§ 3. Классические культурные традиции в поэзии и прозе, «дух времени» в творчестве А. Куприна, А. Чехова, М. Горького, И. Бунина

Прочной связью с этой традицией и в то же время глубокой творческой новизной характеризовалась поэзия Анны Андреевны Ахматовой (1889-1966). Выступив на литературном поприще в годы расцвета символизма и авангардистских поисков, Анна Ахматова (Горенко) отличалась психологической тонкостью и глубиной восприятия, точностью поэтического слова, реалистичностью письма. В 1912 г. вышла первая книга поэтессы –“Вечер“, имевшая головокружительный успех. “Перед читателями десятых годов, - пишет исследователь творчества Ахматововой, – привыкшими к пестроте поэтических групп, к символистским провалам и безднам, жеманничанью дамской поэзии, к декадентской распутице, возник художник большой и своеобразной силы…Сочетание нежности, которая могла показаться беззащитной, с твердостью характера, шепота любви и прямого языка страсти, интонаций отчаяния и веры, молитв и проклятий, – все это отозвалось в стихах, отграненных волею художника, словно алмазы… Она рвала цепи, опутывавшие, по традиции веков, женское сердце, человеческое чувство, и эти железные оковы чудодейственной силой поэзии превращала в чистое золото лирики, а кандальный звон в нежнейший звук лиры“².

Масштабность, самобытность и в то же время “классичность“ поэтического мира Ахматовой в русской культуре осознавалась постепенно, в течение многих лет. В 1910 же годы оригинальная связь творчества поэтессы с “золотым веком“ отечественной литературы была не столь очевидна, в силу тесной связи Ахматовой с группой поэтов, назвавших себя акмеистами. Название было образовано от древнегреческого понятия “акме“ – “вершина“. В группу акмеистов входили Н.Гумилев, С.Городецский, М.Зенькевич, О.Мандельштам, Е.Кузьмина-Караваева и др. Они призывали преодолеть символизм, считая поэтически ложным его разрыв с действительностью и блуждание в сумрачном мире мистики и оккультизма. Сам по себе акмеизм не стал сколько-нибудь значительным явлением в развитии русского поэтического сознания. Но реабилитация акмеистами чувственно очевидной реальности, объективно сущей всемирности, с ее зримыми, плотскими, многокрасочными, полнозвучными, безусловно ощутимыми предметами, а соответственно и реабилитация традиционной определенности словесных значений, способствовали утверждению безусловной ценности принципов классической культуры.

Потребность реалистического освоения жизни художественным сознанием была весьма остра в России начала века, в виду многогранного кризиса традиционного общества, развития новых социальных укладов, нарастающих противоречий между старым и новым во всех областях общественного существования. Стремление отразить правду исторической действительности, запечатлеть социальный образ России конца XIX – начала ХХ века, выявить новые темы человеческого бытия, новые идеи и настроения различных социальных слоев определяло творчество крупных писателей-реалистов рассматриваемого периода. Этот реалистический подход определял и круг средств художественного выражения, используемый литераторами, от протокольно точного очерка до иронического рассказа, символических аллегорий и социально направленных повествований.

Среди писателей-реалистов начала века следует поставить на видное место Александра Ивановича Куприна (1870 -1938). Куприн был приверженцем критического реализма, причем отличался большим жизненным опытом, яркой художественной выразительностью, умением занимательно строить сюжет.

Писатель прошел сложный жизненный путь. Не имея призвания к военной службе, он, по настоянию матери, 10 лет провел в закрытых военных учебных заведениях. Кадетский корпус, Александровском училище, служба подпоручиком в пехотном полку в глухой провинции, затем отставка в 1894 году, мелкая литературная работа в Киеве, скитания в поисках работы, работа грузчиком, пение в церковном хоре, служба землемером, изучение врачебного дела – все это расширяло жизненный кругозор писателя. Во второй половине 1890-х годов Куприн приобрел известность повестью “Молох”. В ней он одним из первых среди русских писателей изобразил, по впечатлениям от Донбасс, российский капитализм. Название повести символично – библейское божество Молох постоянно требовало человеческих жертв. Ветхозаветный символ неумолимой, бесчеловечной силы Куприн перенес на капиталистическую систему. В своей знаменитой повести автор нарисовал панораму огромного завода, на 50 кв. верстах, с 4-мя доменными печами , паровозами и железными дорогами – завода, который порабощает и физически уничтожает тысячи рабочих. Главный герой повести инженер Бобров невольно чувствует себя убийцей, ибо из 30 тыс. трудящихся на заводе рабочих ежегодно погибает 180 человек и большинство рабочих не доживают до 45 лет. Повесть заканчивается забастовкой, поджогом завода и полным отчаянием Боброва.

