Розенгольц: Момент, на котором я остановился – это совещание, которое было с Тухачевским. Вышинский

Если мы будем учитывать, что речь идет не о гипотетическом перевороте правых и троцкистов против Сталина, а о расчетах на изменение позиции Сталина, все становится на свои места. Именно после начала войны в Испании у противников соглашения «СССР - Германия» появляется реальное поле политического маневра. С другой стороны, Тухачевский и Крестинский знают о миссии Канделаки и ожидают изменений в политике СССР. Однако внутри страны все идет в противоположном направлении. После того, как война с Германией («интервенция») перестала быть проблемой №1, настроения в верхах СССР стали меняться.

Крестинский и Тухачевский рассчитывали на группу Якира-Гамарника: «Относительно Гамарника основным моментом является то, что Гамарник сообщил о своем предположении, по-видимому, согласованном с Тухачевским, о возможности захвата здания Наркомвнудела во время военного переворота. Причем Гамарник предполагал, что это нападение осуществится какой-нибудь войсковой частью непосредственно под его руководством, полагая, что он в достаточной мере пользуется партийным, политическим авторитетом в войсковых частях. Он рассчитывал, что в этом деле ему должны помочь некоторые из командиров, особенно лихих. Помню, что он назвал фамилию Горбачева»²⁰⁸. Действительно, очень похоже, что если бы соглашение с Гитлером состоялось, пришлось бы взять Лубянку Ежова под контроль.

Теперь вернемся к провалу миссии Канделаки, который означал окончательное поражение прогермански настроенных политиков. Как мы помним, современные исследователи считают, что переговоры сорвались по инициативе немцев. Уже это должно было ослабить позиции Тухачевского-Крестинского.

Однако вспомним интересную деталь – Кривицкий сообщает об успехе переговоров и считает, что Канделаки привез в апреле (как раз в апреле!) в Москву предложения Гитлера. Этого, скорее всего, дезинформация, но какой в ней смысл? Для группы Литвинова в НКИДе это сигнал к тому, что наркома могут снять, чекистов информация должна спровоцировать на удар по армии.

Остается вопрос – мог ли позволить себе Каганович и Ежов такую рискованную игру за спиной Сталина? Опасно, конечно, но ведь они всучили ему «правый след» во время подготовки первого московского процесса… Вместе с тем следы интриги-провокации чекистов у нас есть.

"В первую неделю декабря 1936 года, - вспоминал В. Кривицкий, - специальный курьер, прибывший самолетом в Гаагу, передал мне срочное донесение от Слуцкого - начальника Иностранного отдела ОГПУ. В послании А. Слуцкого было следующее распоряжение: "Выбрать из наших сотрудников двух человек, способных исполнить роль германских офицеров. Они должны иметь привычку разговаривать как истинно военные люди, а также должны внушать доверие и быть смелыми. Подберите их незамедлительно. Это чрезвычайно важно…". В. Кривицкий "вызвал из Германии двух подходящих агентов". На встрече с А. Слуцким в Париже В. Кривицкий обратился к нему по этому поводу. "…Это не обычное дело. Оно настолько важно, - пояснял А. Слуцкий, - что мне пришлось оставить всю остальную работу и прибыть сюда, чтобы ускорить его… Это приказ самого Ежова. Это дело настолько важное, что все остальное не имеет никакого значения. Я сказал ему, что уже вызвал двух лучших агентов из Германии и что они вот-вот прибудут в Париж". В. Кривицкий вновь возвратился к сюжету о "двух агентах" при изложении событий в Москве с марта по 22 мая 1937 г. Отставка М. Тухачевского с поста 1-го замнаркома 11 мая 1937 г., аресты высших офицеров встревожили его. "Я пошел прямо к Михаилу Фриновскому, заместителю наркома НКВД… "Скажите, что происходит в стране?" - добивался я от Фриновского. "Это заговор, - ответил Фриновский. - Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала. Но мы все возьмем под свой контроль, мы их всех возьмем".

Фриновский не привел доказательства существования заговора, так "неожиданно" раскрытого ОГПУ. Но в коридорах Лубянки я столкнулся с Фурмановым, начальником отдела контрразведки, действующего за границей среди белоэмигрантов.

- Скажи, тех двоих первоклассных людей это ты послал к нам? - спросил он.

Я не понял, о чем речь, и спросил:

- Каких людей?

- Ты знаешь, немецких офицеров, - ответил он и начал шуткой укорять меня за упорство, с которым я не желал отпускать моих агентов в его распоряжение. Это дело полностью выскользнуло у меня из памяти. Я спросил у Фурманова, как ему удалось узнать обо всем этом.

- Так это было наше дело, - с гордостью ответил Фурманов.

Фурманов теперь дал мне понять, что существовал реальный заговор, послуживший мотивом чистки Красной Армии"²⁰⁹.

Подведем итог. Именно Вальтер Кривицкий рассказал нам «правду» о возможном соглашении Сталина и Гитлера, именно он (по приказу Слуцкого?) направил своих агентов, для участия в какой-то провокации НКВД, которая привела к началу чистки командования РККА. Собственно, Кривицкий и не скрывает того, что именно успех миссии Канделаки привел к чистке красных маршалов. Вот только чья информация (или дезинформация), вне зависимости от того, что он хотел на самом деле, привела к тому, что спусковой механизм был запущен? Не самого ли «честного чекиста», революционера Вальтера Кривицкого? А может быть Слуцкого?

2.3. «НЕ СОМНЕВАЙТЕСЬ, МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ, — ДЕЛО ЧИСТОЕ».

Когда современники вспоминают большую чистку 1937 года, их мысль все время возвращается к июньским дням, когда было объявлено о раскрытии военного заговора. Именно в этом внезапном аресте и расстреле тех, кем вчера еще гордились – красными маршалами - ищут начало чистки. Приведу только одно воспоминание: «стала разматываться вся эта штука. Сначала потянули военных, а когда начали таскать секретарей и членов ЦК, тогда просто жутко стало: что же такое получается, как же это так проросли все эти чужие корни? Они опутали весь организм партии, всю страну. Это что-то такое ракообразное, страшное»²¹⁰.

