Григорьев, рассказчик Мишель Моретт

Они ненавидят свою страну. Они первые сделались бы несчастны, если бы страна их претерпела бы вдруг реформу и превратилась бы вдруг в страну счастья и благоденствия. И не осталось бы никого, чтобы они могли на него плевать. Теперь же они могут плевать на свою страну и желать ей зла.

ГРИГОРЬЕВ. А вы, Шатов?

ШАТОВ. Я и сейчас люблю Россию, хотя я ее недостоин. Поэтому я скорблю о ее несчастии и о собственной моей гнусности. Они же, бывшие мои друзья, обвиняют меня в предательстве.

Пока что мне нужно заработать деньги, чтобы вернуть долг Ставрогину. Просто необходимо.

ГРИГОРЬЕВ. Именно...

В дверь стучат. ШАТОВ идет открывать. Входит ЛИЗА с пачкой газет в руках.

ЛИЗА /Григорьеву/. О, вы уже здесь.

Я была права, стало быть, вообразив вчера у Степана Трофимовича, что вы мне преданы хоть немного. Удалось ли вам переговорить с господином Шатовым?

ГРИГОРЬЕВ. Он здесь, но у меня не было времени... Шатов, Елизавета Дроздова, которую вы знаете заочно, дала мне поручение, касающееся вас.

ЛИЗА. Я счастлива с вами познакомиться. Мне о вас говорили. Петр Верховенский сказал, что вы умны. Николай Ставрогин тоже о вас рассказывал.

ШАТОВ отворачивается.

Во всяком случае вот моя мысль. По моему мнению, нэс-па? - о нашей стране очень мало что известно... Тогда я подумала, что надо бы совокупить в одну книгу все значительные происшествия и факты, о которых сообщали в течение нескольких лет наши газеты. В этой книге непременно предстала бы вся Россия. Если бы вы согласились мне помочь... Мне нужен опытный сотрудник, и я, разумеется, оплачу ваш труд.

ШАТОВ. Ваша идея недурна, мысль наклевывается... Надо сообразить. В самом деле.

ЛИЗА /совершенно довольна/. Если книга пойдет, барыши разделим пополам. Ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию.

ШАТОВ. Почем же вы знаете, что я в состоянии план выдумать? Почему я, а не другой?

ЛИЗА. Ну хорошо: то, что я о вас слышала, мне понравилось. Принимаете вы мое предложение?

ШАТОВ. Это может получиться. Да. Вы оставите мне свои газеты? Я подумаю.

ЛИЗА /хлопает в ладоши/. О, как я довольна! Как я буду гордиться, когда книга выйдет!

Кстати, не здесь ли живет капитан Лебядкин?

ГРИГОРЬЕВ. Ну да, я думал, что уже сказал вам. Вы им интересуетесь?

ЛИЗА. Им да, но не только... Но он во всяком случае интересуется мной...

Он написал мне письмо со стихами, где обещает многое сообщить. Я ничего не поняла.

Что вы о нем думаете?

ШАТОВ. Пьяница и негодяй.

ЛИЗА. Говорят, он с сестрой живет?

ШАТОВ. Да.

ЛИЗА. Он, говорят, ее тиранит?

Да мало ли что еще говорят. Я могу спросить у Николая Всеволодовича, который ее знает, и даже отлично знает, об этом тоже говорят, нэ-с-па?

/С внезапной страстью./ Послушайте, я немедленно хочу ее видеть. Я должна ее видеть собственными глазами и прошу вашей помощи. Мне это непременно нужно.

ШАТОВ /кладет взятый им сверток газет/. Возьмите ваши газеты. Я не буду сотрудником.

ЛИЗА. Почему же, почему же? Вы, кажется, рассорились?

ШАТОВ. Дело не в этом. Просто не рассчитывайте на меня в этом деле, вот и всё.

ЛИЗА. В каком деле? Поверьте же, что я не в шутку, а серьезно хочу дело делать.

ШАТОВ. Да, а теперь вам пора.

ГРИГОРЬЕВ /с нежностью/. Да. Вам пора. Шатов подумает, я зайду к вам и буду держать вас в курсе всех дел.

ШАТОВ. Это был предлог. Она хотела увидеть Марию Тимофеевну, а я не настолько низок, чтобы участвовать в этой комедии.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Здравствуй, Шатушка!

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА /раскладывая карты/. Надоело мне по целым дням одной-одинешеньке.

ШАТОВ. Очень рад тебя видеть.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА Я тоже.

Не знаю, кого ты привел, что-то не помню этакого. Но гостю честь и будет. Разговору с тобой я всегда рада, хоть ты и ходишь всегда нечесаный. Живешь как монах. Дай-ка я тебя причешу.

