е. при регуляции своего поведения они используют возврат на более ранние этапы развития, смещение агрессии с источника ее возникновения на более слабый объект. Уровень осмысленности жизни в данной группе находится на нижней границе допустимого значения, что свидетельствует о неудовлетворенности прожитой частью жизни, фатализме, частичном ощущении бессмысленности жизни. Показатели бессонницы у лиц, имеющих нарушения сна, выше нормы. Статистически значимых различий по показателям бессонницы между мужчинами и женщинами в обеих группах испытуемых не выявлено.

Корреляционный анализ показал наличие обратно пропорциональной связи между показателями осмысленности жизни – «цели в жизни» и «процесс жизни», а также «качество сна» и «высыпание» в группе лиц, страдающих бессонницей.

Полученные данные позволяют предположить, что сон гораздо более «психологизирован», чем это принято считать. Он является не только и не столько физиологическим состоянием, но и психическим явлением, тесно связанным с самыми разнообразными личностными свойствами и психическими процессами, зависит от переживания актуальной ситуации индивида, характера профессиональной деятельности и т. д. Все эти факторы существенно влияют на сон, опосредуют его глубину и качество. Многообразные нарушения качества сна тесно связаны с функционированием не только организма, но и личности. Изучение сна как психического явления весьма актуально как в интересах науки, так и с практической точки зрения. Как видно из приведенных исследований, проблема бессонницы очень многообразна и затрагивает многие аспекты нашей жизни. Ее изучение позволяет нам выяснить источники бессонницы, чтобы в дальнейшем корректировать эту проблему и находить методы борьбы с ней.

В современной психологии остается актуальной проблематика субъектной активности человека, его творческой роли в построении своей жизни. Одним из важнейших и принципиально необходимых психических механизмов реализации внутренне детерминированной активности субъекта является его осознанная целенаправленная саморегуляция как активность, обеспечивающая достижение целей субъектом.

Неотъемлемой частью процесса саморегуляции является преодоление проблемных ситуаций на пути субъекта к своей цели, но этому аспекту, тем более способам преодоления, исследователи не уделяют достаточного внимания. В теории же совладания, наоборот, рассматриваются стратегии человека в процессе преодоления проблемных ситуаций, но ни один из подходов (личностный, проблемно ориентированный, когнитивный, ресурсный) исследования совладания не учитывает наличие или характер целей субъекта.

В своей работе мы попытались соотнести две различные проблемы, две точки зрения на процесс достижения человеком своих целей – с позиции концепции осознанной саморегуляции и с позиции теории совладания. То есть выявить место совладания в процессе саморегуляции и проверить, насколько эффективность одного процесса связана с эффективностью второго.

Проблемой нашего исследования стало соотношение осознанной саморегуляции и стратегий совладания человека. Неотъемлемой частью этой работы стало изучение особенностей функционирования механизмов психологической защиты, так как они во многом влияют на эффективность преодоления человеком трудностей. Осознанную саморегуляцию мы рассматривали на уровне деятельности (саморегуляция поведения) и на личностном уровне (как осмысленность жизни).

В исследовании приняло участие 92 чел. (49 женщин и 43 мужчины). Средний возраст респондентов 23 года. Участниками исследования были люди разных специальностей, преимущественно с высшим и неполным высшим образованием.

Целью являлось исследование взаимосвязи осознанной саморегуляции человека со стратегиями совладания и механизмами психологической защиты. Мы предположили, что осознанная саморегуляция связана с использованием конструктивных стратегий совладания и низким уровнем напряженности механизмов психологической защиты, т. е. люди с развитой саморегуляцией чаще используют конструктивные стратегии совладания и реже - механизмы психологической защиты.

Исследование проводилось по корреляционному плану. Для проверки гипотезы мы использовали психодиагностические методы – четыре опросника («Стиль саморегуляции поведения-98» В.И. Моросановой, тест смысложизненных ориентаций «СЖО» А.Д. Леонтьева, «Копинг-тест» Р. Лазаруса и «Индекс жизненного стиля» адаптированный под руководством Л.И. Вассермана). Для математической обработки полученных данных нами применялись корреляционный анализ, кластерный анализ, сравнительный анализ с применением t-критерия Стьюдента, факторный анализ.

