Кристиан Штрайт Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945 гг

Чтобы выяснить причины массовой смертности в полной мере, необходимо ещё раз подробно остановиться на позиции вермахта относительно пленных. О приказах, которые были отданы руководством вермахта и сухопутных сил по по­воду обращения с пленными, говорилось уже неоднократно, но здесь следует дать ещё несколько дополнений.

В начале сентября 1941 г. генерал-лейтенант Рейнеке обобщил имеющиеся ди­рективы об обращении с советскими военнопленными, причём, пользуясь прика­зом генерала для особых поручений при главнокомандующем сухопутными силами Мюллера от 25 июля вновь ужесточил требования³⁶¹. При этом не следует забывать, что Рейнеке, для которого «обращение с военнопленными и все связанные с этим вопросы [...] были лишь частью решаемых немецкими солдатами на Востоке за­дач», за несколько дней до этого вернулся из своей инспекционной поездки по ла­герям на оккупированных территориях³⁶². Отсюда следует заключить, что приня­тые распоряжения он счёл необходимыми исходя из личных впечатлений и бесед с представителями служб по делам военнопленных.

Новый приказ Рейнеке состоял из 4-х частей; наряду с проблемой обращения с пленными в узком смысле слова здесь были урегулированы также вопросы, ка­сающиеся обращения с национальными меньшинствами, передачей «политически нежелательных» пленных расстрельным командам СД, - отданные 17 июля указа­ния Рейнеке по сути остались неизменными, - и использованием рабочей силы.

Во вступлении по сути повторялось приложение к приказу от 16 июня, но в гораздо более суровых выражениях³⁶³:

Большевизм - смертельный враг национал-социалистской Германии.

[...] Большевистский солдат потерял право на достойное обращение согласно

условиям Женевской конвенции.

Поэтому чести и достоинству немецкого вермахта соответствует, чтобы каждый не­мецкий солдат соблюдал в отношении советских военнопленных самую строгую дистанцию. Обращение с ними должно быть строгим, но корректным. Следует самым жёстким образом относиться к любому снисхождению или даже доверию. О чувстве гордости и превосходстве немецкого солдата, которому приказано охра­нять советских военнопленных, следует давать знать в любое время. Поэтому следует принимать беспощадные и энергичные меры при малейших признаках неповиновения, в особенности в отношении большевистских подстре­кателей. Неповиновение, активное или пассивное сопротивление следует немед­ленно и беспощадно устранять с помощью оружия (штыка, приклада или огне­стрельного оружия). Положения об употреблении оружия вермахтом могут играть лишь ограниченную роль, поскольку они рассчитаны на принятие мер в условиях мирных отношений. В случае с советскими военнопленными оружие следует применять очень сурово уже по дисциплинарным соображениям. Кто не будет ис­полнять отданный приказ о применении оружия или будет исполнять его недоста­точно энергично, тот будет наказан.

В бегущих военнопленных следует стрелять тут же без предварительного окрика. Предварительный выстрел производить не нужно. [...] С другой стороны, запре­щается всякий произвол. С работящими и послушными военнопленными обра­щаться следует корректно. Однако настороженность и недоверие в отношении военнопленных никогда не следует упускать из виду. Применение оружия в отно­шении советских военнопленных, как правило, считается законным. Следует препятствовать любым контактам военнопленных с гражданским насе­лением. В особенности это касается оккупированных территорий. [...] Из подходящих советских военнопленных следует образовать лагерную поли­цию³⁶⁴, которую комендант будет использовать для наведения порядка и поддер­

жания дисциплины. Для нормального выполнения своих задач члены лагерной по­лиции имеют право в пределах проволочных заграждений носить с собой дубинки, плети и тому подобное оружие. Использовать подобные инструменты немецким солдатам категорически запрещается. Путём обеспечения лучшего питания, обра­щения и жилья в лагере должен быть создан исполнительный орган, который взял бы на себя часть функций немецкой охраны». В заключение Рейнеке возложил

на начальников служб содержания военнопленных [...] личную ответственность за то [...], чтобы приведённые выше распоряжения со всей строгостью соблюдались подчинёнными соединениями³⁶⁵.

К приказу была добавлена открытая памятка для охраны, в которой условия повторялись более простым языком. Во введении, которое в общих чертах соответ­ствовало введению приказа, было особо подчёркнуто, что советский солдат,

хоть внешне и представляется таким безобидным, [...] использует любую возмож­ность, чтобы доказать свою ненависть ко всему немецкому³⁶⁶. Для подавления сопротивления следовало «беспощадно применять оружие», в бегущего пленного следовало «тут же (без окрика) стрелять на поражение». Любое общение между пленными, с одной стороны, и охраной и гражданским населе­нием, с другой, также категорическим образом запрещалось: несмотря на ликви­дацию «политически нежелательных» пленных, опасались коммунистической аги­тации, - или даже просто открытия, что им приходится иметь дело с людьми, а не с «большевистскими зверями». Здесь также имелось характерное обращение: При всей строгости и жестокости в деле беспощадного выполнения всех отданных приказов немецким солдатам запрещён любой произвол и издевательства, прежде всего использование дубинок, плетей и т. п. Ибо это противоречило бы достоин­ству немецкого солдата, как носителя оружия³⁶⁷.