В “Молохе” очевидны антикапиталистические ценностные установки, озабоченность поиском нравственных и гуманных принципов общественного бытия. Подобные же мотивы чувствуются в повести Куприна “Кадеты” и в романе “Поединок”, в которых писатель выразил свой опыт аремейской жизни. Под влиянием знакомства с М.Горьким у Куприна усиливается обличительный пафос в отношении окружающего общества. Особенно показателен в этом отношении роман “Поединок”’, посвященный Горькому (1905 г.) Центральный герой романа молодой офицер Юрий Ромашов – человек безвольный и малообразованный – погибает на нелепой дуэли. Нелепая жизнь в армии, казарменные нравы, грубые попойки офицеров и глупая смерть в конце – таково безысходное содержание произведения, продолжающего ключевую для русской литературы тему “маленького человека”. Не удивительно, что “Поединок” прекрасно вписался в общественное настроение российской “прогрессивной” интеллигенции, проникнутое враждебностью к армии, офицерству, неприятием социальной действительности и тоской по неким великим и светлым идеям. Куприн вместе с этой интеллигенцией был не чужд надежд на грядущее обновление человечества. Далеко не случайно в наследии писателя появляется рассказ “Тост”, в котором автор пророчествует о счастливом обществе будущего в духе социалистических мечтаний.

Большой вклад в оформление образа России конца XIX – начала ХХ века внес другой выдающийся писатель, получивший известность еще во второй половине XIX в. – А.П.Чехов (1860-1904).

Чехов, вошедший в русскую литературу в 1880-х годах, был новатором в истории отечественной художественной словесности. Мастер “малой формы”, короткого рассказа, Чехов отличался каким-то особым, то ироническим, то бесстрастным описательством, и у него многие критики находили отсутствие вообще всяческих убеждений и идеалов. Чехов умер в 1904 г., накануне революционного подъема, но, уходя, сильно выразил безысходность, безблагодатность сознания, самоощущения и существования средней интеллигенции и мещанства. Чехов – певец настроения среднего слоя, жизнь которого протекает между возвышенными интересами творческих интеллигентов, с одной стороны, и крепкими жизненными инстинктами простонародной России. Это межумочное мироощущение среднего интеллигентско-мещанского слоя Чехов описывает как проникнутое чуждостью народу, безотчетной тоской, безверием, эгоизмом. Причем писатель как бы намекает на возможность иной, сильной, красивой будущей жизни, прорваться к которой не способны его унылые, безвольные персонажи. Сквозь настроение бессмысленности и тоскливости, присущее чеховским рассказам, повестям, пьесам, вся Россия представлялась безысходной страной, сплошь населенной отрицательными персонажами – грубыми крестьянами, самодовольными и ограниченными чиновниками, невежественными священниками. Бессилие благих помыслов, нелепость конкретной русской жизни в конечном счете становятся доминантами в чеховском творчестве. На фоне добрых, но безвольных дворян, тоскующих интеллигентов и слабоумных деревенских мужиков Чехов рисует нового человека – хвата, капиталиста, забирающего в свои хищные руки патриархальную Россию и вырубающего ее “вишневые сады”. Чехов ясно видит стихийную грубость, антиобщественную направленность капиталистического уклада, а также его враждебность традиционной нравственной культуре Руси, беззащитной перед натиском буржуазного духа.

Эту же тему с исключительной силой поднял и развил в своем творчестве А.М.Горький (1868-1936). Он выступил как писатель в то время, когда русская общественность осмысливала исторические пути России, проблему выбора между капиталистической перспективой и социалистическим идеалом. Горький становится “буревестником” революции, певцом бунта, осуществляемого смелыми и сильными личностями, противостоящими слабым и больным душой людям. Горький противопоставляет старому русскому обществу образ нового человека – “босяка”, человека простого, бедного, стоящего на нижайших ступенях социальной иерархии, но обладающего здоровым инстинктом жизни и полного жизненной энергии. Горький проявляет одновременно романтизм и идеализм. Он страстно ищет путь реализации идеалов полнокровной жизни и социальной правды, что приводит писателя на позиции пролетарского социализма. Любя и ценя русскую интеллигенцию, симпатизируя вольным “босякам” – люмпенам, Горький признает как высший авторитет силу и волю рабочего класса, провозглашая его исторически ведущим классом России. Эту идею Горький воплощает в пьесе “Враги” и в романе “Мать” (1906 г.), где персонализирует революционную силу пролетариата в образах большевиков, руководителей массового движения.

Горький во всех своих произведениях проявляет природный талант, свойство осмысливать поток явлений, но духовной глубины у него нет, ибо нет внутренней связи с глубинной, христианской традицией русской культуры.

Нет такого рода глубины и у весьма тонкого по художественному таланту писателя начала века И.А. Бунина (1870-1953).Выходец из обедневшей дворянской семьи, Бунин был воспитан отнюдь не в аристократическом духе, проникся уважением к народу и сочувствием жизни простых людей. Бунин непревзойденный рассказчик. В таки рассказах. Как “Антоновские яблоки”, ”Золотое дно“, ”Деревня”, “Суходол”, чувствуется глубокое знание русской сельской жизни и живая любовь к Отечеству. Современные Бунину критики много писали, что Бунин – певец старого барства, усадебной печали, осенней грусти, увядания дворянских гнезд, оскудения и запустения исконной, сельской России. Для этого есть достаточные основания. Бунин ценил патриархальные нравы, простоту старинных отношений между барами и мужиками. Но писатель был не художественным исследователем отечественных реальностей, а просто душевно сопричастным наблюдателем происходящего. Бунин затруднялся найти свое место в российской действительности. Он потому много путешествовал по стране, но Россия нигде не радовала его. Он видел как везде накапливается социальная ненависть, как капитализм вступает в противоречие со всем, что Бунин любил в старой России. Повсеместный грабеж народа, быстрое развитие вульгарного кулачества, неясность народных идеалов и смысла общероссийского существования – все эти моменты кризисной поры русской жизни Бунин описал в повести “Деревня”. Повесть была создана под влиянием Горького, с которым сблизился Бунин и который высоко оценил произведение, как исторически верное.