Саморегуляцию произвольной активности человека, вслед за О.А. Конопкиным, мы понимаем как системно-организованный процесс внутренней психической активности человека по инициации, построению, поддержанию и управлению разными видами и формами произвольной активности, непосредственно реализующей достижение принимаемых человеком целей. Она может проявляться в осознанной и неосознанной форме, на различных уровнях, в том числе в деятельности и на уровне личности. В данной работе мы рассматриваем осознанную саморегуляцию человека через саморегуляцию поведения и осмысленность жизни. Стратегии совладания – это системы действий, предпринимаемых человеком в ситуациях психологической угрозы физическому, личностному и социальному благополучию, осуществляемых в когнитивной, эмоциональной и поведен­ческой сферах функциониро­вания личности и ведущих к успешной или ме­нее успешной адаптации. Психологическая защита рассматривается как система адаптивных реакций личности, направленная на защитное изменение травмирующей информации или ее значимости с целью ослабления ее психотравмирующего воздействия на субъекта.

Общей целью механизмов защиты и совладания является адаптация субъекта к изменяющимся условиям среды. Есть значительные различия между этими двумя способами преодоления стресса: механизмы совладания более пластичны, но требуют от человека большей затраты и включения когнитивных, эмоциональных и поведенческих уси­лий. Механизмы защиты склонны к более быстрому уменьшению эмоцио­нального напряжения и тревоги и работают по принципу «здесь и теперь». Стратегии совладания могут быть выбраны в соответствии с требованиями ситуации, легко изменяются, им можно относительно быстро научиться. Механизмы психологической защиты типичны в проявлении, что значительно ограничивает их адаптивность.

Совладание является неотъемлемой составной частью процесса саморегуляции, осознанного достижения цели. В исследовании и саморегуляции, и совладания рассматривается один процесс, только в первом случае большее внимание уделяется цели (достижение которой служит критерием успешного преодоления), а во втором интересен способ как метод преодоления.

В ходе эмпирического исследования гипотеза подтвердилась, но не в полной мере. В ходе исследования нами были получены следующие результаты:

1. Осознанная саморегуляция положительно коррелирует с двумя из четырех конструктивных стратегий совладания – поиском социальной поддержки и планированием решения проблемы, отрицательно – с одной из двух неконструктивных стратегий - дистанцированием, со стратегией бегства и с показателем степени напряженности защит. Таким образом, поддержка, помощь и опыт других людей является мощным ресурсом, помогающим преодолевать препятствия на пути к цели. Для эффективного достижения своих целей человеку важна как самостоятельность, так и способность обращения к социальному опыту, контактам с людьми, принятию их помощи.

2. Механизмы психологической защиты могут способствовать или препятствовать эффективной саморегуляции и реализации конструктивной стратегии совладания в зависимости от того, как они пропускают в сознание субъекта информацию об условиях проблемной ситуации. Так, рационализация положительно связана с развитостью саморегуляции, потому что преобразует содержание мыслей, чувств субъекта, не препятствуя его полноценному восприятию ситуации. А замещение и регрессия отрицательно связаны с осознанной саморегуляцией, возможно, потому, что уводят субъекта от реального решения проблемы. В первом случае – из-за переноса реакции на другой, более доступный и безопасный объект; во втором – из-за ухода от требований реальной действительности, возвращению к более ранним, незрелым личностным реакциям.

3. В группе с более развитым уровнем саморегуляции часто используются стратегии планирования решения проблемы и поиск социальной поддержки. Это может характеризовать людей из данной группы, по сравнению с людьми из второй, как более склонных к общению, обсуждению проблемы и обращению за помощью. Они отличаются также большей самостоятельностью в постановке и достижении своих целей, более оптимистичным отношением к трудностям, чаще оценивая их как преодолимые. К характеристике второй группы, с более низким уровнем саморегуляции, можно добавить склонность дистанцироваться от проблемы, снизить ее значимость, склонность к попыткам избежать проблемной ситуации.

4. Интерес вызывает результат сравнения используемых психологических защит в группах с высокой и низкой саморегуляцией. В группе лиц с развитой саморегуляцией значительно чаще использовался механизм отрицания и значительно реже механизм регрессии. В данном случае менее очевидно, что отрицание может способствовать достижению целей, высокой саморегуляции. Но при этом, на наш взгляд, надо принимать во внимание используемый нами метод получения данных. Сведения о себе участники исследования представляли сами, в опросниках они фиксировали только субъективные данные. Возможно, показатели высокого уровня саморегуляции поведения и осмысленности жизни обусловлены не только объективно высоким уровнем саморегулирования участников, но и вытеснением, отрицанием ими ситуаций неуспеха, целей, которые они не смогли достичь.

Особенностью данного исследования было внимание именно к процессу преодоления проблемы в ходе достижения субъектом своей цели, т. е., обращение к стратегии совладания в процессе саморегуляции человеком своей активности. Оказалось, что человек с развитой саморегуляцией чаще использует конструктивные стратегии. Важную роль в осознаваемых процессах саморегуляции и совладания играют менее осознаваемые механизмы психологической защиты личности.