Этот приказ помимо полномочных военных учреждений был передан также в партийную канцелярию, а оттуда - гауляйтерам и крайсляйтерам³⁶⁸. Тем самым в руках НСДАП оказалось средство контроля за выполнением этого приказа и воз­можность добиваться через партийную канцелярию его ужесточения - этап разви­тия, на котором прежде всего благодаря влиянию Рейнеке партийной канцелярии были предоставлены постоянно возраставшие контрольные полномочия в отноше­нии службы по делам военнопленных и возможности влияния на неё³⁶⁹.

Против приказа Рейнеке с разработанной графом Мольтке докладной запиской с решительным протестом выступил начальник управления разведки и контр­разведки адмирал Канарис³⁷⁰. Однако начальник ОКВ фельдмаршал Кейтель откло­нил его возражение:

Сомнения соответствуют солдатским представлениям о рыцарском ведении вой­ны! Здесь же речь идёт об уничтожении мировоззрения. Поэтому я одобряю эти меры и беру их под свою защиту³⁷¹.

Критики в отделе международного права управления разведки и контрразведки справедливо предвидели неизбежные последствия этого приказа: принцип - «при­менение оружия в отношении советских военнопленных, как правило, считается законным» - освобождает охранников от «всякой обязанности рассуждать», а заклю­чительное замечание рекомендует комендантам лагерей

поступать гораздо строже, чем предписывают распоряжения, чтобы быть уверен­ными в том, что их самих не привлекут к ответственности³⁷². Уже 7 ноября 1941 г. начальник службы содержания военнопленных в VIII кор­пусном округе (Бреслау) вынужден был ввести ограничения: увеличилось коли­чество случаев, когда охранники убивали пленных по самому незначительному по­воду. Если приказы не исполнялись пленными, то это часто объяснялось их физической слабостью. Поэтому на начальников рабочих команд была возложена обязанность добиваться выполнения приказа используя приклады и штыки, а огнестрельное оружие следовало применять только как самое последнее средство³⁷³.

Это не был, конечно, единственный округ, где наступили указанные послед­ствия, поскольку 24 марта 1942 г., когда вновь были составлены директивы об об­ращении с пленными³⁷⁴, в них появилось следующее распоряжение:

Если советский военнопленный был застрелен охранником, то в целях поддер­жания дисциплины и во избежание неоправданных расстрелов комендант лагеря в любом случае обязан предоставить начальнику службы содержания военно­пленных краткое описание обстоятельств инцидента. [...] Этот новый порядок явно преследовал цель сохранить рабочую силу советских пленных ввиду изменившегося военного положения. Из введения были изъяты слишком резко звучавшие строки. Вновь было добавлено и подчёркнуто следую­щее предложение:

На основании приказов об обращении с советскими военнопленными можно сделать вывод в первую очередь о позиции руководства вермахта и сухопутных сил. Несмотря на то, что весь проанализированный до сих пор материал и так даёт ясное представление о позиции войскового командования и армии, есть одна сфера, ко­торая даёт ещё более чёткое указание на позицию войскового командования в от­ношении советских пленных - обращение с ранеными советскими пленными.

Хотя СССР не ратифицировал Женевских конвенций об обращении с военно­пленными, но ратифицировал «договор об улучшении участи раненых и больных в полевых условиях» 1929 г.³⁷⁶ Тем самым Германское государство имело совершен­но ясное обязательство обращаться с ранеными и больными советскими пленными согласно этой конвенции. Немецкое руководство пыталось оправдать своё обраще­ние с советскими пленными тем, что Советский Союз, мол, не примкнул к конвен­ции об обращении с военнопленными. Оставляя открытым вопрос, насколько от­данные тогда распоряжения противоречили всему международному военному праву, тот факт, что конвенция о раненых в этой связи вообще не была упомянута, показывает, что этот аргумент был выдвинут лишь в качестве предлога. Национал-социалистское руководство изначально желало вести войну против Советского

Союза только в соответствии со своими идеологическими целями и невзирая ни на какие международные обязательства³⁷⁷. Обращение с советскими ранеными плен­ными показывает, что руководство вермахта и сухопутных сил, а также войсковое командование были готовы следовать этой политике даже в том случае, если нарушение международного права было налицо.