Итак, можно сделать вывод, что ведущие писатели реалисты, происходя из разных социальных слоев, в равной степени были объединены неприятием новой, грубой, буржуазной действительности. Они мечтали о высоких нравственных смыслах человеческой и общественной жизни, воспевая или старую Россию, как Бунин, или мечтая о социальной правде в духе пролетарского социализма, как Горький, или выражая неясную тоску по духовной красоте и социальной справедливости, как Чехов и Куприн. И это сходство своих творческих интенций, по-видимому, чувствовали сами названные писатели. Во всякой случае они относились друг к другу приязненно. В апреле 1899 г. Бунин, Чехов и Горький встретились на набережной Ялты. Чехов был уже знаменит, Бунин только начинал писательскую деятельность, Горький был близок к известности. У всех троих мелькнула мысль, что встретились писатели основных сословий России – дворянин Бунин, выходец из простого народа Горький, разночинец Чехов. При этом Горький грустно сказал Бунину: “А ведь Вы последний писатель из дворянства”. Так оно и оказалось. Близился новый период русской истории, где старой России места не было.

Предчувствие исторической катастрофы, по-видимому, было не чуждо всем названным писателям. Однако никто из них не проявил стремления художественно раскрыть трагическую перспективу развития социальных событий. Ожидание бури, воспевание грядущей революции, с одной стороны, и уныние, тоска, грустный взгляд в прошлое, с другой, определяли умонастроение большей части творческой интеллигенции.

В начале века расцветает страстный актерский талант В.Ф. Комиссаржевской, сделавшей акцент на раскрытии образа женщины, испытывающей жестокое давление буржуазной действительности. Не романтизм, а критический реализм определял творчество актрисы. Покинув стены Александринского театра незадолго до революции 1905 г. Комиссаржевская создала в Петербурге свой театр, ставший одним из центров общественной жизни. Здесь актриса ставит пьесы Горького “Дачники” (1904), “Дети солнца” (1905), которые превратились в политические выступления. Комиссаржевская симпатизировала революционному движению и неоднократно оказывала материальную помощь большевистским организациям.

В начале ХХ века новых высот достигает русский балетный и оперный театр. Хореографическое искусство под руководством балетмейстеров Горского и Фокина проявляет беспримерную утонченность и художественную выразительность. Такие артисты балета, как Павлова, Гельцер, Карсавина, Нижинский, становятся звездами мирового балета.

В петербургских и московских театрах начала века выступали замечательные опертые певцы – Шаляпин, Собинов, Нежданова, Ершов, создавшие яркеи и глубокие образы. Особенно высокую оценку получили исполнение Собиновым роли Ленского в опере Чайковского “Евгений Онегин” и Шаляпиным роли Бориса Годунова в опере Мусоргского “Борис Годунов”. Крупную роль в подъеме общего художественного уровня оперного исполнительского искусства сыграла дирижерская работа С.В.Рахманинова в Московском Большом театре в 1904-1906 гг.

Большую роль в развитии русского театрального искусства и обретении им мировой славы сыграл организатор театральной деятельности С.П. Дягелев. Сергей Петрович Дягелев (1872 – 1929) окончил юридический факультет Петербургского университета и в конце 1890-х годов стал одним из вдохновителей объединения «Мир искусства» и издателей одноименного журнала. Для эстетической позиции Дягелева были характерны критика академической рутины, идея самоценности эстетического начала и его независимости от действительности. С 1907 г. Дягелев стал организовывать ежегодные «русские сезоны» за границей, начав с концертов симфонической музыки, в которых участвовали Римский-Корсаков, Рахманинов, Глазунов и другие выдающиеся представители русского музыкального искусства. В 1908 г. Дягелевым были организованы на Западе сезоны русской оперы, а в 1909 – первые оперно-балетные выступления. В 1911 г. Дягелев создал балетную группу Русский балет, которая просуществовала до 1929 года. Русские сезоны в Париже (1907-1914) и в Лондоне (1912-1914), в которых участвовали Шаляпин, Павлова, Нижинский, Карсавина, Фокин произвели ошеломляющее впечатление на европейскую публику.

В годы первой мировой войны русские театры заняли активную патриотическую позицию, вместе с основной частью русской интеллигенции. Театральное искусства распространилось в глубь России. В городах и селах возникали народные театры. В декабре 1915 – январе 1916 г. в Москве состоялся Всероссийский съезд деятелей народного театра, показавший, что Россия является крупнейшей театральной державой.