ШАТОВ /засмеялся/. Да у меня и гребенки-то нет.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Вправду? Так я тебе свою подарю, попозже, когда мой князь вернется.

Хочешь погадаю тебе, Шатушка.

Человек ты, пожалуй, и рассудительный, а скучаешь. Странно мне на вас всех смотреть; не понимаю я, как это люди скучают. Тоска не скука. Мне весело.

ШАТОВ. И с братцем весело?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Ты хочешь сказать, с моим лакеем? Конечно, он мне брат, но прежде всего - лакей. Я ему крикну: «Лебядкин, принеси воды!» - он и бежит. Иной раз согрешишь, смешно на него станет, так он дерется, если пьяный.

ШАТОВ /Григорьеву/. И это точь-в-точь так. Она его третирует совсем как лакея. Он ее бьет, но она нисколько его не боится. Она всё забывает, что сейчас было, и всегда время перепутывает.

Нет, это ничего, что я громко говорю, она про нас уже забыла, она тотчас же перестает слушать и бросается мечтать про себя. Вот булка лежит, она ее, может, с утра только раз закусила, а докончит завтра.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Дорога, злой человек, чье-то коварство, смертная постеля - враки всё это, я думаю. Коли люди врут, почему картам не врать?

Все врут, кроме Богородицы!

ШАТОВ. Богородица?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Ну да, богородица, природа, мать сыра земля. Она добрая и без притворства. Помнишь, Шатушка, мы читали: «А как напоишь слезами своими под собой землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и возрадуешься». Потому и плачу так часто, Шатушка. Ничего нет в этих слезах дурного. И всякая слеза земная - радость либо обещание радости.

Лицо ее покрыто слезами. Она кладет руки на плечи Шатову.

Шатушка, Шатушка, а правда, что жена от тебя сбежала?

ШАТОВ. Правда. Она меня оставила.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА /гладя его по лицу/. Да ты не сердись, мне ведь и самой тошно. Знаешь, Шатушка, я сон какой видела. Приходит он опять ко мне. Он, мой принц, манит меня, нежным голосом выкликает: «Кошечка, - говорит, - моя, кошечка, выйди ко мне». Я и обрадовалась: любит, думаю.

ШАТОВ. Может, и наяву придет.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. О нет, Шатушка, не прийти ему наяву. Принц мой больше не вернется. Одна останусь. Ах, дорогой ты мой, что ты никогда меня ни о чем не спросишь?

ШАТОВ. Да ведь не скажешь, оттого и не спрашиваю.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Не скажу, не скажу, хоть зарежь меня, не скажу, жги меня, не скажу, никогда, ничего не узнают люди!

ШАТОВ. Ну вот видишь.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. А попросил бы ты, доброе сердце, может, и сказала бы; может быть. Почему не попросишь? Попроси, попроси меня хорошенько, Шатушка, и я скажу; умоли меня, Шатушка, так чтоб я сама согласилась сказать. И я скажу, я скажу...

ШАТОВ. Братец твой явился. Ступай к себе, а то изобьет тебя.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА /смеется/. Ах, ты всё про лакея моего! Пусть его, это неважно. Мы отошлем его на кухню.

Но ШАТОВ увлекает ее к двери в глубине.

Не беспокойся, Шатушка, не беспокойся, вот вернется мой принц и защитит меня.

ЛЕБЯДНИН /поет на пороге/.

Я пришел к тебе с приветом

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По лесам затрепетало.

Кто идет? Друг или враг?

Марии Тимофеевне.

Ступай в свою комнату!

ШАТОВ. Оставьте вашу сестру в покое!

ЛЕБЯДКИН /представляется Григорьеву/. Отставной капитан Игнат Лебядкин, покорный слуга всему свету и всем своим друзьям, при условии, что это друзья - верные. Ах, канальи! Знайте же все, что я влюблен в Лизу Дроздову. Она - звезда и амазонка. Короче говоря, звезда верхом. А сам я человек чести.

ШАТОВ. Который продает свою сестру.

ЛЕБЯДКИН. Врешь! Терплю напраслину, когда могу одним словом тебя поразить.

ШАТОВ. Произнеси это слово.

ЛЕБЯДКИН. Думаешь, не осмелюсь?

ШАТОВ. Нет, ты ведь трус, а еще капитан! Барских розог боишься?

ЛЕБЯДКИН. Сударь, будьте свидетелем, он меня провоцирует! Ну так ладно же: знаешь ли ты, знаете ли вы, чья она жена?

ШАТОВ. Чья? Навряд посмеешь сказать.