Что же произошло в мае-июне 1937 года? Начиная с 60-ых гг. прошлого века мы привыкли считать, что заговора не было, и группа Тухачевского была жертвой сталинского произвола. Может да, а может и нет...

Сами чекисты, видимо, верили в реальность заговора. Орлов, ссылаясь на заместителя начальника ИНО, рассказывал о панике, охватившей в мае сталинское руководство: "Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши части подняты по тревоге! Как говорил Фриновский, "всё правительство висело на волоске"²¹¹.

Стырне, рассказывая Шрейдеру о заговоре утверждал: «Не сомневайтесь, Михаил Павлович, … дело чистое».²¹² Кстати и сам Шрейдер, хотя и говорит, что в душе сомневается в виновности Тухачевского, вслух говорит Стырне другое: «высказал свое негодо­вание по поводу того, как могло случиться, что мы до­веряли командование Красной Армии предателям, и если Тухачевский действительно шпион, то всех нас надо рас­стрелять, так как мы проглядели его».²¹³ (выделено мной –Л .Н.). Можно, конечно, сделать акцент и на других словах Шрейдера «если Тухачевский действительно шпион». Но это не позволяет другой его рассказ:

«Вскоре вслед за арестом командующего Киевским осо­бым военным округом Ионы Якира застрелился начальник Главного политуправления Красной Армии Ян Гамарник…

В это время в Иванове проходила партконференция, и я как член секретариата, был в президиуме. После пе­рерыва Носов, возвратившись в президиум и, видимо, только что, узнав о самоубийстве Гамарника, со злобой сказал:

Вот сволочь Гамарник, отпетый шпион и троцкист. Побоялся ответственности и застрелился. Не был бы ви­новат, не застрелился бы. Многим из нас, в том числе и мне, это, увы, казалось правдоподобным (выделено мной – Л.Н.)».²¹⁴

Н.С.Власик в воспоминаниях тоже говорит о своем доверии следствию по делу Тухачевского.

Кстати и Хрущев не сомневался в реальности заговора: «О Ворошилове тогда военные были очень невысокого мнения. Они его формально принимали, но все считали себя выше него. Так оно, видимо, и было... Арест Тухачевского я очень переживал. Но лучше всех из осужденных я знал Якира… С Тухачевским я не был близко знаком, но относился к нему всегда с уважением…Потом, когда сообщили о судебном процессе, я … ругал себя: “Как хорошо я к нему относился! Какое же я г., ничего не видел, а вот Сталин увидел»²¹⁵.

Что такое увидел Сталин, что не увидел Хрущев?

Начиная тему «заговора Тухачевского», любой исследователь испытывает опасение пойти по кругу повторения уже известного. Итак, что у нас есть? Повторим коротко уже известное историкам.

• 
  материалы следствия и суда, как 1937 года, так и процесса право-троцкистского блока;
  
• 
  быстрое признание Тухачевским своей вины, - через несколько дней после ареста;
  
• 
  собственноручные признания маршала – т.н. «План поражения»;
  
• 
  в глазах и советской и зарубежной общественности десятилетиями жила легенда о бонапартистских устремлениях маршала;
  
• 
  при расследовании дела «Весна» в 1931 году, были получены сведения о готовности Тухачевского участвовать в «правом перевороте». В разработках по этому делу фигурировал Тухачевский, который вроде бы говорил «о раз­вязывании правого уклона и перехода на новую выс­шую ступень, каковая мыслилась как военная диктату­ра, приходящая к власти через правый уклон»²¹⁶;
  
• 
  в подтверждение реальности его намерений говорят его контакты с белыми. Так Тухачевский еще в 1927 году встречался с Кутеповым: «По свидетельству И. Гессена, "на юбилейном вечере Корниловского полка (19 сентября 1937 г. - С.М.) генерал Деникин в приветственной речи, между прочим, сказал, что "теперь (т.е. после раскрытия заговора и расстрела военачальников) нет больше оснований скрывать, что Тухачевский встречался в Париже с Кутеповым" (см. Гессена). Встреча эта имела место, скорее всего, не позднее декабря 1927 г.»;
  
• 
  аналогичный контакт у Тухачевского состоялся в начале 1936 в Париже со представителем РОВС генералом Скоблиным. Маршал сообщил о военном заговоре против Сталина: «Когда Тухачевский был в Париже, … он … говорил, что власти Сталина скоро наступит конец, что вожди Красной Армии сговорились между собой, и следует ожидать в недалеком уже будущем установки в России национальной диктатуры». Скоблин был агентом НКВД и сотрудничал с гестапо. От него о заговоре узнали и в Москве и в Берлине. Здесь важно уточнить, что именно сообщение Скоблина легло в основу версии о т.н. провокации гестапо. В действительности Москве не надо было узнавать о «заговоре Тухачевского» от немцев. Об этом должен был сообщить сам Скоблин.
  
• 
  тогда же Тухачевский встречался с представителями РОВС в Берлине;
  
• 
  Во время своей поездки в Европу Тухачевский открыто говорил о скором повороте во внешней (и внутренней?) политике СССР и соглашении с Германией.
  

• 
  Сталин «не любил» Тухачевского с 1920 года. Естественны сомнения и в сталинском правосудии, и в методах ежовских следователей;
  
• 
  несмотря на свой «бонапартистский имидж» Тухачевский прочно связал себя с советской властью, К 1936 он не собирался и не мог играть самостоятельную политическую роль. Об этом пишет Бармин: «В ходе последующих контактов с ним я сделал вывод, что его воля была сломлена; в огромной бюрократической машине он стал простым винтиком. Из лидера он превратился в простого служащего"²¹⁷;
  
• 
  максимум зафиксированной источниками оппозиционности Тухачевского – конфликты с Ворошиловым и надежда самому стать наркомом;
  
• 
  показания на Тухачевского в 1931 году были оставлены Сталиным без внимания. То есть высшее политическое руководство страны в них не очень верило;
  
• 
  все заявления маршала во время его визита в Европу в 1936 как по поводу заговора, так и по поводу возможного соглашения с Германией делались с ведома Сталина и были элементом политической игры. В пользу этого говорит то, что по возвращении из поездки он получил повышение и был назначен 1-м замнаркома обороны и начальником Управления боевой подготовки РКК. Статус Управления боевой подготовки, судя по тому, что его начальником являлся 1-й замнаркома, оказывался выше статуса Генерального штаба.
  