Практическое значение работы, на наш взгляд, заключается в возможности развития нового взгляда к исследованию преодоления человеком трудностей – с позиции наличия и характера у него целей и смыслов в жизни в конкретной ситуации. Данные также могут быть использованы в диагностике особенностей осознанной саморегуляции человека, при анализе эффективности решения проблемных ситуаций.

Человек обращается к психологу с вопросами, значимыми для собственной жизни. Психолог, вступающий в консультационные отношения с клиентом, занимается профессиональной деятельностью. Их взаимодействие при этом можно понимать как встречу жизненного опыта клиента, соотнесенного с его экзистенциальной ситуацией, и профессионального опыта консультанта, соотнесенного с его профессиональным представлением о деятельности и профессиональным исполнением деятельности. Таким образом, рассмотрение взаимосвязи экзистенциальных и деятельностных аспектов психологического консультирования является значимым направлением в разработке методологии психологической практики.

Философия М.Хайдеггера, обращенная непосредственно к опыту существования, предлагающая экзистенциальную аналитику (Daseinsanalytik) как базирующуюся на феноменологии методологию деятельности и имеющая свое приложение к проблемам психологической практики (Л.Бинсвангер, М.Босс), представляется перспективным полем для исследования обозначенной проблемы. Сама проблема при этом может быть ограничена вопросом о возможностях экзистенциальной аналитики в психологическом консультировании.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, попытаемся отказаться от готовых представлений о психологическом консультировании и обратиться непосредственно к методологическому аспекту экзистенциальной аналитики, сделав его предметом «действительного тематического рассмотрения». Здесь необходимо отметить методологию исследования и указать, что полагается ею под тематизацией. В соответствии с пониманием М.Хайдеггера и применительно к данной работе, раскрытие темы означает выражение предмета исследования в его изначальной данности (экзистенциально-аналитической методологии как она есть сама по себе) c последующим определением его конкретных воплощений (экзистенциально-аналитической психологической практики) и обозначением принципиально возможных на его основаниях теоретических построений (релевантных экзистенциально-аналитической методологии концепций психологической практики).

Обращение к проекту экзистенциальной аналитики позволило обнаружить его методологическую функцию относительно проблемы соотношения экзистенциальных и деятельностных аспектов психологического консультирования и выявить методологическую структуру экзистенциальной аналитики. Предложенная интерпретация понятия Dasein (здесь-бытие; вот-бытие; присутствие) как переходной формы между бытием и сущим, существованием и деятельностью дает возможность преодолеть разрыв между способом существования клиента и способом его данности консультанту. Выявленные экзистенциальный, феноменологический и трансцендентальный аспекты экзистенциальной аналитики, будучи перенесенными в контекст психологического консультирования, позволяют увидеть этот вид профессиональной деятельности психолога как исходящее из существования обращение непосредственно к опыту бытия с целью выявления конкретных условий его возможности. Таким образом, психологическое консультирование с точки зрения экзистенциальной аналитики в наиболее общем виде представляется как форма философского праксиса, смысл которого состоит в том, чтобы способствовать поиску и принятию возможностей своей жизненной ситуации за счет приведения временности человеческой жизни к очевидности.

Различение собственных и несобственных возможностей существования осуществляется с опорой на экзистенциальную структуру заботы как единства понимания, расположенности и речи и конституируемых ими экзистенциальности и бытия к смерти, фактичности и ужаса, падения и решимости. Будучи перенесенной в контекст психологического консультирования, эта структура задает экзистенциально-аналитическую модель психологического здоровья, а также выступает принципиальной концептуальной схемой, раскрывающей работу психолога консультанта в качестве опосредованной способами бытия Dasein.

Психологическое здоровье здесь можно понять как открытость собственным возможностям и ограничениям, жизненным фактам и экзистенциальной тревоге, повседневному быту и подвигу (мужеству творить - по Р.Мею). Теоретически психологически здоровый человек понимает, что он способен изменить, а что - нет; замечает свои переживания, он толерантен к неопределенности; интегрирован в повседневность («дом, семья, работа») и готов выходить за ее рамки, созидательно утверждая собственную уникальность.

В свою очередь, бытийная опосредованность психологического консультирования обращает к онтологическому плану анализа, т.е. предполагает интерпретацию всего происходящего в этом процессе как способов взаимоотношений человека и мира. Иными словами, любая проблема и поведение клиента должны рассматриваться консультантом в контексте способов отношения клиента с миром. Так же любая рефлексия работы консультанта (в том числе и супервизия) должна проводиться в таком же предельно широком контексте. При этом основная задача консультанта состоит в том, чтобы дать возможность клиенту открыться как несобственным, так и собственным способам бытия, в процессе изложения своего понимания и переживания личных трудностей.