ЛЕБЯДКИН. Она... она...

Молча, приоткрыв рот, приближается МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА.

З а т е м н е н и е

РАССКАЗЧИК. Чьей женой была несчастная хромоножка? Правда ли, что Даша была обесчещена, и кем? И кто соблазнил жену Шатова? Мы скоро узнаем. В самом деле, в тот момент, когда атмосфера в нашем городке сделалась такой напряженной, последний персонаж явился, поднес спичку - и всё взорвалось, все были разоблачены. А видеть своих сограждан разоблаченными - тяжкое испытание. Сын гуманиста, то есть отпрыск либерала Степана Трофимовича Петр Верховенский возник, наконец, в тот момент, когда его меньше всего ждали.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Ах, шер ами, сейчас всё должно решиться. Если Даша согласится, в воскресенье я стану женатым человеком, э се нэ па дроль. И поскольку Варвара Петровна, друг всей моей жизни, просила меня прийти сегодня за окончательным ответом, я повинуюсь. Не кажется вам, что я вел себя с нею неблагородно?

ГРИГОРЬЕВ. Вовсе нет, вы были расстроены, вот и все.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Ах нет, я мучил ее, неблагодарный! Когда я думаю про эту великодушную, гуманную, терпеливую к моим подлым недостаткам женщину!.. Ведь я блажной ребенок, со всем эгоизмом ребенка, но без его невинности. Она двадцать лет ходила за мной, как нянька. А я, да еще в тот самый момент, когда она получает эти ужасные анонимные письма...

ГРИГОРЬЕВ. Анонимные письма...

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Вообразите, Николя будто бы продал Лебядкину имение. Этот Николай, се тен монстр. Бедная Лиз! Я знаю, вы ведь любите ее.

ГРИГОРЬЕВ. Кто вам позволил...

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Хорошо, хорошо, я ничего не говорил. Представьте, кстати, Маврикий Николаевич тоже ее любит. Бедный, я бы не желал быть в его теперешней роли. Впрочем, и моя роль не лучшая. Мэ пардон дотре шоз... я, кажется, ужасных вещей наделал; вообразите, я отослал Дарье Павловне вчера письмо.

ГРИГОРЬЕВ. О чем же вы писали?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Я уведомил ее, что написал к Николя.

ГРИГОРЬЕВ. Какое право имели вы их так сопоставить?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. О, друг мой, поверьте, что всё это с таким благородством. Предположите, что там что-нибудь действительно было...ин Сюис... или начиналось. Должен же я спросить сердца их предварительно, чтобы... анфен, чтобы не помешать сердцам их не стать столбом на дороге. Я хотел, чтобы они знали, что я знаю, чтобы они были свободны... Я единственно из благородства.

ГРИГОРЬЕВ. О, боже, как вы глупо сделали.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Глупо, глупо, мэ кё фэр, туте ди. Я написал также и к моему сыну. Что за дело! Всё равно женюсь, хоть на чужих грехах.

ГРИГОРЬЕВ. Вы опять за то же!

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. О почему бы совсем не быть этому воскресенью! Ну что бы стоило провидению вычеркнуть из календаря хоть одно воскресенье, ну хотя бы: для того, чтобы доказать атеисту свое могущество и кё ту суа пи! О, как я любил ее! Двадцать лет. И неужели она думает, что я женюсь из страха; из нужды! Тетя, тетя, я для тебя!

ГРИГОРЬЕВ. Но про кого вы говорите?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Да про Варвару Петровну! Она - единственная женщина, которую я обожал двадцать лет.

А, вот и наш гневный друг! Вы пришли повидать сестру?

ШАТОВ. Нет. Я получил приглашение от Варвары Петровны по делу, меня лично касающемуся. Должно быть, так следует отвечать в полиции, когда тебя туда вызывают?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Да что вы, Бог с вами, ответ вполне нормальный, хоть я и не знаю, о каком деле идет речь и каким образом оно вас касается. Варвара Петровна еще не возвращалась от обедни. А Даша у себя наверху, прикажете позвать?

ШАТОВ. Нет.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Ну и оставим это. Оно и лучше будет. Чем позже, тем лучше. Вам, должно быть, известны намерения Варвары Петровны относительно Дарьи Павловны?

ШАТОВ. Да.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Отлично, отлично! Тогда больше ни слова. Конечно, я понимаю, что вы были удивлены... Я и сам... Так внезапно...

ШАТОВ. Замолчите.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Хорошо, но надо бы повежливее это сказать, дорогой мой Шатов, по крайней мере сегодня. Будьте ко мне снисходительны, у меня и без того на сердце тяжело.