В. Молотов давал Тухачевскому, в сущности, одну и ту же оценку: "ненадежный". "Тухачевский - человек, который неизвестно куда поведет. Мне кажется, он повел бы вправо... Куда бы повернул Тухачевский, никому не известно... То, что он был не совсем надежным, - это безусловно"²¹⁸.

Но «ненадежным» маршал, наверное, всегда был, почему же весной 1937, когда «ненадежность» Тухачевского стала казаться опасно непредсказуемой?.

А с чего Сталин решил, что заговор-то был? Что такое увидел Сталин в Тухачевском, что его напугало?

Есть единственный антисталински настроенный источник, однозначно сообщающей о реальности заговора Тухачевского – свидетельство майора ГБ Александра Орлова.

Орлов, майор ГБ, родился 21 августа 1895 года в городе Бобруйске в Белоруссии. Еврей, настоящее имя - Лев Лазаревич Фельдбин. В партии был известен под именем Льва Лазаревича Никольского. Образование среднее, учеба в университете была прервана призывом в армию в 1916, однако после он окончил Школу правоведения при Московском университете. В 1917 вступил в партию. В 1917-1918 гг. Орлов - заместитель заведующего справочного бюро Высшего финансового совета. В 1920 г. работает в особом отделе 12-й армии, начальник секретно-оперативной части Архангельского ЧК. В 1921-1924 гг. — следователь Верховного трибунала при ВЦИК, затем - помощник прокурора уголовно-кассационной коллегии Верховного суда.

С 1924 г. — сотрудник экономического управления ОГПУ (борьба с коррупцией). В 1926 г. Л. Л. Никольский переводится в ИНО ОГПУ. В 1933-1937 гг. — нелегальный резидент ИНО во Франции, Австрии, Италии, Англии; с 1936 г. — резидент НКВД и советник республиканского правительства по безопасности в Испании. Лично И. В. Сталиным на него была возложена задача по организации вывоза на хранение в СССР испанского золотого запаса.

9 июля 1938 года Орлов получил телеграмму с приказом выехать в Антверпен, а там встретиться с важным человеком из Москвы на борту советского судна. Заподозрив неладное, 11 июля Орлов с женой и дочерью бегут на Запад – через Канаду в США. Там он вступает в контакт с американскими спецслужбами.

В 1953 году, незадолго до смерти Сталина, Орлов публикует серию статей в журнале «Life». Они легли в основу книги «Тайная история сталинских преступлений». Потом он публикует еще одну книгу - «Пособие по контрразведке и ведению партизанской войны». В 1956 году Орлов в статье журнала «Life» раскрывает «самую страшную тайну Сталина». Он рассказывает о якобы найденной чекистами в 1936 году «Папке Виссарионова» - неопровержимого доказательства того, что Сталин был агентом царской Охранки.

Начинает Орлов с рассказа о своей встрече осенью 1937 года в Париже с шурином Сталина Павлом Аллилуевым (брат жены Реденса), прибывшим туда в официальную командировку. По словам Орлова, Аллилуев выглядел глубоко подавленным. Состоявшийся между ними разговор "вращался вокруг ужасной картины кровавых чисток, происходивших тогда в Советском Союзе". Когда Орлов задал вопрос о подоплеке дела Тухачевского, Аллилуев ответил: "Александр, никогда не пытайся разузнать что-либо об этом деле. Знать о нём - это словно вдохнуть отравленный газ"²¹⁹. Спустя год П. С. Аллилуев погиб внезапной и таинственной смертью.

Вслед за этим Орлов сообщал: Аллилуев не подозревал, что он, Орлов, был единственным человеком, находившимся вне пределов СССР, которому были известны события, побудившие Сталина к чистке Красной Армии. К этому Орлов добавлял, что теперь он впервые излагает эти события, включая "самый сенсационный и, конечно же, тщательнейшее охраняемый секрет в чудовищной карьере Иосифа Джугашвили... Эта тайна завладела умом Сталина и влекла смерть любого, кого он подозревал в проникновении в неё... Я утверждаю это, ибо знаю из абсолютно безупречного и надёжного источника, что дело маршала Тухачевского было связано с одним из самых ужасных секретов Сталина, который, будучи раскрыт, бросит свет на многие его поступки, кажущиеся столь непостижимыми"²²⁰.

Орлов пишет, что в 1936 году он был направлен в Испанию «как советник при республиканском правительстве страны по контрразведывательной деятельности», а так же «для организации партизанской войны за линией войск Франко». Там он попадает в автокатастрофу, некоторое время пребывает в испанском госпитале, а в середине января 1937 года его переводят в Парижскую клинику. Там, 15 или 16 февраля с ним связался резидент НКВД во Франции Смирнов²²¹, чтобы сообщить о том, что в Париже находится двоюродный брат Орлова Зиновий Борисович Кацнельсон, очень близкий ему человек: «Зиновий был не просто моим родственником. Он был другом моего детства, и наша взаимная привязанность росла из года в год». Орлов и Кацнельсон учились в одном университете, вместе служили: «Когда я был зачислен в Московский университет, я жил с ним в одной комнате в маленькой квартире его матери. Во время гражданской войны мы вместе служили в 12-й Красной Армии и вместе делили фронтовые опасности. Потом мы оба быстро продвинулись на службе у нового режима».

Орлов так же рассказывает, как именно «продвинулся на службе» Кацнельсон: «К 1937 году Зиновий был членом Центрального Комитета компартии Советского Союза, а по службе - заместителем главы НКВД на Украине. Он имел звание командарма второго ранга и близких друзей среди могущественнейших лиц страны. Одним из них был Станислав Косиор, член Политбюро. Как один из руководителей тайной полиции Зиновий еженедельно встречался со Сталиным».

