Неспешные прогулки по Киеву Ведёт Анна Борисовна Островская

Ведёт Анна Борисовна Островская

Улица расположена между ул. Толстого и Желянской. Она проложена в 30 тых гг. 19 века во время застройки местности вокруг Киевского Университета (КУ). Из-за близости в КУ местность, на которой расположена улица, была названа Латинским кварталом по аналогии с парижским кварталом вокруг Сорбонны. Бытует легенда, что название улицы дали украинские студенты в Тараса Шевченко, но это не соответствует действительности. Ведь Шевченко (1809-1861) впервые приехал в Киев в 1829 г. крепостным казачком, а улица известна под этим названием с 1830-тых гг.

До 1914 г. улица относилась в 3-му разряду, её застройка была в основном 1 этажной, дома, как правило, принадлежали мещанам.

Так, известно, что после закладки университетского ботанического сада в 1839 г. для него на ул. Тарасовской был снят как временный огород у мещанки Байдачной за 20 руб., а также дом близ КУ за 200 руб/год.

На улице охотно селились преподаватели и студенты КУ. Дешёвые квартиры (по 3-4 рубля за комнату) переходили как по наследству от одного поколения студентов к другому. В 1860-1870-х гг. на улице появились 2-3-этажные дома, но тихие уединённые усадьбы и дешёвые квартиры надолго сохранятся на этой улице. Студенты часто и питались в тех домах, где селились. Но хозяйки были разные, и не всем везло. Так, Макаров в "Малой энциклопедии старины" пишет, что сильно не повезло в этом отношении компании студентов из Волынской губернии, поселившимся в 1859 г. в доме полковницы Сув на Тарасовской улице и решившим столоваться в заведении в соседнем доме. Один из студентов, скрывшийся под инициалами И.В.Е.Б писал: "Скудный обед наш, служащий нам пищей на целый день, был не достаточен для утоления голода, и не раз приходилось голодным садиться за стол и таким же вставать из-за него. Чтобы помочь беде, мы решили покупать на базаре хлеб и масло, которые не раз служили нам десертом после обеда, а также ужином и завтраком. Случалось не раз, несмотря на сильное желание есть, отказываться от обеда по причине отвратительного вкуса подаваемых блюд. Однажды я с таким энтузиазмом отскочил от стола, что едва не разломал стул, на котором сидел. Причиной тому была жареная картофель, вкус которой явно указывал на присутствие в ней свечного сала. Не менее этого мучили нас отвратительные щи, приготовленные из скорлупы гороха, боба или фасоли, которые напоминали нам нечто вроде еды, приготовляемой для рогатого скота. Отказаться от стола было невозможно, так как мы по неопытности заплатили хозяйке за 2 месяца вперёд."

Но постепенно малоэтажная застройка улицы сносится и на её месте в конце 19 – начале 20 вв. появляются многоэтажные дома. С 1914 г. улица относится в 1 разряду, и Тарасовская становится улицей поэтов, художников, архитекторов, профессоров, адвокатов, врачей. Одним словом, улицей интеллигентов. Один из жильцов улицы, журналист Григорий Кипнис пишет: "Тарасовская прежде и больше всего улица поэтов. Трудно понять, почему именно их. Не потому ли, что сама Тарасовская - как поэзия. Такая истинно киевская, вся в каштановом цвету, вся в благоухании сирени, с булыжной мостовой, круто спускающаяся в сторону речки нашего детства – Лыбеди, с узкими тротуарами из жёлтого кирпича, красивая, уютная, тихая. Знали поэты, где жить и сочинять стихи".

Действительно, на улице в разное время жили Ахматова и Волошин, Семен Гудзенко и Бенедикт Лифшиц, Элан Блакитный и Максим Рыльский.

Улица была прямо таки Меккой киевской интеллигенции. Здесь действовала общественно-политическая и культурная организация киевской либеральной интеллигенции "Громада", в разное время на Тарасовской жили философы Орест Новицкий и Алексей Гиляров, ботаник Афанасий Прогович, художник Ге, архитектор Шлейфер, историк Михаил Грушевский. Очень много медиков либо родились, либо жили на этой улице. Это и акушер-гинеколог Александр Матвеев, и академик Николай Волкович, основавший в Киеве хирургическое общество, и академик Борис Маньковский, создавший неврологическую школу в Украине, и член-корр. Сак Трахтенберг, занимавшийся проблемами профилактической медицины и экологии, и профессор Чайка. Одним словом, улица интеллигентов.

Но в то же время была у Тарасовской и недобрая слава. Григорий Кипнис пишет: "её называли босяцкой улицей, а то и бандитской, и это в самом деле было так, хотя в самом начале Тарасовской, где до сих пор расположена районная пожарная часть (когда-то с каланчой), находится ещё и милицейский участок".

Но обо всём по порядку. Сегодня мы поговорим только об одной усадьбе №1, расположенной на углу ул. Толстого и Тарасовской.

В середине 19 века усадьба принадлежала двум владельцам – д.с.с. Афанасию Роговичу и чиновнику Павлу Шлейферу.

Афанасий Сем. Рогович (1812-1872) (фото 1) был студентом первого набора КУ. После заграничной практики в 1850 г. он стал магистром кафедры ботаники КУ, а, защитив магистерскую диссертацию, возглавил её. Ботаник, палеоботаник, геолог, с 1852 по 1868 гг. он был директором ботсада, сменив его основателя Траутфеттера. Провёл важные исследования по акклиматизации растений.

Совладелец усадьбы – Павел Иванович Шлейфер (1814-1879) – отец известного архитектора Григория Шлейфера. Он родился в Киеве и после СпБ Акад. Худ. преподавал рисование в Киевском Инст. Благ. Девиц. В 1847 г. он неудачно конкурировал с Т. Шевченко за должность преподавателя рисования в КУ. C 1852 г. он был архитектором Киевского учебного округа. Он строил Лютеранскую кирху по проекту Штрома, возводил 2 Киевскую гимназию, жилой дом на ул. Безаковской. Он был живописцем-портретистом, в нашем Национальном музее есть его работы, в частности "Портрет жены". Умер Павел Шлейфер в 1879 г., похоронен на Байковом кладбище.

К концу 19 в. хозяином усадьбы становится купец 1 гильдии Абрам Меерович Бендерский, для которого в 1900 г. строят доходный дом в стиле Киевского ренессанса с закругленным углом и угловой башенкой. В начале 20 века в этом доме поселился студент юридического факультета КУ Бенедикт Лившиц. (рис. 3). Портрет молодого Лившица оставил в воспоминаниях Александр Дейч: "Когда я вспоминаю о молодом Б.Лившице, передо мною отчётливо встаёт облик высокого красивого молодого человека с открытым мужественным лицом и приятным баритональным голосом. И вижу его я в маленькой. 2-3 растрепанных учебника по римскому и гражданскому праву выглядели странным диссонансом на столе, заваленном томиками новой французской поэзии. 3 сборника антологии Вальнеа, где была собрана длинная вереница поэтов 19 и начала 20 веков, всегда сопутствовали молодому поэту, отличавшемуся широким знанием мировой лирики".

Первые стихи Б.Лившиц написал ещё в гимназии. Печататься начал в 1909 г. в ж. "Аполлон", а в 1911 г. выходит первая книга его стихов "Флейта Марсия" в количестве 150 экз. Книга сонетов поражала изысканностью вкуса и формы.

Марсий, давший название книги, - это древнегреческий герой, осмелившийся соперничать с самим Аполлоном – кто из них лучший музыкант. Аполлон, игравший на скрипке, всех пробудил, а Марсий своей игрой на флейте всех усыпил. Разгневанный Аполлон приказал живьём содрать с Марсия кожу и выставить на Агоре, чтобы другим было неповадно соревноваться с богами. Но Лифшиц считал это не поражением, а победой Марсия – ведь он осмелился бросить вызов богам.

Да будет так. В залитых солнцем странах

Ты победил фригийца, Кифаред.

Но злейшая из всех твоих побед –

Неверная. О Марсиевых ранах

Нельзя забыть. Его кровавый след

Прошёл века. Встают, встают в туманах

Его сыны.

Бенедикт Лифшиц причислял себя к сынам Марсия, готовым бросить вызов Богу, пойти на страдания и жертвы, чтобы вновь запела Марсиева флейта.

Затем, что в круг высокой воли

И мы с тобой заточены,

И петь и бодрствовать доколе

Нам это велено, должны.

Б.Лифшиц пишет:

"Та полоса моей жизни, о которой я хочу рассказать, началась в декабре 1911 г., в маленькой комнатке на Тарасовской улице. Мои студенческие дела были сильно запущены: через 5 мес. мне предстояло держать госэкзамен, а между тем о некоторых предметах я имел весьма смутное представление. В ту пору у меня были все основания считать себя сложившимся поэтом – около года вышла из печати "Флейта Марсия", за которую Брюсов не побоялся выдать мне патент в мастерстве.

"В Университете атмосфера была тошнотворная. По коридорам расхаживали с важным видом студенты-двуглавовцы, члены монархической организации "Двухглавый орел" - студенческий филиал организации "Союз русского народа". Жалкая горсточка, десятка 2 белоподкладочников, провинциальных хлыщей и безнадёжных тупиц были полновластными хозяевами положения. На лекции они приходили вооруженными до зубов, поблескивая никелированными кастетами, вызывающе перекладывая из кармана в карман щегольские браунинги, громыхая налитыми свинцом дубинками. Разумеется, мы, подавляющее большинство, могли бы в одно мгновение расправиться с ними, но за ними стояла полиция, жандармерия, войско – весь солидно налаженный аппарат "подавления и предотвращения крамолы"".

Действительно, Киев в то время был оплотом русского мракобесия, цитаделью махрового черносотенства. Именно в Киеве было решено инсценировать прогремевшее на весь мир дело Бейлиса.

"Тупая обывательская морда подстерегала меня на каждом шагу. В её насмешливых прищуренных глазах я читал безмолвный вопрос: "Ну что, напился христианской крови?"".

Адя Экстер знакомит Лифшица с Давидом Бурлюком, и в 1912 г. он уезжает в Санкт-Петербург. Он быстро распрощался с юриспруденцией. Стал поэтом, переводчиком, создателем уникальной антологии новой французской поэзии, участником и летописцем зарождения русского футуризма, знатоком авангардной живописи. Его книга воспоминаний "Полутораглазый стрелец" - это история русской литературы начала 20 века. Он даёт нам портреты Бурлюка, Хлебникова, Маяковского, Северянина (рис. 4). Он никогда не занимал первых мест в ряду поэтов. "Литературный неудачник, я не знаю, как рождаются слова". Его книги выходили ничтожными тиражами. А трагическая гибель в 1938 г. погрузила его имя в полузабытье.

С 1924 по 1941 и с 1943 по 1944 гг в этом доме жил биолог, эколог, акад. Дмитрий Константинович Зеров (1895-1971) (рис. 5). Это брат выдающегося поэта и литературоведа Мыколы Зерова. Он родился в Заньках на Полтавщине, в 1922 г. закончил КУ и до 1957 г. преподавал в нём. Зеров был директором Института ботаники. Он ездил в экспедиции по Украине, Кавказу, Уралу, Алтаю. Изучал споровые растения, мхи. Разработал районирование болот Украины. Умер Зеров в 1971 г., похоронен на Байковом кладбище.

Во дворе усадьбы №1 было два флигеля. Не сохранился флигель 1а, в котором снимал квартиру член Киевской палаты уголовного и гражданского суда Александр Максимович Кириленко-Волошин. 28 мая 1877 г. в этом доме у него и жены Елены Оттобальдовны, урождённой Глезер, родился сын, которого назвали Максимилианом (рис. 6 – 2 шт.). Родители Макса были широко образованными умными людьми. К сожалению, в Киеве они прожили недолго. Вскоре после рождения Макса семья переехала в Таганрог. Тут семью постигло несчастье – в октябре 1881 г. умер отец – юрист, неустанный защитник интересов рабочих и крестьян, очень общительный остроумный человек. Елена Оттобальдовна не захотела быть на попечении родных покойного мужа, проживавших в Киеве, и уехала с сыном в Москву, где стала работать в конторе строящейся в то время Московско-Брянской железной дороги (рис. 7).

Елена Оттобальдовна любила русскую классическую литературу и рано познакомила сына с лучшими её образцами. Благодаря удивительной памяти Макс уже в 4 года знал наизусть многие произведения Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Любознательный, остроумный, не по годам развитый мальчик отличался большой любознательностью. Гуляя с няней, он видел, как обыкновенный холст на мольберте художника превращается в картину. Под легким движением кисти появляется свежий, дышащий морозом снег. Это живший по соседству художник Суриков писал этюд к своей картине "Боярыня Морозова". Мальчик был потрясён. С этого времени он не выпускал из рук карандаш и бумагу.

Оставшись без средств, семья переехала в Феодосию, где Волошин закончил гимназию. В Киеве бывал только наездами, навещая родственников. А потом мать покупает участок земли в Коктебеле. Там создаёт поэт и художник, великий гуманист Максимилиан Волошин свой "Дом поэта", в котором кто только не побывал – и сестры Цветаевы, и Мандельштам, и Алексей Толстой, и Грин, и многие другие (рис. 8). После Октябрьской революции на все уговоры друзей покинуть Россию Волошин отвечает отказом – "Когда мать больна, дети её остаются с нею". Он прячет в своём доме белых офицеров от большевиков и большевиков от белых.

Дом поэта

В недавние трагические годы

Усобица, и голод, и война,

Крестя мечом и пламенем народы,

Весь древний ужас подняли со дна.

В те дни мой дом, слепой и запустелый,

Хранил права убежища, как храм,

И растворялся только беглецам,

Скрывавшимся от петли и расстрела.

И красный вождь, и белый офицер –

Фанатики непримиримых вер –

Искали здесь, под кровлею поэта,

Убежища, защиты и совета.

Я ж делал всё, чтоб братьям помешать

Себя губить, друг друга истреблять,

И сам читал в одном стобце с другими

В кровавых списках собственное имя.

Но в эти дни доносов и тревог

Счастливый жребий дом мой не оставил,

Ни власть не отняла, ни враг не сжёг,

Не предал друг, грабитель не ограбил.

Утихла буря. Догорал пожар.

Я принял жизнь и этот дом, как дар

Печальный, мне вверенный судьбою,

Как знак, что я усыновлён землёю,

Всей грудью к морю, прямо на восток,

Обращена как церковь мастерская,

И снова человеческий поток

Сквозь дверь её течёт, не иссякая.

Войди мой гость, стряхни житейский прах

И плесень дум у моего порога…

Со дна веков тебе приветит строго

Огромный лик царицы Тианах (рис.9).

Он – это человек - глыба. Он сам ощущает свою роль в истории мироздания:

Я не сам ли выбрал час рожденья,

Век и царство, область и народ,

Чтобы пройти сквозь муки и крещенье

Совести, огня и вод.

Один среди враждебных ратей

Не их, не ваш, не свой – ничей

Я голос внутренних ключей,

Я семя будущих зачатий.

Он пишет послание нам – потомкам:

Кто передаст потомкам нашу повесть?

Ни записи, ни мысли, ни слова

К ним не дойдут: все знаки слижет пламя

И выест кровь слепые письмена.

Но может быть, благоговейно память

Случайный стих изустно сохранит.

Никто из вас не ведал то, что мы

Изжили до конца, вкусили полной мерой;

Свидетели великого распада,

Мы видели безумье целых рас,

Крушенье царств, косматые светила,

Прообразы последнего суда.

Мы пережили Илиады войн

И Апокалипсис революций.

В последнем своём стихотворении, написанном перед смертью в 1932 г., он говорит:

В Крыму остались гора с профилем Волошина, остался его дом (рис. 10), осталась его могила. А мы можем гордиться, что он родится в нашем городе на ул. Тарасовской.

А во флигеле, в котором родился Волошин, поселился Николай Маркиянович Волкович (1858-1928) (рис.11) – хирург, который в 1908 г. основал Хирургическое общество в Киеве до самой смерти в 1928 г. возглавлял его. Он родился на Черкащине, окончил медицинский факультет КУ, работал хирургом в разных больницах, преподавал на медфакультете КУ. Он одним из первых стал делать сложные операции в брюшной полости, разработал приспособление для лечения переломов, которое названо его именем – "шина Волковича". Он создал отечественную школу хирургии. Похоронен на Байковом кладбище.

Флигель не дошёл до наших дней. Зато сохранился флигель 1б, который является памятником истории. Одноэтажный, деревянный, с террасой, в 1920 г. обложенный кирпичом, он принадлежал семейству Лифарей и с 1914 по 1917 гг. тут жил будущий знаменитый артист балета и балетмейстер Серж Лифарь (1905-1986) (рис. 12), с именем которого связана целая эпоха в балете 20 века. Жизнь его была интересна и многогранна. Он родился в зажиточной дворянской семье. Его отец был служащим Департамента водного и лесного хозяйства, мать – дочерью крупного землевладельца. Она занималась воспитанием детей. В семье часто рассказывали о героических подвигах предков – запорожских казаков. Семейными реликвиями были старинные казацкие грамоты, данные Лифарям кошевыми атаманами Запорожской сечи (рис. 12а).

В Киеве Лифари жили в собственной усадьбе на ул. Тарасовской, а праздники и каникулы проводили в родовом имении на Каневщине. Там играл с сельскими детьми и маленький Сережа, принимал участие в сельских праздниках и народных гуляниях. На всю жизнь запомнил свой первый театр в имении деда.

В 1912 г. он поступил в 1 Киевскую гимназию, но его заветной мечтой был Петербургский кадетский корпус.

В своей книге воспоминаний "Страдные годы" он пишет: "Я мечтал стать военным, обязательно кавалеристом. Видел себя стройного высокого и красивого – на седле на белой или чёрно-смолистой лошади, ловко гарцующего и ведущего в атаку свой эскадрон. Родители тоже мечтали о моей военной карьере – в нашей семье в то время было 12 военных, и я должен быть стать 13-ым. В 10 лет я бы поступил в Кадетский корпус. Вспыхнувшая летом 1914 г. война перечеркнула все планы".

9-летний Сергей с братом Василием и товарищем решают бежать на фронт. Но их выдала сестра Евгения, и отец с позором извлёк их из-под вагона на Киевском вокзале. Братьев отдают учиться в 8 Киевскую гимназию на Николаевской пл. (пл. Франка) (рис.13).

"Товарищи любили меня за то, - вспоминает Лифарь, - что я не был выскочкой, за то, что всегда стоял горой за класс, а ещё больше за шалости. Я истреблял в учительской письменные работы всего класса, спасал класс от трудных уроков тем, что жёг в классе остатки снарядов, привезенных дядьями с фронта, или выпускал в классе "птичку".

Лифарь был очень музыкален; он пел в хоре Софиевского собора, и так хорошо пел в гимназическом хоре, что получил казенную стипендию.

"Революция захватила и меня 12-летнего мальчика. Вино свободы ударило в голову. Мы потребовали полной автономии нашей гимназии; отныне никто ни родители, ни учителя, не смеют вмешиваться ни в нашу жизнь, ни в нашу учёбу. Но по мере того, как углублялась революция. Во мне росли горечь, разочарование – жизнь становилась всё менее радостной и красивой, всё трудней, полной лишений, тревоги, опасностей. Начались долгие, долгие месяцы и годы непрерывных кошмаров". Наша киевская усадьба с громадным садом находилась около Ботанического сада. Около нас было ещё несколько усадеб – поместий в городе. В революционные годы эти усадьбы стали особо привлекать к себе внимание громил всякого рода. Оставаться в усадьбе было невозможно, и в начале 1919 г. мы переехали в дом деда около Софиевской площади".

Но и там было неспокойно. Деда забрали на Садовую ул. в ЧК. И Сергей с матерью каждый день носили ему передачи. Однажды, движимый любопытством, он пошёл по комнатам. На мальчика никто не обращал внимания.

"Я подошёл к раскрытому окну, посмотрел вниз и то, что я увидел – никогда в жизни не забуду: на дворе чекисты бесстрастно, деловито, словно поленья дров, укладывали на грузовик тела своих жертв. Страшный крик ужаса вырвался у меня, я на секунду оцепенел, а затем бросился бежать".

Сергей бежал со всех ног, и только, прибежав домой, пришёл в себя. Через час вернулась с помертвевшим лицом мать. Взглянув на сына, она потеряла сознание. После его побега, в приёмной чекисты допытывались, с кем приходил мальчик, но она не проронила ни слова. Через месяц вернулся дед, за которого вступились крестьяне его деревни и Американский Красный Крест. Ушёл он мощным, крепким, как дуб (в 80 лет!), а вернулся надломленным, поседевшим и почти ослепшим стариком. Он ничего не рассказывал. Только слёзы текли по его исхудавшим щекам.

А ещё через несколько дней, в их комнату, разбив стекло, влетел голубь и сел на большую икону Божьей Матери. Икона с шумом упала на пол. А на другой день пришло известие из имения деда под Каменкой, где оставалась бабушка: ночью шайка вооружённых грабителей напала на усадьбу. Крестьяне ударили в набат и похватали вилы, лопаты, топоры, бросились на защиту помещицы. Но вооружённые грабители зверски убили бабушку и разграбили усадьбу.

В октябре 1919 г., когда в Киеве была Добровольческая армия, из гимназистов был сформирован сокольский отряд. Лифарь оказался в сборном отряде – в нём были и ветераны Гражданской войны, и кадеты, и гимназисты. Они защищали Киев от наступающих большевиков на Борщаговке. Лифарь вспоминает: "Я получил срочную командировку в Киев. Вернувшись через 2 дня, я с ужасом узнал, что отряд украинских партизан (конечно же большевистских) в несколько сот всадников внезапно атаковал Борщаговку, когда его гарнизон – весь наш отряд из 70 человек, безмятежно спал. Началась остервенелая резня ещё не пришедших в себя безоружных добровольцев. Юных кадетов и гимназистов не только не пощадили, но подвергали самым изуверским пыткам – их медленно рубили тупыми шашками, вырывали клещами языки, отрезали носы и уши, выкалывали глаза. Этот кошмар длился до утра, - утром отряд белых выбил украинцев из Борщаговки.

Город утром устроил торжественные похороны несчастных мальчиков. После я доходил до галлюцинаций и вскрикивал от ужаса во сне. После Борщаговки и похорон я был уже другим".

Когда белая армия покидала Киев, генерал Драгомиров поручил 50-ти гимназистам в юнкерской форме, среди которых были братья Лифари, поддержание порядка в городе и уничтожение архивов. Он сказал: "Вам, молодые герои, выпала великая историческая миссия. Окажитесь достойными её. Будьте настоящими героями и когда уничтожите все архивы, вливайтесь в 34 Сибирский полк. Вы все представлены к Георгиевским крестам."

Приказ юнкера выполнили. Жечь архивы было некогда. Их разворачивали ручными гранатами. А потом отправились искать 34 Сибирский полк. После долгих поисков нашли его. Весь его штаб состоял их одного несчастного растерявшегося поручика и нескольких солдат. Поручик срывал погоны и кричал: "Разбегайтесь! Спасайте себя! Всё кончено, погибло, никакой родины у нас нет, ничего нет!"

Но 15-16-летние юнкера не хотели сдаваться. Они побежали по улицам вымершего города. В это время на Думской площади показались Красные казаки и начали стрелять. Сергея ранило в руку, он потерял сознание, но брат Василий втянул его в подъезд их дома на Ирининской.

Почти все их товарищи погибли. Когда раздался треск пулемётов, они бросились во дворы и подъезды ближайших домов, но дворники исполнили приказ начальства никого не впускать, кроме жильцов дома.

Несколько месяцев пришлось лечить руку. Весной 1920 г. Сергей с братом и отцом покидают Киев. И началась жизнь лесных бродяг. Они рубили в лесах деревья, пилили дрова и выкорчёвывали пни. Расплачивались с ними продуктами, которые Сергей ночью тайно привозил в Киев семье. Узнав, что в Киеве их никто не разыскивает за службу в добровольческой армии, они возвращаются в Киев. Но тут объявляется мобилизация всех, родившихся в 1903-1905 гг. для борьбы с белополяками. И тысячу юношей от 15 до 17 лет грузят на пароходы "Император Николай 2" и "Императрица Мария", переименованные недавно в "Ленин" и "Свердлов". Сергей попадает на "Николай 2". Ещё совсем недавно отец устраивал на этом пароходе гимназический праздник под названием "Бал весенних ландышей". Тогда весь пароход был украшен цветами и гирляндами китайских фонариков, гремел оркестр. Царицей бала была старшая сестра Сергея – Евгения. А теперь на замызганном, грязном, обветшавшем пароходе под звуки "Интернационала" сбились стадом юноши с узелками. Вечером пароходы поплыли вверх по Днепру. Говорили, что везут их на войну с поляками. Но у них не было даже винтовок. Сергеем овладело острое беспокойство, предчувствие, что их всех ждёт гибель. И ночью он прыгает в Днепр и 50 км плывёт вниз по течению. Плыть в сапогах и намокшей одежде тяжело, пришлось всё с себя снять. Несколько раз он терял силы, выходил на берег, бегал, чтобы согреться и снова плыл. Уже днём доплыл до Труханова острова. Знакомые на спасательной станции как-то одели его, накормили и уложили спать. Силы окончательно покинули его, он спал до вечера, к ночи вернулся домой. А через несколько дней узнал, что его пароход взорвался (или был взорван). Все погибли.

Гимназию, переименованную в "Трудовую советскую школу", давно закрыли. 16-летнего Сергея забирают в Красную Армию, делают краскомом, но отпускают для поступления в Университет. Но он убегает из этого "храма науки", где после всего пережитого его спрашивают – сколько частей Света, сколько будет 6 х 6. Он без цели скитается по городу, и как-то приятель уговорил его зайти в балетную школу Брониславы Нижинской на Ярославом Валу. Её ученицы танцевали под музыку Шопена и Шумана.

"Сердце моё забилось трепетно и взволновано, душа проснулась от своего мертвящего сна, мною овладел такой восторг, что слёзы подступили к горлу. Я полюбил. Я стал танцором, ещё не умея танцевать, ещё не зная танцевальной техники, но я знал, что я овладею ею, и что ничто, никакие препятствия не остановят меня на этой моей дороге".

Он пытался поступить в частную балетную студию, но Нежинская не приняла его, назвав горбатым. Пройдут годы прежде чем тело его назовут божественным, и он станет Икаром ХХ века, танцовщиком №1 в Европе.

Чтобы сохранить частную балетную студию, Нежинская даёт бесплатные уроки в Центростудии для "масс". Тут и получает Лифарь азы хореографии. А когда в апреле 1921 г. Нежинская уезжает из Киева, Сергей запирается в квартире на 2 этаже этого дома. Он продолжает танцевать, читает, думает. Отшельничество даёт свои плоды – он чудесно танцует, и когда Нежинская приглашает приехать в Париж для пополнения группы Дягилева 5 лучших учеников своей студии, выбор падает на Лифаря. И он уходит из дома на ул. Ирининской на вокзал. Уехать было трудно. Была зима. Юный Сергей прятался под вагонами поезда, держась голыми руками за приступки. От мороза кожа на руках приставала к металлическим деталям потом приходилось отрывать куски кожи. Почти контрабандно он пересек несколько границ, пока добрался до Парижа. Там он поступает в труппу Сергея Дягилева "Русские сезоны" и вскоре становится лучшим артистом Дягилевского балета, приобретает мировую известность. Вершиной его творчества стал балет "Икар" (рис. 8), который собираются поставить в нашем театре.

После смерти Дягилева в 1929 г. Лифарь возглавил балетную группу Парижской Гранд-опера, вернув Парижу статус "столицы танца". Благодарные парижане называют Лифаря "Петипа из России", а он никогда не забывал свой родной город. Он писал: "Только тот, кто был в Киеве, кто смотрел с Царской площади на широкий торжественно-величавый Днепр и необъятный простор зелёных далей, кто бывал в Выдубеческом монастыре, только тот поймёт, почему для киевлянина нет ничего дороже Киева, с его Днепром с детства входящем во всё существо".

Только в 1961 г. во время турпоездки по Союзу ему удалось посетить родной город, побывать на могиле родителей. Последний раз они видели сына 18-летним юношей.

В Гранд-опера Лифарь выступал в 4 ипостасях – солиста, хореографа, руководителя и хореографа парижской труппы. Здесь он поставил более 200 балетных спектаклей. Во время оккупации Лифарь был директором Гранд-опера. Сопротивление объявило его в сотрудничестве с гитлеровцами и приговорило к смертной казни. И в 1944 г. он был вынужден перебраться в Монако. Но в 1947 г. это обвинение было снято, он возвратился во Францию и основал Международный институт хореографии. Он вёл курс истории танца в Сорбонне, был дирижёром консерватории им. Рахманинова в Париже, членом общества сохранения русских культурных ценностей. Вертинский пишет: "Зарабатывая огромные деньги, Лифарь тратил их на покупку материалов о Пушкине, ещё не опубликованных в печати, стихов, рисунков. Эти реликвии он скупал у русских аристократов иногда за большие деньги. Его коллекция представляла очень большую ценность. "Всё это подарю родине" - говорил он".

Серж Лифарь умер от рака в 1986 г., похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев де Буа. На чёрном граните его надгробия выбита лаконическая надпись – "Серж Лифарь из Киева" (рис. 9). Он так и не принял французского гражданства, так как не хотел отречься от своих корней, предков и земли, где родился. Он говорил: "Я украинец, и этим горжусь".

Его вдова графиня Лилиан Алленфельд, с которой они прожили 31 год, уже несколько раз приезжала в Киев. Она передала в Библиотеку искусств Украины уникальную коллекцию книг Лифаря. По её словам, она выполняла волю супруга. Она хочет, чтобы все книги были доступны читателям. В фонде библиотеки теперь хранится портрет Лифаря, выполненный Пабло Пикассо (рис. 10). Правда, на двери этой комнаты висит большой замок.

На сцене Национальной оперы с 1994 г. ежегодно проводится международный фестиваль балета "Серж Лифарь де ля данс". В музей исторических драгоценностей Киева вдова Лифаря передала 2 туфельки – "Золотую туфельку", высшую награду в области балета, которой был награждён Лифарь в 1955 г. (стоит 1 млн. $, балетный "Оскар") и тряпичную туфельку, сохранившуюся ещё с занятий в Киеве. "Вы их никогда не разлучайте" - попросила она – "Ведь в одной боль и пот, а в другой слава".

И хотя всю жизнь Лифаря преследовали слухи о его нетрадиционной сексуальной ориентации, которые не прекращались даже после его женитьбы, брак его оказался счастливым. Лилиан Алленфельд пишет: "Мы прожили вместе 31 год. Порой мне кажется, что они пролетели, как один день. Это был самый светлый и лучший период в моей судьбе."

И мне кажется, что было бы очень справедливо, если бы в этом, чудом сохранившемся домике, который сейчас является частной собственностью, был организован музей нашего знаменитого земляка.

С 1924 по 1968 гг. флигель 1б принадлежал крупному урологу-хирургу, генералу медицинской службы, проф. Андронику Архиповичу Чайке (1881-1968). До войны он был профессором Киевского института усовершенствования врачей, а после войны заведовал кафедрой урологии Киевского медицинского института. В войну он руководил госпиталем. Он прославился лечением аденом и рака предстательной железы. Это был учёный мирового уровня. До войны он принимал частным образом в этом доме, а затем в своей клинике в Октябрьской больнице. У него была дача на Зверинце. На даче в гостях у него перебывал весь цвет Киева. После дождя они прямо ведром черпали рыбу из Днепра. Дача заканчивалась мысом Чайки, на которой археологи нашли остатки Красного двора князя Всеволода, где прошло детство Владимира Мономаха, где умер основатель Москвы Юрий Долгорукий. В войну на мысу стояли зенитные батареи, всё – и строение и сад были уничтожены. Осталась только засохшая ветла.

А здесь, на Тарасовской, сад профессора Чайки был, пожалуй, самым богатым и как магнитом притягивал всю окрестную детвору. Григорий Кипнис вспоминает: "Ни собаки, ни колючая проволока на заборе, постоянно терзавшая наши штаны, ни то, что нас нередко брали в плен в качестве заложников, а отпускали в руки только родителей, которые тут же применяли соответствующие санкции – ничто не могло удержать нас от набегов на яблони и груши профессора Чайки, сад которого, пожалуй, был самым большим среди дворовых. За ним ухаживал дядя Степан Яловой, отец 4-х сыновей, три из которых посвятили сою жизнь цирку. Можете себе представить, что это представляло для нас, пацанов, на глазах которых братья ходили по аллеям и дорожкам – но как?! – на руках вниз головой! Впоследствии, они стали знаменитыми на всю страну силовыми акробатами. Нужно ли удивляться, что с самого раннего детства мы пропадали в цирке.

А зимой наша Тарасовская превращалась в сплошную санную горку. Обгоняя друг друга, мы с визгом и улюлюканьем мчались вниз на санках, развивая дикую скорость – по крутизне наша улица занимала одно из первых мест в Киеве. Шиком считалось проскочить через трамвайные рельсы ул. Саксаганской перед самым носом у вагона "пульмана". Смертельный номер! Слава Богу, обходилось без жертв. А мы получили ещё и урок фатализма."

Проф. Чайка жил в этом доме до смерти в 1968 г. До сих пор в Киеве, возможно, что в этом доме живут его внуки.

Вот и закончилась наша экскурсия, которая была посвящена только одной усадьбе на ул. Тарасовской. И как тут не вспомнить слова Паустовского: "История домов бывает иногда интересней жизни человека. Дома долговечнее, чем люди, и становятся свидетелями жизни нескольких поколений".