Какие директивы об обращении с ранеными были отданы ОКВ или ОКХ до нападения на СССР - неизвестно. 7 июля руководство сухопутных сил дало ука­зание «оказывать военнопленным первую медицинскую помощь при армиях и дивизиях, как это было во время предыдущих кампаний». При этом «в первую очередь следовало использовать русский медицинский персонал, а также русские лекарства и перевязочные средства». Эвакуацию рекомендовалось по возможности осуществлять с помощью следующих порожняком колонн, «автомобили для боль­ных для этого не выделять», то есть их использование было запрещено³⁷⁸. Две не­дели спустя этот приказ был дополнен и ужесточён. Теперь в зону ответственности ОКВ можно было эвакуировать только тех раненых, чьи раны заживут в течение 4-х недель. За другими

следовало присматривать в особых вспомогательных лазаретах для военнопленных, оборудованных персоналом пересыльных лагерей³⁷⁹. Эти лазареты следовало соз­давать не внутри пересыльных лагерей, а в некотором отдалении от них (на рас­стоянии 500-1000 м)³⁸⁰. Для оказания помощи и ухода в самом широком объёме³⁸¹ надлежало использовать русских пленных и гражданских врачей, а также русский обслуживающий персонал. Рекомендовалось применять исключительно русские инструменты, а также русские лекарства и перевязочные средства, прежде всего русскую серу [...], в остальном также полагаться лишь на русские силы³⁸². Об обращении с ранеными источники, как правило, говорят очень мало³⁸³. По меньшей мере в некоторых случаях раненых расстреливали сразу при взятии в плен³⁸⁴. Обстановка в лазаретах для пленных летом 1942 года была по сути не луч­ше, чем осенью 1941 года³⁸⁵.

Более чёткое, чем обращение с ранеными в целом, выражение нашло в доку­ментах обращение с «ненужными на войне» пленными, то есть теми пленными, которые из-за утраты зрения, конечностей или из-за других ранений были «более неспособны к службе», а тем самым и нетрудоспособны. Даже в ужасающих усло­виях лагеря их участь была особенно трагична.

Уже в сентябре 1941 г. в тыловом районе группы армий «Центр» размышляли над тем, нельзя ли избавиться от этих «более непригодных к войне» пленных прос­то отпустив их из плена: «Само собой должна была состояться тщательная проверка относительно достоверности их увечий»³⁸⁶. С наступлением зимы, когда ситуация со снабжением лагерей особенно обострилась, стремление избавиться от «ненуж­ных едоков» усилилось. 17 декабря 1941 г. комендант тылового района 9-й армии дал указание освободить неспособных к службе инвалидов из лазарета для пленных в Смоленске³⁸⁷. Остальные раненые, «обессиленные, истощённые и замёрзшие до смерти», недавно перенёсшие ампутацию конечностей и без перевязок были дос­тавлены в «открытый сборный лагерь, где они вскоре должны были погибнуть от холода»³⁸⁸. 30 декабря 1941 г. командование 9-й армии распорядилось, чтобы все пленные (слепые, утратившие конечности и т. д;), которые будут признаны полно­

мочным немецким врачом «безвредными», после тщательной проверки были от­пущены, так как «без всякой пользы отягощают и без того не простую ситуацию со снабжением»³⁸⁹. Отпущенные должны были жить при гражданском населении, что фактически должно было означать их смертный приговор: как «неработающие» они не получали никаких продуктов питания и были обречены жить на то, что им из жалости выделят граждане из своих и без того скудных рационов³⁹⁰.

В тыловом районе группы армий «Север» в декабре 1941 г. также размышляли над тем, как можно было бы в той или иной форме «удалить безвредных военно­пленных [...] из пересыльных лагерей, прежде всего в прифронтовой зоне»³⁹¹. В на­чале февраля 207-я охранная дивизия получила по этому поводу приказ

вывезти из зоны ответственности 18-й армии [...] около 1800 военнопленных, ко­торые вследствие ран или болезней не представляют опасности и разместить в ты­ловом районе группы армий среди гражданского населения. Эвакуацию провести с помощью саней³⁹².

Месяц спустя начальник тылового района группы армий «Север» Фриц фон Рок докладывал:

Эта акция оказала на настроение населения крайне неблагоприятное впечатление, которое не прошло до сих пор. Военнопленные, почти умирающие от голода, от­части с гноящимися и зловонными ранами походили на живые скелеты и произ­водили ужасающее впечатление. То, что они рассказали об условиях, в которых жили, не осталось без последствий³⁹³.

