Классики зарубежной психологии

2. Далее следует этиологическая теория мифов, когда они навязывают причины или объясняют, почему мир и люди таковы, какие есть. Здесь особенно много мифов о происхождении смерти. Люди (в сравнении с животными) осознают смерть, но их занимает, всегда ли так было. Они спрашивают: что такое судьба? Вокруг этой загадки, а также вокруг проблемы возникновения у человека способности к уничтожению (она находится в вопиющем несоответствии с нашими созидательными способностями) сосредоточена масса историй. Жестокий обман Диониса и его подстрекательство к варварскому убийству нуждаются в объяснении. Необходимо рассмотреть со всевозможных точек зрения, как и почему осознанное желание пациентов подвергнуться созидательной терапии (она ведет к рождению новой личности) очень часто подрывается либо иным способом бессознательно атакуется и уничтожается их сопротивлением боли,

 

==267

 которую они боятся испытать при раскрытии потаенных уголков своей психики. Их более всего пугает желание разорвать аналитика в клочья с последующей участью самим быть растерзанными психопатическими или инфантильными силами, которые высвобождает процесс погружения (regression).

3. Следующая теория считает рассказываемые в мифах истории объяснениями основ человеческих институтов. Сюда нужно отнести ритуалы, прецеденты, достойные уважения социальные и политические модели – законы, правительство, государство (и час, в котором 50 минут). Все это имеет целью призвать людей к благонамеренному поведению, даже если оно им и не по нутру. Естественно, Пентей с его приверженностью к порядку не мог не испугаться новых веяний, казавшихся одновременно безумными и таинственными. Можно вспомнить, как множество людей самых различных профессий были сильно встревожены появлением и распространением идей Фрейда. Им казалось, что анализ разнуздает чрезмерную сексуальность и иные виды распущенности. Несколько десятилетий стойко держался миф об анализе, отмеченный двумя особенностями. Во-первых, к анализу якобы более склонны женщины, нежели мужчины. И во-вторых, для непосвященных практика анализа является таинственной (и должна быть таковой).

4. Четвертая теория делает упор на нашей потребности добраться до своих истоков. До тех невероятно великих дней, которые Мирча Элиадэ тщательно изучал через шаманство, а Джозеф Кэмпбелл – в «Масках Бога» (the masks of God). Несомненно, в анализе имеет место нисхождение в давнее прошлое. С уверенностью могу назвать работу Лондонского общества аналитической психологии. Думаю, в том же направлении работают многие аналитические психологи Америки и члены Международной ассоциации аналитической психологии (например, Эли Хамберт). Использование кушетки не специально выдуманный ритуал. Просто она облегчает погружение, особенно для очень собранных, рациональных людей. Но если пациент испытывает страх или сопротивляется, кушетка вряд ли поможет. Пациенты, о которых я рассказала в начале статьи обнаружили (каждый по-своему) изменение в своих ощущениях. Вначале они не сомневались, что я причиняю им боль, затем признали, что они на меня нападают. Но эти люди стали терпимее, когда открыли в себе

 

==268

 следующее: временами их поведение и восприятие мира совпадают с поведением и восприятием его в раннем детстве. Во время занятий пациенты возвращались в свои младенческие дни, когда у них создавалось и отчеканивалось чувство позитивности и доверия. Или же они вспоминали, как испытывали смешанные, двойственные ощущения. Иногда они ощущали свою большую покинутость, чем могли вытерпеть. В таких случаях накопление созидательного потенциала в личности могло протекать столь искаженным образом, что было насквозь пропитано пессимизмом, цинизмом или даже злобой.

