Многое из упомянутого во сне Раскольникова совпадает с деталями, выявленными Фрейдом при анализе фобии пяти

Так что Фрейд имел возможность сопоставить сон Раскольникова с фобией пятилетнего Ганса и найти в «Преступлении и наказании» Достоевского сюжеты, сходные с его представлением о мотивах поведения ребенка. А главное, он мог использовать роман Достоевского как прекрасную, с его точки зрения, художественную иллюстрацию того, что было обнаружено им в клинической практике, как подтверждение выдвинутых им идей о психосексуальном развитии ребенка. Думается, что именно под этим углом зрения Фрейд и осуществил психоаналитическую интерпретацию сна Раскольникова, упомянутую русским пациентом в своих воспоминаниях.

Можно ли с полной убежденностью говорить о том, что Фрейд проявил особый интерес именно к данному сну Раскольникова, а не к какому-то другому? Ведь в принципе все предшествующие рассуждения основываются на предположении, которое является условным и при всех аналогиях с анализом фобии Ганса остается авторским допущением, нуждающимся в доказательстве. Правда, в качестве под-

215

Признаюсь, будучи убежденным в правомерности выдвинутого выше предположения о фрейдовской интерпретации именно данного сна Раскольникова, я тем не менее долгое время испытывал чувство неудовлетворенности оттого, что не мог документально подтвердить высказанную точку зрения. И лишь какое-то время спустя, к большому для себя удовольствию, ознакомился с материалом, который, надеюсь, позволяет развеять сомнения на этот счет.

В период работы над своей книгой «Фрейд, психоанализ и современная западная философия» (1990) я неоднократно просматривал первоисточники, из которых можно было почерпнуть необходимые мне сведения об основателе психоанализа и его учении о человеке. В том числе анализировал материалы, содержащиеся в четырех томах английского издания, раскрывающего историю Венского психоаналитического общества. Однако в памяти откладывались главным образом те факты, которые требовалось осмыслить в связи с интересующими меня нюансами первоначального возникновения психоаналитических идей и последующей их модификации. Многие частные, как мне казалось, вторичные детали не фиксировались в сознании. Но при очередном просмотре четырехтомника я обнаружил сообщение об одном заседании Венского психоаналитического общества, сперва подвергшее меня в изумление, а затем вызвавшее радость, но одновременно и сожаление, досаду на то, что ранее я проходил мимо столь ценной информации, подкрепляющей мое предположение. Впрочем, надо полагать, это обычное явление, характерное для любой исследовательской работы, связанной с освоением первоисточников.

Итак, при очередном прочтении третьего тома, содержащего материалы Венского психоаналитического общества за 1910—1911 годы, меня поразила информация, на которую до сих пор я не обращал должного вни-

216

мания. Речь идет о заседании от 8 марта 1911 года. На нем был заслушан доклад Б. Датнера «Психоаналитические проблемы у Раскольникова Достоевского». В основу психоаналитического размышления о мотивах убийства Раскольниковым старухи был положен анализ сна, приснившегося ему до совершения преступления. Исходя из этого сна, Датнер попытался ответить на три вопроса: Каковы мотивы, обусловившие желание Раскольникова? Какие мотивы в понимании самого Раскольникова привели его к совершению преступления? И, наконец, каковы реальные мотивы совершенного Раскольниковым убийства?