Несмотря на эти ужасающие сведения, «непригодные к службе» пленные по прежнему выдворялись в голодные районы, в частности в апреле и мае 1942 г. - в район Себежа³⁹⁴. Только в середине мая был отдан приказ вывозить таких пленных в 340-й стационарный лагерь в Динабурге (Даугавпилс) на территории рейхскомис-сариата «Остланд»³⁹⁵.

То же самое происходило и районах других групп армий, после того как ОКХ 22 января 1942 г. распорядилось вывезти этих пленных в тыловые районы групп армий и отпустить³⁹⁶. Ничего не говорится о том, что судьба этих пленных сущест­венно отличалась от той, которую фон Рок описал в середине марта. Даже там, где войсковые командиры не были информированы о конкретной обстановке, они не могли не знать, что обрекают этих пленных на скорую голодную смерть. Решающее значение при этом имел тот факт, что именно войсковые командиры наладили этот процесс. Тем самым они дали знать, что до человечного обращения с беззащит­ными пленными им совершенно нет дела. Обращение с тяжелоранеными пленны­ми показывает, что заявления войсковых командиров во время послевоенных про­цессов и в мемуарах о том, что они якобы пытались вести войну в традиционном солдатском духе, а все нарушения международного военного права будто бы совершались только под давлением Гитлера, следует воспринимать с большой долей сомнения. Здесь они не могли сослаться ни на приказ Гитлера, ни на приказ Кейтеля; даже приказ ОКХ от 22 января 1942 г. лишь санкционировал ту практику, которая и так уже сложилась в прифронтовой зоне.

Обращение с тяжелоранеными пленными показывает также, что все улучшения в области обращения с пленными в целом и с легкоранеными в частности, последо­вавшие в 1942-1943 гг.³⁹⁷, в первую очередь служили цели - приобрести побольше ра­

бочей силы. В обращении с тяжелоранеными пленными ситуация обострилась в 1942 г.; существенную роль в этом вопросе сыграли жалобы войсковых командиров.

Начальник ОКВ Кейтель констатировал в приказе 22 сентября 1942 г., что Гиммлер жалуется на то, что отпущенные пленные, даже те, которые «более не пригодны к службе», ходят, выпрашивая милостыню, по оккупированным восточ­ным областям и представляют «тем самым большую опасность для этих областей», поскольку могут помогать партизанам. Поэтому в будущем

тех советских военнопленных, которые согласно прежним положениям были приз­наны нетрудоспособными и отпущены, следует передать в руки полномочных руководителей СС и полиции на местах. Последние согласно указаниям рейхсфю-рера СС и начальника германской полиции позаботятся о передаче их дальше, в том числе о работе³⁹⁸.

«Передача дальше и работа» - вот термины, которые использовали для обозна­чения намеченной ликвидации этих пленных³⁹⁹. Соответствующий приказ об ис­полнении имперского управления безопасности не сохранился, но приказ началь­ника гестапо Мюллера от 3 декабря 1942 г. даёт следующее указание⁴⁰⁰: 27 ноября Гиммлер приказал,

чтобы обращение [...] с отпущенными по причине нетрудоспособности советско-русскими военнопленными было поручено руководителям СС и полиции. [...] В применявшуюся до сих пор практику приказ рейхсфюрера СС не внёс никаких изменений».

Как о «стандартной процедуре» Мюллер распорядился о том, чтобы этих плен­ных доставляли в ближайший концентрационный лагерь, где следовало проверить, «нельзя ли в последующем хотя бы отчасти использовать доставленных военно­пленных на работах». Хоть в заключение и говорится, что

право отдавать распоряжения о возможной казни нетрудоспособных военноплен­ных Гиммлер пока что оставил за собой,

нет никакого в сомнения в том, что они в самом скором времени были уби­ты⁴⁰¹. Это не в последнюю очередь следует из того, что в генерал-губернаторстве, где переведение в концентрационный лагерь отчасти наталкивалось на значитель­ные трудности, должны были приниматься только те пленные, которые в какой-то мере ещё обладали трудоспособностью. Остальных следовало оставлять в ста­ционарных лагерях, «пока не поступят дальнейшие указания относительно этих военнопленных»⁴⁰². В остальной части зоны ответственности ОКВ предписанная передача, по-видимому, не встречала никаких трудностей. Эта практика была вве­дена также в зоне ответственности ОКХ⁴⁰³.

