Любовь и зависимость

Наше отношение к медицине — наиболее удивительный пример ложной уверенности общества во внешней экспертизе. Отказ от управления своим физическим Я напрямую затрагивает нашу психологическую силу и уверенность в себе. Он является результатом неправильного понимания природы медицины. Регуляция телесных функций — не точная технология, но что-то гораздо более тонкое. Рассмотрим, например, эффект плацебо, при котором вещество без активных химических или лекарственных свойств служит для лечения физических болезней. Люди вылечивают все — от незначительных хворей до неизлечимых болезней — с помощью методов (например, горячих ванн или религиозных практик), которые, по-видимому, не оказывают никакого прямого воздействия на тело. Мы склонны считать эти чудеса артефактами прежних времен, когда медицина не была такой продвинутой, или примитивных культур и умов, которые могут быть одурачены чем угодно. Но даже современная медицина основывается на вере в медицинский процесс и в доктора. В "Убеждении и Излечении" Джером Франк объясняет, что во всех культурах некие группы людей считаются способными излечивать хворь. Благодаря оказываемому им доверию, эти врачи часто способны успешно выполнять свои функции.

Сегодня мы думаем, что медицинская наука достигла объективно продвинутого состояния, но есть множество областей здоровья и болезни — от насморка до рака — которыми наше медицинское знание не может овладеть до конца. Поразительной иллюстрацией беспорядка в медицине является операция, перенесенная большинством детей — тонзиллэктомия, которую многие хирурги теперь считают медицинской причудой. Демонстрацией того, насколько неопределенным является диагноз "тонзиллит", и насколько неясна потребность в лечении или его ценность, служит исследование, проведенное американской Ассоциацией Детского Здоровья. Гарри Баквин обобщил случаи 1,000 детей, которые были посланы к докторам для осмотра миндалин. Из этой тысячи 611 получили положительный диагноз, указывающий на необходимость операции. Другие 389 были затем исследованы следующими врачами, которые рекомендовали тонзиллэктомию 174 из них. Процесс был повторен с оставшимися 215 детьми, которые теперь были диагностированы как здоровые двумя врачами, и у 99 были найдены основания для операции. Наконец, четвертая группа докторов осмотрела оставшуюся часть детей, и отобрала почти половину из них для операции. Независимо от того, сколько раз ребенок был признан здоровым прежде, каждая новая экспертиза несла ему 50-процентный шанс на то, что он или она будут признаны нуждающимися в тонзиллэктомии.

Не такое просто решить, когда существует медицинская проблема, и что должно быть сделано в этой связи, как это ясно показывает Элиот Фрейдсон в работе "Профессия — Медицина". Доктор Лоуренс П. Вильяме, автор книги "Как Избежать Ненужной Операции", показывает, что много операций, проводимых в США, не нужны. Действительно, было доказано, что некоторые хирургические вмешательства определенно вредны. Диагноз и лечение большинства болезней очень сильно зависят от влияния культурных и медицинских тенденций, от индивидуальных особенностей докторов и пациентов и от удачи. И все же, средний человек все больше верит в непогрешимость и всеведение медицины.

Еще хуже то, что такая аура всезнания внедрилась в последнее время еще дальше и глубже в жизнь людей. Ирвинг Кеннет Зола, в работе "Медицина как Учреждение Социального Контроля", перечислил много новых областей здоровья и болезни, на которые распространил свою деятельность медицинский истеблишмент. Медицинские авторитеты теперь инструктируют людей — с начальной школы - - сколько необходимо спать, какую зарядку делать, как реагировать на менструальные периоды или простуды, и так далее. Их не смущает тот факт, например, что еще идут дебаты о том, должны ли (и сколько времени должны) отдыхать люди с вирусными инфекциями, или то, что диапазон индивидуальных потребностей в сне, физкультуре, диете и регулировке менструального цикла настолько широк, что делает предписания невозможными.

Очевидно, что в вопросах повседневного поддержания здоровья наиболее разумным подходом будет развитие хорошего ощущения потребностей своего тела, учитывая физическую форму, историю и личные предпочтения. Это — действительно единственный способ иметь дело с постоянными изменениями человеческого организма. Сохранение здоровья означает внутреннее знание того, что ему нужно для взаимодействия с окружающей средой и с требованиями жизни. Когда отсутствует понятие о соответствующем поведении, человек становится подвержен вредным привычкам, сводящимся к излишествам или дефицитам. В статье в журнале "Наука", озаглавленной "Ожирение и Еда", Стэнли Шехтер показал, что полным людям (все увеличивающейся части населения Америки) трудно сказать, когда они голодны, и, таким образом, когда они должны поесть. Вместо этого, они реагируют на внешние стимулы — такие, как время дня и близость стола — сообщающие им, как себя вести. Слишком обильная еда, злоупотребление табаком, алкоголем, отсутствие физической активности — основные убийцы по медицинским данным — это те вещи, которыми доктора должны бы желать заниматься больше всего, дабы сохранить здоровье своих пациентов. Однако, простые медицинские рекомендации или лечение далеки от того, чтобы быть полезными в решении этих проблем, коренящихся в личности и в образе жизни.