Нельзя сказать, что трактовка Датнером мотивов поведения Раскольникова получила одобрение у всех участников заседания Венского психоаналитического общества. Вызванная докладом дискуссия оказалась бурной и острой. Так, Фортмюллер высказался против мнения докладчика о равноценном отношении Раскольникова к матери и сестре. Он обратил внимание на то, что во сне герой появляется дважды: как ребенок, испытывающий сострадание к своим близким, и как жестокий мальчик, стремящийся отомстить Миколке за убийство лошади. Такова, на его взгляд, двойственная позиция сына по отношению к своей матери. Хитшман выразил сомнение по поводу того, что в «Преступлении и наказании» фигурирует только материнский комплекс. Более вероятно, с его точки зрения, что главную роль играет все же эдипов комплекс,

217

на основе которого в качестве вторичного возникает специфическое отношение любви и ненависти Раскольнико-ва к своей матери. Закс отметил, что проблема убийства проходит через все романы Достоевского. В «Братьях Карамазовых» основная тема — отцеубийство. В «Преступлении и наказании» явно просматривается возникшее на основе подавленной любви чувство ненависти Раскольни-кова к своей матери.

Нет необходимости углубляться в тонкости психоаналитического толкования мотивов преступления Раскольникова, прозвучавшего в ходе дискуссии на заседании Венского психоаналитического общества, проходившем под председательством Фрейда. Важно, что такая дискуссия имела место и может быть рассмотрена как один из источников знакомства основоположника психоанализа с творчеством Достоевского.

Правда, Фрейд не включился в полемику и по каким-то только ему известным соображениям не высказал своего отношения ни к докладу Батнера, ни к идеям, развиваемым другими участниками дискуссии. Впрочем, присутствовавшие на том заседании такие ведущие в то время психоаналитики, как Адлер, Ранк и Штекель, тоже не выступили в дискуссии. Однако сам факт обсуждения работы Достоевского «Преступление и наказание» свидетельствует о том, что так или иначе в начале 1911 года Фрейд действительно соприкоснулся с творчеством русского писателя. Именно в то время Панкеев проходил у него курс лечения. И, надо полагать, сообщение русского пациента о фрейдовской интерпретации сна Раскольникова относится к тому периоду времени. К этому следует

218

Основателю психоанализа импонировало желание русского писателя заглянуть по ту сторону сознания личности, обнажить внутренний мир индивида, обычно тщательно скрываемый от других людей. Достоевский пытался раскрыть тайну человека и с этой целью во всех своих произведениях стремился докопаться до самого дна души, используя различные приемы проникновения в существо драм и коллизий, особенно разыгрывающихся в критических ситуациях на грани безумия и помешательства, пылкой любви и яростной ненависти, жизни и смерти. Фрейд с не меньшим увлечением посвятил свою жизнь изучению тайников человеческой психики. И тот, и другой рассматривали человека как существо, наделенное не только высшими, благородными помыслами, но и низменными желаниями, неудержимыми страстями, выворачивающими наизнанку расхожее представление о доброй природе человека.

В романах Достоевского сплошь и рядом изображались действующие лица, часто вызывающие отвращение и неприятие в силу их распутной жизни, дурных привычек, преступных деяний, болезненного восприятия мира. Нелепые, на первый взгляд, убийства, амбициозные претензии, всеразъедающая ложь, любовная страсть, подтачивающие жизненные силы переживания, ведущие к бредовым идеям и сумасшествию, — все это тщательно и скрупулезно выписывалось мастерским пером, будто автор хотел разоблачить тот образ разумного, добропорядочного человека, который столетиями насаждался в литературе, ориентированной на приукрашивание жизни, представление ее в исключительно розовых тонах. Человек из подполья Достоевского являл собой клубок неразрешимых противоречий, свидетельствующих о наличии каких-то демонических сил, не оставляющих индивида ни на минуту в покое и заставляющих его действовать во многих случаях наперекор самому себе.

