И. Вольская путь к себе

И. Бунин

Зимой 1914 года Драйзер писал Менкену:

«Думаете ли Вы, что когда-нибудь для меня наступит такое время, когда я смогу жить на доходы с моих книг, или все это - иллюзия, и мне лучше оставить занятие литературой? Я готовлюсь приступить к поискам работы.

Ваш, приближающийся к пропасти».

«Безусловно, наступит время, - убеждал его Менкен, - когда ваши романы будут содержать Вас. Я думаю, что это не за горами». По отзывам знавших его людей, Драйзер к этому времени поражал «силой ума, глубоким пониманием людей, самого существа жизни».

Весной 1914 года был напечатан «Титан», но гонорара едва хватило, чтобы расплатиться за полученные авансы. И после этого еще остались кое-какие долги.

Официальная критика, естественно, осудила роман, стремясь, по словам Драйзера, поставить все с ног на голову, «ниспровергнуть мнение тех, кто находится на высшей ступени интеллектуального развития, в угоду предрассудкам и глупости большинства. Все ради тех, кто стоит у власти».

«Из-за нашей узколобой нетерпимости,- говорил Драйзер в интервью журналисту вечерней газеты, - люди, которые могли бы создать подлинные образцы американского искусства, пошли по линии наименьшего сопротивления и занялись бизнесом. Там они могут делать все, что им вздумается, и тем не менее не выходить из рамок общепринятых предрассудков».

У Драйзера к этому времени было немало друзей. Особенно среди людей искусства. Продолжали поступать восторженные отзывы о прежних его книгах. Ответы Драйзера зачастую шутливы, но в этих шутках немало правды. Вот, к примеру, сокращенный перевод одного из них. В октябре 1915 года Драйзер писал своему почитателю, который «перечитывал «Сестру Керри» так часто, что выучил почти наизусть»:

«Дорогой м-р Герсей! Просто не знаю, что Вам написать. Я думаю, что человек прежде всего делает то, что дается ему легко и что он действительно стремится делать. Лично я, по-моему, эгоистично и упорно следовал по тому

пути, куда влекли меня способности и желания. Мир ничего мне не должен. В крайнем случае - совсем немного. Я тоже никогда не чувствовал себя перед ним в большом долгу... Но, эгоисты мы или нет, все мы жаждем сочувствия и любви...

Я знаю, что недостоин Вашего письма, и не могу не сказать Вам об этом. Конечно, я благодарен. Кто бы не был на моем месте благодарен. Но хочу дать один совет. Не старайтесь познакомиться со мной лично, чтобы не утратить иллюзий. Сохраните их, если можете!

Теодор Драйзер».

В 1915 году вышел роман «Гений» - самая личная из книг Драйзера.

Художник Юджин Витла, его жизненная борьба. Тут воспроизведено и заново осмыслено прошлое Драйзера: приезд в Чикаго, в Нью-Йорк, завоевание своего пути в искусстве, познание окружающей жизни.

Прошлое не только заново осмысливалось, но и переживалось заново и поэтому снова ранило. Как сказано у Шекспира:

И вновь плачу я дорогой ценой

За все, за что платил уже однажды.

А при этом сомнения в художественных качествах книги. Она вышла тяжеловесной. Наряду с великолепными страницами возникали длинноты, ненужные подробности. Следовало бы долго шлифовать эту глыбу, отсекая лишние кусочки, извлекая творение искусства из шелухи повседневных подробностей. Драйзер остановился где-то на полдороги. Легко сказать: «Сотри случайные черты!» Но если при этом вдруг нарушались убедительность, постепенность? А какие черты действительно случайны? Кто знает, из каких мгновений они родились и к чему поведет их утрата. Как бы ни подсказывал внутренний голос, это мука - пробовать, искать, решать.

И, быть может, когда в ходе писания все прошлое вспомнилось и так или иначе отложилось в эпизодах книги, интерес к теме был исчерпан, собственная внутренняя задача была решена и невидимый рычажок щелкнул, вдохновение отключилось. Кто знает...

Писательство было счастьем: когда перо его касалось бумаги, становилось легче дышать, в мыслях наступала ясность, раскованность. Окружающая суета казалась мельче, нереальней.

Писательство было бедствием: человек его способностей при подобной затрате сил мог давно преуспеть материально. А между тем не только львы вроде Каупервуда, но и мелкая фауна деловых джунглей имела достаточно оснований пренебрегать им.