Медицинская практика в США в действительности затрудняет для нас пребывание в контакте со своим физическим Я, изображая надлежащую охрану здоровья в виде скорее предписаний, чем естественного процесса. Вместо понимания целительных сил природы и ощущения своей собственной способности побороть мелкие физические недомогания, медицина заставляет нас думать, что ответы есть только у нее. Мы, таким образом, чрезвычайно злоупотребляем докторами и даем им слишком большую власть над собой. Мы существенно выиграли бы, если бы знали, как заботиться о своем собственном здоровье, и если бы, как рекомендует доктор Стэнли Сагов, сотрудничали со своими врачами при постановке диагноза и в процессе лечения. Если бы мы критически относились к тому, что нам говорят, и сверяли это со своими собственными чувствами, мы с гораздо меньшей вероятностью подвергались бы ненужным операциям, получали некорректные диагнозы и неправильное лечение. С точки зрения теории аддикции: если отделение от любого вида прямого опыта пагубно, то отделение от ритмов своего тела пагубно вдвойне. Такое отношение влияет на все, что мы делаем.

Аддиктивным следствием нашей зависимости от медицины является поразительный психиатрически-психологический бум. Получать консультации в области эмоций стало приемлемым настолько, что многие типичные американцы теперь так и поступают. В некоторых группах, например, среди молодых не состоящих в браке профессионалов Нью-Йорка, это является общим правилом. Нет сомнений, что причиной этого отчасти является возросшее осознавание людьми своей неудовлетворенности и желание это исправить. Тем не менее, когда душевное "нездоровье" было дестигмати-зировано, создалось ложное впечатление, что существуют известные дисфункции физиологического или психоаналитического происхождения, которые ведут к эмоциональным проблемам. Их, по создавшемуся убеждению, можно лечить путем строгого применения психиатрических медицинских принципов в нужном порядке. Подобные убеждения очень мало обоснованы, так же как и вера в то, что психиатрия — особенно эффективный инструмент для помощи людям в достижении эмоциональной стабильности и удовлетворения.

В показательном исследовании, которое сделало ясной неадекватность всего процесса диагностирования душевного здоровья или болезни, Дэвид Розенхан и его коллеги из Стендфордского Университета смогли поместить некоторое количество нормальных, обученных психологии индивидов в психиатрические больницы. Будучи там, они обнаружили, что из подобного учреждения одинаково трудно выбраться вне зависимости от того, как они вели себя и что говорили. Обычно, однако, пациенты в таких больницах могли распознать лазутчиков еще до того, как последние себя разоблачали. Ранее, в книге "Убежища", Ирвинг Гофман описал то, как доктора и другой персонал психиатрических учреждений ожидают от пациентов таких действий, как если бы те были сумасшедшими, и неосознанно поощряют их поступать подобным образом, выискивая и вознаграждая клинические симптомы. Таким образом доктора укрепляют собственные роли в учреждении — удостовериваясь, что пациенты соответствуют своим. Такие роли поддерживаются исключением отношений, основанных на человеческом равенстве, даже при том, что это кажется полезным для пациентов. Моей знакомой сиделке из психиатрической больницы на Среднем Западе мешали дружить с пациенткой, намекая на ее собственное душевное здоровье и называя это непрофессиональным поведением.

В "Мифе Душевной Болезни" психиатр Томас Сас критикует заблуждения, которые возникают, в основном, от сверхлегитимизации психиатрии, ее диагнозов и лечения. Сас понимает, что усиление веры в конкретность и специфичность душевной болезни — результат объединения психиатрии с физической медициной, хотя, как мы видели, диагноз и лечение там также далеки от безошибочности. Когда исследователи — такие, как Альберт Бандура и Айзенк — попытались оценить результаты психиатрического лечения, они нашли мало причин полагать, что такая терапия более эффективна, чем простое прохождение времени или появление возможности поговорить с кем-нибудь. Много людей, довольных психотерапией, признают, что возможность облегчить душу является основной пользой в их лечении. Для них настолько трудно заполучить кого-либо, кто бы их выслушал, что они хотят оплачивать благожелательного слушателя.

Почему так много внешне нормальных людей думают, что они нуждаются в психиатрах? Рассмотрим пример мужчины, который, когда умерла от рака его жена, обратился к старшей сестре за эмоциональной поддержкой. Единственное, что она смогла сделать в ответ — это посоветовать ему увидиться с психиатром и предложить ссуду для оплаты терапии. Хотя брат и сестра считали себя близкими людьми, они действительно не могли иметь дела друг с другом в трудный момент жизни одного из них. Популярность психиатрии выросла в то время, когда стало трудно достичь искреннего человеческого общения. Психиатрия никогда не сможет его полностью заменить, поскольку единственными реальными решениями проблем человека являются те, которые становятся частью его жизненной структуры. Среди прочего, человек должен иметь регулярную возможность выражать свои чувства людям, находящимся рядом.

Так как почти каждый функционирующий индивидуум имеет некую особенность, которая может называться невротической (как и более 80 процентов жителей Нью-Йорка, интервьюируемых в известном " Центрально- Манхэттенском Исследовании" Лео Сроула и его коллег), каждый является кандидатом на консультацию профессионала, если он выбирает это, но такой выбор имеет серьезные последствия для человека, который его делает. Во-первых, само отношение к личной характеристике или стилю как к проблеме делает ее таковой. Во вторых, решив, что вы не можете справиться с проблемой по ходу нормального течения жизни, вы отказываетесь от собственных ресурсов и обращаетесь к внешнему агенту, который не может знать столь же много, как Вы, о вашей собственной жизни и чувствах.