Продолжалось также развитие русского реализма в живописи. Весьма характерно было для реализма начала века творчество В.А.Серова. Валентин Александрович Серов (1865-1911) – одним из выдающихся представителей «неореалистического» стиля русской живописи, зародившегося в 1880-90-х годах. Он придал особую тонкость формы и светоносность искусству портрета. Художник стремился выразить внутреннее существо своих персонажей самим колоритом картины, световыми формами всего окружения. Человек и природа, окружающий мир и внутренний мир человеческой личности выражаются друг через друга и становятся в картинах Серова одним одушевленным целым. Отсюда удивительно одушевленная насыщенность произведений Серова воздухом и солнечным светом. Интересно заметить, что художник не только не скрывал, но даже подчеркивал мазок, что было призвано выразить динамику времени, становления и, соответственно, незавершенность произведений. В первом десятилетии ХХ век Серов занять поиском нового стиля, что выражается в таких его картинах, как «Петр I» (1907), «Похищение Европы» (1910).

Значительную роль в развитии традиций русской живописи и реформировании отечественного театрально-декоративного искусства сыграл А.Н. Бенуа (1870-1960) – художник, историк искусства, художественный критик. Александр Николаевич Бенуа был сыном известного архитектора Н.Л.Бенуа, страстным пропагандистом классики XVIII – первой четверти XIX в. Он тянулся к вечным духовным и эстетическим идеалам, к тонкому изяществу аристократической культуры, что отразилось в картинах его «Версальской серии» 1905-06 гг.. Художник выступал против крайних формалистических течений, участвовал в охране памятников искусства и реорганизации музейного дела. С 1908 г. Бенуа оформлял спектакли Дягелева в Париже, проявляя глубокую продуманность композиции, тонкое чувство цвета и стиля.

Следует отметить, что в начале века пробуждается острый интерес к русскому прошлому, к национальным корням, который порождает яркую историческую струю в русской живописи, представленную творчеством Нестерова, Ряпушкина, Кустодиева. Причем в даже сфере реалистической национально ориентированной живописи чувствуется влияние русского авангарда, тяготеющего к беспредметности и декоративности. Очень выразительным примером работы на границе национально окрашенного реализма и беспредметного искусства может служить творчество Ф.А.Малявина.

Филипп Андреевич Малявин (1869-1940) был сыном крестьянина, учился в монастрыской иконописной мастерской в Греции, затем в Академии художеств у И.Е.Репина. В 1900 г. Малявин посетил Францию, с 1922 г. жил за границей. С конца 1890-х годов художник стал проявлять повышенное внимание к декоративным элементам в русле реалистической традиции. Оставаясь верным своим крестьянским корням, Малявин изображает народную Россию, но широко использует художественный опыт авангарда. Предметная определенность в таких картинах Мялявина, как “Девка“(1903) и “Вихрь“(1906), размывается почти свободной игрой красочных пятен, обрамляющих человеческие лица. Стихийная мощь и эмоциональная энергия народного танца в “Вихре“ выражаются по сути дела средствами абстрактной живописи, что делает картину художественно тонким произведением на грани реализма и беспредметного искусства.

В своем труде «Монархическая государственность», опубликованном в 1905 году, Тихомиров разработал целостное учение о религиозных основаниях, национально-исторических предпосылках и государственно-правовых началах русской политической традиции. Мыслитель интерпретировал формы политической организации общества как внешнее выражение его духовно-типологических особенностей. На взгляд Тихомирова, верховная власть, играющая ключевую политическую роль в образовании и жизнедеятельности любого государственного союза, выражает свойственный данному народу нравственный идеал правды, общего блага, справедливости. Поэтому верховная власть во всех своих формах существенно авторитарна, едина, сосредоточена и нераздельна, в отличие от власти правительственной, которая, напротив, сочетает различные начала, оказывается специализированной и дифференцированной. Первая всегда имеет юридически неограниченный характер, находя опору и предел в нравственном сознании и совести граждан. Границы ее законности или незаконности не подлежат точному определению. Они очерчиваются лишь содержанием ее собственного идеала и нравственно чувствуются нацией.

Верховная власть может быть основана на одном из трех принципов: монархии, аристократии, демократии. Каждый принцип имеет достаточно универсальный характер, и потому элементы единоличной, групповой и общенародной власти так или иначе сочетаются в жизни всякого общества. Но если какой-то один принцип играет роль верховного, то он не может переходить в другой чисто эволюционным образом.

Почему нация доверяет тому или иному типу верховной власти?

Отвечая на этот вопрос, Тихомиров стремится выявить зависимость данного национального предпочтения от нравственного состояния народа. Если в обществе не существует достаточно глубокой и действенной преданности одному идеалу, способной пронизать все стороны жизни, то связующей силой здесь явится сила количественная. Авторитет численного голосования создаст возможность подчинить граждан власти, выражающей этот авторитет, даже в тех случаях, когда у них нет внутренней готовности к повиновению. Стало быть, демократия, по идее, базируется на доверии к силе количественной, делает вывод мыслитель.

Если высший нравственный идеал ясно осознан не всеми, а некоторыми, но в народе имеется смутная вера в него, тогда принципом верховной власти становится принцип аристократический. Аристократия как господство «лучших людей», способных выявить народный идеал, выражает доверие к авторитету качественному, проверенному опытом.