Кацнельсон вместе со Смирновым посетили Орлова в больнице, и Кацнельсон объяснил, что «он в Париже по случаю встречи с двумя важными советскими агентами». Оставшись наедине со своим двоюродным братом, Кацнельсон поведал Орлову «самую страшную тайну Сталина».

Во время подготовки первого из Московских процессов Сталин сказал Ягоде: «Было бы полезно, если бы НКВД сумел показать, что некоторые из подсудимых были агентами царской охранки». Нарком поручил «надежному сотруднику НКВД по фамилии Штейн, который был помощником начальника отдела, готовившего московские процессы», отыскать в полицейских архивах документы, компрометирующие старых большевиков, которых предполагалось вывести на процесс.

В процессе поисков Штейн «наткнулся на изящную папку, в которой Виссарионов, заместитель директора Департамента полиции, хранил документы, видимо, предназначенные только для его глаз». В этой папке находилась анкета с прикрепленной к ней фотографией Сталина, а так же его донесения: «Обширные рукописные докладные и письма были адресованы Виссарионову, почерк же принадлежал диктатору и был хорошо знаком Штейну. Папка действительно прекрасно характеризовала Сталина, однако не Сталина-революционера, а Сталина - агента-провокатора, который неутомимо работал на царскую тайную полицию».

Что в этом случае мог предпринять сотрудник НКВД в таком случае? Доложить своему начальнику Ягоде, что вполне могло плохо кончиться для самого Штейна? Уничтожить драгоценную папку? Вместо этого он отправляется в Киев к своему бывшему начальнику и хорошему другу: «Это был В. Балицкий, очень влиятельный член ЦК Коммунистической партии Советского Союза. Балицкий также руководил НКВД Украины». Кацнельсон же «был близким другом Балицкого с первых дней революции, а теперь и его заместителем». Поэтому, узнав от Штейна про папку, они вместе «провели необходимую экспертизу и анализы, чтобы установить возраст бумаги и, конечно же, идентичность почерка». В результате у них «не оставалось и тени сомнения: Иосиф Сталин долгое время был агентом царской тайной полиции и действовал в этом качестве до середины 1913 года».

Как поступили Балицкий и Кацнельсон, узнав все это? Они решили посвятить в тайну своих друзей. Орлов подробно описывает, как распространялся заговор. Зиновий и Балицкий сообщили об этих фактах генералу Якиру (командующий украинскими вооруженными силами) и Косиору («член Политбюро, секретарь Коммунистической партии Советского Союза, в действительности диктатор на Украине»). Так же Орлов делает отметку в доказательство того, что Хрущев вполне мог знать о заговоре: «Косиор был также шефом быстро восходящего человека в коммунистической иерархии по имени Никита Хрущев. Косиор, которого "ликвидировали" в 1938 году, был "реабилитирован" на XX съезде партии».

Информация о папке распространялась дальше. Якир полетел в Москву и «обсуждал дело со своим другом Тухачевским, человеком из высшего комсостава Красной Армии, чья личная неприязнь к Сталину была известна». Тухачевский рассказал заместителю наркома обороны Гамарнику, «которого уважали за моральную чистоту». Кацнельсон так же назвал среди информированных Корка.

Так вырос заговор, возглавленный Тухачевским, цель которого состояла в свержении Сталина. Заговорщики «решились поставить на карту свою жизнь ради спасения страны и избавления ее от вознесенного на трон агента-провокатора». В феврале 1937 года у генералов еще не было твердого плана переворота. Первая стадия была предложена Тухачевским: «В определенный час или по сигналу два отборных полка Красной Армии перекрывают главные улицы, ведущие к Кремлю, чтобы заблокировать продвижение войск НКВД. В тот же самый момент заговорщики объявляют Сталину, что он арестован». Относительно того, что делать после переворота со Сталиным, существовало несколько мнений. Тухачевский предлагал сразу убить его, «после чего созвать пленарное заседание ЦК, которому будет предъявлена полицейская папка». Косиор, Балицкий, Зиновий думали арестовать Сталина и доставить его на пленум ЦК, где ему предъявили бы обвинение в его полицейском прошлом.

Расставаясь с пессимистично настроенным Кацнельсоном (как впоследствии оказалось, навсегда), Орлов решил приободрить его и привел несколько аргументов в пользу того, что заговор будет удачным: «Тухачевский - уважаемый руководитель армии. В его руках Московский гарнизон. Он и его генералы имеют пропуска в Кремль. Тухачевский регулярно докладывает Сталину, он вне подозрений». Так же он пишет, что «обычный риск, связанный с любым заговором, - возможность того, что один из его участников провалит всю конспирацию, - здесь исключен. Никто в здравом рассудке не пошел бы к Сталину, чтобы сказать ему о полицейском досье, ибо немедленная ликвидация была бы наградой за такое откровение». В любом случае Орлов обещал другу позаботиться о семье - собственно это и было, вроде бы, причиной визита Канцельсона в Парижа.

12 июня Орлов из официальных советских источников узнал, что «военный суд состоялся и восемь высших чинов - Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич, Путна, Эйдеман, Фельдман и Примаков – казнены».

Далее Орлов последовательно рассказывает о судьбе остальных участниках заговора: «Штейн, сотрудник НКВД, нашедший сталинское досье в Охранке, застрелился. Косиор был казнен, несмотря на свой высокий пост в Политбюро. Гамарник покончил жизнь самоубийством еще до ликвидации генералов. Балицкий был расстрелян». В середине июля 1937 года до Орлова дошли сведения, что расстрелян Кацнельсон.

Причины репрессий в РККА и НКВД Орлов объясняет все той же «страшной тайной Сталина»: «После коллективной казни узкого круга заговорщиков, которые знали о службе Сталина в Охранке, последовали массовые аресты и казни других, кто мог знать что-то о папке или кто был близок к казненным. … Были скошены и свидетели и режиссеры армейской чистки - люди, которые могли знать тайну досье Сталина. Маршалы и генералы, которые подписали фальсифицированный протокол Военного суда над Тухачевским, исчезли. Исчезли и легионы сотрудников НКВД».