Общая структура Dasein в психологическом консультировании, вслед за Л.Бинсвангером, может быть определена при помощи концептов внешний мир, внутренний мир и совместный мир, представляющих собой результат организации наиболее общих способов бытия Dasein. В связи с этим, различие между такими выделяемыми сегодня видами психологического консультирования, как проблемно-ориентированное (consulting), личностно-ориентиро­ванное (counseling) и решение-ориентиро­ванное консультирование (solution talk), с точки зрения экзистенциально-аналитического подхода правомерно понимать в качестве различия форм осуществления Dasein, укорененного в направленности устанавливаемых и утверждаемых возможностей существо­вания. Так, работа психолога-консультанта, фокуси­рующаяся на выявлении «внешних» причин заявляемой клиентом проблемы и поиске путей их устранения (consulting), направлена на внешний мир; анализ индивидуальных, «внутренних» причин проблемы, собственно психологическое консульти­рование (counseling), «обращается» к внутреннему миру; совместный поиск ресурсов для решения проблемы (solution talk) предполагает направленность на совместный мир.

Предметные воплощения бытийных определений Dasein, определяемые М.Боссом в терминах пространство жизни, имение времени, тело­открытость (Leiben), настроение, показывают область приложения профессиональных усилий психолога-консультанта как наполненную смыслами и значениями реальность, в которой возможно появления нового, выражающуюся в телесном и эмоцио­наль­­ном опыте. Понятия соучастного мира и одиночества, свободы и ответственности позволяют говорить, что эта реальность имеет межличностный и добровольный характер. В связи с этим может быть конкретизирован предмет психологического консультирования с точки зрения экзистенциальной аналитики. Под поиском и принятием возможностей своей жизненной ситуации имеется в виду совместное с клиентом исследование в межличностном взаимодействии многообразных способов открытости и доступности клиенту мира. Основанием единства этого многообразия является выбор. В этом плане, предмет психологического консультирования в ракурсе экзистенциальной аналитики в предельном выражении предстает как выбор способов реализации бытия.

Следствием анализа основных европейских экзистенциальных подходов к психологической практике (логотерапии В.Франкла, экзистенциального анализа А.Лэнгле, экзистенциально-инициальной терапии К.Дюркхайма, гештальттерапии Ф.Перлза) стало выявление тех из них, в рамках которых возможна реализация общих принципов экзистенциальной аналитики. Это позволяет связать экзистенциально-аналитическую концепцию психологического консультирования с конкретным психотехническим инструментарием. Основываясь на экзистенциально-аналитической методологии, психолог может обращаться к широкому спектру техник – от хорошо известных и широко используемых логотерапевтической парадоксальной интенции и гештальт­терапевтической работы с полярными представ­лениями до малораспространенных и специфи­ческих техник ведомого рисования (Zeichnen) и телесной работы (Leibarbaiten), используемых в экзистенциально-инициальной терапии.

Исходя из вышесказанного может быть дан ответ на вопрос о возможностях экзистенциальной аналитики. Интерпретация экзистенциальной аналитики как метода психологического консультирования хотя и не представлена в явном виде в текстах, выражающих экзистенциальную аналитику, тем не менее, имеется, т.к. может быть эксплицирована. Также могут быть обозначены понятия и концепции, связующие эту интерпретацию с психологической практикой и указаны методологические основания, исходя из которых осуществляется требуемая взаимосвязь.

В настоящее время, когда в психологии идет поиск нового универсального метода психологического консультирования, терапии и диагностики, исследование метафоры является наиболее актуальным. Метафора, в отличие от других средств работы психолога, позволяет взаимодействовать непосредственно с содержанием не сознательной, а бессознательной сферы человека, она является ее продуктом, при этом это «бессознательное» не подвергается цензуре «сознательного».

Ч.Осгуд в своих исследованиях обратил внимание на явление синестезии. Синестезия – это психологический феномен, состоящий в возникновении ощущения одной модальности под воздействием раздражителя другой модальности. Механизмы синестезии признаются основой метафорических переносов в высказываниях типа «бархатный голос», «кислая физиономия», «темная личность» и т.п. По мнению А.Р.Лурия, физиологические механизмы синестезии, обеспечивающие кроссмодальные пере­ходы, заданы тем, что стимуляция некоторой модальности поступает не только в специфические для нее проекционные зоны мозга, но по коллатералям – боковым ответвлениям аксонов – и в неспецифические для нее проекционные зоны других модальностей. На основе восприятия одной модальности в восприятии реконструируется целостный интермодальный образ.