ПРАСКОВЬЯ. Не села б у вас; матушка, если бы не ноги! Зачем вы мою дочь при всем городе в ваш скандал замешали?

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /звонит/. В мой скандал? Замолчи, не раздражай ты меня. Нет никакого скандала. Это же бедная юродивая. Немного благотворительности и тебе бы не повредило, Прасковья!

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Что такое? Что случилось?

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Да ничего. Несчастная калека бросилась передо мной на колени у выхода из храма и поцеловала мне руку.

Входит АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ.

Чашку кофею. Карету не откладывать.

ПРАСКОВЬЯ. Перед всеми, в толпе зевак!

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Разумеется, перед всеми. Благодарение Богу, собор был полон! Я дала ей десять рублей и подняла с колен. А Лиза захотела отвезли ее домой.

ЛИЗА, Нет, я раздумала и решила, что вы все будете счастливы ближе познакомиться с Марией Лебядкиной.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Как здесь красиво!

Замечает Шатова.

Так и ты тут, Шатушка! Что ты делаешь в высшем свете?

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /Шатову/. Вы знаете эту женщину?

ШАТОВ. Знаю-с.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Что же вы знаете?

ШАТОВ. Да что... сами видите.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /Марье Тимофеевне/. Вы, моя милая, очень озябли давеча, выпейте поскорей и согрейтесь.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА /улыбается/. Мерси. О, я забыла отдать вам шаль, которую, вы мне одолжили.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Оставьте ее навсегда при себе. Сядьте и пейте ваш кофе. И, пожалуйста, не бойтесь меня.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Шер ами...

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Ах, Степан Трофимович, тут и без вас всякий толк потеряешь, пощадите хоть вы...

Сходи и попроси сюда Дарью Павловну.

ПРАСКОВЬЯ. Лиза, ехать пора. Нечего тебе здесь делать. Нам больше не место в этом доме.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Ну, моли бога, Прасковья, что все здесь свои, много ты сказала лишнего.

ПРАСКОВЬЯ. А я, мать моя, светского мнения не так боюсь, как иные; это вы под видом гордости, пред мнением света трепещете. Это ты боишься правды.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Какой правды, Прасковья?

ПРАСКОВЬЯ. Да вот она, вся-то правда сидит!

Указывает пальцем на Марью Тимофеевну, которая при виде устремленного на нее пальца радостно засмеялась и весело зашевелилась в креслах.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА, сильно побледнев, медленно выпрямляется и что-то шепчет неслышное побледневшими губами. Из глубины появляется ДАША, которую не замечает никто, кроме Степана Трофимовича.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ / сделав быстрое движение и пытаясь привлечь внимание Варвары Петровны к Даше/. Дарья Павловна.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Ах, какая прелесть! Ну, Шатушка, не похожа на тебя твоя сестрица!

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /Даше/. Знаешь ты ее?

ДАША. Я никогда ее не видала. Должно быть, это сестра Лебядкина.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Да, он мой брат, но прежде всего - мой лакей. И я вас, душа моя, в первый только раз теперь увидала, хотя давно уже с любопытством желала познакомиться, в особенности же с тех пор, как мой лакей сказал мне, что вы ему деньги дали. Потому что вы милая, милая, милая, это я вам от себя говорю.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Что это еще за деньги?

ДАША. Это, верно, те самые деньги, которые я, по просьбе Николая Всеволодовича, еще в Швейцарии взялась передать Марии Лебядкиной.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. По просьбе Николя?

ДАША. Да, его самого.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /после паузы/. Ладно. Если. Николай Всеволодович не обратился со своим поручением даже ко мне, а просил тебя, то, конечно, имел свои причины так поступить, и я не считаю себя вправе о них любопытствовать. Но впредь будь осторожней. У этого Лебядкина скверная репутация.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Лучше всего, когда он к вам придет, то пошлите его в лакейскую. Там его место. Чашку-то кофею еще можно ему послать, но я глубоко его презираю.

АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ /входит/. Господин Лебядкин очень просили о себе доложить-с.

МАВРИКИЙ. Если позволите, Варвара Петровна, это не такой человек, который может войти в общество.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. И всё же я его приму.

Алексею Егорычу.

Приведите его сюда.

Я намерена все высказать вам. Я получила анонимные письма, уверяющие меня, что мой сын изверг и что мне надо бояться какой-то хромой женщины, которая будет играть в судьбе моей чрезвычайную роль. Я хочу во всем удостовериться самолично.

ПРАСКОВЬЯ. Я тоже получила эти письма, и ты знаешь, что в них говорится об этой женщине и о Николя...

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Знаю.