О происхождении этого решения - ликвидировать нетрудоспособных плен­ных - трудно сказать что-либо определённое. Показания участников противоре­чивы. Бывший руководитель отдела IV А 1 РСХА штурмбанфюрер СС Курт Линдов заявлял после войны, что генерал-майор фон Гревениц, начальник службы по делам военнопленных, предложил в 1942 г. на совещании представителей ОКВ и РСХА, - при участии врачей, - передавать неизлечимо больных советских плен­ных для ликвидации в гестапо. Но представители гестапо будто бы отклонили это предложение на том основании, что «гестапо, мол, не будет более палачом вермах­та»⁴⁰⁴. Генерал Рейнеке утверждал, что предложение не прошло, что даже Кейтель

вопреки своему обыкновению не поддержал это требование⁴⁰⁵. Однако то, что Кей­тель не имел к этому отношения, опровергается его приказом от 22 сентября 1942 г. Если этот приказ производит впечатление, будто инициатором акции был Гиммлер, то два приказа Рейнеке говорят о том, что в ОКВ действительно рассматривали гес­тапо в качестве «палача вермахта»⁴⁰⁶. Точно известно, что в 1944 г., в то время, когда среди пленных как следствие лишений свирепствовал туберкулёз лёгких, между от­делом по делам военнопленных ОКВ и РСХА существовало соглашение о ликви­дации по меньшей мере части этих пленных. Согласно приказу начальника отдела по делам военнопленных от 16 июля 1944 г., который был отдан «по согласованию» с РСХА, комендантам лагерей вменялось в обязанность при «передаче» советских пленных в гестапо «в любом случае [...] обращать особенное внимание на то, не болен ли пленный «туберкулёзом или другой заразной болезнью». В приказе РСХА, который информировал органы гестапо об этом приказе ОКВ, было указано, что при передаче советских военнопленных, больных туберкулёзом или другими заразными болезнями, которые могут представлять угрозу для немецкого населе­ния, следует немедленно подать заявление на «особое обращение» с ними [то есть их ликвидацию] в отдел IV В 2а⁴⁰⁷ РСХА⁴⁰⁸.

В каком масштабе нетрудоспособные пленные передавались в гестапо, устано­вить невозможно; но то, что это было, сомнений не вызывает. Уже осенью 1941 г. айнзацкоманды мюнхенского гестапо отбирали в VII корпусном округе «неизлечи­мо больных» пленных, и ОКВ не возражало против этого⁴⁰⁹. После выхода в сен­тябре 1942 г. приказа Кейтеля нетрудоспособные пленные были доставлены в несколько концентрационных лагерях, но точный подсчёт количества жертв невоз­можен⁴¹⁰. В концлагере Нойенгамме в ноябре 1942 г. газом отравили 251 советского пленного инвалида. Большое количество нетрудоспособных пленных было достав­лено в концлагерь Маутхаузен, где их попросту уморили голодом. В концлагере Майданек в ноябре 1943 г. газом отравили группу из 334 советских пленных инва­лидов, которые были доставлены туда из стационарного лагеря в Эстонии.

Как показывают некоторые случайно сохранившиеся документы, в оккупиро­ванных советских областях также поступали в соответствии с приказами Мюллера и Кейтеля⁴¹¹. В конце октября 1942 г. нетрудоспособные военнопленные из 358-го стационарного лагеря в Житомире «в большом количестве были отпущены и пе­реданы в распоряжение начальника полиции безопасности и СД». Часть пленных была тут же «вывезена на грузовике в какую-то местность и устранена, [...] ликви­дация остальных не состоялась из-за возражений вермахта». Наконец, 24 декабря 1942 г. оставшиеся в живых «68 или 70 военнопленных были по приказу началь­ника полиции безопасности подвергнуты в Житомире особому обращению». При этом речь шла

исключительно о тяжелораненых пленных. У одних пленных не было обеих ног, у других - обеих рук; некоторые были лишены одного из членов. Только немногие из них обладали всеми конечностями, но были настолько измучены прочими ранами, что использовать их на каких-либо работах было невозможно⁴¹². Дело только потому попало в документы, что 20 человек «из подлежащих осо­бому обращению» пленных, которые уже стали свидетелями расстрела своих товарищей, убили 2-х эсэсовцев и сумели бежать⁴¹³.

4. «Умысел или необходимость?»
Подводя итоги в конце этой главы, следует попытаться ответить на вопрос - была ли массовая смертность советских пленных в 1941-1942 гг. желательна для немец­кого руководства, и если да, то в какой степени.

То, что массовую смертность нельзя объяснить только нуждой⁴¹⁴, то есть объек­тивной невозможностью прокормить пленных, прекрасно видно уже из описания касавшегося их снабжения планирования и хода событий после 22 июня 1941 г. Это станет ещё более ясно, если сравнить меры, касавшиеся советских пленных, с те­ми, которые принимались во время «нормальной войны» (Нольте). Весьма показа­тельным является приказ обер-квартирмейстера группы армий «А» от 28 мая 1940 г. В этом приказе во введении указывалось на то, что «большое количество ожидае­мых в Северной Франции пленных [...] потребует проведения масштабных меро­приятий». Если наряду с эвакуацией по железной дороге и следующими порожня­ком автоколоннами необходимы будут также пешие марши, то при создании мест для привала следует в широком объёме полагаться «на действующие войска и ор­ганы снабжения армии». Поскольку до сих пор пункты сбора пленных не обеспечи­вались продовольствием со стороны армий, командование группы армий приказа­ло ежедневно докладывать о положении дел и велело пунктам сбора пленных