Данное положение, а также работы в области психолингвистики (Ф.де Соссюр, А.А.Леонтьев, А.А.Потебня), психологии (К.Г.Юнг, Р.Ассаджиоли, А.Менегетти, В.Райх, А.Лоуэн), а также имиджелогии (М.В.Ососков, Е.Б.Перелыгина, В.В.Фадеев, А.Ю.Панасюк) позволили выделить следующие компоненты метафоры как системы:

1. 
   Вербальный – особенности восприятия лингви­­сти­­ческих средств;
   
2. 
   Невербальный – особенности восприятия нелингвистических средств;
   
3. 
   Образ психолога – особенности восприятия самого психолога, как субъекта взаимодействия в процессе оказания психологической помощи.
   

1. Исследование вербального компонента метафор.

1.1. Исследование «позитивной лексики» (слова, имеющие негативное значение, но сформулированные с использованием позитивного корня и приставки «не», например, нехороший, некрасивый, недобрый и т.п.). Исследование «позитивной лексики» методом семантического дифференциала показало, что использование ее в психологическом консультировании позволяет создать более-менее позитивный настрой у клиента, т.к. воспринимаются им как «скорее негативные» или, по крайней мере «нейтральные», в отличие от слов «негативной лексики» (плохой, злой и т.п.), которые воспринимаются как «негативные», «неприятные» или даже «очень неприятные». При этом важно учитывать, что использование частицы «не» в некоторых случаях (например, «ненужный») производит обратный эффект, т.е., наоборот, усиливает негативное значение слова.

1.2. Исследование восприятия различных частей речи (слова-описания: прилагательные, причастия; слова-действия: глаголы, деепричастия; слова-контекста: существительные, местоимения). Преобладание одной из трех групп частей речи в речи психолога или психотерапевтических текстах (при наведении транса, использовании метафорических историй и т.п.) оказывают строго определенное влияние на клиента. Так, слова-контекста делают речь тезисной и дают клиенту ощущение «понимания» его со стороны психолога, однако их излишнее использование перегружает текст и провоцирует «уход» клиента от взаимодействия. Слова-действия вызывают «уход» клиента от собственных чувств и переживаний, позволяют составить четкий план реализации целей клиента и выбрать оптимальное решение проблемы. Слова-описания способствуют погружению человека в собственные переживания и чувства, но излишнее использование их в речи психолога приводит к актуализации всех проблем клиента и провоцирует трансовое состояние сознания.

2. Исследование невербального компонента метафор.

2.1. Цветовые метафоры являются наиболее изученными и широко применяемыми как в психодиагностике, так и в психотерапии, однако исследование показало, что цвета не обладают ярко выраженными семантическими характеристиками, характерными для большинства людей. Следует отметить, что практически все цвета имеют хотя бы одну негативную характеристику, например, красный – агрессия, желтый – зависть, синий - ревность, что также доказывает отсутствие какой-либо общей тенденции в значении цветов. Это свидетельствует о необходимости использования индивидуальных особенностей восприятия цвета в процессе психологического консультирования и решения вопроса о правомерности использования цвета в современной психодиагностике.

В процессе групповой терапии или психологического тренинга необходимо использовать только те метафоры цвета, которые носят наиболее общий характер, чтобы снизить вероятность «непонимания» метафоры кем-либо из участников группы или возникновения нежелательной реакции, «незаплани­рованных» чувств. Такими «общими» цветами являются белый, желтый, зеленый, синий, красный и черный. Однако важно учитывать и то, что существуют семантически близкие цвета, а их семантическая близость часто не связана с их расположением в цветовом спектре. Так, если черный может переходить в темно-серый и серый, желтый в оранжевый или зеленый, зеленый в голубой, желтый или синий, голубой в синий, то красный цвет будет переходить не в оранжевый, а в розовый, так же как и фиолетовый цвет. При этом красный и фиолетовый цвета не являются «подобными» и не будут переходить друг в друга.

2.2. Ольфакторные метафоры в психологии являются абсолютно неизученными, а на практике используются не психологами, а ароматерапевтами. Тем не менее, важно понимать, что есть люди «понимающие» и «представляющие» окружающий мир не в образах, а в запахах (ярким примером будет являться герой книги «Парфюмер»). Интересен тот факт, что запахи вне зависимости от их природы (будь то природные или антропогенные запахи) воспринимаются одинаково большинством испытуемых, т.е. существуют устойчивые бессознательные тенденции восприятия запахов. А вот восприятие и понимание антропогенных и техногенных звуков носит индивидуальный характер, исключение составляет звук «тормозов», который оценивается большинством испытуемых «как негативный» в той или иной степени и вызывает ассоциацию «страх». Музыкальные звуки воспринимаются по-разному в зависимости от степени их сложности и «необычности». Так, не слишком распространенные звуки органа, трубы, колокола воспринимаются и оцениваются испытуемыми по-разному, в то время как «легко узнаваемые» звуки рояля, скрипки, колокольчика имеют устойчивые ассоциации и оцениваются в целом схоже большинством испытуемых.