Как и Достоевский, Фрейд вскрывал такие неприглядные, вызывающие подчас возмущение своей обнаженностью картины действительного или воображаемо-

219

го отцеубийства, сладострастно-эротических или садист-ско-мазохистских влечений индивида, которые воспринимаются в плане трактовки человека как неразумного, агрессивного существа, находящегося во власти своих безудержных страстей. Желание сына убить своего отца и овладеть матерью, сексуальная полиморфная извращенность ребенка, непристойные фантазии детей, жуткие сновидения взрослых, агрессивные инстинкты, антисоциальные и противоморальные наклонности, влечение к смерти — обо всем этом Фрейд писал в своих работах, делая акцент на темной стороне человеческой души. В изображении основателя психоанализа человек — это бурлящий котел бессознательных страстей и желаний, готовый в любую минуту взорваться и смести на пути неуправляемой раскаленной лавы культурные и социальные преграды, ограничивающие свободное проявление индивидом присущих ему влечений. И только бегство человека в болезнь, подавление собственных страстей предотвращает выброс агрессии вовне, которая направляется вовнутрь и ведет к саморазрушению.

220

6. Психология — «палка о двух концах»

Сравнительный анализ работ Достоевского и Фрейда показывает, что в ряде случаев основатель психоанализа, действительно, использовал идеи русского писателя. Причем речь идет не о каких-то сходных мыслях, которые могут быть весьма близкими, даже тождественными, но вполне самостоятельными, как это имело место во фрейдовском понимании происхождения сновидений. Речь идет о контекстуальном совпадении, свидетельствующем о том, что Фрейду импонировали многие идеи Достоевского и некоторые из них он воспроизвел в своих работах.

Напомню, что Фрейд высоко оценивал роман Достоевского «Братья Карамазовы» и содержащуюся в нем поэму о Великом инквизиторе, рассказанную Иваном Карамазовым своему младшему брату Алеше.

В поэме действие происходит в Испании, в Севилье в XVI столетии, во время страшной инквизиции, когда многие еретики сжигались на кострах во славу божью. Бог решил посетить детей своих и в человеческом образе появился среди них, творя чудеса исцеления и воскрешения. Девяностолетний старец Великий Инквизитор, явившийся свидетелем сострадательных деяний Бога, велит стражни-

221

Затронутая в поэме о Великом Инквизиторе проблематика о соотношении между свободой и рабством, Богом и человеком, грехом и искуплением, несомненно, актуальна, и она неоднократно привлекала к себе внимание различных мыслителей. Применительно к освещаемым вопросам о влиянии Достоевского на Фрейда важно прежде всего обратить внимание на то, что некоторые размышления, содержащиеся в поэме о Великом Инквизиторе, нашли свое отражение в работе основателя психоанализа «Будущее одной иллюзии» (1927).

В легенде о Великом Инквизиторе девяностолетний старец говорит Богу о том, что люди с охотой подчинятся воле служителей церкви, будут гордиться своим" смирением перед ними, а последние разрешат им грешить. «О, мы разрешим им грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, зато, что мы позволим им грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволим же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи перед богом» [27. Т. 10. С. 236].

Сходные мысли звучат и у Фрейда при рассмотрении им религиозных верований и роли священников в отпущении грехов простым смертным. Так, говоря об усвоении религиозных предписаний человеком, он обратил внимание на то, что, наблюдая за религиозным послушанием, священники всегда шли навстречу людям, позволяя им грешить. Причем при рассмотрении этого вопроса Фрейд

222

сделал следующее пояснение: «Совершенно очевидно, что священники могли поддерживать в массах религиозную покорность только ценой больших уступок человеческой природе с ее влечениями. На том и порешили: один бог силен и благ, человек же слаб и грешен» [28. С. 126].

В своих размышлениях о роли религии в жизни человека Фрейд неоднократно высказывал различные соображения, по своей сути воспроизводящие идеи, выраженные Достоевским в легенде о Великом Инквизиторе. Правда, при осмыслении религиозной проблематики он не делал каких-либо ссылок на соответствующие страницы романа «Братья Карамазовы». Однако в своей работе «Достоевский и отцеубийство» он не только дал высокую оценку этому роману, но и особо подчеркнул, что «Легенда о Великом Инквизиторе» — одно из наивысших достижений мировой литературы» [29. С. 285].

