Рудольф Штейнер Социальное будущее 6 докладов и ответы на вопросы Цюрих, с 24 по 30 октября 1919 г

Третий доклад

Теперь, собственно, от непредвзятого взгляда на общественную жизнь требуется немного, чтобы то, что высказано как аксиома, признать в качестве основы познания социального вопроса. А кто не признает этого, тому этот принцип трудно доказать, потому что он не имеет склонности непредвзято смотреть на жизнь, дабы убедиться — а это возможно на любом отрезке жизни — что это действительно так.

Конечно, для современных людей это воззрение имеет нечто крайне неприятное. Ибо для современного человека очень важно, чтобы только не на самого себя делать ставку. Ему понравится, если сказать, что законы должны быть улучшены, изменены, но он ощутит как затрагивающее его человеческое достоинство, если вынуждены говорить о том, что он сам в своем душевном настроении, в своем жизненном поведении должен подвергнуться изменению. Ему легко может понравиться, когда говорят, что законы должны быть социально сформированы, но ему не нравится, когда выдвигают требование, что он должен социально формировать сам себя.

И это так потому, что в новом историческом развитии человечества наступило нечто чрезвычайно примечательное. В течение последнего столетия, как я уже указал в первом докладе, хозяйственная жизнь переросла то, что люди сформировали в воззрениях, именно в правовых и духовных воззрениях об этой хозяйственной жизни. В первом докладе я указал на то, что как раз критика общества Вудро Вильсоном доходит до того, что он говорит: хозяйственная жизнь установила свои собственные требования, приняла определенные формы; правовая, духовная жизнь, посредством которых мы стараемся овладеть этой хозяйственной жизнью, остались на старых позициях, они не последовали за хозяйственной жизнью. Но тем самым высказывается вообще глубоко значительный факт нового развития человечества.

С наступлением сложных технических условий и ставших из-за этого необходимыми капиталистических отношений, отношений предпринимательства, хозяйственная жизнь выставила свои требования. Факты хозяйственной жизни, хотелось бы сказать, постепенно ускользают от людей; они, больше или меньше, принимают свой собственный оборот. Человек не нашел сил для того, чтобы из самого себя, посредством своих представлений, своих идей овладеть хозяйственной жизнью. Из мышления об экономических требованиях, из мышления о хозяйственном, как это непосредственно наблюдают, новый человек все больше и больше соглашался формировать свои правовые понятия, а также духовные понятия. Таким образом, можно сказать: характерным в развитии человечества в последние столетия является то, что как правовые понятия, посредством которых люди хотят жить в мире друг с другом, так и понятия о духовной жизни, посредством которых они хотят развивать и формировать свои способности, стали в высокой степени зависимыми от хозяйственной жизни.

Люди совсем не замечают, насколько сильно в это новое время человеческие представления и поведение людей по отношению друг к другу стали зависимыми от хозяйственной жизни. Конечно, люди сами создали также учреждения последних столетий, но они создали их большей частью не из заново обоснованных представлений и идей, а больше из бессознательных импульсов, бессознательных побуждений. И из-за этого возникло нечто такое, что в действительности можно назвать известным анархизмом в структуре социального организма. В двух первых докладах я уже очертил это анархическое с разных точек зрения.

Но в этой анархической социальной структуре нового времени развились именно такие отношения, которые привели пролетарский вопрос к современной форме. Пролетарий, который оторван от своего ремесла, приставлен к машине, загнан на фабрику — что главным образом видел он, взирая на окружающую жизнь? На своей собственной жизни он видел, преимущественно, как зависимо все то, что он может думать, что он имеет как право относительно других людей, как все это определяется отношениями хозяйственной мощи; отношениями хозяйственной мощи, которые для него прежде всего обусловлены тем, что он хозяйственно слаб против хозяйственно сильного.