Наконец, если в нации живет ясная, сильная и всеобъемлющая моральная идея, способная привести народ к добровольному подчинению ее олицетворяющему Верховному лицу, то утверждается монархия - форма государства, отличающаяся силой непосредственного нравственного единения людей. При монархии, для утверждения общественного единства, не требуется действие силы физической, излишне искание и толкование объединяющего нравственного идеала, а нужно только наилучшее и постоянное его выражение. Выражать же моральное самосознание нации более всего способна отдельная личность, которая должна быть поставлена в полную независимость от всяких внешних влияний, могущих исказить и заглушить голос совести.

Итак, сущность монархического принципа, подытоживает Тихомиров, – в верховной власти нравственного идеала.

Но такова идеально мыслимая основа развитой монархии. В реальной же истории существуют многообразные типы монархического государства, где собственно нравственные начала не выражены, искажены или смешаны с иными принципами. Для истинной монархии необходимо возведение лиц на трон главы государственного союза не посредством общественного выбора, а по воле Божией, согласно династическому престолонаследию. Кроме того, требуется достаточное развитие гражданского общества, где признана идея личности и ее прав, без чего нравственное существо единоличной верховной власти не может получить ясного осознания. Лишь совокупность указанных предпосылок, по мнению Тихомиров, делают возможным высший тип монархической государственности, который отличается религиозно-нравственным характером верховной власти, ее независимостью от прихотей «народной воли» при подчиненности религиозной традиции и самобытному духу национальной жизни.

Русское самодержавие, на взгляд мыслителя, явилось наиболее чистой формой христианской монархии, ибо у нас наличествовали высокий и общенародно принятый религиозно-нравственный идеал, ясное национально-государственное сознание и развитый общественный строй с земским самоуправлением. Таким образом, Тихомиров дал строго традиционное обоснование принципиальной необходимости гражданской свободы именно для православного самодержавия, которое, по природе своей будучи не произвольно-деспотической, не демократической, а теократической формой монархии (т. е. являясь средством социального служения высшему религиозно-нравственному принципу), без связи с общественным мнением, без охраны свободы мысли и слова народного лишается необходимой духовно-общественной основы.

Высоко оценивая русскую государственную идею, в смысле религиозно-нравственной высоты, тонкости и одушевленности, отмечая многие черты ее реального воплощения в древней и новой России, Тихомиров обратил пристальное внимание на многочисленные искажения национального политического идеала в реальной истории страны. Главной причиной разного рода государственных неустройств он считал крайнюю слабость в России политической сознательности. Сила инстинкта в русском народе исключительно велика, полагал мыслитель, но только одним внутренним наитием нельзя устраивать государственных отношений. Политическая идея должна быть понята как идея собственно, приобрести свою философию и воплотиться в системе права. И вот этой-то полноты уразумения и воплощения самодержавных устоев России у нас никогда не было. Отсюда вытекает вся стихийность русской истории, смутность, путаность и противоречивость разнородных наслоений в вековом организме российской государственности, резко обострившаяся в начале ХХ столетия. В смутный период необходимо укрепить традицию разумом, призывает Тихомиров, ибо если это не удастся, если нация придет к выводу, что государственная идея русского народа есть фикция и нам надо строить римскую систему, основывающуюся на господстве юридических принципов, то следует ожидать, вслед за падением русской государственной идеи, падения Русской идеи вообще. Другие нации доказали свое превосходство в деле организации политической жизни на формально-правовых основаниях, поэтому вслед за крахом собственного национально-государственного сознания нас ожидает подчинение руководству иных народов.

Таковы узловые моменты опыта русского политического самосознания, подытоженные православным государствоведом в своем фундаментальном труде.

Разнообразные идеи относительно социального развитии России в ХХ веке Тихомиров излагал в многочисленных публицистических статьях и очерках. Он полагал, что наша страна должна давать глубоко самобытные ответы на экономический и политический вызов времени. Мыслитель указывал, что Россия не может осуществлять свое переустройство по типу промышленных стран Европы и приспосабливать русское народное хозяйство к требованиям мирового рынка. Предлагая правительству учредить особый орган экономической политики, для централизованного управления экономическим развитием страны, Тихомиров руководствовался тем, что природные и культурные условия России совершенно не допускают у нас организации хозяйства на западных либерально-капиталистических принципах. В своей политической публицистике начала века мыслитель показывал, что исторические интересы русского народа выражаются прежде всего монархией и Церковью. Введение конституционной системы ставит власть в зависимость от политической борьбы различных классов и народностей. Либерализация власти в условиях глубокой социальной и культурной противоречивости российского общества, вынесет все непримиримые противоречия на высший уровень и они сверху неминуемо расколют страну, вместо того чтобы решаться с помощью самодержавного арбитра на более низких этажах социальной жизни.

В силу этих обдуманных соображений, Тихомиров выступил как решительный критик двусмысленной политики П.А.Столыпина, стремившего к укреплению законной власти, жестко подавлявшего революционный терроризм, но в то же время заигрывающего с Думой. Уважая и ценя Столыпина за твердость воли, Тихомиров считал, что допускаемая им двусмысленность может окончательно дезориентировать общество и народ и привести к катастрофе. Мыслитель предостерегал Председателя Совета министров от иллюзий в отношении Думы и напоминал об исторической роли самодержавия в интеграции столь сложной страны, как Россия.