самим заботиться о себе в случае необходимости. Если продовольствие нельзя будет добыть за счёт оккупированной страны, а армии по прежнему не будут его поставлять, то руководители пунктов сбора пленных получают право самостоя­тельно, смотря по обстоятельствам изымать у прибывающих с продовольствием для армий поездов до 1/10 их содержимого⁴¹⁵.

Такой приказ, который не отдавал бы исключительного приоритета интересам немецких войск, был изначально немыслим во время войны на Востоке, причём не только в национал-социалистском, но и в военном руководстве.

Нет никакого сомнения в том, что целью национал-социалистского руководства в войне на Востоке было «максимальное ослабление русского народа, так чтобы он не мог более подавлять нас массой своих людей»⁴¹⁶. Гитлер и Гиммлер, правда, не собирались уничтожать военнопленных целиком, - не говоря, конечно, о ликвида­ции «нежелательных» пленных. Ведь они знали, что при «восстановлении Востока» им ещё понадобятся рабы⁴¹⁷. Но и уменьшение количества пленных, а также граж­данского населения в результате голода было для них весьма желательно, поскольку по их мнению «и тех, и других было слишком много». То, что вплоть до решения конца октября 1941 г. эту точку зрения разделяли и в руководстве вермахта, видно из высказывания Йодля от 28 ноября по поводу проблемы расстрелов обессилен­ных пленных: «Имея в виду нынешние намерения относительно русских пленных», следует, мол, «стремиться вернуть в строй как можно большее их количество»⁴¹⁸, -что означает неслучайность прежней политики в их отношении.

Насколько это касается военного руководства, то абсолютное преимущество, которое отдавали интересам собственных войск и собственного населения, было решающим фактором в формировании позиции в отношении пленных. Это прояв­лялось не только в организации питания собственных войск и немецкого граждан­

ского населения за счёт советских пленных и населения захваченных территорий, но и в цели путём политики беспощадного подавления принудить советское на­селение к безусловной покорности и таким образом изначально ликвидировать движение сопротивления, которое могло привести к большим потерям; незна­чительные - вплоть до войны на Востоке - потери немецких войск также являлись существенным «моральным фактором». Здесь в представлениях национал-социа­листского и военного руководства существовали лишь незначительные, но отнюдь не существенные различия.

Следующим фактором явилось оперативное планирование плана «Барбаросса». Руководство сухопутных сил без всяких оговорок делало ставку на молниеносную вой­ну. Оперативный план в значительной мере был составлен так, что из многих воз­можных альтернатив предпочтение отдавалось лишь самым благоприятным. По всей своей структуре он в любом случае исходил из того, что большая часть Красной Ар­мии в течение короткого времени в результате нескольких крупных окружений ока­жется в плену, однако это вовсе не означало, что будет достигнута молниеносная по­беда. В размышлениях о судьбе советских пленных также исходили из самых бла­гоприятных альтернатив среди возможных. Размеры рационов, которые по мнению санитарной инспекции сухопутных сил были «достаточными», могли сохранить пленным жизнь только при совершенно определённых обстоятельствах, а именно: при условии, что от здоровых пленных не станут требовать работы, предоставят им много времени для отдыха и защитят от непогоды, прежде всего от холода.

Поскольку физиологический обмен не был восстановлен, следовало изначально знать, что последуют голод и истощение. Однако это опять-таки была самая благо­приятная альтернатива: если же пленные во время борьбы или сразу после взятия в плен испытывали даже кратковременный голод, если от них требовали тяжёлой физической работы или длинных пеших переходов, если они долгое время подвер­гались действию холода или сырости, то вызванную всем этим потерю сил нельзя было компенсировать с помощью установленных рационов; напротив, неизбежным следствием этого должна была явиться массовая смертность.

При этом со стороны национал-социалистского руководства, по-видимому, вообще не требовалось никакого давления, чтобы склонить руководство сухопут­ных сил к планированию в этом направлении. При всей разнице во взглядах между представителями «консервативного направления» и национал-социалистского руководства, они были согласны друг с другом в том, что «моральный дух» населе­ния не стоит ставить под угрозу.