2.3. Восприятие геометрических фигур зависит от их «сложности», так, простые и распространенные фигуры (круг, квадрат, треугольник, прямая, шестиугольник) получают большую однородность в ассоциациях (что свидетельствует о наличии архетипических представлений), сложные фигуры оцениваются на основе индивидуального опыта человека. Таким образом, в процессе психологического консультирования можно использовать простые фигуры в качестве предлагаемых клиенту метафор, а более сложные использовать с учетом индивидуального своеобразия и опыта клиента.

3. Образ психолога как метафора.

Для клиента необходимой составляющей образа «идеального» психолога является его профессиональная компетентность, зрелость. В меньшей степени для клиента будут важны его коммуникативные навыки и направленность на контакт, тем не менее, данные способности и особенности психолога являются важной составляющей его деятельности. При этом на первый план будут выходить специфичные для сферы деятельности особенности, необходимые для успешного выполнения данного вида деятельности. Так, для психолога-консультанта наиболее важными являются такие качества, как профессионализм, эрудиция и чувство юмора; для преподавателя психологии – профессионализм, умение донести информацию, логичность и обаяние, шарм; для психолога-тренера – профессионализм, креативность, гибкость, доброжелательность и быстрота реакции; для детского психолога – любовь к детям, профессионализм, быстрота реакции и креативность, «умение играть»; для психолога-консультанта по семейным проблемам – уверенность в себе, наблюдательность, внимательность, стремление учиться, направленность на взаимодействие и собственный жизненный опыт; для психолога-менеджера по подбору персонала – стрессоустойчивость, профессионализм, внимательность, наблюдательность и поставленная грамотная речь. Анализ и использование полученных результатов позволит создать (смоделировать) такой образ психолога, который сделает процесс психологического консультирования максимально эффективным, т.к. «идеальный» образ психолога сам по себе будет являться средством психологического воздействия.

Подводя итог нашей работы, приходится констатировать, что как в психологическом консультировании, так и в психодиагностике, к сожалению, метафора применяется без учета многих ее особенностей, часто индивидуальное превращается в универсальное и наоборот. Наше исследование только подтвердило тот факт, что метафора может стать универсальным методом психодиагностики и психотерапии, но лишь после длительного и тщательного ее изучения с позиций комплексного подхода, интеграции различных направлений психокоррекции и психотерапии, создания единой базы ее использования и интерпретации.

ЗНАЧЕНИЕ НЕЙРОПСИХОЛОГИЧЕСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ В КОМПЛЕКСНОЙ ДИАГНОСТИКЕ ПАЦИЕНТОВ ОТДЕЛЕНИЯ ПОГРАНИЧНЫХ НЕРВНО-ПСИХИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВ^©

Современное общество усложняет требования к человеку, в силу этого происходит заострение личностных особенностей, растет психическое напряжение, увеличивающее число психосоматических и психогенных расстройств. То, что ранее укладывалось в рамки предписанного всем формализованного поведения, что тонуло в повседневности, не замечалось окружающими, теперь, в ситуации необходимости принимать решения, основанные на личной ответственности, выявляется очень быстро и порождает явления дезадаптации, фрустрации, депривации. Человек оказывается в ситуации нестабильности. Количество пациентов с пограничными психическими расстройствами растет. Качество болезни меняется: она усложняется, психогенных факторов, несущих патологию, становится больше.

Нередко выполнение дифференциальной диагностики пациентов отделения пограничных нервно-психических расстройств оказывается затруднительным на основании только клинических данных. Поэтому для разрешения дифференциально-диагностических затруднений приходится прибегать к дополнительным параклиническим методам исследования больных, в частности к методам клинической психологии. Устоявшийся в диагностике пограничных расстройств и состояний подход, основанный лишь на использовании патопсихологических методик (Б. В. Зейгарник, С. Я. Рубинштейн, В. М. Блейхер, И. В. Крук, С. Н. Боков), в сравнении с комплексным подходом, который включает и нейропсихологические методики, можно считать ограниченным.

В литературе имеется ряд указаний на значение нейропсихологических методик для постановки более точного диагноза психиатрического круга заболеваний и последующей коррекции психического состояния больных (В. Д. Менделеви, Н. Г. Пятайкина).