После окончания редакторской деятельности в «Московских ведомостях» Тихомиров поселяется в Сергиевом Посаде. Он сближается с «Кружком ищущих христианского просвещения в духе Православной Христовой Церкви» М.А.Новоселова, углубляется в религиозные проблемы и в работу над капитальным трудом «Религиозно-философские основы истории» (который начал в 1913 и завершил в 1918 г.) . Книга посвящена анализу духовной борьбы во всемирном историческом процессе. Эта борьба, по Тихомирову, идет между верой в сверхтварного Бога и верой в самосущность материи. Первая вера дуалистична. Она признает два типа бытия – тварный и нетварный, Божественный. Вторая вера монистична, ибо связана с признанием только одного типа бытия – бытия материального, мирского. На протяжении всей истории эти два типа веры и мировоззрения ведут между собой борьбу, сами никогда не исчезая.

Значительное внимание уделяет Тихомиров роли тайных обществ в исторической духовной борьбе. Он рассматривает, как борется с христианством противохристианский мир, и как должны бороться христиане. В отличие от своих противников, они никогда не должны прибегать к тайным обществам с двойной моралью и двоедушием, ибо отстаивать веру в Христа должно открытым образом. Тихомиров верит в неодолимость веры в Бога Творца и Спасителя. Он предполагает, что даже победа антихристианских социалистических режимов не будет способна искоренить христианскую веру из сердец человеческих. 16 октября 1923 г. мыслитель скончался в Сергиевом Посаде.

Другим видным мыслителем, писателем, экономистом, публицистом и деятелем православно-патриотического движения в России начала ХХ века являлся ученик И.С. Аксакова Сергей Федорович Шарапов (1855 - 1911). Шарапов закончил Николаевское инженерное училище, в 1875 г. отправился добровольцем в Боснию и Герцеговину, в конце 1870-х годов был парижским корреспондентом «Нового времени», в 1880-х и 1890-х гг. издавал журналы «Русское дело» и «Русский труд», занимался сельским хозяйством. В 1900 г. опубликовал за границей «опыт русской политической программы» славянофильского характера, запрещенной к распространению в России министерством внутренних дел. В годы первой русской революции Шарапов участвовал в православно-патриотических объединениях, затем издавал независимый авторский журнал «Свидетель», где он подверг рассмотрению духовные и социально-политические проявления «революции сверху», развернувшейся в России после манифеста 17 октября 1905 г.

Как все мыслители – славянофилы, Шарапов на первый план выдвигал задачу восстановления истинной сути православной монархии и земского самоуправления, искаженных долговременным влиянием западничества. Принципиальным недостатком петербургской системы мыслитель считал прямое включение царя в механизм бюрократической машины, что приводило к поглощению царского самодержавия бюрократическим всевластием, сковывало и религиозно-нравственную энергию монархии, и свободу развития народной жизни. Государь, лишенный знания народного мнения, наличествующих точек зрения в обществе, был вынужден следовать воздействию бюрократических ведомств, превращаясь из чуткого органа национально-общественного бытия в высшее звено обезличенного правительственного механизма. Преодолеть это ненормальное положение Шарапов считал возможным посредством вывода царя из бюрократической иерархии и восстановления действительной связи нации с монархом. Последний призван был вступить в общение не с рядом специализированных правительственных ведомств, но с совокупностью живых самоуправляющихся земских организмов, количество которых должно было соответствовать реальной возможности личного участия царя в областном управлении и государевом суде. Программа Шарапова предполагала разделение страны на более крупные, чем губернии, более естественно и органично выделенные самоуправляемые области, которых всего должно быть 18 (12 русских и 6 инородческих). В каждой области власть делилась между представителем монарха и представителями самоуправления, обязанными самостоятельно вести все дела области в пределах, очерченных законом. До государя должны доходить лишь те областные дела, где 1) наблюдается противоречие между представителями центральной власти и самоуправления, 2) имеется потребность в перемене существующих общегосударственных законов, 3) оказывается необходимым сверхзаконное вмешательство монарха в виде оказания милости, 4) наличествует спор между двумя или многими областями, 5) возбуждено непосредственное внимание Государя тем или иным образом.

Наряду с разработкой славянофильски ориентированной политической программы, Шарапов осмысливал перспективы «третьего пути» России между капиталистической и социалистической моделью. Он полагал, что самодержавие, опираясь на самоуправление, вызвав к жизни все нравственные элементы общества и народа и дав им свободу и силу, одно сможет обуздать непомерно выросшего Золотого Тельца и направить общественное развитие мирным путем, без той социальной революции, которая угрожает залить Запад кровью.