Далее Орлов описывает обстановку в Москве перед арестом Тухачевского со слов Шпигельгласа²²²: «На самой верхушке царила паника. Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши войска НКВД находились в состоянии боевой готовности. Это должен был быть целый заговор!»
В пользу этой версии говорит то, что одновременно с арестом военных, нарком Украины Балицкий еще 8 мая был переведен подальше от «своих людей» – на Дальний Восток.

Орлов верно описывает отношения между украинскими чекистами. Зиновий Борисович Кацнельсон был старше Орлова на 3 года. Родился в Бобруйске в семье мелкого комиссионера. Орлов шел в жизни вслед за ним - также кончил гимназию в Москве и поступил на юридический факультет МГУ, только успел кончить 1 курс, а не три как Кацнельсон. Также одновременно учился в Лазаревском институте восточных языков. После Февраля оба кончили 2-ю школу прапорщиков. В 1920 оба служили в ВЧК Архангельской губернии, только Кацнельсон был председателем, а Орлов начальник следственно-розыскной части. И дальше их пути пересекались. Видимо, именно Кацнельсон перетащил Орлова в ЭКУ, а потом в Закавказье. Кстати он были и пред Закавказской ЧК и начальником ГУПВО. Безусловно, эти люди абсолютно доверяли друг другу. В 1937 Канцельсон был заместителем наркома внутренних дел Украины Балицкого (Они, были знаком еще по МГУ и Лазаревскому институту, Канцельсон старше на год, но Балицкий в партии с 1915 года – совсем другой вес в иерархии).

Если Штейн действительно был, и он оказался переведен в Москву вместе с Балицким, то естественно, что в трудной ситуации он поехал советоваться со свои патроном.

Однако есть много сомнительных моментов - нет ясных данных об офицере Исааке Штейне.

Орлов в своей статье утверждает, что встречался с Жуковым в Испании, хотя хорошо известно, что Жукова там не было. Зачем этот вымысел?

Участие в заговоре Станислава Косиора противоречит как его политической роли в 1937 – активного сталиниста – «чистильщика», так и его политической судьбе. Косиор был арестован только спустя год! А он самая серьезная фигура среди заговорщиков.

Есть и сомнительные мелкие детали, - если бы Косиор и Балицкий действительно «завербовали» в заговор Якира, то тот отправился бы не к Тухачевскому, а к Гамарнику. Якира и Гамарника связывает общее боевое прошлое легендарной 45 дивизии в 1919 г. Тухачевский для них посторонний. Скорее потом они оба вышли бы на маршала. Сомнительно, что Канцельсон еженедельно видел Сталина.

Некоторые сведения содержатся в материалах следственного дела наркома УССР и его зама.

Спустя 10 дней после ареста, 17 июля, Балицкий признал: «Прежде всего, я прямо заявляю – я участник антисоветского троцкистско-фашистского заговора». Балицкий на допросах 26 июля, 17,28 августа, 14 и 27 ноября 1937 года признал себя виновным в том, что «в конце 1935 года Якиром он был вовлечен в военно-фашистский заговор»²²³. (В конце 1935 – слишком рано, если верить сообщению Орлова). Из допросов следует, что заговорщики планировали вооруженный переворот в Киеве, который они осуществили бы при помощи мото-механизированной бригады Шмидта и 6-го кавалерийского полка войск НКВД, которым командовал полковник Кулеш, лично преданный Балицкому. Здесь все логично – с точки зрения следователей в заговоре участвовали части троцкиста Шмидта и части НКВД.

"Канцельсон Зиновий Борисович, будучи заместителем наркома внутренних дел УССР, систематически разбазаривал государственные средства, отпускаемые наркомату для оперативных нужд. За один лишь 1936 год КАНЦЕЛЬСОНОМ утверждено счетов на сумму около 200 тысяч рублей, израсходованных на попойки сотрудников НКВД, устраиваемые под видом проводов и т.п. …Система коллективных пьянок создавалась и культивировалась Балицким и Канцельсоном с совершенно определенной целью разложения партийной и чекистской дисциплины аппарата НКВД УССР для притупления бдительности и развала оперативной работы органов НКВД УССР».

В результате этого аппарат НКВД УССР оказался засоренным чуждыми, к-р. троцкистскими и разложившимся элементом, ставшим основной базой кадров для антисоветского заговора, организованного БАЛИЦКИМ» ²²⁴.

Канцельсон себя виновным в обвинениях не признал.

Вывод – следственное дело не содержит доказательств рассказа Орлова, но их, там правда, может и не быть.

С другой стороны, внешне убедительно выглядят некоторые разговоры.

Есть сведения, что комкор Б.Фельдман спрашивал своего друга Тухачевского: "Разве ты не видишь, куда идет дело? Он (имелся в виду И. Сталин) всех нас передушит, как цыплят. Необходимо действовать". Маршал М. Тухачевский ответил: "То, что ты предлагаешь, - это государственный переворот. Я на него не пойду". С аналогичным предложением Б. Фельдман вскоре обратился к И. Якиру, поехав с этой целью в Киев. В беседе с ним комкор изложил содержание разговора с маршалом М. Тухачевским. И. Якир также отказался поддержать предложение Б. Фельдмана. Полагают, что эти разговоры состоялись в конце 1936 или в начале 1937 г. Когда Б. Фельдман приехал в Киев, то, согласно свидетельству мемуариста, их разговор состоялся на даче командарма. "На даче командарма были гости, - сообщал свидетель, - среди них украинский генсек С. Косиор. Пили, произносили тосты. Кто-то предложил: "Давайте выпьем за Сталина, за которым мы пойдем до конца - с закрытыми глазами!" Хозяин возразил: "Зачем же с закрытыми? Мы пойдем за Сталиным, но с открытыми глазами". Когда гости разъехались, Фельдман передал Якиру содержание своей беседы с Тухачевским. Реакция была такая же: Якир продолжал верить в Сталина"²²⁵.
Такое впечатление, что Канцельсон знал о разговоре Фельдмана с Якиром. В самом деле – он описывает практически ту же сцену. Встреча Косиора с командармом. Наверное, позвали и Балицкого, чтобы «не отрывался от коллектива» (тем более если не позвать, - подозрительно). Балицкий, наверное, приехал с другом - Канцельсон отвечал в наркомате за «встречи без галстука». И разговоры про заговор. То ли не все гости уехали, когда Фельдман разговаривал с Якиром, то ли Якир потом все рассказал Косиору и Балицкому, то ли кто-то из агентов НКВД слышал этот разговор (что вероятнее, конечно).

