Бюллетень научных студенческих обществ нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского
жүктеу/скачать 6.15 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ИСТОРИЯ. КУЛЬТУРОЛОГИЯ
- Проблема политического надзора в русской армии накануне Первой мировой войны
|
Министерство образования и науки РФ Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского
№ 1 Нижний Новгород Издательство Нижегородского госуниверситета 2012
© Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского, 2012
УДК 130.2 + УДК 7.038.6 Кризис идентичности: способы саморепрезентации художников в современном искусстве © 2012 г. О.О. Воротилина Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского ox.vorotilina@gmail.com Анализируются различные формы саморепрезентации художников в современном искусстве в контексте проблемы кризиса идентичности. Выделяются и раскрываются два основных способа самоидентификации современных художников: имитационно-эмпирический, и экзистенциальный. Ключевые слова: кризис идентичности, саморепрезентация, самоидентификация, современное искусство Двадцатый век оказался переломным для всех сфер человеческой жизни: смена парадигм в науке, опыты мировых войн и тоталитарных режимов — все это сформировало новый тип человеческого сознания. Рефлексия современного человека направлена на самоопределение, самоидентификацию себя в современном мозаичном мире, и, что характерно, самоидентификация эта значительно затруднена по сравнению с предыдущими эпохами. Современный человек имеет множество ‘Я’, и не идентифицируем через отнесение к определенному роду или социальному классу — он имеет множество социальных ролей, конфликтующих между собой убеждений и побуждений, он весь соткан из противоречий. Как отмечает Г.Л. Тульчинский, неукорененность современного человека в бытии, разорванность сознания порождает ситуацию претензий на статус другого, узурпации чужого имени и персоны, двойничества, и т.п. [1, с. 45] Яркое отражение эти тенденции находят в современном искусстве, неразрывно связанном с окружающей нас реальностью, аккумулирующим и преломляющим ее через призму специфического художественного осмысления. Кризис идентичности является одним из факторов, обуславливающих специфику современного искусства: множественность направлений и, зачастую, девиантные формы самовыражения являются попыткой поиска художником себя и своей ниши в современном социуме. Но одновременно с этим, собственное ‘Я’, его границы и назначение становятся предметом активного осмысления художников. Способ этой рефлексии, а также ее творчески выраженный итог всегда индивидуален. Так, например, концептуальные работы французской художницы Софи Каль (род. 1953) посвящены поиску границ идентичности. Она ищет баланс между общественным и интимным, то вторгаясь в личную жизнь случайных людей и делая ее объектом своего творчества (перформанс “Address Book”, 1983), то превращая в такой объект свою личную жизнь (работы “Birthday Ceremony”, 1998; “The Shadow”, 1981). Создавая провокативные ситуации, Софи Каль в своем творчестве затрагивает проблему границ личности: «где заканчиваюсь я, и начинается другой? Где заканчивается другой, и начинаюсь я?». Российский художник Леонид Тишков в своем творчестве формулирует проблему личности иначе: чтобы обрести самость, необходимо почувствовать себя персонажем своей удивительной жизни [2, с. 38]. Его работы — это поэтизация и мифологизация прошлого, воспоминаний: «я — это рассказы, из которых я состою» (работы «Ассоль», 2011; «Снежный ангел», 2011). Усилия, прилагаемые личностью для «самопроявления», становятся темой работы Татьяны Либерман «Фокус» (Московская биеннале, 2006). Серия фотографий охватывает круговое пространство зала. На фотографиях падающий сверху световой луч, освещая центральный конус композиции, оставляет по краям глубокие тени — пространство небытия. Фрагменты изображения человеческой фигуры возникают из облака внутри светового конуса. Создается ощущение, что человек затрачивает огромное волевое усилие для «самопроявления» [3, с. 72]. Такое стремление к в творчестве художников Олега Кулика и Маурицио Каттелана сменяется самоотрицанием. В случае Олега Кулика – это отказ от собственной личности в пользу обличия, личины (знаменитая серия акций в образе человека-собаки). Говоря о Маурицио Каттелане в контексте способов самопозиционирования художников, мы в большей степени акцентируем внимание не на содержании его произведений, а на выстраивании отношений между Каттеланом и объектами его творчества. В данном случае мы имеем дело с тем, что Мишель Фуко назвал «исчезновением автора» [4]. Каттелан позиционирует себя исключительно как носителя идеи, реализация которой поручена другим людям: от процесса создания арт-объекта до его экспонирования