5. Пятая теория, также имеющая самое прямое отношение к трагедии Пентея и аналитической психологии, говорит о тесной связи мифов с ритуалами. Когда толпы и отдельные люди перестали воздавать Дионису почести и подносить ему вино, он реагировал крайне агрессивно, как маньяк. Он уничтожил отступников, лишив их разума. Наши аналитические ритуалы, совершаемые в атмосфере общности пациента и аналитика, протекают в безопасном алхимическом сосуде. Там есть возможность вновь погрузиться в основные состояния нашей психики (и Порой ощутить пугающее «безумие», словно потерял себя), чтобы потом двигаться к интеграции и индивидуации, когда мы чувствуем, как обретаем цельность, и верим в это.

6. Наиболее подходящая теория, вытекающая из наблюдений, говорит о том, как мифы действуют. Иными словами, это чисто психологическая теория, появившаяся главным образом благодаря работам Фрейда и Юнга. Она близка антропологическому структурализму. Мифы пробуждают в людях нечто такое, что без них оставалось бы спящим, подавленным, угнетенным, но все равно нуждающимся в проявлении. Истории, подобные мифу о Дионисе, вакханках и Пентее, оттого продолжают захватывать нас через два с половиной тысячелетия, что мы можем отождествить себя с любым из персонажей. Когда, находясь в состоянии переноса, пациенты рвут па куски тело матери или считают (как это временами случается с Энн), что из-за  вчерашнего бессердечия мамашианалитика, не обратившей внимания на ее 6еззащитнось, сегодня она размазана по стенке, я ощущаю себя в пугающей близости от бед, аналогичных трагедии Пентея (правда, в символическом виде). Дионис утверждает и демонстрирует: непочтение ко всемогущественному божеству

 

==269

 – преступление, караемое смертью. Когда пациент находится в глубоком отчаянии, он способен самым жестоким образом упрекнуть аналитика, что тот не заметил его соскальзывания в когти страха перед муками адовыми. Дьявол тут обладает чудовищной силой. Если аналитик кажется бессердечным, это лишь усиливает ужас пациента, пока он не обнаружит собственного заблуждения.

В мифе о Пентее есть жуткий главный персонаж – Агава. Она убивает своего сына и разрывает на части, словно приговаривая его к полному лишению цельности. Теперь он не более чем куски мяса. В большинстве цивилизованных обществ детоубийство считается преступлением. На схожей основе строится миф о царе Эдипе. В подкреплений мифа о Пентее я вспоминаю об одном сне, наполнявшем неизъяснимой тревогой видевшую его женщину. Около двадцати лет назад у нее произошли три выкидыша, поскольку во сне ее заставляли поедать собственный плод – скользкий, омерзительного серого цвета. То, что это сон, не избавляло женщину от общего невроза и конкретного страха. Ей думалось: видно, в глубинах подсознания она почему-либо не хочет родить своих детей доношенными и здоровыми. Зрелище поедания укоренило в ней чувство отвращения и стойкий страх перед бессознательными силами. Все это продолжалось, пока анализ не помог ей освободиться. В истории о Пентее весьма зримо показано, каким образом мифы подтверждают наши страхи. Т.С. Элиот в одном из своих «Четырех квартетов» – «Восточный кокос» (For Quartets - «East Coker») писал о человеческом «страхе перед страхом, страхе перед безумием». А не так давно, комментируя только что прозвучавшее сообщение об ужасных событиях в Ирландии, радиожурналист отметил: «Подспудная жестокость всегда ждет случая выплеснуться наружу».

Миф о Пентее, разорванном матерью на куски, хорошо подкрепляет материалы анализа, ибо среди прочего потенциально иллюстрирует применение поворота вспять (reversal) в качестве защиты против беспокойства. Поясню сказанное. В нормальной жизни мать занимается цивилизированием своего ребенка. Общаясь с ним, она вначале показывает, как признаются и удовлетворяются его естественные потребности и как он может постепенно научиться переносить временное их подавление. Мать знакомит его с будущим, когда детское «хочу сейчас» может

 