Превалирующая форма психологической уязвимости, с которой мы имеем дело в этой книге — отсутствие надежного ощущения личного контроля. В этом свете сам акт консультации у специалиста-психолога может быть частью невротического паттерна, и фактически может укреплять его. Это — полезный и часто необходимый шаг, чтобы узнать свои слабости и попробовать справиться с ними. Но, в то же время, для здорового человека критически важным является поддержание контроля за этим процессом. То, что должно быть сделано — это то, что вы, в конечном счете, должны сделать сами, независимо от того, помогал ли вам психиатр. Консультация с чувствительным терапевтом может открыть новые области для личного исследования и обдумывания, а также более плодотворные способы обращения с жизнью. Но опасность неопределенно положиться на психиатра для получения поддержки и альтернативных вознаграждений, заменяющих реальное самовыражение и удовлетворение, потенциально присутствует в любых психиатрических отношениях. Это и есть причина того, что психиатрия все более и более популярна в аддиктивном обществе.

Люди часто ищут психиатрической помощи, когда внезапно прерывается любовный роман, когда они не могут приспособиться к новой среде, и на более постоянном основании — когда они имеют неутолимую потребность в эмоциональной поддержке. Это скорее компенсаторное, нежели лечебное поведение, и оно может вызывать скорее большую, нежели меньшую надежду на терапевта, чем существовала вначале. Кроме того, сама психиатрическая обстановка может привести пациента к сосредоточенности на своих страхах и неадекватности. Подкрепляя поглощенность собой и негативные формы экспрессии, психиатрия может, фактически, закрепить человека в его фиксированном паттерне жалоб и саморасспросов вместо реального действия. Психотерапия, по идее, нацелена на устранение причин собственного существования. Однако, довольно часто, как и можно было ожидать, очень человечные люди, практикующие в этой области, имеют более сложную мотивацию, нежели вышеуказанная: из-за своей неуверенности или потребности в самооправдании они могут бессознательно поощрять зависимость.

Когда терапевтические отношения должны прекратиться — это ключевой вопрос. Одна женщина виделась со своим психологом регулярно в течение одиннадцати лет, начиная с ранней юности. Перспектива "вылечиться", казалось, давно померкла для нее. Тратя приличную часть своего дохода на обеспечение дружеских отношений с терапевтом, женщина признавала свою огромную потребность в нем. Она часто говорила об отъезде из города, где жила, потому что с ним были связаны плохие ассоциации, и потому, что она хотела начать все снова. Затем она сетовала на то, что не скопила достаточного количества денег, чтобы уехать. Так или иначе, она отдавала себе отчет в том, что переезд будет означать прерывание ее терапии с этим самым психологом. Страх неизвестности и нежелание отказываться от надежных источников подпитки — это составные части аддикции.

Терапия должна означать высвобождение эмоциональной энергии, энергии, которая раньше была заблокирована или направлялась не туда, так, чтобы она могла проявляться конструктивно. Когда вместо этого терапия отводит энергию от проблем реальной жизни И реальных отношений, возникает опасность того, что она станет аддикцией. Становясь более зависимым от одобрения психиатра (или просто его присутствия) для собственного существования, пациент может жертвовать возможностью (и даже желанием) получать другое удовлетворение. Возьмем, например, разведенную женщину, которая заканчивала свои вечерние свидания пораньше, чтобы хорошенько отдохнуть перед утренними встречами со своим терапевтом. Эта женщина была несчастна без друга или мужа, но, посвящая так много времени и внимания своему психиатру, она мало что оставляла для других отношений. Мужчины находили такое обращение пренебрежительным; таким образом, одна из основных проблем, которые мотивировали ее видеться с психиатром, была еще осложнена терапией. Что казалось подозрительным в роли ее психиатра, так это его готовность принимать так много внимания от своей пациентки. Однажды, когда женщина рассердилась на то, что он назначил другой клиентке встречу сразу после нее, психиатр спросил, что ее реакция говорит о ней. Он мог бы также поинтересоваться, что это говорит об их отношениях.

Филлис Чеслер, в "Женщинах и Безумии", рассматривает институт психиатрии как форму социального контроля, которая особо усиленно используется для того, чтобы удержать женщин на их месте. Она обращает внимание на то, что, в то время как 90 процентов психиатров — мужчины, подавляющее большинство проходящих индивидуальную терапию — женщины. Согласно Чеслер, терапия напоминает брак, являясь для женщины социально одобряемым путем получения указаний от авторитетного мужчины. В терминах аддикции, женщина может иметь преимущества устойчивых отношений с мужчиной без того, чтобы сталкиваться с нормальными требованиями таких отношений. Она может регулярно высказывать свои жалобы, ожидая, что ее терапевт всегда будет отзывчив к ней, и не слышать от него других требований, кроме требования уплаты гонорара. Не будучи настолько всеобъемлющей, как брак или любовный роман, психотерапия может оставаться центром жизни человека. Она имеет и дополнительное преимущество: она доступна тому, кто не способен предложить другому человеку столь же надежную гавань, которой ищет сам. Что касается роли мужчины в этой тяжелой ситуации, то наивно Думать, что большинство терапевтов идеально свободны от вовлечения эго. "Обязательство по отношению к терапии", которого терапевты требуют от своих пациентов, превращается, во многих случаях, в обязательство верности им как мужчинам.

Для оправдания психиатрических зависимостей люди могут прибегать к туманным объяснениям, которые помещают обычное психологическое функционирование в безопасное место — за пределы сферы ответственности индивида. Они могут узаконивать свои трудности, прослеживая их психоаналитические корни или относя их на счет глубинных дисфункций своей нервной системы. Женщина, с юности наблюдаемая психиатром, верила, что пережила незначительную мозговую травму в автомобильной аварии в детстве. Этот довод был камнем преткновения, который препятствовал ее продвижению к соприкосновению с реальными тревогами. Ее мнение, однако, просто отражает широко распространенные убеждения, которые занимают место религиозных и другие магических объяснений несчастья и зла. Эти медико-психологические пугала столь же абсурдны и отделены от наших чувств, как и любые другие.