Таким образом, можно сказать; у руководящих кругов установилось известное отрицание основной истины, что человеческие установления должны исходить от самих людей и их сознательной жизни. Люди забывали применять эту основную истину в социальной жизни. Руководящие круги постепенно инстинктивно предались жизни — если не вере — которая делала дух и право зависимыми от хозяйственной мощи. Но из этого возникла догма, понимание жизни социалистически мыслящими личностями и их сторонниками. Это понимание жизни исходит из того, что в развитии человечества должно быть так, что человеку нет никакой возможности самому организовывать правовые отношения, духовную жизнь, но духовная и правовая жизнь должны получаться как придатки хозяйственных реальностей, хозяйственных отраслей и так далее.

Так у широких кругов возник социальный вопрос с точки зрения определенного требования. В основе его лежала вера, что хозяйственная жизнь создает правовую жизнь, создает духовную жизнь — следовательно, сама хозяйственная жизнь должна быть преобразована так, чтобы она производила правовую и духовную жизнь соответственно требованиям этих кругов. То, что стало жизненными привычками руководящих кругов, пролетариат сумел поднять в сознание; то, что другие переживали инстинктивно, он сделал догмой, и мы стоим сегодня перед социальным вопросом так, что в широчайших кругах распространился взгляд: нам нужно только преобразовать все остальное — и правовая жизнь, духовная жизнь придут сами собой, так как из хозяйственно правильных, хороших, социально сформированных установлений получится эта духовная и правовая жизнь.

Под влиянием этой точки зрения не было осознано, в чем, собственно, дело в новом социальном вопросе. Он, собственно, закрыт, завуалирован грандиозным обманом, могучей иллюзией этой догмы. В сущности, дело именно в этом: результатом новой истории человечества является как раз то, что зависимость правовой и духовной жизни от хозяйственной жизни должна быть преодолена. И в то время, как широкие социальные круги сегодня думают, что сначала хозяйственная жизнь должна быть сформирована иначе, тогда все остальное получится само собой, нужно поставить вопрос: какие отношения должны быть созданы в самих сферах права и духовной жизни, чтобы из обновленной духовной и правовой жизни возникли хозяйственные отношения, соответствующие требованиям достойного человека существования? Не "как мы делаем правовую и духовную жизнь все больше к больше зависимой от хозяйственной жизни?" — но "как мы выходим из зависимости?" — вот прежде всего то, о чем нужно спрашивать.

Это рассмотрение очень важно, ибо оно показывает нам, какие существуют препятствия для непредвзятого понимания социального вопроса современности, и как одним из важнейших препятствий является догма, и что многочисленные образованные и необразованные люди современности, пролетарии и непролетарии, просто высмеют того, кто думает, что оздоровление правовой и духовной жизни могло бы прийти как-нибудь с иной стороны, а не путем преобразования хозяйственной жизни.

И моей задачей сегодня будет говорить о правовой жизни, а послезавтра о духовной жизни. Правовая жизнь в своей собственной сущности и значении также многократно ставила людей перед вопросом: каково, собственно, происхождение права? Каково происхождение того, о чем люди в своем взаимном поведении говорят: это справедливо? — Этот вопрос всегда был для людей очень, очень важным. Но очень странно, что у широкого круги рассматривающих социальный вопрос лиц собственно правовой вопрос, хотелось бы сказать, провалился в дыру, его больше совсем не существует. Конечно, академически теоретические разборы сущности, значения права и так далее и сегодня имеются в изобилии, но в социальном рассмотрении широких кругов характерно именно то, что правовой вопрос более или менее исчез.