С 2005 по 2007 г. было обследовано 82 больных в возрасте от 17 до 57 лет, которые поступили в стационар с диагнозом «Невротическое расстройство» (мужчин – 20, женщин - 6;). Все больные были обследованы комплексно, с применением патопсихоло­гических и нейропсихологических методик. Патопсихологически изучалось состояние когнитивных, поведенческих и эмоционально-волевых процессов по патопсихологическим методикам, нейропсихологически - тонкие нарушения гнозиса, праксиса, речи и других высших психических функций для уточнения связи этих расстройств с конкретными корковыми зонами. С целью изучения особенностей личности, поведения, видения «внутренней картины мира» и «внутренней картины заболевания», опосредованного изучения состояния высших психических функций пациента проводилась специальным образом организованная беседа. Она включала в себя вопросы отношения к госпитализации, к своей болезни, к своей личности, к своим интересам, к своей семье, к работе (учебе), к психотравмирующим обстоятельствам, к перспективам своей жизни.

В рамках патопсихологического обследования были использованы методики пиктограммы, предметной классификации, ответные ассоциации, называние 60 слов, цветовая диагностика (по Люшеру), рисуночные тесты (Вартега и «несуществующее животное»), СМИЛ, Гиссенский тест, опросники уровня субъективного контроля, индекса жизненного стиля, индикатор копинг-стратегий, изучение уровня самооценки (по Дембо-Рубинштейн). В рамках нейропсихологического обследования использовалась диагностическая методика А.Р. Лурия.

В основу диагностической процедуры и процесса обработки получаемых данных положен феноменологический подход (К. Ясперс, В, Д. Менделевич, Ю. С. Савенко, А. Краус (Гейдельберг))

По результатам комплексного исследования представилась возможность сопоставить значимость тех или иных методик в комплексной диагностике пациентов с диагнозом при поступлении «Невротическое расстройство».

Выявлены преимущества таких качественных методов психодиагностики, как пиктограммы, предметная классификации, ответные ассоциации, называние 60 слов, цветовая диагностика (по Люшеру), рисуночные тесты (Вартега и «несуществующее животное»), СМИЛ, определение уровня самооценки (по Дембо-Рубинштейн). Высокой продуктивностью диагностики характеризуются и некоторые нейропсихологические методики (исследование экспрессивной речи, реципрокная координация, одноручные пробы на пространственную координацию, динамический праксис, пространственно-конструк­тив­ная деятельность, исследование письма, восприятие сюжетных изображений, оптико-пространст­вен­­ный гнозис с рисованием планов). Особенности выполнения больными заданий, предусмотренных этими методиками, позволяют наметить пути совершенствования психокоррекционной работы. Совместное обсуждение с пациентами результатов выполнения тестов повышает степень их доверия к экспериментатору, укрепляет мотивацию пациента к обследованию.

Сопоставление результатов, полученных с использованием патопсихологических и нейро­психологических методик, обеспечило возможность исследования данных, отражающих взаимосвязь между нарушением зрительного гнозиса (что ранее отмечалось Н. Г. Пятайкиной), искажением понимания ситуации, нарушением структуры отношений человека. Тесты по исследованию речи и письма, как и проективные рисунки (по Вартегу), затрагивающие отдельные сферы отношений человека, провоцируют пациента на эмоциональное реагирование, по которому можно судить о наличии признаков того или иного симптомокомплекса. Отмечена четкая корреляция между данными, полученными по рисуночной методике Вартега, и данными, касающимися иерархии ценностей, структуры отношений и наличия проблем у пациента в рамках отношений к себе, семье, карьере, социуму. Методики исследования движений и действий являются диагностически значимыми при задаче отграничить органическое заболевание от прочих, относящихся к пограничным состояниям.

Нейропсихологические методики оказались результативными и в отношении топической диагностики. Полученные данные свидетельствуют о наличии у пациентов с невротическими расстройствами легких нарушений преимущественно в височно-теменно-затылочных отделах левого и правого полушарий мозга, премоторных отделах мозга (левое полушарие), нарушений в префронтальных отделах лобных долей мозга, часто выявляют легкие нарушения в затылочных и в височных отделах мозга.

Для количественной оценки результатов наиболее подходящими оказались Гиссенский тест, опросники уровня субъективного контроля, индекса жизненного стиля, индикатор копинг-стратегий.

Включение в стандартное патопсихологическое исследование нейропсихологических методик дает шанс изучению и разрешению современной проблемной ситуации в неврозологии - кардинальному пересмотру основополагающих диагностико-нозологических признаков неврозов, в первую очередь, таких как функциональность, т.е. обратимость невротических расстройств после нормализации жизненной ситуации и исчезновения психотравмы (В. Д. Менделевич).