Сравнительный анализ работ Достоевского и Фрейда свидетельствует также о том, что основателю психоанализа настолько понравились некоторые высказывания и эпитеты русского писателя, что он охотно взял их на вооружение и использовал в своих трудах. В частности, Фрейду понравилась характеристика Достоевским психологии как «палки о двух концах», которая была вложена в уста героев различных романов русского писателя.

В романе «Преступление и наказание» выражение «психология — палка о двух концах» вкладывалось в уста Раскольникова, который размышлял сам с собой после своего визита к приставу следственных дел Порфирию Петровичу, после завершения словесной дуэли, закончившейся тем, что он чуть не выдал себя в процессе обсужде-

223

ния мотивов поведения преступника, убившего старуху и ее сестру. Припоминая минувшие события, когда он под воздействием непонятного ему влечения вернулся на место преступления, Раскольников пришел к выводу, что у пристава следственных дел нет никаких фактов, подтверждающих его подозрения относительно убийцы, нет ничего конкретного «кроме психологии, которая о двух концах».

В работе «Достоевский и отцеубийство» Фрейд обратил внимание на то, что в романе «Братья Карамазовы» в речи защитника на суде прозвучала насмешка над психологией, названной «палкой о двух концах». Он не мог принять всерьез подобную насмешку, поскольку психоанализ рассматривался им в качестве одной из частей психологии как науки. По его убеждению, насмешку заслуживает отнюдь не психология, а такой процесс дознания, в результате которого обвинение в совершенном преступлении выдвигалось против человека, на самом деле не являвшегося убийцей.

Правда, в романе Достоевского «Братья Карамазовы» вряд ли речь идет о насмешке над психологией как таковой. При всем том, что российский писатель подчас действительно не выражал какого-либо особого почтения по отношению к психологии, возражал против того, чтобы его самого называли психологом, и подчеркивал, что он не психолог, а реалист, изображающий все глубины человеческой души, тем не менее он не отрицал ее значения в плане возможного понимания с ее помощью природы человека. Поэтому, ког-

224

В данном случае не имеет значения, насколько адекватным было понимание Фрейдом того, что в действительности подразумевал Достоевский, вкладывая в уста защитника фразу о психологии, как палке о двух концах. Более важно другое. А именно то, что основатель воспринял образное сравнение, введенное в оборот российским писателем. И не просто воспринял, но и использовал его в последующих своих трудах. Так, в работе, посвященной анализу одного случая истерии (1931), Фрейд вновь сослался на роман Достоевского «Братья Карамазовы» и привел фразу о психологии, как палке о двух концах. А в работе «О женской сексуальности» (1931), размышляя о кастрационном комплексе и женском характере, он подчеркнул, что возможные возражения против понимания женской психологии в связи с ранее рассмотренными им представлениями об эдипове комплексе и подавлении женского начала напоминают собой знаменитое выражение Достоевского «палка о двух концах» [30. С. 230, 252].

Таким образом, в своих работах Фрейд, действительно, использовал ряд идей, ранее высказанных российским писателем. Это свидетельствует о том, что, во-первых, ему были близки по духу многие размышления Достоевского о человеке, мотивах его поведения, преступлении и наказании, вине и раскаянии, а во-вторых, он был не прочь заимствовать некоторые из них, находя их верными, художественно привлекательными, способствующими лучшему пониманию человеческой души. Его не могли не привлечь мастерски описанные Достоевским сюжеты, образно демонстрирующие силу бессознательных влечений человека, не доходящих до его сознания и вызывающих раздво-

225

Одним словом, Фрейд мог многое почерпнуть из литературного наследия Достоевского, которого он высоко ценил как талантливого писателя. Другое дело, что основатель психоанализа не испытывал особой личной симпатии к нему как человеку, в сочинениях которого, по его выражению, «явно просматривается эгоистическое стремление освободиться от напряженной потребности посредством хотя бы символического удовлетворения, и при этом он не пренебрегает возможностью испугать и помучить читателя»