Чтобы объяснить это, я должен обратить ваше внимание на то, что в настоящее время выступает все чаще и чаще, тогда как еще недавно совсем упускалось из виду. Людям приходится видеть появление нетерпимых социальных явлений. Даже те, кто в своей собственной жизни остаются более или менее незатронутыми этими антисоциальными явлениями, пытаются размышлять о них. И если сравнительно недавно было действительно решительно так, как я сказал, так что, собственно, вызвало бы только смех, если бы от правовых и духовных вопросов ожидали чего-нибудь для хозяйственных отношений, то сегодня уже все больше и больше выступает — но, можно сказать, из темных глубин — утверждение: да, во взаимное социальное поведение людей входит все же что-то наподобие душевных и правовых вопросов; и многое в путанице социальных условий происходит сегодня оттого, что слишком мало принимались во внимание душевные отношения людей, психические и правовые отношения в их самостоятельности. — То есть, поскольку это очевидно, уже отчасти указывается на то, что исцеление должно было бы прийти с другой, не чисто деловой, хозяйственной стороны. Но в практическом обсуждении вопроса это сказывается еще мало.

Красной нитью, пронизывающей все, производимое новым социалистическим мышлением, стало утверждение, что должна быть введена такая общественная структура, в которой люди смогут жить по своим способностям и по своим потребностям. Оформляется ли это более или менее гротескно радикально или больше согласно консервативному образу мыслей, не в этом дело; мы всюду слышим: недостатки современного социального порядка основаны большей частью на том, что человек в нем не в состоянии действительно применять сзои способности; с другой стороны, этот общественный порядок таков, что он не может удовлетворять его потребности, именно, что в удовлетворении потребностей господствует определенная неравномерность.

Высказывая это, исходят из двух основных элементов человеческой жизни. Способности это нечто такое, что больше относится к человеческому представлению. Ибо все способности в конечном счете возникают у человека, когда он должен действовать сознательно, из своего представления, из своей мыслительной воли. Конечно, чувство должно постоянно воспламенять способности представления, воодушевлять их; но чувство как таковое ничего не может сделать, если нет основополагающего представления. Следовательно, говоря о способностях, говоря также о практической сноровке, приходят в конце концов к жизни представлений. Это открывается множеству людей, что нужно заботиться о том, чтобы человек в социальной структуре мог проявлять свою жизнь представлений. Другое, что затем проявляется, восходит больше к жизненному элементу воли в человеке. Воля, связанная с желанием, с потребностью в том или ином продукте, есть основная сила человеческого существа. И когда говорят, что человек должен мочь жить в социальной структуре по своим потребностям, то взирают на волю.

Следовательно, не зная этого, сами марксисты, очерчивая социальный вопрос и, в сущности, желая верить, что они говорят лишь об установлениях, говорят о человеке. Они действительно говорят об установлениях, об институтах, но они хотят их формировать так, чтобы могла появляться жизнь представлений, человеческие способности, и чтобы человеческие потребности могли удовлетворяться в той мере, как они существуют.

Так вот, в этом воззрении есть нечто очень своеобразное. А именно, в нем совсем не проявляется один жизненный элемент человека, и это жизнь чувств. Видите ли, если бы сказали: имеют целью, хотят достигнуть такой социальной структуры, в которой люди смогут жить согласно своим способностям, своим чувствам и своим потребностям — то охватили бы всего человека. Но странным образом, желая всеобъемлюще охарактеризовать, какова социальная цель людей, опускают жизнь чувств человека. А кто пропускает жизнь чувств в своем рассмотрении человека, тот, собственно, опускает всякое рассмотрение действительных правовых отношений в социальном организме. Ибо правовые отношения могут развиваться в совместной жизни людей только так, как в этой совместной жизни чувства встречаются одно с другим, шлифуются друг о друга. Какие чувства люди взаимно испытывают друг относительно друга, таким получается общественное право. И поскольку в основном вопросе социального движения опущен жизненный элемент чувства, правовой вопрос должен был, как я сказал, провалиться в дыру, исчезнуть. И дело в том, чтобы именно этот правовой вопрос представить в правильном свете. Конечно, известно, что существует право, но его хотели бы представить просто как придаток хозяйственных отношений.