"Newsweek" (8 января 1973) напечатал статью, описывающую депрессию как таинственное несчастье, физиологические корни которого обнаружились только теперь. Согласно "Newsweek", "нет сомнения, что депрессия, давно лидировавшая среди душевных болезней в США, фактически приобрела форму эпидемии...". Статья не говорит, почему в "болезни", если она действительно появляется по физиологическим причинам, могут быть ухудшения, хотя ее предположительные причины остаются приблизительно постоянными. Статья продолжает заверять читателей, что "прогноз для жертв депрессии является теперь более благоприятным, чем когда-либо прежде. В последние несколько лет на рынке появилось новое поколение препаратов-антидепрессантов. К тому же, устойчиво улучшается техника электрошоковой терапии. Размышления в конце статьи позволяют тем, кто считает себя или своих детей несчастными и смущенными, приписать свои несчастья некоторому дистантному, сверхъестественному источнику, и в то же самое время обещают, что новые препараты смогут разрешить их проблемы.

Физиология мозга и нервной системы совсем мало понятна сегодня, и наше знание, конечно, не достигло такого пункта, на котором может основываться практическая терапия. По словам нейропсихолога Брюса Мастертона, "работа мозга продолжает ускользать от нас... В столетии, когда виден свет в конце любого другого туннеля, этот остается черным". Были предприняты важные попытки исследовать эти области и связать их с душевными болезнями (которые суммированы в "Безумии и Мозге" Соломона Снайдера), но это — хоть и необходимые, но только предварительные шаги. О чем мы имеем действительную и полезную информацию — так это о том, что прошлые события и условия жизни создают психологические проблемы и эмоциональные расстройства. Мы также имеем хорошее представление о некоторых паттернах, в которых эти проблемы выражаются, так что мы можем распознать их, и, надеюсь, вмешаться.

То, что мы теперь знаем, весьма отлично от того, что заявляет статья в "Newsweek". Например, исследование Мартином Селигманом "выученной беспомощности" раскрыло заслуживающие доверия признаки того, что острая депрессия порождается ощущением человека, что его действия не имеют никакого значения, что он не может влиять на ход своей жизни. Данные Селигмана показывают, что "неуправляемость жизни может быть причиной подверженности депрессии". Отвлекая наше внимание от подобных открытий, которые могут нам помочь, популярные мифы о душевных проблемах фактически ухудшают наше тяжелое положение.

Требуя ответов, которые, как мы надеемся, придадут смысл нашему положению, мы приходим к решениям, которые объективно вредны. Одним из примеров является использование риталина (Ritalin) и других "изменяющих поведение" препаратов для лечения гиперкинетических (гиперактивных) детей, а в некоторых случаях и целых школьных систем. В одном из объяснений это оправдывалось утверждением, что препараты "просто повышают бдительность". В другой интерпретации, они в какой-то степени корректируют "минимальное мозговое повреждение", хотя Деннис Кантвелл сообщает, что данных о связи органических дисфункций с гиперкинезом нет. Фактически, гиперактивность — это форма поведения, которая имеет много причин, от слабой адаптации к школьной ситуации до чудовищной скуки. И то, что называется гиперактивностью, может быть просто здоровым проявлением переизбытка энергии. Через использование лекарств медицина обращается к несуществующим проблемам, а также таким, которые имеют, по крайней мере большей частью, социальное происхождение. Более зловещим примером является психохирургия, которая исходит из ошибочного представления о существовании непосредственных связей между некоторыми частями мозга и определенными видами поведения. Так как это неправда, операция, призванная ликвидировать нежелательное поведение, будет иметь побочные эффекты, вплоть до (и включая это) почти полного прекращения нормального человеческого функционирования.

Такие крайние проявления медицинских репрессий, как психохирургия и медикаментозное лечение детей, фактически противоречивы. В общем, однако, и непрофессиональные, и профессиональные подходы все больше склоняются к быстрому, окончательному и ударному лечению эмоциональных расстройств. Это влечет за собой принесение нашего Я в жертву экспертам и авторитетам, которые, как мы думаем, сообщат нам, в чем мы нуждаемся. Возможно, недалек тот день, когда все мы пожелаем обращаться к психохирургу, чтобы он восстанавливал наши души всякий раз, когда мы грустны или озадачены. Мы уже, кажется, достаточно продвинулись в этом направлении, используя различные препараты.

 

Лекарства, медицина и средства массовой информации

Стало банальным утверждать, что молодежь, потребляющая наркотики, просто следует примеру старших, которые интенсивно налегают на такие лекарства, как алкоголь, прописанные врачами стимуляторы и транквилизаторы, а также на такие ежедневные "наркотики", как кофе и табак. Склонность обращаться к лекарствам символизирует культурно санкционированные методы реагирования на мир. Как показало изучение плацебо Лазаньи, люди, верящие во власть лекарств над собой, также, охотно принимают руководство авторитетных институций — например, больниц и церквей.