Нарушения межличностных отношений, внутриличностные конфликты в той или иной степени присущи каждому человеку, точно так же, как и стрессовые ситуации. У пациентов с невротическими расстройствами они становятся в их восприятии мира доминирующими в силу их особенностей психического реагирования, отличных от таковых при шизофрении или олигофрении. У пациентов с невротическими расстройствами нарушения работы головного мозга являются легкими, больные более критичны к своему состоянию и более сензитивны к внутриличностным конфликтам, что обусловливает необходимость работы с их проблемами, потребность в психотерапевтической помощи. Последняя становится более эффективной в работе именно с пациентами с невротическими расстройствами в силу их большей сохранности, неглубоких, легких органических нарушений головного мозга, большей сензитивности и большей мотивированности.

В психиатрической среде бытует шуточное, на первый взгляд, высказывание, что «люди делятся на тех, кто у нас лежал, и на недообследованных». В действительности это высказывание имеет большой смысл. С точки зрения нейропсихологии, личность, у которой имеются поражения тех областей, дисфункционирование которых типично при невротических расстройствах, находится в группе риска госпитализации даже при незначительной психотравме. Это вызвано включением в патологическую работу поврежденных структур мозга. Такая личность, постоянно живет в «субгоспитальном» состоянии («церебральная предиспозиция, облегчающая формирование невротической патологии») (В. Б. Захаржевский, М. Л. Дмитриева, В. Х. Михеев, М. Г. Айрапетянц, А. М. Вейн). Учеными активно обсуждаются вопросы корреляции мозговой дисфункции с возникновением невротических расстройств.

Итак, использование в дифференциальной диагностике сложных случаев лишь патопсихологических методик дает неполные данные о состоянии высших психических функций человека и особенностях личности, что чревато постановкой неточного диагноза и далее – несоответствующим лечением.

Современные тенденции, характеризующиеся интеграцией наук, методов и подходов, характерны и для области дифференциальной диагностики пограничных нервно-психических расстройств. Именно комплексность подхода отвечает экономическим, политическим, социокультурным требованиям современности.

Традиционно проблему морального вреда относят к области юриспруденции, однако результаты проведенного нами исследования говорят о том, что моральный вред может и должен стать также предметом изучения клинической психологии.

Во-первых, поскольку понятие морального вреда рассматривается в основном в юридической литературе (К. И. Голубев, С. В. Нарижний, Н. С. Малеин, М. Н. Маленина, А. М. Эрделевский и др.), и все работы на данную тему опираются на законодательство РФ, где моральный вред определяется как «физические или нравственные страдания», причиной которых является нарушение личных неимущественных прав личности, причем оба компонента морального вреда относятся к психологической реальности, а соответственно – к области исследования психологии, поэтому мы сделали предположение о взаимозаменяемости таких понятий, как «моральный вред» и «психический вред». В европейской судебной практике, в частности в Германии, понятие морального вреда уже заменено более широким понятием психического вреда.

Во-вторых, по результатам исследования С. А. Калининой большинство студентов-психологов указывают на связь психического вреда с психологическим насилием и психической травмой – понятиями, традиционно входящими в сферу изучения клинической психологии.

В-третьих, на практике наличие морального вреда определяют клинические психологи, принима­ющие участие в судебно-психологических экспертизах.

С целью изучения сложившейся системы представлений по данной проблеме у специалистов, участвующих в квалификации и оценке морального вреда, нами было проведено исследование. Поскольку нашими респондентами были компетентные профессионалы, эксперты в своей области, а также в связи с недостаточной изученностью темы и отсутствием стандартизованных методов исследования по данной проблеме мы использовали метод глубинного интервью. Были проинтервьюированы 8 практикующих психологов и 8 практикующих юристов. В своей работе мы опирались на концепцию социальных представлений Московичи, а также на ряд исследований социальных представлений, выполненных такими авторами, как Е. О. Голынчик, О. А. Гулевич, И. А. Джидарьян, М. И. Воловикова, Л. М. Соснина и др.

В результате проведенного исследования нами было выявлено содержание представлений о психическом вреде и у психологов, и у юристов. Большинство респондентов считают, что изучением морального/психического вреда должны заниматься в равной степени как юристы, так и психологи (в большинстве ответов – клинические). Психический вред описывается респондентами как изменения в психической сфере человека в результате негативного влияния внешних факторов. Однако психологи акцентируют в первую очередь внутреннее выражение морального вреда, его проявление в изменении психической сферы человека, юристы же большее внимание уделяют внешним, объективным компонентам, т. е. ситуации причинения морального вреда, объективным показателям его наличия, вызывающим его факторам. Важно заметить, что ключевые характеристики морального вреда чаще оказываются в компетенции психологов.

Полагаем, что результаты проведенного нами исследования, а также ряд других теоретических и практических предпосылок позволяют нам утверждать, что моральный/ психический вред не только может, но и должен стать предметом изучения клинической психологии. Необходимо разработать его концепцию и надежные методы оценки.