ЛЕБЯДКИН. Я приехал, сударыня.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Сделайте мне одолжение, милостивый государь, возьмите место вон там на стуле. Я вас услышу и оттуда.

Он поворачивается и садится на указанное место.

Сначала позвольте узнать ваше имя от вас самих.

ЛЕБЯДКИН /встает/. Капитан Лебядкин. Я приехал, сударыня...

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Эта особа ваша сестра?

ЛЕБЯДКИН. Сестра, сударыня, ускользнувшая из-под надзора, ибо она... не примите превратно, сударыня... родной брат не станет марать, но...

Он делает жест пальцем у виска.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. И давно она этим страдает?

ЛЕБЯДКИН. С некоторых пор, сударыня, с некоторых пор... Я приехал отблагодарить вас, что приютили ее. Вот двадцать рублей, сударыня.

Направляется к ней, присутствующие делают движения, как бы пытаясь защитить Варвару Петровну.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Вы с ума сошли, милостивый государь.

ЛЕБЯДКИН. Нет, сударыня. Богаты чертоги ваши, но бедны они у Марии Неизвестной, сестры моей, урожденной Лебядкиной, но ни от кого в мире не приняла бы эта Неизвестная Мария десять рублей, которые вы ей дали. Но от вас, сударыня, от вас все возьмет. Но одной рукой возьмете, а другой подпишется в одной из ваших книг благотворительного общества.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Эта книга находится у швейцара моего дома, милостивый государь, там вы можете подписать ваше пожертвование. А потому прошу вас спрятать теперь ваши деньги и не махать ими по воздуху. Прошу вас также занять ваше прежнее место. Объяснитесь теперь. Почему же сестра ваша от меня одной всё может взять.

ЛЕБЯДКИН. Сударыня, это тайна, которая может быть похоронена лишь во гробе.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Почему же?

ЛЕБЯДКИН. Сударыня, позволите ли сделать вам один вопрос, открыто, по-русски, от души?

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Сделайте одолжение.

ЛЕБЯДКИН. Можно ли умереть единственно от благородства своей души?

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Никогда не задавала себе такого вопроса.

ЛЕБЯДКИН. Не задавали? Никогда? А коли так, коли так...

Неистово стукнул себя кулаком в грудь.

Молчи, безнадежное сердце!

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Всё это вздорные аллегории. Я настоятельно жду ответа на мой вопрос: почему от меня она всё может принять?

ЛЕБЯДКИН. Почему? Ах, сударыня! Вот уже несколько тысячелетий вся природа кричит своему творцу: «Почему?» - и не получает ответа. Неужто отвечать одному капитану Лебядкину и справедливо ли это выйдет, сударыня? Я желал бы называться Эрнестом, а зовусь Игнатом... Почему? Я поэт, сударыня, поэт в душе, а между тем принужден жить в лохани. Почему? Почему?

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Вы слишком пышно изволите говорить, милостивый государь, что я считаю дерзостью.

ЛЕБЯДКИН. О нет, сударыня, это не дерзость. Я - жалкий таракан, а таракан не ропщет. Есть обстоятельства, заставляющие сносить скорее фамильный позор, чем провозгласить громко истину. Поэтому Лебядкин роптать не станет и лишнего слова не скажет. Познайте, сударыня, величие духа его!

Входит взволнованный АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ.

АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ. Николай Всеволодович изволили сию минуту прибыть.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Но...

ПРАСКОВЬЯ. Но это...

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Мое почтение, Варвара Петровна!

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Петруша, мэ се Пьер, мон анфан!

Бросился к нему, сжал его в объятьях.

ВЕРХОВЕНСНИЙ. Ну, не шали, не шали.

Представьте, я вхожу иль думаю застать здесь Николая Всеволодовича. Мы полчаса как расстались у Кириллова, и он велел мне ехать прямо сюда. Наверное, он сам сейчас явится, и я счастлив вам это возвестить.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Но ведь я не видал тебя десять лет!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Тем менее причин к излияниям... Ну будь же немного потрезвее, прошу тебя. Ах, Лизавета Николаевна, как я рад! А многоуважаемая ваша матушка тоже не забыла меня? Но как однако ж здесь ваши ноги? Дорогая Варвара Петровна, я уведомлял сюда моего старика, но он, по своему обыкновению, забыл...

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Мон анфан, какая радость!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Ну, верю, верю, что любишь, убери свои руки. Ах, вот и Николай Всеволодович!

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Николя!

Прошу вас, скажите сейчас же, не сходя с этого места: правда ли, что эта женщина - вот она, вон там, - законная жена ваша?

СТАВРОГИН /ласково, с необыкновенной нежностью/. Вам нельзя быть здесь.