В "Мистификации и Злоупотреблении веществами", где речь идет как о прописываемых, так и о незаконных наркотиках, Генри Леннард и его коллеги анализируют непомерное употребление лекарств в наше время. Например, согласно Карен Даннелл и Энн Картрайт, в течение любого периода длительностью от 24 до 36 часов от 50 до 80 процентов взрослого американского населения употребляет по крайней мере одно лекарство. Леннард объясняет, что и доктор, и пациент ожидают, что любая медицинская консультация закончится выпиской рецепта, независимо от того, полезно это или нет — пациент, таким образом, будет уверен, что его лечат; а доктор сможет вновь подтвердить свою компетентность в качестве практикующего медика. В соответствии с этим, Леннард и Линда Фиделл сообщили, что доктора с большей готовностью прописывают лекарства женщинам, чем мужчинам.

Больше того, немногие врачи полностью осознают, как в действительности действуют препараты, которые они рекомендуют, и к каким последствиям это приведет. Доктор Дэйл Консол, который работал медицинским директором фармацевтической компании Squibb, сообщил подкомиссии Сената, что "средний практикующий врач является пленником фармацевтической индустрии". То есть, доктора обычно берут информацию о препаратах не из медицинских источников, а предпочитают получать ее из рекламных объявлений фармацевтических компаний и коммерческих передач, которые часто вводят в заблуждение и дают недостоверные сведения о недавно выпущенных препаратах и их действии. Как наиболее выгодный из продуктов фармацевтических компаний, транквилизаторы в особенности являются объектом широкомасштабных продаж и повсеместной рекламы. Большинство рекламных объявлений в АМА и других медицинских журналах (которые зарабатывают деньги именно на этой рекламе) — о транквилизаторах. В выпуске Февраля 1972 года "Архива Общей Психиатрии", взятом в качестве произвольного примера, есть девять последовательно идущих полных страниц или разворотов с объявлениями о транквилизаторах. Их послания сформулированы весьма проницательно; например, для торазина читаем: "я распадаюсь на части между визитами [к психиатру]".

Аддикция, как связанный с веществами опыт, в большой мере ассоциируется с депрессантами, такими, как алкоголь и героин. И все же, несмотря на растущую тревогу различных медицинских и правительственных авторитетов об аддиктивном потенциале выписываемых депрессантов (включая транквилизаторы и барбитураты), эти препараты безудержно распространяются в нашем обществе, и этим занимаются фармацевтические компании и доктора. Среди пятидесяти наиболее часто выписываемых препаратов в США, внесенных в "Новое Руководство по Рекомендации Лекарств" Ричарда Бурака, присутствуют следующие: валиум, секонал, либриум, икванил, милтаун, торазин, дориден, фиоринал, бутизол, нембутал и фенобарбитал; все они — барбитураты, седативные средства или транквилизаторы.

Как медицина может с такой легкостью участвовать в наркотизации общества? Кроме того, что она просто в долгу перед производителями лекарств и, следовательно, сверхвнимательна к их нуждам, медицина сама является установленной институцией, которой нужно поддерживать свои политические, экономические и социальные позиции. Непримиримо противостоя героину и марихуане, и в то же время будучи непомерно медлительными с проклятым табаком, АМА и родственные журналу сборники стоят за статус-кво, установившиеся привычки и привилегированные социальные классы. Они больше не объективны в оценке данных о препаратах, которые распространяют. Прописывание лекарств является основанием для медицинской профессиональной самооценки. И это то, на что они не позволят покуситься даже самим себе.

Частично в результате организованного медициной поощрения к использованию лекарств, люди теперь воспринимают психотропные препараты — и измененное состояние сознания, которое они вызывают — как нормальную часть жизни в обществе. И стимулянт- и депрессант- аддикции широко распространены в Америке. Первые, в форме никотина и кофеина, принимаются настолько повсеместно, что люди понятия не имеют, во что они оказываются вовлечены; вторые, в форме героина и даже барбитуратов, вызывают страх и отрицание. Однако, общество заявляет о своем отношении к различным депрессантам показательным расширением их незаконного и развлекательного употребления. Седативное средство Quaalude (methaqualone) стало наиболее популярным наркотиком университетской молодежи, заменяя более опасные быстродействующие препараты и галлюциногены. Конечно, веществом-депрессантом, которое традиционно выбирали большинство студентов и их старших товарищей, является алкоголь. Увеличение употребления алкоголя среди молодых людей, даже в средней школе, просто ошеломляет. 1974 сообщения Национального Института Злоупотребления. Алкоголем и Алкоголизма включают данные, что каждый седьмой подросток в старшей средней школе напивается по крайней мере один раз в неделю.

Главными способами распространения такой наркотической зависимости, и аддиктивной установки вообще, являются реклама и средства массовой информации. Изготовители седативных средств идут непосредственно в народ с рекламными плакатами, которые внушают, что нормальные человеческие события — такие, как свадьба, визиты родственников, собеседование на работе — могут быть пережиты только при помощи некоторых отупляющих веществ. Учитывая популярность наркотиков и наркотических переживаний, появилась также психоделическая реклама, которая пытается убедить потребителей в том, что они могут получить "Додж-лихорадку" от покупки автомобиля, или найти "молодость" в затяжке сигаретой. Эти объявления — часть класса призывов, которые исходят из предпосылки о том, что нормальное человеческое существование неинтересно, и что покупка или ряд покупок является необходимым спасением от этого недомогания. Реклама автомобилей, одежды и сигарет часто бывает именно такого типа, она изображает владельца продукта полностью изменившимся человеком по сравнению с тем, каким он был обычно (или тем, какими мы себя знали); покупатель становится уверенным в себе, притягательным для противоположного пола и способным выйти за пределы маленького мирка, частью которого он является. Такие образы прямо аддиктивны, и рекламодатели используют их именно так; нет более надежной гарантии или сильного побуждения для покупки чего-либо.

Подобная реклама подчеркивает неполноценность человека, который не обладает данным продуктом или не использует его. Она сосредоточивается на неуверенности, которую в разной степени испытывает каждый из нас. Чувствительные области, подобные желанию человека быть принятым другими, эксплуатируются путем изображения социальных бедствий, происходящих из-за грязной одежды или дома, перхоти или несвежего дыхания. Людям регулярно напоминают, что они не могут считать желаемое само собой разумеющимся, что они должны быть постоянно начеку против тех человеческих слабостей, которые могли бы побудить других людей отвернуться от них. Эти объявления касаются всех нас, как показывают продажи душистых, но бесполезных жидкостей для полоскания рта и вредных дезодорантов для подмышек. Эффекты могут достигать патологических размеров для некоторых людей, которые приходят в еще большее отчаяние по поводу своей социальной идентичности. В течение нескольких лет друзья одного мужчины думали, что у него проблемы с горлом, так как он периодически спрыскивал свой рот, даже когда говорил с людьми. Наконец они узнали, что он использовал освежитель дыхания, и таким образом уменьшал свое беспокойство о впечатлении, которое производил на других.

У человека, который ощущает свою неполноценность, реклама вызывает импульс искать в некоем снотворном или примочке, в одежде или в автомобиле дополнительное достоинство человеческого существа. Владение продуктом или использование его становится вознаграждением, поскольку снижает тревожность человека и искусственно поддерживает его позитивное представление о себе. Сам процесс покупки может быть утешением, как временный способ облегчения сложных чувств к самому себе. Этот же самый мужчина, переживая депрессию, будет стремиться купить некое средство для красоты и здоровья или, возможно, что-то более существенное. Таким образом, он, так или иначе, верит, что разобрался со своими межличностными проблемами, в то время как на самом деле — с точки зрения истинного понимания аддикции — он создал себе еще большие трудности, наделав долгов и убедив людей в том, что он — довольно странный тип. Его поведение похоже на поведение женщины, которая покупает платье, когда впадает в уныние. Эта привычка также может служить аддикцией. Она может приобрести впечатляющие размеры: есть женщины, покупающие одежду день за днем только для того, чтобы возвратить большинство своих покупок обратно и, таким образом, бесконечно продолжать развлекающее их занятие.

Для растущих сегодня детей воздействие средств массовой информации более серьезно, чем когда-либо. Через телевизионные программы, ориентированные именно на них, дети осаждаемы вторгающейся со всех сторон рекламой — с того момента, когда становятся способны ее понять. Видные атлеты, телевизионные знаменитости и мультипликационные герои рекомендуют витамины, делающие их сильнее и здоровее, игрушки и другие продукты, которые могут служить предметом зависти других детей. Между такими коммерческими вставками мультипликационные сериалы подчеркивают надежду на героические фигуры и волшебные решения дилемм, с которыми сталкиваются любимые детские герои. Несмотря на аддиктивный эффект и остановку нормальной детской активности — анестезию перед телевизорами — родителям трудно сопротивляться устройству, которое успокаивает детей, поддерживая в доме тишину и порядок. Эта пассивная форма развлечения, которую стали использовать молодые люди, обвиняется некоторыми исследователями (например, Леннардом) в том, что происходит одновременный рост употребления молодежью наркотиков.

Телевидение, которое приносит модели аддиктивного поведения в наши дома, равно интенсивно вторгается в сознание как детей, так и взрослых. Некоторые индивиды, озабоченные ролью, которую телевидение играет в их жизни, делали попытки избавиться от этого монстра с забавными и все же пугающими результатами, которые Колман МакКарти описывает в статье "Изгнание Чужака из Дома" в газете "Newsweek". Он обнаружил, что должен реорганизовать свой дом и заново узнать, что нравится его жене и детям. Члены семьи обнаружили много нового друг в друге и начали говорить о важных аспектах своей семейной жизни, которые ранее игнорировали.

Частично их шок происходил от осознания, что телевидение действительно может быть аддикцией. Кто может сомневаться, видя ребенка, прикованного к вспышкам на экране, что установлен паттерн компульсивного поведения? Взрослые также обнаруживают свою зависимость, приходя домой с энергии и мотивацией лишь для того, чтобы включить свой телевизор. Они нуждаются в телевидении, чтобы скоротать время, облегчить отношения с окружающими и скрыть пустоту своей жизни. Газеты отметили открытие Общества Рациональной Психологии в Мюнхене, Германия, заключающееся в том, что обычные телезрители, которые лишены своего любимого времяпрепровождения, могут переживать абстиненцию — симптомы отрыва, включающие дезориентацию в главных областях личной жизни. Они не могут общаться со своими семьями, теряют интерес к сексу, и так далее; это — забавная тема для новостей, однако, последствия этого не столь забавны.

 

Другие аддикции

Можем ли мы узаконить называние времяпрепровождения, подобного просмотру телевизора, аддикцией? И, если это так, то что делает его таковой? Аддикция имеет место в том случае, если переживание является достаточно безопасным, предсказуемым и повторяющимся, чтобы служить защитой сознания человека, предоставляя ему всегда доступную возможность для бегства и утешения. Однажды погрузившись в такое переживание, человек теряет доступ к другим людям, вещам и стремлениям и, таким образом, еще сильнее нуждается в аддиктивной деятельности или аддиктивных отношениях. При том, что отрыв от подобной деятельности распутал бы нить всей жизни человека, он сам не видит другого выбора, кроме полного и абсолютного соединения с вещью, которая теперь управляет им. Все это происходит с человеком, который сфокусировал свое внимание на телевидении до такой степени, что отказался от любых серьезных попыток заниматься своим домашним хозяйством. Телевидение — превосходный пример того, как общество не только допускает аддикции, но и обеспечивает их нам, и даже навязывает.

Обнадеживающим является тот факт, что люди начинают называть для себя ряд аддиктивных привязанностей в нашей культуре так, как они того заслуживают. В "Являетесь ли Вы аддиктивной личностью?" Доктор Лоуренс Дж. Хеттерер привлекает внимание ко множеству аддикции, включая шопинг и секс, а также домашние наркотики и алкоголь. Хеттерер и др. также называют аддикцией переедание, компуль-сивное влечение к азартным играм (гемблинг) и перерабатывание (трудоголизм). Так как эти и другие зависимости составляют аддиктивное общество, полезно рассмотреть пару примеров, чтобы исследовать их действие и функцию: кто участвует в них,  как это влияет на других людей, и какие в целом последствия это имеет.

Когда люди сохраняют поведение, вредное для их собственного благосостояния, благосостояния объектов их заботы, и, наконец, благосостояния других людей — это признак аддикции. Содержание домашних животных в американских городах — одна из таких проблем. Как выявил опрос в "Национальных Городах", 60 процентов мэров ответственно заявили о "проблемах, связанных с контролем за собаками и другими домашними животными" как об источниках частых жалоб населения. Эти жалобы (как установил Алан Бек) возникают из-за растущего количества покусов собаками, омерзительности и опасности для здоровья собачьих фекалий, а также шума, лая или воя крупных животных, заключенных во дворах и в квартирах. И все же, популяция домашних любимцев ежедневно увеличивается. Американская Гуманитарная Ассоциация называет это эпидемическим популяционным взрывом, к которому, как они убеждены, американцы почти полностью равнодушны.

Почему люди так сильно привязаны к своим домашним животным? И почему так много крупных животных помещается в обстановку переполненных улиц и маленьких квартир, с которой они совершенно несовместимы? Ответ таков: домашние животные хорошо подходят для того, чтобы быть объектами для поиска эмоциональной уверенности. Немногие вещи столь же последовательны и предсказуемы, как поведение домашнего животного. Многие из их приверженцев пытаются минимизировать различие между любовью животного и любовью человека (вспомним рекламу корма для домашних животных, которая их персонифицирует и делает вас жестоким, если вы не балуете своего любимца). Некоторые люди, фактически, предпочитают компанию животных. Один мужчина охарактеризовал свою собаку как "единственное живое существо, которое действительно беспокоится обо мне; которое отреагировало бы, если бы я умер; которое любило бы меня вне зависимости от того, что происходит со мной в мире, или каким бы плохим я ни был по отношению к нему". Чтобы добиться этого вида преданности, необходимо только кормить собаку и иногда ласкать ее. Даже когда человек устает от животного, или оно ему наскучивает до полного игнорирования, питомец продолжает помещать хозяина в центр своей жизни. Нашей эпохе присуще широкое распространение овеществления эмоциональных привязанностей; аддикция и любовь настолько часто смешиваются, что люди могут назвать отношения с животным любовью.

Когда люди находят, что отношения, подразумевающие получение и отдачу — нормальные человеческие взаимодействия — слишком многого требуют, домашнее животное может стать единственным эмоциональным существом, с которым они могут войти в контакт. Домашние животные, естественно, появляются там, где трудно формировать человеческие отношения — среди пожилых и одиноких людей, или там, где они неустойчивы и изменчивы, как в молодежной культуре хиппи. Домашнее животное, однако, может фактически отвлечь человека от других эмоциональных потребностей и сделать менее вероятным их удовлетворение. Студентка колледжа, имеющая трудности в поддержании отношений с людьми, купила большую собаку для дома, в котором жила вместе с тремя другими девушками. Появление животного быстро отдалило ее от соседок, а постоянное внимание, которое она оказывала ему — включая долгие прогулки и односторонние беседы — сделало посещение ее дома неприятным для других людей. В следующем году она сняла квартиру одна. Когда кто-то все же приходил к ней, он замечал, что беседы с девушкой постоянно прерываются ее комментариями о собаке, обращениями к ней и периодическими объятиями и ласками животного.

Предсказуемость поведения собаки может объяснить также то, почему они популярны в домах среднего класса, иногда в качестве модели или даже замены детей. В одном доме, где родители ужасно беспокоились о местонахождении и занятиях своих детей, завели собаку, которую всегда держали привязанной к изгороди около дома. Они водили ее на поводке (как требует закон), и время от времени выгуливали в парке. Но даже там они не давали собаке бегать свободно, потому что "она могла бы потеряться, погнавшись за кроликом". Хотя эти люди действовали в соответствии с общественными инструкциями и социальными нормами, это наводит на размышления об их побуждении завести домашнее животное. Беспокойство за животное может быть случайным и эгоистичным, а главным основанием для решения о том, в чем оно нуждается, может быть собственное удобство. Хотя родители утверждают, что наличие животного учит детей быть внимательными к другим живым существам, кажется странным использовать этот вид отношений в качестве иллюстрации сложности человеческого взаимодействия. В семьях, где родители регулярно отрицают свободу собственных детей, которая заставила бы родителей нервничать, дети, в свою очередь, учатся формировать или подавлять импульсы своих домашних животных — к физической активности, сексу или стимуляции — чтобы приспособить их к собственным желаниям и графику. Обычное взаимодействие, которое мы можем наблюдать между хозяевами и домашними животными на улице — выговор за некий акт неповиновения. Аддиктивное использование домашних животных — форма жестокого обращения с ними, которая не часто признается таковой.

Степень, в которой домашние животные являются аддикцией, зависит от того, насколько они доминируют в жизни человека. Есть множество домов, где собаку воспринимают как объект любви,  контролируют, чтобы она вписывалась в существующие домашние порядки, и, в то же время, ей позволено влиять на семейную политику. Один мужчина постоянно ругал и наказывал свою собаку, но отверг желанное предложение работы в Англии, потому что это значило бы подвергнуть животное шестимесячному карантину. Здесь доминирование и самопожертвование, которые часто идут рука об руку в межличностной аддикции, проявились в том, что мы считаем гораздо менее значительными отношениями.

Молодые люди, которые сильно вовлечены в аддикцию к домашним животным — и к возлюбленным — также часто имеют юношеский вариант религиозной аддикции. Мы уже упомянули Христианского фаната, который приравнивал веру в Иисуса к питью, галлюциногенным препаратам и психиатрии (хотя он утверждал, что нашел ее более эффективной, чем все остальное, для своих целей). Бывшие наркоманы известны как члены экстремистских, зачастую авторитарных религиозных сообществ, возникающих вокруг молодежной культуры. Статья Роберта Адамса и Роберта Фокса в "Обществе", озаглавленная "Иисус, вводимый внутривенно", суммирует некоторые аддиктивные элементы "путешествия под Иисусом" — отрицание прошлого и будущего, избавление от тревоги и напряжения, уклонение от принятия половой зрелости, неоспоримость идеологии группы. Тотальная приверженность религиозной секте отрицает все: кем человек был, что делал, что пережил и узнал, и перестраивает его или ее мышление в соответствии с жесткой линией религиозной доктрины. Порядок обеспечивается структурой группы, гарантия и интеграция находятся в вере во всемогущего Бога — и пугающая ответственность самоутверждения отступает.

Освобождение молодежи от эффектов такой идеологической обработки, кажется, требует такого же массированного нападения на их чувствительные места. Руководствуясь подобной рационализацией, родители нанимали Теда Патрика для организации похищения своих детей (часто по закону совершеннолетних) из религиозных коммун и подвержения их довольно травматичной процедуре-марафону "депрограммирования". Однажды убедившись в том, что их обратили, фактически, в извращенное Христианство, многие из молодых людей немедленно стремились присоединиться к группе депрограммирования, чтобы спасти других. Отрекшись от идеалов, которым они так недавно полностью посвятили свою жизнь, они чувствуют интенсивную негативную реакцию, которая неизменно следует за аддикцией.

Что приводит родителей в такое отчаяние, что они обращаются к насильственному вмешательству чужого человека для восстановления некоторого влияния на своих выросших детей? Чего они ожидают от Теда Патрика? Одна мать сказала про него: "Он - мой спаситель". Разочарованная тем, что Патрик оказался обычным человеком, она объяснила: "Я думала, что он — гигант, некий Бог, которого мы должны иметь". Призывая постороннего человека для решения проблемы, родители немедленно и в первую очередь обвиняют внешнюю силу — лидеров губительной секты — в том, что все пошло не так. Фактически, их собственные реакции демонстрируют то же самое замешательство, которое заставило их детей потерять равновесие. Один отец сказал: "Я уверен, что потребуется два года, чтобы восстановить то, что те дети разрушили за неделю". Но какой реальной стабильности, какой основы в жизни достигла дочь этого человека, или дочь Рэндолфа Херста, если "те дети" смогли уничтожить это за неделю? И как восстановить это — посылая ее обратно в школу и в церковь, где ей и привили неуверенность в себе?

Родители, участвующие в похищении детей, кажется, только хотят, чтобы их дети возвратились к внешне нормальному состоянию, к приемлемой, замаскированной нерешительности и зависимости, которую они демонстрировали до своего религиозного обращения. Это возвращает нас назад, завершая круг, к школе и семье. Санкционируя самоотрицание детей (вследствие присоединения к чему-то) на протяжении всей их жизни, родители и общество привели их к абсурдному увлечению наркотиками и религией, к которым столь многие взрослые относятся с презрением. Но они не должны удивляться, поскольку связь между этими двумя видами власти   —   прямая и неоспоримая.

Любовь и брак, дом и школа, медицина и психиатрия, наркотики и религия — все они, последовательно или одновременно, могут быть аддикциями для человека, который должен использовать их таким образом. С другой стороны, ничто из этого списка не обязано быть аддикцией, поскольку все, что мы делаем, может быть и аддиктивным, и неаддиктивным; ключ находится в том, как и почему мы это делаем. Но поддавшись всеобщему культурному паттерну аддикции, руководящему столь многими из наших действий, мы всегда пребываем в поиске следующей научной степени, следующего возлюбленного, следующего визита к психиатру, следующей дозы. Нас научили (во многих случаях сами эти учреждения) тому, что мы нуждаемся в школе, нуждаемся в браке, нуждаемся в постоянной работе, нуждаемся в медицине. В чем мы действительно нуждаемся, так это в цельности и в том, чтобы быть собой, брать на себя ответственность за свое собственное здоровье, образование и эмоциональное развитие. Мы должны быть уверены, что можем справляться с людьми и вещами, которые составляют нашу среду, учиться у них и наслаждаться ими. Поскольку нам трудно достичь такой цельности, аддикция не является, как нам нравится думать, отклонением от нашего жизненного пути. Аддикция — это и есть наш путь в жизни.