Конечно, может быть, мемуаристы и ошибаются, и на самом деле Якир согласился на предложение вступить в заговор, но это уже домыслы. В источнике этого нет, хотя не ясно, откуда вообще известен этот разговор – через кого шла утечка информации, если присутствовали только Фельдман и Якир. Кроме того, следует отметить, что в этих воспоминаниях ход заговора другой - не от чекистов (Балицкого) к военным (Якиру и Тухачевскому), а инициатива исходит от военных

Еще есть свидетельства, что когда М. Тухачевский вместе с семьей отдыхал в Сочи в санатории Наркомата обороны "Волна" (в феврале-марте 1937 г.), к нему приехал Б. Фельдман - это было между 10 и 20 марта - и в разговоре с глазу на глаз призвал маршала к активным действиям¹²: к перевороту. М. Тухачевский отказался.

Наверное, и эти переговоры были, но по мнению Орлова в феврале заговор уже сформировался. Вместе с тем разговоры в Сочи косвенно известны и по другим источникам. Если они были, то зачем убеждать Тухачевского дважды? Получается, если понадобилась мартовская встреча, то в феврале заговор еще не сформировался. Но Канцельсон рассказывал об участии Тухачевского в заговоре уже в феврале. Получается, Канцельсон просто знал о предложениях Фельдмана Якиру и Тухачевскому и выдавал разговоры за реальное соглашение.

Тогда становится понятной и еще одна деталь. Канцельсон в разговоре с Орловым сомневается в успехе предприятия, а Орлов его не понимает, и наоборот, верит в победу. В самом деле – в заговоре армия, НКВД УССР, член Политбюро. Если это все правда, - у заговорщиков действительно много шансов. А если военные еще не в заговоре? Тогда пессимизм Канцельсона оправдан. В «деле» только некоторые чекисты, а позиция армии не ясна.

Таким образом, внимательный анализ сообщения Орлова порождает много сомнений в его достоверности. Реальная информация сопровождается сомнительными деталями и подробностями.

Мы имеем дело с сознательной дезинформацией? Психологически в это трудно поверить - Орлов искренен и в своем антисталинизме, и в своей верности коммунистическим идеалам. Даже прожив в США почти 20 лет, он не сомневается в идеалах Октября и убежден, что величайшее преступление Сталина – сотрудничество с охранкой. Похоже, что он даже не предполагает, что могут быть люди, которые всерьез озабоченны расстрелами интеллигенции и священников, трагедией русской деревни в период раскулачивания.

Орлов убежден, что «страшная правда» о режиме - это не правда о ГУЛАГе, а «папка Виссарионова». Более того, он, похоже, не понимает, что своей версией он практически подтверждает, что красный маршал действительно заговорщик. Причем заговорщик готовый убить Сталина без суда, А Сталин просто защищается! Версия Орлова «реабилитирует» Сталина в глазах всех, кто спокойно относится к возможному сотрудничеству Сталина с охранкой. Повторяю, именно в силу этого рассказ Орлова – психологически достоверен. Это не значит, что он говорит все, что знает. Очень может быть, что какую-то информацию он не раскрывает – играет роль и прошлое разведчика, и стремление не повредить тем, кто в СССР. Вспомним, что и «кембриджскую четверку» Орлов не выдал. Значит, он может знать больше, чем говорит.

Что дает нам рассказ Орлова в этом случае? Только одно – он, видимо, действительно верил и в заговор Тухачевского, и в папку Виссарионова. Верил, потому что получил эту информацию из надежного источника, источника, заслуживающего доверия. Безусловно, таким источником мог быть Канцельсон. Но мог и еще кто-нибудь…А Канцельсон просто «прикрытие»…

На реальном следствии над чекистами Балицкий сломался и признал себя заговорщиком, Канцельсон ни в чем не признался. Может быть, не выдал никого, может быть, выдал, но эта информация почему-то не попала в материалы обвинительного заключения, а, может быть, и не он приезжал в Орлову. А если не он, то кто? Кому бы тот поверил? Судя по воспоминания, только Миронову и Берману.

Но предположим, что разговор этих двух чекистских генералов в феврале 1937 года в Париже действительно состоялся. Что он означает объективно? Только одно – комиссар ГБ Канцельсон завербовал в заговор против Сталина майора ГБ Орлова. Потому что вне зависимости от рассуждений о судьбе дочери Канцельсона реальный смысл этого разговора только один – вербовка. После этой беседы Орлов либо должен сразу доложить о ней в Центр и сдать своего двоюродного брата, либо стать соучастником заговора. Причем оба собеседника отлично понимают сложившую ситуацию. Таким образом, первый вывод, который мы должны сделать из сообщения Орлова, это вывод, что существовал «заговор чекистов» против Сталина.

Причем по версии Орлова именно в чекистской среде заговор возник – Штейн – Канцельсон - Балицкий. А потом они втянули в это «военных» - Якира, Тухачевского и Гамарника. Вольно или невольно Орлов работает на официальную версию обвинения в 1937-1938 гг. Только вместо Ягоды в центре заговора Балицкий.

Если заговор был уже в феврале, то не понятно почему был пропущен удачный момент для выступления – февральско-мартовский пленум ЦК? Все заговорщики в сборе и под благовидным предлогом. Надо действовать…

Вопросов все равно много. Выше уже говорилось про переговоры Фельдмана с Тухачевским и Якиром. Разговоры продолжались и потом. «В апреле этого года у Тухачевского на квартире мы действительно вместе были с А. Корком», – признавался арестованный командарм И. Якир. Правда, он тут же объяснял, что все они "ни о чем не говорили". Эта встреча состоялась, видимо, 8-10 апреля во время пребывания И. Якира в Москве. Обо всех этих встречах и свиданиях ни М. Тухачевский, ни И. Якир, ни А. Корк не поставили в известность правительство и НКВД.