К оглавлению

 превратиться в «могу подождать, потому что верю – это будет после». Затем мать помогает своему малышу сделать открытие: и он и она люди. Быть человеком – великая работа, которая не всегда доводится до конца. На протяжении первых лет ребенок набирается многостороннего опыта цивилизованной жизни. Будут конфликты, кризисы и выход из них. В общем мать (и отец) направляет рост и развитие своего потомства... Но Агава разорвала сына в клочья. Она сделала обратное поступкам многих маленьких детей. Те в состоянии кризиса атаку ют родителей – вначале физически, впоследствии словесно. Как правило, став взрослыми, дети делают то же самое. Агава убила сына, ибо он (согласно мифу) мешал разработаться в ней тому жизненному пласту, который до этого приходилось глубоко прятать. Поскольку прежде Агаву слишком ограничивали и контролировали, ее экстатическая данность оказалась подавленной. Примкнув к менад ийкам, она рассчитывала наверстать упущенное, но перемена оказалась слишком внезапной. Агава сделалась сродни разъяренному и перепуганному ребенку. Отрицание и поворот вспять с обычной дороги (воспитание родителем ребенка или внимание аналитика к ребенку внутри пациента) позволяют увидеть, насколько силен и в детях и в пациентах животный инстинкт бросаться на тех, кто их кормит. За этим броском, за разрушительной этой силой скрывается старый могущественный враг - страх. Но с ним необходимо встретиться лицом к лицу, ведь в процессе анализа то и дело пробуждаются различные страхи. Страх быть разорванным в клочья проявляется через реверсивные действия. У разных людей он принимает форму фантазий (или снов), в которых уже они сами рвут на куски аналитика, избивают его или закалывают кинжалом. Иногда я обнаруживаю: пациент, которого одолевают леденящие душу фантазии нападения на меня, пытается всеми силами показать мне, на что похоже (вернее, чем на самом деле является) пребывание в его шкуре. И я говорю им об этом. Мои слова приносят облегчение. Пациенты убеждаются, что и они и я уцелеем после этих ужасающих впечатлений.

 

==271

С одной стороны, мифы вносят ясность в работу с пациентами, а с другой – клинический опыт расширяет и углубляет наше понимание мифологических сказаний.

В практике психотерапии существует серьезное различие между двумя группами пациентов. К первой относятся те, у кого в младенчестве и детстве было очень много или достаточно позитивных проявлений (любовь, доверие и т.д.). У них реактивация образов детства во время погружения может происходить в безопасной обстановке аналитического переноса. Ко второй принадлежат люди, отличавшиеся в детстве чрезмерной восприимчивостью, либо те, у кого факторы окружающей среды укрепили архетипичные, инстинктивные страхи. Им символизм отношений с аналитиком не приносит облегчения. Защитные механизмы детства слишком укоренились в них или настолько прочно вросли в структуру личности, что эффективные изменения затруднительны. Но мне кажется, таким людям все же не стоит отказываться от психотерапии. У меня был подобный пациент, который время от времени сообщал, что ему «стало лучше». Правда, не знаю, сможет ли анализ завершиться для него длительным обретением хорошего самочувствия.

Установлено, что для многих людей угрожающие силы представляются внешними. Но если (или иногда) эти люди овладевают проникновением в глубь себя, они открывают: опасность находится и внутри них, а не только во внешнем мире. На некоторых пациентах я убеждаюсь: для них необходима стадия терапии, когда избыток вины (его высказывают упомянутые проникновения) должен подвергнуться дальнейшей проработке. Это отнюдь не то же самое, что анализ суперэго. Происходит возврат к более глубоко скрытым фантазиям о всемогуществе, и пациенты непременно обнаруживают, что вся ответственность за насилие и разрушительность лежит вне их. От напоминания об их хороших качествах и возможностях пациенты только выигрывают. В мифе о Пентее продемонстрирована дихотомия внутреннего и внешнего. Ведь Дионис происходил из Азии, и для Греции был чужаком, представляющим наиболее серьезную угрозу стабильности. Но вместе с тем он активизировал внутреннюю разрушительную силу Пентея.