Еще одним, замечательным православным общественным деятелем, мыслителем и ярким публицистом был Георгий Алексеевич Шечков (1856-1920). Он родился в родовом имении Шечковых в с. Волынцево Курской губернии, первоначальное воспитание и образование получил дома, затем учился в лицее Цесаревича Николая, окончил юридический факультет Московского университета, занимался сельским хозяйством, изучением русской церковно-государственной традиции, участвовал в кружках братьев Самариных, Дмитрия Хомякова и в других православно ориентированных группах. Под влиянием событий первой русской революции Шечков включается в публицистику и политическую борьбу, занимая место на правом фланге и становясь депутатом III и IV Государственных Дум. После революции 1917 г. для Шечкова началась тяжелая скитальческая жизнь, закончившаяся в Одессе смертельным сердечным приступом.

В своих публикациях, довольно многочисленных в период с 1905 по 1911 гг., Шечков при рассмотрении всех насущных проблем русской жизни на первый план выдвигал судьбы Православия и церковно-общественные вопросы. Согласно программе мыслителя, церковная жизнь должна быть возвращена к канонической свободе и соборной своей основе; императорский абсолютизм – преобразован в народную монархию с восстановлением Земского собора; авторитет численного большинства при разрешении всех общественных вопросов – заменен жеребъевкой или решением беспристрастного третейского судьи; понятие о государственной службе – восстановлено в смысле обязанности, повинности, долга и очищено от разного рода исключительных прав, льгот и привилегий; гражданская свобода никоим образом не должна вести к оскорблению, разрушению традиционных религиозных и государственных ценностей; основным началом русской общественности должен считаться не принцип конкурентной борьбы, а принцип «семейно-государственной русской правды», выраженный словом народной мудрости: «совет да любовь»¹ .

Руководствуясь православно-национальным воззрением, Шечков классифицировал переживаемый Россией в 1905-1907 гг. кризис как обострение хронического недуга «безотечественности», поразившего страну после петербургского переворота. Отнюдь не идеализируя Московскую Русь, мыслитель писал, что оставить Москву единственной столицей – значило обречь Россию на дальнейшее историческое отшельничество и одичание. Но признать Петербург истинно русским центром, значит вручить судьбы страны духовно безнациональной, культурно безотечественной бюрократии. На взгляд славянофильского автора, Петру следовало сделать окном в Европу Киев, который ко времени петровского переворота был центром вполне русской православной образованности и мог послужить фильтром для инородных идей. Петербург же, построенный на чистом месте, лишенный почвенных культурных традиций, проявил способность легко подпадать под самые разные иноземные влияния, торопясь провести их в общероссийскую жизнь. Как русская столица, он исказил свое призвание с первых дней своего возникновения, говорил публицист. Нашу в техническом смысле отсталость он принял за неспособность самой нашей духовной и национальной природы. Такой ошибки не могли бы сделать ни Киев, ни Москва, не впадая в самоотрицание. «Киев дал нам Православие, Москва выработала Самодержавие и русскую народность, а Петербург давал нам только Феофановщину да Бироновщину вплоть до, далеко еще нами не пережитой, Виттовщины. Петербург, высмеявший нашу соборность, вышутивший нашу церковность, подменивший христианскую монархию... римско-языческим абсолютным империализмом и святую любовь к отечеству заменивший “беспредельной преданностью” служащего своей карьере и его кормящему ведомству! Ему, только ему, – этому городу отрицания, могла принадлежать по праву роль воспитателя и руководителя теперешней революции... Россия погибнет, если окажется бессильной избавить себя от бюрократического освободительства. Нами переживаемая революция есть революция самодовлеющей ведомственности против самой государственности, это поход Петербурга на христианскую, самодержавную и славянскую Россию» ².

Прекрасно сознавая, к чему может на практике привести хронический недуг западничества, поразивший большую часть российского образованного верха, Шечков и другие русские православные публицисты постоянно подчеркивали ценность знания традиционной отечественной культуры и национальной психологии для эффективного управления Россией. Только при этом условии правящий слой, подчеркивали они, окажется способен задействовать на общее благо все великие традиции и душевно-волевые ресурсы русского народа.

Такого же рода суждения были высказаны целой группой недавних участников “освободительного движения“, усомнившихся после кровавого опыта революционных потрясений в состоятельности метода радикальных преобразований российского общества и объединивших свои тревожные голоса в сборнике “Вехи”.

Этот сборник статей о русской интеллигенции появился в 1909 году и состоит из работ Н.А.Бердяева, С.Н.Булгакова, М.О.Гершензона, А.С.Изгоева, Б.А.Кистяковского, П.Б.Струве, С.Л.Франка. В предисловии, принадлежавшем перу Гершензона, говорится, что авторы сборника объединены единодушным признанием первенства духовного начала над внешними формами общежития и того, что внутренняя жизнь личности, а не самодовлеющие принципы политического порядка, является прочным базисом для всякого общественного строительства. С данной точки зрения, идеология русской интеллигенции, всецело покоящаяся на признании безусловного примата общественных форм, представляется участникам книги противоречащей естеству человеческого духа и практически бесплодной.