Выше уже говорилось о каком-то разговоре Тухачевского с Крестинским и Розенгольцем.

Независимо от того, о чем шел разговор на этих встречах, это по неписаным законам того времени могло квалифицироваться как "антиправительственный заговор", направленный на свершение "военного переворота".

Кстати, а от чьего имени и по чьему поручению Фельдман вел такие разговоры? Ведь нельзя не понимать - после этого разговора Тухачевский должен донести на друга или сам будет скомпрометирован. А Тухачевский донес? Скорее всего нет. Может быть тогда разговоры Фельдмана – провокация, направленная на дискредитацию маршала? Тогда чья? Странным в этой связи выглядит о поведение Бориса Мироновича Фельдмана на следствии.
19 мая 1937 он заявил: «Хочу сообщить следствию, что до сих пор не искренне рассказал обо всей подлой предательской работе моей и других участников заговора. Несмотря на то, что, я, будучи арестован 15 мая, на другой же день сделал заявление, что состою в антисоветской организации, все же до сегодняшнего дня я пытался ограничить свою роль и скрыть наиболее существенные факты…²²⁶»

То есть его взяли 15 мая, а 16 мая он уже дал признательные показания, еще через два дня – сдал всех!

Что же он открыл? Оказывается, в военно-троцкистский заговор он был вовлечен своим близким другом Тухачевским Михаилом Николаевичем еще в начале 1932 года²²⁷. Кроме этого, он начал называть и другие имена. Кроме арестованных уже Примакова, Путны, Шмидта и других, он назвал Якира и Корка.

По его показаниям Политбюро и приняло 22 мая решение об арестах военачальников. Тухачевский дал показания на второй день и на суде от них не отказывался.

Таким образом, второй достоверный момент в рассказе Канцельсона Орлову - это то, что армейские генералы ведут какие-то разговоры про заговор. Но вот позиция действующих лиц Тухачевского и Якира была, вероятно, иной – они отказались. Однако, руководствуясь личными связями или корпоративной солидарностью, они не ставили никого в известность об этих переговорах. А это уже можно интерпретировать как измену. Если сообщить об этом Сталину.

Итак, мы знаем, что есть чекисты-заговорщики, и они в курсе разговоров про заговор в армии и намерены использовать это обстоятельство в своих целях. А какие у них цели?

Для того, чтобы определить их стратегию, надо сначала определить, как относились эти чекисты к возможности военного переворота. Знали ли чекисты, что заявления Тухачевского в Берлине и Париже о заговоре военных и соглашении с Германией – игра Сталина? Или они принимали это все за правду?

Правила информационных игр таковы, что сведения должны быть дозированы. Тухачевский, скорее всего, не знал, что Скоблин - сотрудник НКВД. Скоблин не мог знать, что Тухачевский выполняет задание Сталина. Оба принимали разговор за чистую монету. Разве руководство в ИНО и КРО НКВД должно было воспринимать это иначе?

А.Колпакиди²²⁸ обратил внимание и на еще одно крайне интересное обстоятельство. Берлин 1931-32 гг. К власти идет Гитлер. Именно в этот момент агенты берлинской резидентуры ИНО ОГПУ А Позаннер и Хайровского начинают сообщать в Центр о существовании «национал-большевистской группировки... сторонников «ус­транения евреев от руководства государством, и провозглаше­ния военной диктатуры»²²⁹. Во главе этого заговора, вроде бы стоял Тухачевский. Естественно, для евреев-коммунистов это была крайне тревожная ситуация. Однако, в Москве их «сигналы» приняли спокойно. Материалы были доложены начальнику ИНО Артузову и Ягоде, причем «Ягода, ознакомив­шись с ними, - всоминает Прокофьев, - начал ругаться, и заявил, что агент, давший их, является двойником и передал их нам по заданию германской разведки с целью дезинформации. Артузов также согласился с мнением Ягоды и приказал мне и Берману (выделено мной – Л.Н.) больше этим вопросом не заниматься»²³⁰.

Сотрудник ИНО НКВД И. М. Кедров, тоже на до­просе, показывал: Артузов «говорил, что имя Тухачев­ского легендировалось по многим делам КРО ОГПУ как заговорщика бонапартистского типа и нет никакой уверенности в том, что наша же дезинформация, нами направленная в польскую или французскую разведку, не стала достоянием немецкой разведки, а теперь из немецких источников попадает обратно к нам. Сущест­вование заговора в СССР, в особенности в Красной Армии, едва ли возможно, говорил Артузов». Мотивы Артузова понятны. Именно при его участии в 20-ые годы проводилась известная операция «Трест» - создана была фальшивая организация русских монархистов (МОЦР) для дезинформации белых эмигрантов. Краском Тухачевский «легендировался» как ее участник. Артузов считал, что получил обратно свою «дезу». Но это Артузов так считал, а резиденты в Берлине – Слуцкий и Берман?

Именно при Слуцком и Бермане (когда они в Берлине) шла в Москву информация от агента о деятельности «военной партии» в СССР. После их возвращения в Москву она прекратилась. А в 1935 году, когда Слуцкий, сменил Артузова на посту началь­ника ИНО (а заместителем стал Берман), в Центр снова пошли сообщения от агентов о заговоре в армии. Была возобновлена работа по этой версии? Если мы вспомним, что завербовал Скоблина именно Берман, то и он, и А. Слуцкий скорее всего считали, что донесения Скоблина свидетельствуют о реальном заговоре Тухачевского.

Судьбы чекистов – участников этих событий различны: Канцельсона, Балицкого и Орлова арестуют летом 1937. Кривицкий в 1937 стал «невозвращенцем». Слуцкий умер (был отравлен?) в феврале 1938. Орлов верно служил СССР (и Сталину) еще год и ушел на Запад летом 1938. Берман сделал головокружительную карьеру и был арестован в сентябре 1938.

О чем думали эти люди в 1936, что было их целью? Сначала приведу в качестве иллюстрации один эпизод, о котором рассказывает Орлов. «Однажды вечером Берман²³¹ зашёл ко мне в кабинет и предложил пойти в клуб НКВД, где Иностранное управление устраивает бал-маскарад. С тех пор как Сталин объявил: "Жить стало лучше, товарищи! Жить стало веселее!" - советская правящая элита отказалась от практики тайных вечеринок с выпивкой, танцами и игрой в карты, а начала устраивать подобные развлечения открыто, без всякого стеснения. Руководство НКВД восприняло указание вождя насчёт "сладкой жизни" с особым энтузиазмом. Роскошное помещение клуба НКВД превратилось в некое подобие офицерского клуба какого-либо из привилегированных дореволюционных гвардейских полков. Начальники управлений НКВД стремились превзойти друг друга в устройстве пышных балов. Первые два таких бала, устроенные Особым отделом и Управлением погранвойск, прошли с большим успехом и вызвали сенсацию среди сотрудников НКВД. Советские дамы из новой аристократии устремились к портнихам заказывать вечерние туалеты. Теперь они с нетерпением ожидали каждого следующего бала.

Начальник Иностранного управления Слуцкий решил продемонстрировать "неотёсанным москвичам" настоящий бал-маскарад по западному образцу. Он задался целью перещеголять самые дорогие ночные клубы европейских столиц, где сам он во время своих поездок за границу оставил уйму долларов.

Когда мы с Берманом вошли, представшее нам зрелище, действительно, оказалось необычным для Москвы. Роскошный зал клуба был погружён в полумрак. Большой вращающийся шар, подвешенный к потолку и состоявший из множества зеркальных призм, разбрасывал по залу массу зайчиков, создавая иллюзию падающего снега. Мужчины в мундирах и смокингах и дамы в длинных вечерних платьях или опереточных костюмах кружились в танце под звуки джаза. На многих женщинах были маски и чрезвычайно живописные костюмы, взятые Слуцким напрокат из гардеробной Большого театра. Столы ломились от шампанского, ликёров и водки. Громкие возгласы и неистовый хохот порой заглушали звуки музыки. Какой-то полковник погранвойск кричал в пьяном экстазе: "Вот это жизнь, ребята! Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!"

Заметив нас с Берманом, устроитель бала воскликнул: "Пусть они выскажутся! Это два европейца. Скажите откровенно, - продолжал он, обращаясь к нам, - видели вы что-нибудь подобное в Париже или в Берлине? Я переплюнул все их Монмартры и Курфюрстендамы!"

Нам пришлось подтвердить, что бал, устроенный Иностранным управлением, превосходит всё, что нам доводилось видеть в Европе. Слуцкий просиял и принялся наливать нам шампанское.

В зале стояла страшная духота, и мы быстро покинули этот бал. Прямо напротив клуба возвышалось огромное мрачное здание НКВД, облицованное снизу чёрным гранитом. За этой гранитной облицовкой томились в одиночных камерах ближайшие друзья и соратники Ленина, превращённые теперь в сталинских заложников.

Мы с Берманом долго бродили по тёмным московским улицам. Я подумал о Тер-Ваганяне²³², и как бы в ответ на мои мысли Берман вдруг сказал: "У меня из головы не выходит Тер-Ваганян. Что за человек, какой светлый ум! Жаль, что он связался с оппозицией и попал в эти жернова. Ему и вправду жизнь не дорога. Его действительно занимает только судьба революции и вопрос, имеет ли он как большевик моральное право подписать показания, которые от него требуются, - Берман вздохнул. - Из тех, кого мы сейчас встретили в клубе, никто не сделал для революции и одного процента того, что сделал Тер-Ваганян. Я часто жалею, что взялся за его дело. А с другой стороны - хорошо, что он не достался такой сволочи, как Черток"²³³.

В целом здесь в этих словах Бермана все: и критика привилегий власти, и тоска по идеалам революции, и недоверие к оппозиции, вкупе со стремлением «работать в системе».

Конечно, для этих людей главной угрозой оставалось перспектива буржуазного разложения власти, особенно опасная в условиях возможной внешней агрессии. Это в терминах того времени это «правая» угроза, а не «левая».

Подведем итог. Эти идейные чекисты считали (подозревали? были уверены?), что Сталин причастен к убийству Кирова. Выше уже говорилось об опасениях, которые вызвал в среде чекистов первый московский процесс... «Хотя верхушка НКВД связала свою судьбу со Сталиным и его политикой, имена Зиновьева, Каменева, Смирнова и в особенности Троцкого по-прежнему обладали для них магической силой (выделено мной - Л.Н.). Одно дело было угрожать старым большевикам по приказу Сталина смертной казнью, зная, что это всего лишь угроза, и не более; но совсем другое дело - реально опасаться того, что Сталин, движимый неутолимой жаждой мести, действительно убьёт бывших партийных вождей»²³⁴.

Вождь обманул, обещав, что не осужденным на первом процессе будет сохранена жизнь. Обманул не только осужденных, но и следователей. Сделал Миронова, Бермана и Слуцкого убийцами коммунистов.

Конечно, этих людей должно было напугать и другое событие: «Он (Сталин – Л.Н.) велел Ягоде и Ежову отобрать из числа этих заключённых пять тысяч человек, отличавшихся в своё время наиболее активным участием в оппозиции, и тайно расстрелять их всех.

В истории СССР это был первый случай, когда массовая смертная казнь, причём даже без предъявления формальных обвинений, была применена к коммунистам»²³⁵.

Говорилось выше и про антисемитский подтекст первого процесса и про угрозу соглашения с Германией.

Наверное, свою роль играл и национальный фактор – нежелание евреев, коммунистов и интернационалистов допустить соглашение с фашистской Германией.

Интересно другое - а кого с советской стороны, чекисты могли посчитать силой, готовой на «буржуазный заговор»? Думаю, здесь нет двух мнений, - конечно, военных. Именно с руководством РККА традиционно связывались все разговоры о «бонапартизме» как неизбежном элементе буржуазного заговора. Единства же в отношении к группе Тухачевского у них, видимо, не было.