 

==272

Я попыталась соединить малую часть клинического материала с исследованием известного мифа. И в том и в другом случае угол зрения был одинаков: увидеть, каким образом психика избавляется от чрезмерного беспокойства. Тут и расщепление, и – проекция, подавление, превращение в зависть, злость и ненависть, а также отождествление с агрессором. Эти примитивные защитные механизмы необходимо выявлять, следить за их нежеланием раскрываться и допускать над собой анализ. Это особенно важно в начале терапевтического процесса, но не теряет своей значимости и на остальных стадиях. Пациент в защитных целях может использовать любые предсказуемые и непредсказуемые ситуации, действия и взаимодействия. Но если мы хотим эффективных результатов (под ними я понимаю все то, что ведет к благоприятным изменениям), нужно постоянное, неослабевающее внимание. К нему я и призываю.

Мифы, ставшие сюжетом пьес (что характерно для греческих мифов), касаются тех архетипичных сил, которые чаще всего пробуждаются к действию событиями повседневной жизни. Таких сил, к восприятию которых наша психика подготовлена. Опасности и потенциальные возможности являются опробованными версиями все тех же принимаемых без доказательства категорий – архетипов. «Вакханки» Еврипида целиком посвящены рассказу об опасностях и предупреждениях. В пьесе почти не показывается, как противостоять страху и жестокому разрушительству. Вероятно, это оставлено нам, но задача – не из легких.

 

==273

 

==274

 

00.htm - glava13

Послесловие

Мир, в который мы попадаем с рождения, жесток, и груб, и в то же время полон священной красоты. Какая чаша весов перевесит другую – смысл или бессмыслица, – зависит от меры, которая в конечном счете есть сам человек. Если бы бессмыслица правила всем безраздельно, жизненный смысл оставил бы нас на нашем пути. Но этого в действительности -- или мне это только кажется? – не происходит. Скорее всего, как и во всяких метафизических вопросах, истинны обе стороны: жизнь полна смысла и бессмысленна одновременно. Я же лелею беспокойную надежду, что смысл возобладает и выиграет сражение.

Как известно, глубинная психология есть общее название для обозначения психологических направлений, выдвигающих среди прочего идею о независимости психики от сознания и стремящихся обосновать фактическое существование этой независимой от сознания психики и выявить ее содержание. Условно глубинную психологию разделяют на классическую и современную. Классическая глубинная психология представлена концепциями Зигмунда Фрейда, Альфреда и Карла Юнга1 – соответственно психоанализом, индивидуальной психологией и аналитической психологией. Современная глубинная психология объединена общей проблемой понимания психического мира человека него поведения и включает в себя многочисленные школы и направления последователей и учеников названных выше классиков, равно как и независимых исследователей.

Аналитическая психология – одна из школ глубинной психологии, базирующаяся на понятиях и открытиях человеческой психики, сделанных швейцарским психологом Карпом Густавом Юнгом. Юнг предложил достаточно обширную и впечатляющую систему взглядов на природу человеческой психики. Его труды включают глубоко разработанную теорию структуры и динамики психического – сознательного и бессознательного, обстоятельную теорию психических типов и, что еще важнее, детальное описание универсальных и психических образов, берущих свое начало в глубинных пластах бессознательной психики. Юнг назвал эти изначальные образы архетипами коллективного бессознательного. Как указывает сам Юнг: «Человеческое тело представляет собой целый музей органов, каждый из которых имеет за плечами длительную историю эволюции, – нечто подобное следует ожидать и от устроения разума»2 . И далее: «Безмерно

 

==275

 древнее психическое начало образует основу нашего разума точно так же, как и строение нашего тела восходит к общей анатомической структуре млекопитающих»3 . Другими словами, существует некоторый класс психических содержаний, события из которого не имеют своего источника в отдельном индивиде. Специфика этих содержаний заключается в их принадлежности к типу, несущему в себе свойства всего человечества как некого целого. Эти типы или «архаические остатки» Юнг назвал архетипами, используя выражение Блаженного Августина. Архетип происходит от латинского manor (печать, отпечаток) и означает определенное образование архаического характера, включающее мифологический мотив. Таким образом, архетип является тенденцией к образованию представлений такого мотива – представлений, которые могут значительно колебаться в деталях, не теряя при этом своей базовой схемы. К примеру, существует множество представлений о враждебном существе, но сам по себе мотив всегда остается неизменным. В чистом виде мифологические мотивы появляются в сказках, мифах, легендах и фольклоре. Важно также сразу же пояснить разницу между архетипами и инстинктами. То, что мы называем инстинктами, является физиологическим побуждением и постигается органами чувств. Инстинкты же, проявляющие себя в фантазиях и обнаруживающие свое присутствие только посредством символических образов, и есть архетипы. Открытие последних позволило Юнгу описать поразительные параллели между бессознательными образами, возникавшими в снах и видениях индивидов, и универсальными мотивами, содержащимися в религиях и мифологиях всех времен и народов.

Понятие архетипов коллективного бессознательного придает аналитической психологии дополнительное измерение по сравнению с другими школами психологии и психотерапии, связывая ее учение со всей историей эволюции человеческой психики во всех ее культурных проявлениях. Аналитическую психологию следует отличать от физиологической или экспериментальной психологии, стремящихся свести целостные психические явления к их составным элементам, равно как и от Поведенческой психологии, интерес которой сосредоточен на поведении субъекта как совокупности реакций организма на стимулы внешней среды. Задача аналитической психологии – раскрыть психический мир человека как естественное целостное явление, не ограничиваясь лишь терапией неврозов или изучением его интеллекта или типологических особенностей. Вместе с тем, как неоднократно подчеркивал сам Юнг, аналитическая психология есть практическая дисциплина в том смысле, что наряду с познанием целостной природы психики она оказывается и техникой психического развития, применимой к обычным людям, является вспомогательным средством в области медицинской и педагогической, религиозной и культурной деятельности.

В основе всех построений аналитической психологии лежит утверждение,

 

==276

 что целостная психика не может быть познана с помощью годного лишь интеллекта, поскольку в психике, помимо рационального сознательного начала, присутствует еще и иррациональный бессознательный аспект. Подтверждением тому являются многочисленные процессы и переживания в психологическом опыте других людей, не соответствующие нашему интеллектуальному ожиданию. Как правило, наше рациональное сознание тотчас же опровергает эти процессы и переживания.

Соответственно конечной целью психологической концепции Юнга оказывается постижение жизни в ее внешнем и внутреннем проявлениях в психике человека как особой целостной реальности.

Лейтмотивом аналитико-психического подхода можно считать постулат о том, что психическое расстройство характеризуется разъединенностью личности, тогда как психическое здоровье есть проявление личностного единства. Исследовательская карьера Юнга началась в клинике для душевнобольных в Бургхёльцли, неподалеку от Цюриха, в то время Юнг находился под сильным влиянием Пьера Жане (у которого провел семестр в парижском Сальпетриере в 1902–1903 гг.) и Зигмунда Фрейда. Изучение в тот период шизофрении как раз привело Юнга к созданию иного, чем у Фрейда, более широкого взгляда на природу психической энергии. Фрейд полагал, что шизофрения наряду с другими психическими расстройствами развивалась из-за подавления сексуальности и перемещения эротического интереса с объектов внешнего мира во внутренний мир больного. Юнг же считал, что контакт с внешним миром поддерживается и иными способами, помимо сексуального, а потерю контакта с реальностью, характерную для шизофрении, нельзя связывать лишь с сексуальным перемещением. Так что принципиальной линией размежевания 3. Фрейда и К. Юнга является толкование понятия «либидо», или психической энергии. Впервые этот термин Юнг употребил в своей работе «Психология раннего слабоумия», написанной в 1907 г.4 В дальнейшем он анализировал это понятие в ряде статей, большая часть которых собрана в восьмом томе его Собрания сочинений. В частности, по отношению к неврозам Юнг пишет: «Я должен допустить, что чисто сексуальная этиология неврозов оказывается слишком узкой. В такой критике я основываюсь не на каком-либо предрассудке или предубеждении против сексуальности, но на весьма близком знакомстве с проблемой в целом.

Поэтому я предлагаю освободить психоаналитическую теорию от чисто сексуального подхода. Вместо этого я хотел бы внести энергетическую точку зрения в психологию неврозов.

Все психические явления могут рассматриваться как проявления энергии подобно тому, как все физические явления понимаются как энергетические реализации с того момента, как Роберт Майер открыл закон сохранения

 

==277

 энергии. Субъективно и психологически эта энергия воспринимается и переживается как желание. Я называю ее либидо, используя это слово в его первоначальном смысле, который ни в коем случае не является только сексуальным. Саллюстий использует его точь-в-точь в том же значении, что и мы, когда говорит: "Они получали больше удовольствия (либидо) в красивом оружии и боевых лошадях, чем в проститутках и пирушках"»5 . В другом месте Юнг пишет: «Психическая энергия есть интенсивность психического процесса, его психологическая ценность. Ценность в данном случае не представлена в своем качественном выражении, как моральная, эстетическая или интеллектуальная; психологическая ценность всегда имплицируется в своей определяющей (детерминирующей) мощи, выражающей себя в определенных психический эффектах. Я также не представляю либидо как психическую силу, недоразумение, сбившее с пути многих критиков. Я не гипостазирую понятие энергии, но использую его, чтобы определить интенсивность и значение. Вопрос о том, существует или нет особая психическая сила, не имеет ничего общего с понятием либидо»6 .

Таким образом, в аналитической психологии либидо рассматривается как психическая энергия, которая направляет и побуждает личность к любому виду деятельности. Интерес, внимание, различного рода стимуляция являются разными выражениями либидо. Проявление либидо в отношении какого-либо объекта определяет степень ценности этого объекта для индивида. Либидо может быть сколь угодно трансформируемо или замещаемо, но ни в коем случае не разрушено бесследно. Если либидо, связанное с одним объектом, исчезает, следует ожидать его возникноэения где-то еще. Собственно, оно является показателем динамики жизненного процесса, проявляющегося в психической сфере человека7 .

По мере развития собственных исследований расхождения во взглядах с Фрейдом усиливались. В частности, Фрейд считал, что невроз зарождается в раннем детстве и главными его факторами оказываются кровосмесительные фантазии и желания, связанные с Эдиповым комплексом8 (исключение делалось лишь для так называемых травматических неврозов). Напротив, Юнг полагал, что причины, вызывающие невроз, гнездятся главным образом в сегодняшнем дне пациента, а превозносимые Фрейдом

 

==278

 детские желания и фантазии – фактор вторичный. В случае нарушения рутинного течения жизни – неудачи или неспособности выполнить предъявляемые жизнью требования – либидо переключается на своего носителя и вытаскивает из забытого прошлого воспоминания о поступках и чувствах, которые в обычном состоянии никак не проявились бы. Невротические проявления, сопровождающие нарушение естественного и правильного пути развития индивида, оказываются весьма ценными в смысле психического здоровья ( но не только психического, о чем мы будем говорить ниже) сигналами, указывающими, что субъект развивается неправильно. В этом смысле невротические симптомы могут считаться компенсационными и оказываются частью механизма саморегуляции, нацеленного на достижение более устойчивого равновесия внутри психики. Может это и покажется парадоксальным, но Юнг иногда говорил о ком-нибудь: «Слава Богу, он стал невротиком!» Так же, как боль информирует нас о неполадках в телесных органах, так и невротические симптомы могут привлечь внимание к психическим проблемам, о которых человек мог и не подозревать. Идея саморегуляции проходит через всю концепцию аналитической психологии9 .