Такова была общая постановка вопроса. Она нашла многообразную конкретизацию в статьях участников “Вех”, которые выявили хронические изъяны в мировоззрении и практических установках радикальной части русского образованного слоя. Отщепленность от христианских ценностей, своеобразная гуманистическая лжерелигиозность, нечувствие государственных и национальных традиций своего народа, прискорбная поверхностность образования и представлений о культурной истории своей страны и Западной Европы - вот какие главные недостатки выявили критики интеллигенции. Интеллигенция осмысливалась религиозными философами как сравнительно замкнутый слой беспочвенных отщепенцев от народной культуры, возникший в результате петровских реформ и обладающий комплексом своих весьма устойчивых нравственно-психологических качеств, верований и суеверий.

По глубине культурно-исторического осмысления поднятой проблемы, среди всех статей выделяются размышления С.Н. Булгакова о религиозной природе русской интеллигенции, названные “Героизм и подвижничество”. Признавая интеллигенцию идейным вдохновителем, нервами и мозгом гигантского тела революции, Булгаков указывал, что приверженность радикальной части образованного общества революционному делу объясняет комплекс гуманистического героизма, проникающего душу интеллигенции. В отличие от христианского подвижничества, которое есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими сторонами духа и служение вечным духовным ценностям, интеллигентский героизм устремляется к внешнему спасению человечества, точнее будущей части его. Герой отличается презрением к прошлому, вечному и приверженностью будущему. Он стремится преобразовать жизнь своими личными силами, “во имя свое”, осознавая себя человекобогом, безжалостно и своевольно ломая жизнь. Такой тип деятеля представляет крайнюю опасность для российской истории, ибо работает на дело разрушения в народе вековых религиозно-нравственных устоев, освобождает в нем темные стихии, которых много таится в русском характере, испытавшем влияния злой татарщины и кочевников-завоевателей. “В исторической душе русского народа всегда боролись заветы обители преп. Сергия и Запорожской Сечи или вольницы, наполнявшей полки самозванцев, Разина и Пугачева, - предостерегал Булгаков.- И эти грозные, неорганизованные, стихийные силы в своем разрушительном нигилизме только, по-видимому, приближаются к революционной интеллигенции, хотя и принимаются ею за революционизм в собственном ее духе; на самом деле они очень старого происхождения, значительно старше самой интеллигенции. Они с трудом преодолевались русской государственностью, полагавшей им внешние границы, сковывающею их, но они не были ею вполне побеждены. Интеллигенция пробуждает эти дремавшие инстинкты и возвращает Россию к хаотическому состоянию, ее обессиливающему и с такими трудностями и жертвами преодолевавшемуся в ее истории” ¹ .

Отсюда вытекает необходимость для всех, кому дорого будущее России, и прежде всего для людей Церкви, бороться с интеллигентским влиянием на народ. России нужна не атеистическая и революционно-героическая, а подвижническая, церковная интеллигенция, которая соединила бы подлинное христианство с просвещенным и ясным пониманием культурных и исторических задач своего народа. Если такого образованного класса с русской душой, просвещенным разумом и твердой волей у нас не возникнет, делал пророческое предсказание Булгаков, то “интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию” ² .

Давая оценку “Вехам”, следует понимать, что не они первые подняли проблему отрицательных свойств интеллигентского сознания. Гораздо более глубокую и острую критику особенностей русского образованного класса мы можем найти у православно-консервативных мыслителей XIX века – начала ХХ века. Однако особая весомость “Вех” определялась тем, что критика интеллигенции здесь объединила целый ряд вчерашних оппозиционеров исторической России. Это обстоятельство придало сборнику смысл интеллигентского покаяния в грехах безбожия, национального отщепенчества и антигосударственности, разгневало всех нераскаявшихся революционеров от Милюкова до Ленина и обеспечило “Вехам” широкую общественную известность.

Вопреки громогласным обвинениям веховцев в реакционном союзе с властью, которые прозвучали со стороны революционного лагеря, нельзя не видеть, что сборник создавался недавними участниками “освободительного движения”, которые еще не вполне отрешились от многих его установок. Даже в наиболее глубокой, по ее ощущению традиционных духовных основ русской исторической жизни, статье Булгакова, бросается в глаза отсутствие ясных программных идей и неясность пути практического выхода из мировоззренческого раскола российского общества. В конечном счете, религиозно-нравственный суд над левой интеллигенцией и благое пожелание идти вперед путем культуры, самопознания, духовного преображения, а не путем баррикад и кровавых революционных переворотов, не сопровождались у авторов “Вех” сколько-нибудь ясным пониманием специфики традиционных общественно-государственных устоев России и осмыслением задач преемственного их усовершенствования. Вообще, по духу и настроению своему, участники сборника были далеки от постановки практических проблем русской жизни. Это дало основание политическим радикалам осуждать веховцев за равнодушие к теме государственности и за религиозно мотивированный анархизм. В ответ на веховскую критику революционеров Милюковым был брошен призыв, ради обновления России, бороться с позиций “научного духа” против “религиозного типа психики”, чтобы воспитать передовых, демократически мыслящих граждан.

В силу как зашоренности кругозора “передовой” общественности, так и чисто просветительской позиции “Вех”, голос их участников по своему практическому значению оказался “гласом вопиющего в пустыне”. Но в духовно-интеллектуальном смысле нужно отдать должное “Вехам” как значительному памятнику русского культурного самосознания, пророческое значение которого было вполне подтверждено всем последующим движением истории.