Следует признать, что даже при «нормальных» условиях, то есть при наличии же­лания сделать всё для спасения пленных, снабжение продовольствием огромной мас­сы пленных из крупных «котлов» под Киевом, Вязьмой и Брянском являлось чрезвы­чайно трудным делом и высокой смертности вряд ли удалось бы избежать: погода, особенности железных и просёлочных дорог крайне затрудняли эвакуацию и снабже­ние. Однако развитие процесса смертности в генерал-губернаторстве со всей отчётли­востью показывает, что это проблема отнюдь не играла решающего значения. Сре­ди 309816 пленных, - 85% размещённых там пленных, - которые умерли там до 15 апреля 1942 г., едва ли были пленные из тех 3-х сражений, в результате которых в немецком плену до начала сентября оказалось такое огромное количество пленных.

При всём этом ввиду состояния источников следует оставить открытым вопрос, в какой мере в руководстве сухопутных сил и в войсках было представлено мнение, что, мол, «было бы хорошо вообще избавиться от военнопленных». Постоянно повторявшиеся расстрелы истощённых пленных, - в 6-й армии фон Рейхенау это происходило в приказном порядке, - драконовские карательные меры за нападение или попытку побега со стороны пленных, а также помощь, которую учреждения вермахта оказывали при ликвидации «нежелательных» пленных показывают, что эта позиция в действительности существовала в самой различной степени. Однако приказы фон Бока, фон Шенкендорфа и фон Теттау, с одной стороны, и постоян­ные усилия предоставлять пленным в качестве объективной необходимости хотя бы голодные рационы, с другой, показывают, что эта позиция разделялась далеко не всеми. При этом, правда, следует отметить, что приказы фон Бока и фон Шен­кендорфа были направлены в первую очередь против «нарушения дисциплины». Ни один из них не ставил под сомнение установленные приоритеты в деле питания пленных, оба активно сотрудничали с айнзацгруппой «Б»; они были согласны с ликвидацией евреев и коммунистов, поскольку понимали её как ликвидацию «бан­дитов и преступников», а приказ о комиссарах критиковали только тогда, когда он казался бессмысленным в военном отношении.

Групповое согласие в вермахте не существовало ни в том, ни в другом направ­лении. Представители старого группового согласия, ориентированного на тради­ционные военные ценностные представления, давно уже больше не определяли са­мосознание вермахта. В нём такую же большую роль, как и во всём немецком на­роде играли теперь «подлинные» национал-социалисты - со всеми вытекающими отсюда для советских пленных последствиями⁴²⁰.

Для войсковых командиров главный интерес представляла военная победа, а не обращение с пленными - но и здесь совершенно иным образом, чем при «нор­мальной войне». Хотя и они сами, и их консультанты с самого начала должны были знать, к каким последствиям для населения и пленных приведёт концепция войны на Востоке. Но им было гораздо удобнее подчёркивать свою ответственность за подчинённые им войска, заниматься исключительно военными проблемами и закрывать глаза на неприятные вопросы, пока это обещало им в рамках будущих перспектив честь, славу и карьеру. Занятие «политическими вопросами» могло лишь возбудить нежелательное внимание со стороны верховных и высших инстан­ций и поставить под угрозу карьеру. Даже там, где с самого начала не ограничи­вались сугубо военными задачами, где совершенно ясно видели, что происходит, и где в доверенном кругу не скрывали своего мнения по этому поводу, находили утешение в аргументе, что это, мол, вопросы, ответственность за которые несут национал-социалистское руководство и руководство вермахта⁴²¹, и что против этого ничего поделать нельзя - аргумент, который в вермахте в следующие после 1938 г. годы всё больше и больше становился self-fulfillingprophecy. Обращение с ранеными советскими пленными и тот факт, что улучшение положения советских пленных оказалось возможно, как только нехватка рабочей силы в прифронтовой зоне сделала это настоятельно необходимым, показывают, что имело место не просто пассивное неучастие, но и усвоение значительной частью войсковых командиров идеологически мотивированных требований политического руководства.

Уже неоднократно обращалось внимание на решение Гитлера от 31 октября, на ос­новании которого был отдан приказ о «широком использовании» советских военно­пленных в германской военной промышленности¹. Это решение, даже если бы оно не сразу принесло плоды или совсем их не дало, означало качественное изменение в отношении к советским пленным. Впервые, как это позднее сформулировал Гиммлер, была признана их «ценность в качестве рабочей силы», и если в декабре 1941 г. массовая смертность снизилась по сравнению с первыми месяцами, то лишь благодаря этому решению. В настоящей главе предполагается, с одной стороны, раскрыть процесс принятия этого решения и определить его значение для об­ращения с пленными, с другой - исследовать национал-социалистскую политику в этом вопросе.