Современный английский сатирик Норткот Паркинсон пишет, что во всех книгах о преуспеянии слово «успех» 'толкуется примерно одинаково: «Наше воображение рисует нам ухоженный сад на берегу озера, изящный коттедж, старинное столовое серебро и дочь хозяина в костюме для верховой езды. Чуть изменив угол зрения, мы видим обшитый дубовыми панелями кабинет, зеркальный письменный стол, одежду от модного портного, бесшумную машину». И конечно же, «преуспевающий человек занимает высокую должность, у него незапятнанная репутация и обеспеченное будущее».

В таком смысле об успехе не было и речи. Одинокая бедность была его уделом. И на посмертную славу Драйзер не рассчитывал. Но как бы там ни было, свое понимание пережитого он выразил в книге. Это особенно относится к проблемам искусства.

Произведения Юджина «охватывают почти все стороны жизни большого города, таящие в себе что-то драматическое и еще многое такое, что казалось лишенным драматизма, пока его не коснулась кисть художника... Чего бы ни коснулась кисть Юджина, все приобретало своеобразную красоту и романтичность, и вместе с тем это был реалист, большей частью бравший своей темой суровую нужду и серые будни».

Здесь Драйзер смог, наконец, расправиться со своими критиками, рассказать о своем понимании собственного искусства. Ведь и Юджина высмеивали за стремление находить красоту в грубых, неприглядных сторонах жизни: «Помилуй нас Бог от того, чтобы нам под видом искусства навязывали помойные ведра, паровозы и старых, заезженных кляч», - писал один из критиков Юджина. В разгромной статье критика упоминались также «грязные мостовые, полузамерзшие мусорщики, карикатурные фигуры полицейских, безобразные старухи, нищие, попрошайки».

Другие критики Юджина ударялись в противоположную крайность, но с помощью автора выявляли при этом глубокое понимание творчества Юджина (и самого Драйзера): «Истинное понимание волнующих и ярко драматических сторон жизни, дар сообщать вещам яркий колорит, отнюдь не фотографируя их, как это может показаться поверхностному критику, но выявляя их более возвышенное, духовное значение; способность вынести беспощадный приговор беспощадной жизни и бичевать с пророческой силой ее жестокость и подлость в надежде этим уврачевать ее раны; умение обнаружить красоту там, где она действительно есть, - даже в позоре, страдании и унижении, - таково творчество этого художника. Он, по-видимому, пришел в искусство из толщи народа, с непочатыми силами, готовый осуществить свою великую задачу. Вы не обнаружите в его работах ни робости, ни преклонения перед традициями, ни признания каких-либо общепринятых методов. Мне могут сказать, что он не знает этих общепризнанных методов. Тем лучше! Мы видим перед собой новый метод. Он обогатит мировое искусство».

«Дорогой Менкен,- писал Драйзер своему другу и критику, - начинают поступать отзывы о «Гении»,- в большинстве благоприятные.

Осел из «Сент-Луис глоуб» утверждает, что этой книге не место в общественных библиотеках.

Благоприятные отзывы, несомненно, означают для тебя, что книга слаба, - и ты, конечно, прав. Я в этом вполне уверен».

Но у осла из «Сент-Луис глоуб» нашлись единомышленники - другие ослы.

Драйзер знал многих людей искусства, был своим в кругу нью-йоркской богемы. Странный мир. Многоликий, пестрый, подчас эмоционально неустойчивый, вздорный, но зато вольный, как цыганский табор, В «Гении» Драйзер поведал об этой среде, обо всех возлюбленных Юджина, о его разрыве с женой. Против книги ополчились праведники из Общества борьбы с пороком и потребовали ее запретить. Продажа «Гения» была прекращена.

В ходе борьбы за отмену запрещения Драйзер писал и публиковал статьи,

делал заявления. У него нашлись сторонники, в их числе Джек Лондон, Джон Рид, Синклер Льюис, а в Англии Герберт Уэллс и Арнольд Беннет.

Когда-то потрясения, связанные с выходом первой книги, способствовали нервному заболеванию ее автора. Теперь ему было легче: он приобрел иммунитет. Тогда он был новичком в литературе, теперь - признанным и ведущим. Тогда он питал кое-какие иллюзии, теперь он их полностью утратил.

Нет худа без добра. Борьба дала повод снова продумать и выразить свои взгляды, принципы. Позднее они вошли в его программную статью «Жизнь, искусство и Америка», опубликованную в феврале 1917 года.

Искусство должно правдиво отображать действительность и ее закономерности. Уже начало очерка настораживало, носило полемический характер: «Я не претендую на то, чтобы дать исторический или социологический анализ моральных, а следовательно, и критических взглядов американцев, хотя, быть может, имею некоторое представление о том, как они сложились; одно только для меня несомненно: взгляды эти независимо от того, что их породило, никак не согласуются с теми жизненными фактами, которые я имел возможность наблюдать».

Он утверждал, что американцы пока не способны познать, а еще того менее - отобразить жизнь как она есть. Идеи, внушаемые американскому народу официальной пропагандой, не соответствуют действительности, потому что монополии заинтересованы в искажении истинного положения вещей, чтобы скрыть свои финансовые и социальные преступления. Он показывает, что правящие круги препятствуют развитию искусства и литературы, духовному развитию народа. А что взять со среднего американца: «...во всем, что касается материальной стороны жизни, он сметлив и напорист... но внутреннего мира у него нет».

«Гений» долгие годы оставался под запретом. Каким только нападкам и насмешкам не подвергался Драйзер! И подчас весьма остроумным. Газета «Нью-Йорк уорлд», например, писала: «Гений» Теодора Драйзера, история художника, жаждущего известности и гоняющегося за женщинами, написана на 736 страницах, весит фунт и три четверти и содержит примерно 350 000 слов. Было бы лучше, если бы она была меньше на 350 000 слов, легче на фунт и три четверти и короче на 736 страниц».

Драйзер годами работал как каторжный. Словно был прикован к рукописи. Кроме крупных романов, им написано бесчисленное множество рассказов, очерков, статей, даже пьесы и стихи. Многое было отклонено, потому что журналам требовались произведения «более радостные и менее душераздирающие». Жил он в этот период на десять долларов в неделю. Даже на первой своей низкооплачиваемой должности новичка-репортера он получал в неделю от четырнадцати до двадцати долларов.

Но что тут удивительного. Известно, что семь городов спорили за право называться родиной Гомера. Но при жизни он проходил по ним совершенно нищий и бездомный.

Драйзеру еще сравнительно повезло.

Преступление - это не столько результат поведения, сколько проявление определенного отношения к жизни.

«Талант - вопрос количества, - утверждал французский писатель Жюль Ренан, - литературу делают волы». При условии, что волы эти талантливы от рождения, конечно. И вдобавок умны: ничего не принимают на веру, обо всем думают сами.

Количество произведений, написанных Драйзером, просто устрашает. В том числе и количество произведений, в свое время отвергнутых. В одном только 1918 году различные его работы были отвергнуты 78 раз (!). Чтобы все это не бросить, нужно адское терпение. Драйзер не бросил. Жизнь потеряла бы

главный интерес и смысл. В душе его брезжил и медленно созревал новый замысел.

Каупервуд - исключительная личность в исключительных обстоятельствах. Да и гений - исключительная личность, сама создающая свои обстоятельства. А если взять обычного рядового человека и обычные обстоятельства? И обычный стандартный сюжет - историю о том, как бедный юноша завоевывал любовь богатой девушки. В американской литературе на­чала века в моде были романы о бедных девушках, проникшихся истинной любовью к отпрыскам богатых семей.

При стандартном освещении событий могло получиться что-нибудь вроде: «Прощай,- грустно сказала она. - Мы никогда больше не увидимся. Твои родители не согласятся на нашу свадьбу. А другого пути для нас нет. Не надо их заставлять страдать. Я всегда страдала, я привыкла».

Это весьма напоминает историю, которую прочитала в потрепанной книжке горьковская Настя из ночлежки, - историю любви к некоему не то Гастону, не то Раулю. Эти трогательные книги были в моде в начале века.

Дальше было бы нечто вроде: «Подожди, не уходи, - сказал Рауль (Гастон). - Без тебя мне не будет радости. Я немедленно объявлю родителям о нашей свадьбе. Я скажу им, что либо ты, либо смерть!».

После ряда перипетий бедная, но добродетельная героиня становится хозяйкой роскошного особняка. Вместо родителей могли быть другие препятствия. Можно штамповать романы легко, бездумно: описание «красивой жизни», приключения влюбленных, счастливый конец.

Для разнообразия это мог быть бедный благородный юноша, в которого влюбилась богатая наследница. Не только бедные, но честные голубки, молодые люди тоже норовили устроить свои дела за счет богатых возлюбленных. При этом стремившиеся преуспеть не ставили перед собой задачу стать «благодетелем человечества» в той или иной области - ученым, деятелем, философом. Их прежде всего привлекал «самый быстрый способ разбогатеть» - выгодная женитьба.

Культ успеха, денег, буржуазного карьеризма. На что только люди не

шли ради того, чтобы подняться по ступенькам социальной лестницы! Драйзер знал много таких историй. Один молодой человек из Сент-Луиса отравил девушку-работницу, когда перед ним открылась возможность более выгодной женитьбы. Молодой нью-йоркский врач Харрис отравил бедную возлюбленную, чтобы избавиться от нее и жениться на богатой. Молодой священник Ричардсон также отравил возлюбленную, мешавшую его продвижению. Наконец, бедный чиновник Честер Джиллет, работавший на фабрике своего богатого дяди... Ради выгодной женитьбы он, катаясь по озеру, утопил возлюбленную, фабричную работницу, ожидавшую ребенка.

Как всегда, Драйзер проделал гигантский труд, собрав и изучив материалы пятнадцати подобных дел. Но Клайд Гриффите - это не Джиллет, не Харрис, не Ричардсон. В Клайде типизированы характерные черты многих американцев, совершавших и не совершавших преступления. И показано, как вся окружающая обстановка неуклонно формирует эти черты.

Ни над одной своей книгой Драйзер столько не работал. Он клал в основу ее сюжета то один, то другой случай, писал несколько глав и бросал. Наконец, на основе истории Честера Джиллета и фабричной работницы Грейс Браун дело пошло, но продвигалось медленно. Бесконечные изменения, вычеркивания. Одну из глав Драйзер переписывал семь или восемь раз, а потом вообще исключил. Окончательный текст романа, по свидетельству некоторых биографов, вдвое короче первоначального. Это лучшая книга Драйзера, вершина его творчества.

Герой романа Клайд Гриффите - один из многих, кто, как и сам Драйзер, родился в бедной семье и ниоткуда не мог ждать помощи. У него не было удобной стартовой площадки, созданной родителями.

Америка после первой мировой войны. Период так называемого процветания, потребительский азарт, всеобщая тяга к роскоши, развлечениям -при полной бездуховности существования большинства.

Вновь ожили былые впечатления юности Драйзера. Это было опять исследование. Что видел Клайд? Что воспринимал? Как должно было это действовать на него? Какова его «нить желаний»? Надо было мысленно

проверять на себе логику поведения Клайда. Надо было при этом учитывать его интеллектуальный и духовный уровень.

Мыкаясь в поисках работы, Клайд попадает в богатый отель. Он видит, как много значат деньги, жаждет удовольствий. Он видит, что заработки, доходы сплошь и рядом вовсе не соответствуют трудам, усилиям, приносимой пользе. Все, что видит Клайд, превращает его в человека, жаждущего преуспеть любой ценой.

Приобретая постепенно известную ловкость и внешний лоск, он кажется себе все более умудренным, светским. Случайная встреча с дядей - и вот Клайд в Ликурге.

В Ликурге жизнь продолжает «воспитывать» Клайда. Вот он ходит по улицам, знакомясь с городом, и, наконец, попадает в район роскошных особняков, дорогих и шикарных вещей. «И незрелую и, в сущности, слепую и темную душу Клайда вдруг охватило странное настроение, подобное тому, какое вызывают розы, блеск огней, духи и музыка. Какая красота! Какая роскошь!». «А его родители так несчастны, так бедны!..». Клайд на все готов, чтобы завоевать эти блага. А что если жертвой должна стать при этом чья-либо жизнь? Если надо предать? Если... даже не убить, а только способствовать гибели? Остановится ли Клайд перед такой жертвой? Уже чувствуется, что если и остановится, то ненадолго. И терзаться, может быть, будет. Но эти блага не упустит.

Вот с каким молодым человеком познакомилась Роберта, счастливая и гордая этой встречей. Для Роберты Клайд то же, что для него Сондра, - не только любовь, но и олицетворение жизненного идеала, ключ к иному, более высокому образу жизни. Роберте кажется, что он принадлежит к высшему обществу. «В душу ее проник тот же яд беспокойного тщеславия, который отравил и Клайда». И как было этому яду не проникнуть! «С самого детства Роберта не видела ничего, кроме бедности». Отец ее - бедный фермер, такой же неудачник, как отец Клайда, как отец самого Драйзера, «был одним из множества людей, которые рождаются, живут и умирают, так ничего и не поняв в жизни. Они появляются, бредут наугад и исчезают во мгле... Его политические и религиозные воззрения, все его представления о том, что хорошо и что плохо, были заимствованы от окружающих». Что касается Роберты, то «хотя все годы детства и юности ей пришлось провести среди тяжкой бедности и лишений, она всегда мечтала о чем-то лучшем. Кто знает, быть может, где-то там впереди - большой город... и новая, прекрасная жизнь!».

Но в Ликурге на фабрике было то же прозябание. Только знакомство с Клайдом сулило «новую прекрасную жизнь». Их любовь описана с такой психологической достоверностью, чуткостью, пониманием, словно Драйзер ставит самого себя в предлагаемые обстоятельства, как того требует система Станиславского от актера.

Драйзер думал о жизни, вспоминал, шлифовал. При этом, как всегда, сами собой в ходе работы возникали ситуации, картины, и он торопливо их описывал, комментируя на ходу. Потом, перечитывая, многое менял.

Постепенно Клайд проникает в ликургское высшее общество, становится участником светских развлечений, другом Сондры. Как ни тщеславна Сондра, но она добра, способна искренне увлекаться. А уж про Клайда и говорить нечего. Он покорен. Сондра - воплощение роскоши и социального превосходства. «Она хорошо танцует и великолепно одевается». А главное: «Какое богатство! Что за счастье жениться на такой девушке и каждый день пользоваться всей этой роскошью. Иметь повара и слуг, огромный дом, автомобиль, не работать на кого-то, а только отдавать приказания».

Теперь было, видимо, самое время поставить непреодолимое жизненное препятствие на пути молодого человека - симпатичного, ловкого, со «слепой, темной душой». Поставить такое препятствие перед Клайдом было нетрудно.

Когда он готов оставить Роберту, переступив через жалость, выясняется, что у нее будет ребенок. Начинаются метания. Врачи отказываются от противозаконной операции. Многие из них, конечно, были не такими уж строгими законниками. Но в отношении Роберты с ее умоляющими, испуганными глазами и скудными возможностями все они были одинаково непоколебимы. Два неопытных, бедных, социально неполноценных человека в

тупике. Во времена Драйзера это была трудноразрешимая проблема.

Родные Роберты начинены предрассудками, да и она тоже. На фабрике ее держать не будут. Клайд - единственная опора. Но какая это ненадежная опора! «Она много размышляла об этом, особенно после второго безуспешного визита к доктору Глену. В иные минуты на лице ее, под влиянием тяжких мыслей, вдруг появлялось столь не свойственное ей вызывающее, решительное выражение. Она крепко стискивала зубы. Решение принято. Он должен жениться на ней. Она заставит его, если другого выхода не будет. Она должна! Должна! У нее семья, мать. А что подумают Грейс Марр, Ньютоны, все, кто ее знает? Какой ужас...».

«А Клайд представлял себе сияющий мир, центром которого была Сондра и который теперь был поставлен на карту. Неужели он должен отказаться от всего этого для той жизни, какая ждет его с Робертой... скучное, будничное существование в заботах о том, как прожить с нею и с ребенком на скудный заработок...».

Сондра согласна выйти за него замуж, любовь их достигла наивысшего расцвета. Вот он, его случай! И все погибнет, если узнают об истории с Робертой.

Окружающая жизнь, где бессовестные дельцы не только пользуются материальными благами, но и почетом, не воспитала в нем чувства долга, стремления защитить, поддержать более слабого - только эгоизм и жажду удовольствий. Еще не убив Роберту фактически, он уже убил ее в своем сердце. И в решающий момент на озере он не топит ее специально - но умышленно не спасает.

«Да, если вы предложили руку (и сердце) какой-нибудь девушке только потому, что она оказалась под рукой, вам обеспечено пожизненное прозябание, - напишет впоследствии английский сатирик. - Сначала вдумчиво исследуйте виды потенциальных тестей, а уж потом выбирайте». Бедный Клайд не был подкован теоретически, но стихийно постигал «технологию успеха» по мере того, как приобретал житейскую ловкость. Он отлично зн ал, что в социальном плане Роберта, как ядро на ноге, не даст ему всплыть на поверхность.

Берега озера пустынны... Прежде чем описывать сцену гибели Роберты, Драйзер побывал на озере, где семнадцать лет назад Честер Джиллет утопил Грейс Браун. Это было красивое уединенное место в глубине лесов. На ближайшей лодочной станции дали напрокат лодку. Оказалось, что лодочник работал здесь в той же должности, когда произошло убийство, и знал все подробности. Он видел убийцу - «молодого, смуглого, красивого, с темными волосами». Он знал, в какой части озера все произошло.

Когда лодка медленно плыла по озеру, в тишине прозвучал странный крик птицы. Все настроение, подробности, зрительные и слуховые, придали потом достоверность сцене убийства. Крик странной птицы временами сопровождает сцену, внося в нее тоскливую и зловещую ноту. «Вот она -минута, подготовленная им или чем-то вне его, критическая минута, которая решит его судьбу...».

Но одно дело - убить в своем сердце, другое - убить фактически. Вероятно, Драйзеру нелегко далась эта сцена. Как заставить Клайда убить Роберту? Клайд, созданный Драйзером, должен был колебаться. Он совсем не преступник, он ее жалеет, а совсем недавно - любил. На месте Клайда какой-нибудь закаленный жизнью гангстер мог запросто придушить Роберту без всякой «моральной канители». Не исключено, что и у Честера Джиллета все получилось быстрей. Но стоит допустить малейшую натяжку, и читатель останется равнодушным, почувствует, что его обманули. А главное - самому Драйзеру было интересно и важно уловить подлинные оттенки состояния и поведения Клайда. Он, пожалуй, не решится, несмотря на все приготовления. Как сделать убийство естественным? А если Клайд не решится, все опять надолго затянется.

Удачно придуманный случай с перевернувшейся лодкой сделал развязку быстрой, динамичной и абсолютно естественной, достоверной.

Когда лодка случайно перевернулась, Клайд быстро пришел в себя и, хорошо плавая, вполне мог спасти Роберту. И вдруг голос в его ушах: «Но ведь это... Не об этом ли ты думал, не этого ли желал все время в своем безвыходном положении? Вот оно!.. Неужели же теперь, хотя в этом вовсе нет надобности - ведь это просто несчастный случай,- ты придешь ей на помощь и, значит, снова погрузишься в мучительную безысходность, которая так терзала тебя и от которой ты теперь избавлен? Ты можешь спасти ее, но можешь и не спасти! Смотри, как она бьется... А если она останется жива, твоя жизнь утратит всякий смысл. Останься спокойным только на мгновенье, на несколько секунд! Жди, жди, не обращая внимания на этот жалобный призыв! И тогда... тогда... Ну вот, смотри. Все кончено. Она утонула. Ты никогда, никогда больше не увидишь ее живой, никогда».

Вся жизнь Клайда известна читателю. Понятны его страдания, стремления, надежды. Читатель знает, что Клайд не злодей. Он хотел радости, красоты в своей короткой жизни. Читатель его не только понимает - жалеет. Драйзер плакал, когда писал эти главы. И читатель, хотя бы ненадолго, становится добрым и снисходительным, начинает ощущать «святое право» не только судить, но и прощать. Судит он при этом и самого себя.

А потом официальный суд над Клайдом. Как далек он от сути дела. Сколько тут сплетается своекорыстных интересов, карьерных расчетов самих судей, сколько мелкого любопытства, жестокости, суеты. Никто по-настоящему не вникает в дело, улики подтасовываются, действительные факты искажаются.

Клайда казнят на электрическом стуле. Конечно, внешние подробности его жизни вполне могли сложиться по-иному. И тогда не было бы ни суда, ни смертей. Но способность обидеть слабого, пожертвовать чужой жизнью ради собственной выгоды в той или иной мере сформировались бы все равно. Вся обычная окружающая обстановка сделала душу Клайда, обычного, даже доброго человека, преступной.

Обыкновенному человеку средний уровень человечности общества не давал подняться выше определенного предела. И предел этот пока что был невысок.

Это было не только исследование. Перед мысленным взором, где-то снаружи, прокручивался фильм, временами казавшийся более достоверным, чем собственная жизнь. Объемный многоцветный мир, где ясней, чем в подлинном, видна суть явлений, их причины, связи. На этом словно рентгеном

пронизанном участке действовали его герои, осуществляя свои желания. Какой-то бьющий из души источник света исторгал из тьмы эту жизнь, голоса, движения.

Он по-прежнему был арфой, струны ее трепетали от всех дуновений той жизни, которую он изображал.

В книге были свои недостатки, лишние подробности, длинноты, способные послужить основанием для критики. Но не это было в ней определяющим. Она как прожектором освещала нравственные глубины окружающей жизни, ее правда ранила и возвышала душу читателя. Это был успех настоящий, прочный, всемирный. Помешать ему было немыслимо.