в выставочных пространствах. Не взаимодействуя ни с прессой, ни с кураторами, ни с другими художниками, и никак не комментируя свои произведения, Маурицио Каттелан сознательно «стирает» себя из современного социума, делая процесс идентификации его извне невозможным. При всем многообразии подходов современных художников к проблеме самоидентификации, анализируя произведения современного искусства в контексте кризиса идентичности, мы выделяем два основных способа саморепрезентации художника в современном искусстве, нахождения ‘Я’ и его назначения в процессе творчества. Первый способ — имитационно-эмпирический. В этом случае ‘Я’ художника становится полем для экспериментов в активных попытках описать и понять себя: через осознание роли телесности в перформативных практиках, через примерку чужих ролей и личностей на себя (Олег Кулик), либо «стирая» себя вовсе (Маурицио Каттелан). Второй — экзистенциальный. В этом случае ‘Я’ — объект экзистенциального поиска художника, а его цель — конструирование мозаичного, мифологизированного образа, построенного на историях, которые мы рассказываем себе (и другим) о себе же (Леонид Тишков, Софи Каль). В данной статье мы раскроем и проанализируем данные способы саморепрезентации на примерах творчества современных российских художников: Олега Кулика (род. 1961) и Леонида Тишкова (род. 1953), так как полагаем, что выбранные нами для анализа работы являют собой наиболее яркие примеры осознания кризиса идентичности и отражают попытки поиска путей его преодоления. Как мы уже отметили выше, зачастую выражение своего ‘Я’, образа, наиболее полно отражающего сущность художника, реализуется в непосредственном перформативном действии. Однако порой перформативное действие является инструментом для дальнейшего конструирования образа, наращивания смысла, вживания художника в «личину» выдуманной им сущности. Интересным примером подобной трансформации ‘Я’ в процессе творчества является знаменитый перформанс представителя московского акционизма Олега Кулика, где он изображает собаку. Образ был вдохновлен одним из рассказов японского писателя Юкио Мисимы, смысл которого Олег Кулик передает следующим образом: «Рассказ Мисимы был о собаке, охранявшей тело умершего хозяина. Старик упал на улице и умер. Для того, чтобы помочь, оказать первую помощь, к нему стали подходить люди, а собака их не пускает. Она продолжала охранять его как живого. Для нее хозяин был по-прежнему жив. Его смерть — это и ее смерть, поэтому для собаки старик должен жить вечно» [2, с. 60]. В своем перфомансе в качестве «хозяина», охраняемого объекта, Кулик выбирает галерею Марата Гельмана. Он охраняет ее от так называемого «кризиса искусства»: собака не знает о кризисе и о том, что хозяин мертв, и продолжает охранять его от внешнего мира, так же отчаянно, как и прежде. Однако в последующем перформативное действие порождает концептуальную стратегию, а пародия становится личиной. Акция «Резервуар Док» («Кунстхауз», Цюрих, 1995 г.), не меняя своего фактического содержания, меняет смысловое наполнение: «Я не буду изображать собаку, я буду собакой» [2, с. 93]. На этом этапе Кулика интересует собака уже не как олицетворение преданного защитника, а то, как выглядит окружающий мир с точки зрения собаки, где заканчивается ее зона комфорта и когда мир начинает выглядеть для нее враждебным и пугающим (как и для человека, в социально-политических условиях 1990-х гг.). Личина «человека-собаки» дает художнику большую свободу для исследования окружающей реальности, определения границ своего ‘Я’ и его пластичности, а также для трансляции своих идей: то, что транслирует вовне Кулик-собака снимает ответственность с Кулика-художника. Апофеозом сращивания личности и личины становится акция «Я кусаю Америку, Америка кусает меня» (1997 г.) в галерее Джефри Дейча. «Меня привезли туда как собаку, погрузив в самолете в отсек для перевозки животных… Я ни с кем не общался, Нью-Йорка не видел. И как человека меня там тоже никто не видел» [2, с. 104]. В течение нескольких недель Кулик живет в галерее, полностью отделившись и абстрагировавшись от своей человеческой сущности, от осознания себя как человека. На данном этапе у него нет цели выступать в качестве «защитника» или в качестве собаки, лающей на идущий «караван» социальных потрясений. «Я не изображаю собаку, я, Олег Кулик, ею являюсь. Даже не собакой в человеческом понимании, я не имитирую поведение собаки» [2, с. 109]. В конечном итоге, вышеприведенные акции Олега Кулика отражают актуальный для современного искусства сюжет раскола сознания и характерный для постмодернизма кризис идентичности. Главные черты творчества Леонида Тишкова — саморефлексия художника, самоотождествление себя через принадлежность к роду, краю, земле, фетишизация