Немецкая военная экономика до зимы 1941/42 гг. основывалась на концепции «молниеносной войны», которая должна была позволить бедному ресурсами не­мецкому государству быстро и победоносно завершить многочисленные кампании, прежде чем противник, даже если ему удастся объединить усилия, сможет дос­тигнуть материального превосходства. Наряду с этим стратегическим доводом имел­ся также не менее важный внутриполитический аргумент: В будущей войне или, лучше сказать, серии блицкригов, которые одним ударом должны решить все со­циальные проблемы немецкого народа по «расширению жизненного пространства, а также сырьевой и продовольственной базы нашего народа»², следовало устранить всё, что могло бы помешать осуществлению этой цели, и не допустить повторения тех явлений, которые считались причинами краха Германии в 1918 г., а именно: развала «внутреннего фронта», падения «морального духа» населения под влиянием голодной блокады и «марксистского разложения»³. Концепция «молниеносной вой­ны» должна была позволить избежать жестокостей тотальной мобилизации военной экономики, которая в определённых условиях могла вызвать «большой социальный взрыв»⁴. Этот момент подчёркивал в своих мемуарах и Альберт Шпеер:

В частных беседах Гитлер часто намекал, что, исходя из опыта 1918 г., не нужно быть сверх осторожным. Чтобы предотвратить всякое недовольство, достаточно выделять на обеспечение потребительскими товарами, на пенсии военным или на компенсации жёнам, у которых мужья пали на фронте, гораздо больше средств, чем это делается в демократически управляемых странах⁵. Генерал Томас, который весьма критически относился к концепции блицкрига, ещё до войны требовал проведения подготовки к длительной войне с вооружением

VIII. РЕШЕНИЕ ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ В КАЧЕСТВЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕРРИТОРИИ РЕЙХА

не «вширь», а «вглубь» и с характерным внутренним противоречием предупреждал о «психологических последствиях», которые должно было вызвать сильное ограни­чение товаров потребления⁶. Этой политической цели, а именно, посредством «по­добной мирному времени военной экономике» исключить угрозу режиму, соответ­ствовало то, что производство продуктов потребления к началу войны не только не сократилось, но продолжало расти вплоть до 1941 г., а в некоторых отраслях даже до 1943-1944 гг.⁷

Крах концепции «молниеносной войны», а с ней в основном и надежд на дости­жение общей цели, стал очевиден, когда в начале декабря 1941 года провалилось немецкое наступление на Москву⁸. Отказ от концепции блицкрига был длительным процессом, который начался отнюдь не с поражения под Москвой и, конечно, не завершился приказом Гитлера о «вооружении на 1942 год»⁹. В этом процессе важ­ную роль играло решение об использовании в немецкой военной экономике труда советских военнопленных, которое в определённом смысле можно рассматривать в качестве индикатора процесса развития. Это и понятно, если сравнить данное ре­шение с перспективами на будущее весны 1941 г. Тогда в немецком политическом и военном руководстве, по-видимому, ещё не решили - нужно ли вообще исполь­зовать труд советских пленных в Германии.

Нехватка рабочей силы наряду с недостатком сырья с самого начала являлись главным препятствием для производства вооружения в Германии¹⁰. Поскольку эта нехватка должна была существенно возрасти в связи с мобилизацией при на­падении на Польшу, 28 января 1939 г. главный уполномоченный по экономике призвал ОКВ приготовиться к «возможно более широкому и целесообразному использованию ожидаемых военнопленных»¹¹. В соответствие с этим исполь­зование труда пленных вскоре приняло широкий размах¹². Привлечение воен­нопленных и работавших по принуждению польских гражданских лиц дало воз­можность снизить потребность в рабочей силе до нужного уровня без полно­масштабного привлечения немцев к производству, ибо при увеличении про­должительности рабочего дня или при систематическом применении женского труда в промышленности вполне мог пострадать «моральный дух» населения¹³. Однако в немецком руководстве по требующим ещё выяснения причинам катего­рически возражали против использования труда советских пленных, надеялись его избежать, ибо вплоть до конца лета 1941 г. верили в быструю победу на Востоке. «Военное господство в Европе после сокрушения России позволит существенно сократить масштабы использования сухопутных сил в ближайшее время», - указы­вал Гитлер в дополнении к «директиве № 32» от 14 июля 1941 г.

В соответствии с дальнейшими стратегическими целями основное внимание в производстве вооружения следовало теперь уделять авиации, - ввиду главного направления против Англии. Вооружение сухопутных сил должно быть существен­но сокращено, а освободившаяся рабочая сила задействована в новых отраслях вооружения¹⁴. За счёт сокращения оккупационных войск на Востоке и «закавказ­ской оперативной группы» предполагалось расформировать примерно 50 дивизий и тем самым получить около 300000 рабочих для оборонной промышленности¹⁵. Таким образом надеялись уменьшать острую нехватку рабочей силы до того, как положение станет угрожающим.

жүктеу/скачать 4.28 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: