О чем, почему, как и для кого написана эта книга

вать некоторые концепты Мида, построить технику эмпирического

исследования (в настоящее время таких исследований проведено око-

ло 100) и тем самым <приобщиться> к той части социальной психоло-

гии, которая имеет наибольший авторитет в США. Для Куна компо-

нент <1> по существу исчезает и остается только , т. е. совокуп-

ность ролей, позиций, усвоенных индивидом. Фактически он тем са-

мым переворачивает концепцию Мида, ибо склонен рассматривать че-

ловека не как инициатора своего поведения, а как пассивный объект

социального воздействия. В результате, как говорят Мельцер и Пет-

рас, <в то время как у Блумера представление о человеке диктует ме-
86 Опыт США: парадигма объяснения
тодологию, у Куна методология диктует образ человека>, [Meltzer, et

а1., 1972, р. 47].

ной науки, получившему название этнометодологии. Этот термин был

предложен Г. Гарфинкелем.
Исследователи, работающие в этой области, изучают способы

объяснения людьми своих повседневных действий, поступков в обы-

денной жизни, иными словами, способы интерпретации действитель-

ности, которые опосредуют их действия [Garfinkel, 1972, р. 357]. Это

направление имеет самый непосредственный выход в проблематику

феноменологии, поскольку этнометодолог стремится раскрыть <мето-

ды>, которые люди используют в своей повседневной жизни при <кон-

струкции социальной реальности>, формировании представлений о

действительности [Op.Cit., р. 358]. Собственно, центральная идея,

которой вдохновляется этнометодология, состоит в том, чтобы выя-

вить <способ, каким люди понимают, что происходит у других людей

в голове> [Op.Cit., р. 359]. Не имея возможности подробно останавли-

ваться на анализе этого весьма интересного и, на наш взгляд, перспек-

тивного направления, отметим лишь, что развитие идей символичес-

кого интеракционизма так или иначе подтверждает мысль о необхо-

димости исследовать закономерности формирования у людей пред-

ставлений об окружающей их действительности, иными словами, о

необходимости исследования регулятивного аспекта психики, той

картины мира, которой руководствуется человек.
В настоящее время в ситуации теоретического кризиса идеи Мида

привлекают пристальное внимание как возможный вариант синтети-

ческой модели. Отметим при этом попытки сопоставления концепции

Мида с марксистской концепцией человека. Их сходство усматрива-

ется в следующих пунктах. Во-первых, в том, что у Маркса и у Мида

<Я>, или человек, предстает не как набор неизменных свойств или

характеристик, а как результирующая социальных отношений^; во-

вторых, в том, что у Маркса и у Мида сознание тесно связано с язы-

ком, т. е. семиотической, символической системой, и главным обра-

зом с тем, что Маркс называл <практическим разумом>, языком,

вплетенным в повседневную деятельность [Israel, 1972, р. 123]; в-

третьих, в том, что человек у Маркса и у Мида не только объект, но

и субъект действия.

пунктах существует определенное и весьма существенное сходство.

Принципиальная разница между ними состоит, однако, в том, что Мид,

как неоднократно уже отмечали марксистские исследователи, понима-

ет общество как систему взаимодействия на уровне символов, практи-
Теория ii методология. Способы р<чч<'чия оспониыл' чроб.чсм ... Ю
чески не прослеживая ее связи с реальной действительностью, с тем,

что в марксистской теории общества понимается как базис общества.

любое символообразование, равно как и самих символов, не раскры-

вается. В итоге не остается другой альтернативы, кроме поиска при-

чины поведения людей в индивидуальных способах интерпретации

этой символической действительности. Вместе с тем необходимо при-

знать также значимость этой субъективной интерпретации, ибо не-

зависимо от ее адекватности она тем не. менее регулирует поведение

людей, и в этой связи необходимо привлечь внимание социальных

психологов к этой еще, к сожалению, мало изученной проблеме кол-

лективного создания общезначимого субъективного образа объектив-

ной реальности.
Есть принципиальная разница во взглядах Маркса и Мида и в их

трактовке сущности человека как совокупности общественных отно-

шений. Она состоит главным образом в том, что Маркс понимал обще-

ственные отношения значительно шире, нежели социальные отноше-

ния в смысле связей человека с другими людьми. У Маркса это не

только наличные контакты и взаимодействия, но и фиксированные в

социальных институтах формы и способы связи с действительностью.

У Мида же можно рассматривать как отношения между инди-

видом - объектом действий других, в особенности <значимых дру-

гих>, и его окружением и одновременно как отношения между инди-

видом и его собственными действиями, направленными на то же со-

циальное окружение [Op.Cit., р. 125]. Иными словами, у Мида речь

идет о конкретном человеке и его главным образом межличностных

отношениях, которые рассматриваются на уровне <человеческих от-

ношений>, симпатии, антипатии и т.п., не вплетенных к конкретную

деятельность, т. е. у Мида акцент смещен на социально-психологичес-

кие аспекты социального взаимодействия.
Допустима ли такая трактовка человека? Нам представляется, что

на этот вопрос можно ответить утвердительно, если включить модель

Мида в более широкий контекст отношений, предлагаемый марксис-

тской концепцией. Для социальной психологии отношения конкрет-

ного человека с другими конкретными людьми действительно состав-

ляют ядро всей проблематики. Таким образом, сопоставление идей

Маркса и Мида в этом плане не лишено смысла.
Наибольшее сходство обнаруживается в трактовке человека как

активного деятельного субъекта, способного к целенаправленному из-

менению действительности. У Маркса представление об активности

человека развивается вплоть до мысли о том, что индивид и общество

ществом, но усваивает все-таки сам. Кроме того, впоследствии его ин-

дивидуальность, сосредоточенная в <1>, позволяет ему выступить в

качестве активного субъекта социального действия, внести изменения

в свою жизнь и жизнь окружающих людей. Однако, по глубокому за-

мечанию К. А. Абульхановой, <проблема (общественного способа суще-

ствования индивида) не может быть решена ни в том случае, когда

принимается во внимание только активность индивида (его деятельная

сущность в широком смысле слова), способность изменять наличные

обстоятельства ситуации, людей, создавать предметы и т. д., ни в том

случае, когда за основу берется объективное только как не зависящая

от субъекта логика жизнедеятельности даже во всей совокупности ее

существенных определений. Основание для вычленения специфики

психической деятельности индивида в качестве субъекта связано с

поставленным К. Марксом вопросом: каким образом обстоятельства

изменяют людей и вместе с тем люди изменяют эти обстоятельства.

средством или способом, <органом>, который опосредствует этот про-

цесс взаимодействия индивида со всеми <обстоятельствами> его жиз-

недеятельности, включая в них и людей, и события, и всю человечес-

кую культуру в целом. Она опосредствует этот процесс и в том смысле,

что от нее зависит, как изменится или останется неизменным индивид

под воздействием этих обстоятельств> [Абульханова, 1973, р. 134].
Кардинальной важности проблема состоит в том, чтобы раскрыть

суть этого процесса опосредствования, т. е. показать, как именно

психика опосредует взаимодействие индивида и общества. Вся труд-

ность решения этого вопроса в том, чтобы определить ту сферу, в ко-

торой происходит опосредствование. Она должна быть одновременно

социальной, т. е. включать других людей и, следовательно, быть

шире индивидуального сознания, и психологической, т. е. не выхо-

дить за пределы индивида, чтобы оставаться локализованной в его

психике.
Эта задача напоминает отчасти проблему внутренне-внешней мо-

тивации, которую решал Левин. Мид сделал шаг вперед по сравнению

с Левиным, введя в свою схему понятие символического взаимодей-

ствия, факторы языка и общения, но остановился перед решением

существа проблемы, замкнув искомую нами сферу пределами <Я>. Он

попытался представить <Я> как постоянный диалог общественного

ты социальных изменений, но сохранил дихотомию индивид - обще-

ство. Символическое взаимодействие стало у него самодовлеющим. Из

него выпал предметный мир и остались только межличностные отно-

рой субъект-субъектных отношений, тогда как задача заключается в

нахождении места психики в отношении субъект-объектном.
Эта задача была решена Марксом, который задолго до Мида анали-

зировал социальную систему как систему, функционирующую благо-

даря действиям людей, наделенных психикой и сознанием, но он

рассматривал сознание под особым углом зрения. Суть переворота,

произведенного Марксом в понимании механизмов сознания, состоит

в том, что в качестве опосредующего звена в отношении <субъект-

объект> он ввел систему объективных социальных связей и отноше-

ний. В результате действия этой системы, как показал на примере

анализа товарного фетишизма Маркс, в обществе возникают <объек-

тивные мыслительные формы>, говорящее и записанное в этих фор-

мах общественное сознание (смыслы, предметные значения, символи-

ка), формы, в которых субъект фиксирует и переживает свой соци-

альный опыт, далеко не всегда проникая в его реальные механизмы

и генезис. Маркс называл эти формы <превращенными> и показал,

как они порождаются системой материальных социальных отноше-

ний, выполняя роль средства самореализации и самодвижения в де-

ятельности индивидов [Мамардашвили М.К., 1968].

ГЛАВА 5
МЕТОД. СУДЬБА ЛАБОРАТОРНОГО

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЯ
Осознавая необходимость развивать теорию, создавать основу для

интеграции накопленных данных, основным направлением поисков

выхода из создавшегося положения большинство социальных психо-

логов США все же считают дальнейшее совершенствование методов

исследования. Наиболее существенной характеристикой современной

социальной психологии они называют ее <приверженность к научно-

му методу> [McDavid, et а1, 1974, p. 17]. Разъясняя суть общеприня-

того среди социальных психологов США понимания метода, Макдэ-

вид и Хэрэри указывают на три основные операции, к которым он

сводится: методологию или процедуру сбора данных наблюдения,

построение теории, или упорядоченную интеграцию этих данных в

гипотезы и научные законы, и, наконец, научное экспериментирова-

законов с точки зрения их прогностической способности [McDavid J,

etal, 1974, p. 17]i.
Центральное положение в триумвирате <методология-теория-

проверка и применение> в соответствии с позитивистской установкой

занимает способ получения данных, на долю же теории остается зада-

ча систематизации данных, добытых в результате применения метода.

матривается основная возможность дальнейшего продвижения вперед

по пути научного познания. По аналогии с созданием все более мощ-

ных телескопов в астрономии и микроскопов в биологии принято и в

социальной психологии искать столь же мощное средство проникно-

вения в суть изучаемых явлений.

принципиально такая аналогия в применении к социальной науке. В

американской социальной психологии этот вопрос, как мы старались

показать выше, решен положительно.

логии стала физика с ее развитой техникой эксперимента и математичес-

кой обработкой получаемых данных. По этому стандарту и оценивается

теперь степень научности того или иного исследования. Нет ничего уди-

вительного в том, что, стремясь достигнуть максимальной <научности>

в этом смысле, социальный психолог по существу ставит перед собой

задачу: 1) устранить насколько возможно из объекта своего исследова-

ния все человеческое; 2) исследовать его в максимально очищенной от

влияния посторонних факторов обстановке, позволяющей выявить оп-

ределенную и недвусмысленную связь между зависимой и независимы-

ми переменными, по возможности полностью эту связь контролировать;

3) точно ее измерить и описать так, чтобы она могла быть верифициро-

вана. Целью метода как такового не является установление системы

причинных связей, ибо <причинность никогда не может быть доказана,

поскольку в конечном счете она есть заключение, которое мы делаем на

основании имеющихся у нас данных> [Wrightsman, 1972, р. 42]. Тем не

менее при этом сохраняется общая идея: накопив достаточное количество

отдельных фактов, выявить в них и устойчивые причинно-следственные

связи, закономерности и законы.
В итоге же если сложить вместе стремление открыть некие универ-

сальные, абстрактные законы человеческого поведения, концепцию

пренебрежение к теории, стремление все подсчитать и вычислить,

придать математическое выражение результатам, полученным в ис-

кусственной обстановке лабораторного эксперимента, то, как справед-

гия, которая как в своей концептуальной структуре, так и в основном

методе систематически игнорирует социальный контекст, в котором

осуществляется социальное поведение> [Argyris, 1974(а), р. 15].

ный эксперимент, который, если судить по публикациям за 10 лет (с

1961 по 1970 г.) в трех основных журналах по социальной психоло-

гии, действительно, далеко превосходил по распространенности все

остальные методы (см. табл. 2).
Таблица 2
Соотношение методов исследований в социальной психологии за 10 лет
Вид исследования; 1961 г.; 1970 г.
Полевое исследование: 8; 9;

Лабораторный эксперимент: 140; 196;

Опрос: 134; 107;

Интервью: 4; 5.

публикаций о социально-психологических исследованиях составля-

ла в <Журнале личности и социальной психологии> 84% , <Журнале

экспериментальной социальной психологии> - 85% [House, 1977, p.

164]. Лабораторный эксперимент стал своего рода критерием принад-

лежности к профессии социального психолога.

стических методов. О том, насколько они обязательны, свидетельству-

ет статья Левина, в которой он, выступая против преклонения перед

экспериментальным и статистическим методами, буквально вымали-

вает право на применение иных <импрессионистских> методов, вся-

чески доказывая их полезность.

скольку именно лабораторный эксперимент, будучи наиболее <нака-

танным> и престижным методом, самовоспроизводится как самоцель

и перестает быть только средством научного познания.

эксперимента кроется не только в принятых методологических посыл-

ках. Очевидно, что в век институционализации науки исследователь

может руководствоваться в своей деятельности и вненаучными инте-

ресами. Как говорит Левин, <необходимость публиковаться, потреб-

ность издателя в каких-либо критериях при отборе рукописей, наше

более <зеленых> дисциплин в одобрении более <зрелых>), наша соци-

альная потребность в критериях для присуждения ученых степеней

и потребность в простоте изложения академических курсов - все это,

вместе взятое, влияет на то, как практически используются данные,

полученные экспериментальным и статистическим методами> [Levin,

1974, р. 668].
Будучи основным методом, лабораторный эксперимент вполне

естественно в процессе научной рефлексии попадает в фокус внима-

ния. Именно вокруг его судьбы в шла дискуссия о методах социаль-

ной психологии и проблемах нахождения адекватного способа позна-

ния социально-психологических явлений.
Чтобы предстала суть этих дискуссий более наглядно, достаточно

рассмотреть один из классических лабораторных экспериментов

Аронсона и Карлсмита, неоднократно излагавшийся в американских

учебниках по социальной психологии. Экспериментаторы ставили

перед собой задачу - проверить гипотезу, согласно которой индиви-

ды, подвергающиеся более суровой процедуре инициации (приема в

группу), будут считать эту группу более привлекательной для себя

(более дорожить ею), чем индивиды, подвергающиеся менее суровой

процедуре посвящения или принятые в группу без инициации.
Для участия в эксперименте были приглашены на добровольных

началах^ студентки одного из колледжей. С целью маскировки ги-

потезы и намерений экспериментатора им было объявлено, что они

будут участвовать в серии групповых дискуссий по проблемам пси-

хологии пола. Каждая студентка по прибытии в лабораторию прохо-

дила беседу с экспериментатором, который сообщал ей, что цель эк-

сперимента - изучение динамики процесса групповой дискуссии,

коммуникативной сети и т.п., а тема <Психология пола> избрана

специально, чтобы заинтересовать возможно большее количество

участников. Затем он признавался в том, что большое неудобство,

связанное с темой, состоит в том, что многие испытуемые стесняют-

ся говорить по этим проблемам. После этого экспериментатор спра-

шивал студентку, может ли она (в отличие от других) свободно об-

суждать психологические проблемы пола. Как правило, ответы были

утвердительными.
После этого испытуемых разбивали методом случайной выборки на

три группы: подвергавшихся суровой инициации, умеренно суровой

и не подвергавшихся вовсе инициации. В последней группе испыту-

емые получали инструкцию начинать дискуссию сразу же. Испыту-

емым остальных двух групп экспериментатор говорил, что для боль-

шей уверенности необходимо сначала проверить, действительно ли

этим предлогом их просили пройти <тест> якобы специально для от-

сева застенчивых. В группе суровой инициации студентки должны

были прочитать вслух экспериментатору-мужчине 12 нецензурных

слов и два ярких описания сексуальных сцен из современных расска-

зов. В группе умеренно суровой инициации девушек просто просили

прочитать вслух слова, связанные с сексом, но цензурные.
Затем каждая из испытуемых занимала место в изолированной

кабине, где через наушники слушала <дискуссию> якобы действи-

тельно присутствующих участников, а на самом деле - запись дис-

куссии (чем достигалось единообразие стимула для всех испытуемых).

Для того чтобы у испытуемых не возникало подозрения и во избежа-

ние возможных попыток <включиться в беседу>, что неизбежно приве-

ло бы к раскрытию инсценировки, испытуемым было сказано, что на

этом заседании они должны просто послушать, что говорят другие, а изо-

ляция объясняется стремлением создать более свободную атмосферу.
Когда запись заканчивалась, экспериментатор просил каждую испы-

туемую оценить дискуссию и качество выступлений по заранее подготов-

ленной шкале. Полученные результаты подтвердили гипотезу. Студент-

ки в группе с суровой инициацией оценили группу (существующую лишь

в записи) как более привлекательную, чем студентки в группе с умеренно

суровой инициацией и без инициации [Aronson, et а1, 1968, p. 4-6].

принятых в американской социальной психологии: в нем четко сфор-

мулирована гипотеза, ее проверке (а не выявлению каких-то новых

сведений, данных) подчинена вся процедура эксперимента, смысл

которой состоит в изоляции двух экспериментальных переменных -

независимой (степень жесткости инициации) и зависимой (привлека-

тельность группы), в установлении между ними причинно-следствен-

ной связи и, что самое главное, - в обеспечении строгого контроля

большей части сопутствующих условий.
Именно в этом контроле усматривается основное преимущество

лабораторного эксперимента. Сопоставляя их с недостатками (искус-

ственность ситуации, оторванность от реальной жизни и т.п.), Арон-

сон и Карлсмит подчеркивают: <В итоге главное преимущество лабо-

раторного эксперимента состоит в его способности давать нам одно-

значное доказательство причинности. Кроме того, он позволяет луч-

ше контролировать внешние переменные. Наконец, он позволяет ис-

следовать размеры и параметры сложной переменной> [Op.Cit, р. 10].

гаются проблемы технического порядка: организации эксперимента, ин-

сценировки, имитадии реальной ситуации, маскировки замысла экспери-
94 Опьчп США: парадигма объяснения
ментатора и т. п. В итоге, как это мог бы сформулировать лингвист, син-

таксис вытесняет семантику, форма занимает место содержания, самоце-

лью становится формально правильная конструкция, схема исследования.
В последние годы такое смещение стало особенно очевидным. Рас-

сматривая этот феномен в одной из немногих, посвященных этой

проблеме статей, У. Макгайр объясняет его развитием критического

аспекта принятой парадигмы исследования в ущерб творческому. Под

творческим аспектом он понимает процесс зарождения и формулиро-

вания гипотезы, а под критическим - ее проверку.

Макгайра, - это заимствование гипотезы из других областей психо-

логии (психопатологии, теории научения и т. п.) и затем попытка

воспроизвести в лабораторном эксперименте реальную ситуацию с

обязательным контролем над независимой переменной и стремлени-

ем нейтрализовать все привходящие, неорганизованные переменные.