собственной биографии. Сам Тишков отмечает, что собственная биография конструирует его как художника: «Различные случаи жизни — составная часть формы и содержания моего искусства. Все истории, альбомы, книги, объекты и видео, созданные мной, — фантастическое описание самой жизни, преображенный контент моей биографии» [3, с. 37]. Для Леонида Тишкова нет целостного ‘Я’. ‘Я’ — это воспоминания, впечатления, некая мифическая сопричастность окружающему миру. Культурный миф его творчества объединяет искусство и жизнь художника в единый синкретичный текст. Ярким примером такого погружения в собственную историю является видео Леонида Тишкова «Снежный ангел», представленное на выставке «Метель» в Приволжском филиале Государственного Центра Современного Искусства (Нижний Новгород, 2011 г.). В этой работе мы наблюдаем, как художник медленно идет под сильным снегом, поднимаясь на вершину горы Кукан (Свердловская область), у подножия которой прошло его детство. В этой работе отражен сам акт постижения собственной истории и путь постижения себя как покорение некой туманной вершины, дорога к которой нелегка. Художник идет из ниоткуда в никуда. Характерно, что следующий шаг после достижения пика горы, — шаг в пропасть. Но падение в пропасть, по замыслу художника, отнюдь не является символом смерти и последующего перехода в мир иной. Речь идет о «Великом Ничто», где все перевернуто и присутствует в двоичной системе: верх и низ, цветное и нецветное, звук и молчание, миф и реальность [6, с. 39]. Тишков показывает, как преодолевая уроборическую стадию и формируя своё ‘Я’ на протяжении жизненного пути, мы должны в итоге осознать себя в мистической сопричастности ко всему окружающему нас миру, создать свой миф, осознать свое место в нем. И объективное постижение и мифологизация своей истории для Тишкова – равноценные способы осознания себя. Обращение современных художников к темам постижения и выражения себя обусловлены неудовлетворенностью современной культурой, которая утратила критерии оценок, позволявшие прежде идентифицировать человека по принадлежности к этносу, по его статусу или выполняемым социальным ролям. Творчество в их случае становится неким инструментом преодоления кризиса идентичности. Создавая провокационные ситуации или погружаясь в собственные воспоминания, художники одновременно и стремятся к осознанию себя, и ставят перед этой необходимостью своего зрителя. Список литературы
УДК 94(470) Проблема политического надзора в русской армии накануне Первой мировой войны © 2012 г. А.В. Евдокимов Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского Artemius2014@yandex.ru Рассматривается становление, структура, деятельность и ликвидация системы политического сыска в связи с проблемой политического надзора в русской армии накануне Первой мировой войны.
Исследователь В. Хутарев-Гарнишевский так описывает введение политического сыска в армии: «Необходимость наблюдения за политической благонадежностью российской армии возникла в годы Русско-японской войны и Первой русской революции… Однако полноценная работа в армии началась в 1909 году. Это было связано с новой активизацией революционного движения в армии. 15 июня директор Департамента Полиции (далее ДП) Н.П. Зуев предписал начальникам районных охранных отделений принять все меры к своевременному освещению секретной агентурой военных кружков и организаций, немедленно их ликвидировать и арестовывать всех членов. Однако военные стали оказывать сопротивление работе сыскных органов. Армия самостоятельно пыталась противостоять агитации» [3, c. 85]. О последствиях такой «самостоятельности» говорит сотрудник ДП П.К. Лерхе: «Пропагандою занимались особые группы агитаторов, ютившиеся в расположении войск. Хотя военное начальство и приняло ряд мер к ограждению войск от тлетворного влияния окружающей среды.., но меры эти… не задели целых категорий, не стесненных казарменным режимом чинов (писарей, музыкантов, фельдшеров, денщиков, вольноопределяющихся) и нестроевых; легко завязывая с такими воинскими чинами знакомства на гуляниях, в лавках, ресторанах, домах терпимости, агитаторы из вольных, наметив наиболее восприимчивых, завлекают таких на тайные собрания, снабжают революционной литературой и входят затем через их посредство в связь с воинскими чинами, где в дальнейшем постепенно создают кадры «сознательных солдат», которые и должны всячески разжигать недовольство и хранить преемственно дух мятежа» [3, c. 85]. Далее Хутарев-Гарнишевский характеризует агитацию в войсках: «Изначально революционные ячейки в войсках действовали самостоятельно и были обособлены, но уже с 1910 года жандармская полиция начинает констатировать тенденцию к стиранию партийных разногласий и объединению ячеек разных воинский частей… В 1910 году было возбуждено свыше 100 дел о политических выступлениях в армии, совершена серия покушений и убийств офицеров. Особенно активно агитация шла в специальных войсках, так как они комплектовались новобранцами из фабричных рабочих, железнодорожных и почтово-телеграфных служащих, зачастую распропагандированных еще до призыва в армию» [3, c. 85]. Исследователь также указывает на причины роста революционных настроений в армии: «Движение в армии росло по объективным причинам: во второй половине 1911 и в 1912 годах заканчивался срок административной высылки участников революции 1905–1907 годов. Большую часть ссыльных составляли молодые люди, не отбывшие еще воинской повинности. «Революционный призыв» порождал благоприятные условия для создания военных организаций и пропаганды» [3, c. 86]. К началу 1912 года была создана агентурная сеть, наработана база подзаконных актов, регулирующих политический сыск в армии. Военная агентура состояла из: 1) секретной внутренней агентуры в воинских частях, где концентрировалась основная работа; 2) секретной агентуры вспомогательного состава, освещавшей армию извне; 3) штатных филёров жандармских управлений, направлявшихся на работу по военному сыску. При Главном жандармском управлении имелось в среднем по 4 военных агента на управление. Географически работа велась в 50 губернских и областных жандармских управлениях, в 14 крупных городах, более чем 10 жандармско-полицейских управлениях железных дорог и двух флотах. По расчетным данным численность агентуры составляла 380 секретных сотрудников. Согласно свидетельству жандармского подполковника В.В. Владимирова, агентурная сеть не была доведена до планировавшихся ДП цифр «отчасти по недостатку средств, а отчасти по недостатку желания со стороны заведующего агентурой» [3, c. 86]. Теперь необходимо остановиться на ярком примере политизированности армии – на деятельности так называемого военного кружка. Вот как отзывался об этом военный министр В.А. Сухомлинов: «Враждебно настроенное думское большинство считалось с военным министром не как с таковым, а исключительно как с бывшим киевским генерал-губернатором, позволившем себе лично отнестись недружелюбно к национальным организациям, когда их политика оказывалась опасной для государства. С этой оппозицией можно было бы мириться – она меня и не беспокоила, если бы не то, что Гучков с бесцеремонным пошибом какой-то власти вторгался не только в круг деятельности военного министра, но существенно затрагивал даже права монарха» [2, c. 237]. Итак, в 1908 году по инициативе Гучкова и генерала В.И. Гурко собрался кружок из военных и умеренных членов думской комиссии по государственной обороне. Его цель состояла в том, чтобы наладить неофициальный диалог между армией и народным представительством для облегчения прохождения военных бюджетов через Думу. Однако полная неподконтрольность кружка руководству армии и его неофициальный характер вызывали подозрения министра Сухомлинова, пытавшегося с согласия Николая II ликвидировать кружок. Опасения министра были вполне понятны: консультации военных с представителями думской оппозиции не могли не касаться политических вопросов. По подсчетам историков, от военных в состав кружка входило 10–12 человек, в том числе Н.Н. Янушкевич, А.А. Поливанов, М.В. Алексеев, В.И. Гурко, Н.Н. Головин, А.М. Крымов, А.И. Деникин. По данным филёрского наблюдения ДП, в 1912−1913 годах Гучков часто посещал и подолгу беседовал со многими другими высшими руководителями военного и морского ведомств, не входившими в кружок. Особую роль в данной группе играл А.А. Поливанов, которого думская оппозиция хотела видеть в кресле военного министра [3, c. 86]. Интересным представляется описание этого кружка самим Гучковым: «…для того, чтобы были не случайные соприкосновения, а постоянное [сотрудничество], я подумал о том, что было бы хорошо создать постоянный орган, который мог бы служить лабораторией для разработки всяких вопросов… В то время в Военном министерстве была создана комиссия для составления «Истории русско-японской войны», во главе этой комиссии был поставлен Гурко. Он подобрал отличный состав сотрудников… Так как они были люди корректные, то Гурко доложил им о наших предположениях и просьбе. Тут негласно и началась совместная работа… Собиралось человек 5−6 с нашей стороны и с той стороны… Работа была такая. Когда к нам поступал законопроект от военного ведомства, мы его процеживали через это совещание в порядке обсуждения. Поэтому, когда этот вопрос потом официально шел в комиссии государственной обороны, наша группа была великолепно ознакомлена с делом. Так как они были люди свободные и независимые, они могли указывать на те или другие дефекты. Они… помогали разбираться в этих вопросах. Кроме того, мы в порядке таких бесед выяснили вообще нужды армии и целый ряд вопросов, которые были [впоследствии] подняты в порядке инициативы, в виде пожеланий, [так как] были две возможности: либо Дума вносила свой закон, либо это делалось в форме пожелания; правительство и министерство брали на себя выполнение. Мы предпочитали второе» [1, c. 196]. Теперь посмотрим, как Гучков и Сухомлинов относились к политике в армейской среде. Вот что пишет военный министр в своих «Воспоминаниях»: «Я находил, что солдат, от рядового до генерала, должен быть чужд всякой политике, так как назначение вооруженных сил государства – отстаивать и охранять внутреннее и внешнее благополучие страны, оберегая честь и достоинство родины и поддерживая мирное взаимоотношение государств между собой, а одновременно с этим и мирную жизнь, и труд населения. Войска являются силой, на которой зиждется данный строй государства. Будучи членом Государственной думы, А.И. Гучков как лидер определенной политической группы стремился быть в курсе дел военного ведомства… для привлечения армии на свою сторону с целью захвата власти и влияния на судьбу России… Всему этому, из понятных каждому побуждений охраны военных секретов, я сочувствовать не мог, но мне трудно было бороться с этим при существовавших более чем дружеских отношениях его с генералом Поливановым» [2, c. 238−239]. Здесь представляется, что позиция Сухомлинова предстает такой, какой она должна была быть в идеале. Но, к сожалению, у многих военных этого не наблюдалось. Вот что пишет Хутарев-Гарнишевский про смену руководства политической полиции: «Приход Джунковского в руководство политической полиции привел к резкой перемене курса в направлении политического сыска в армии. Он пошел на уступки силам, желавшим лишить жандармов контроля над армией. При этом Владимир Федорович признавался, что не намеревался разбираться подробно в том, что такое секретная агентура в армии и с чем она борется: «Фактически данных у меня не было, я судил по рассказам». Циркуляр об отмене агентуры был подписан 13 марта 1913 года… Джунковский сделал ставку на великого князя Николая Николаевича−младшего, с которым Сухомлинов уже несколько лет находился в конфликте» [3, c. 87]. На одном из совещаний Совета Министров обсуждалась дальнейшая судьба политического сыска в армии. Джунковский отметил традиционно хорошие взаимоотношения между нижними чинами и офицерским составом, выступив резко против введения агентуры в военных частях. Белецкий же опирался на документы революционного движения и данные оперативной практики сыска, настаивая на необходимости политического надзора за армией. Однако большинство участников совещания приняло сторону Джунковского и Маклакова. На совещании присутствовали также лица, заинтересованные лично в ее ликвидации, такие, как Зилоти. 10 апреля 1913 года циркуляр был издан и вступил в законную силу. Согласно сохранившимся в ГАРФ отчетам жандармских офицеров, внутренняя военная агентура была распущена в течение двух недель – с 12 по 24 апреля [3, c. 87]. Хутарев-Гарнишевский делает вывод, который представляется соответствующим действительности: «Фактически сыск в армии был ликвидирован одним росчерком пера…Вредоносность преобразований упоминалась многими сотрудниками сыска. Генерал Спиридович считал ее главной ошибкой Джунковского: «Правительство не знает, что делают революционеры в войсках, а работа у них идет, особенно на флоте»… Роспуск военной агентуры дал не только возможность революционерам создавать автономные военные ячейки во всех воинских частях и на флоте, но и оппозиция смогла спокойно продолжать работу в среде высшего офицерства» [3, c. 87]. Русско-японская война и революционные события 1905−1907 гг. повлияли на настроения многих социальных групп и не могли не коснуться армейской среды. С самого начала своего функционирования система политического сыска встретила противодействие в рядах армии. Несмотря на создание довольно четкой и разветвленной структуры, она была ликвидирована в канун Первой мировой войны, что явилось результатом победы одной их группировок в верхних эшелонах власти и очередным свидетельством нараставших противоречий как внутри власти, так и между властью и общественностью.
1. Александр Иванович Гучков рассказывает... Беседы А.И. Гучкова с Н.А. Базили (история стенограмм) // Вопросы истории. 1991. № 7−12 [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://annals.xlegio.ru/rus/guchkov/index.htm (дата обращения: 15.10.2012). 2. Сухомлинов В.А. Воспоминания. Минск: Харвест, 2005. 624 с. 3. Гарнишевский В. Осиное гнездо провокации. Политический сыск в армии в преддверии Первой мировой // Родина. 2010. №10. С. 85–87 УДК 1/14+327.2 жүктеу/скачать 6.15 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|