Как же развивается право в совместной жизни людей? Видите ли, определение права часто пытались дать, но оно, собственно, никогда не выходило удовлетворительным. Столь же мало проку получалось, когда исследовали происхождение нрава, откуда право происходит. Как ни хотели найти ответ на этот вопрос, никогда не выходило чего-нибудь правильного. Почему? Это в точности так же, как если бы из человеческой природы хотели развить речь. Часто говорилось, и это правильно: человек, выросший на необитаемом острове, никогда не пришел бы к речи, ибо речь зажигается другим человеком, человеческим обществом в целом.

Так же из чувства в совместном действии с чувством другого в общественной жизни возгорается право. Нельзя сказать, что право происходит из того или иного угла человека или человечества; а можно только сказать: через свои чувства, которые они взаимно испытывают друг к другу, люди входят в такие отношения, что они закрепляют эти отношения в праве. Следовательно, право есть нечто такое, о чем нужно спрашивать так, чтобы прежде всего взирать на его развитие в человеческом обществе. Но из-за этого рассмотрение права для современного человека приходит как раз в непосредственную близость к тому, что развилось в истории нового человечества как демократическое требование.

К сущности таких требований, какими являются демократические требования, нельзя приблизиться, если не рассматривать само человеческое развитие как род организма. Но современный способ рассмотрения очень, очень далек от этого. Каждый человек, конечно, чувствовал бы смешным и парадоксальным, если бы захотели объяснить развитие человека от рождения до смерти влиянием средств питания, если бы хотели объяснить: потому, что капуста, мол, такая, пшеница такая, говядина такая, человек развивается от рождения до смерти так-то и так-то. Нет, никто не согласится, что это разумный способ объяснения, но каждый признает, что нужно спрашивать: как обосновано в самой человеческой природе, что, например, около седьмого года из этой человеческой природы исходят силы, которые производят смену зубов? Из капусты, из говядины нельзя извлечь следствий о смене зубов. Точно также нужно спрашивать: как из человеческого организма развивается то, что, например, представляет собой половая зрелость? — и так далее. Нужно вникать в то, что развивается, в его внутреннюю природу.

Но поищите среди сегодняшних способов представления такой, который можно было бы применить к истории развития человечества, которому было бы ясно, что в то время, как человечество развивается на Земле, оно из себя, из своего существа в разные периоды развивает определенные силы и способности, определенные особенности!

Кто научился надлежащим образом рассматривать природу, тот может перенести этот целесообразный способ рассмотрения на историю. И тогда находят, что, исходя из глубин человеческой природы, с середины XV-го столетия развилось именно это требование демократии, и оно более или менее удовлетворяется в разных местностях Земли: чтобы человек в своем поведении по отношению к другим людям мог осуществлять только то, что он сам ощущает как правильное, как соответствующее себе. В новое время демократический принцип из глубины человеческой природы стал сигнатурой человеческого стремления. Этот демократический принцип — элементарное требование нового человечества.

Кто понимает эти вещи, тот, однако, должен принимать их вполне серьезно, должен затем ставить вопрос: каково значение и каковы границы демократического принципа? — Демократический принцип - я его только что охарактеризовал — состоит в том, что живущие совместно в социальном организме люди должны принимать решения, которые исходят от каждого в отдельности. Тогда, конечно, решения могут становиться обязательными для общества только посредством того, что oбразуется большинство. То, что входит в такие решения большинства, будет демократическим только тогда, когда каждый отдельный человек противостоит другим как равный. Тогда, однако, решения могут приниматься только о том, в чем отдельный человек действительно равен всякому другому человеку. Это значит: на демократической почве могут приниматься только те решения, о которых способен судить каждый взрослый человек благодаря тому, что он стал взрослым. Этим, однако, проводятся — я полагаю, предельно ясно — границы демократии. На почве демократии может быть решено только то, о чем можно судить просто благодаря тому, что стал взрослым человеком.

Этим из демократических мероприятий исключается все то, что относится к развитию человеческих способностей в общественной жизни. Все то, чем является воспитание и обучение, вообще духовная жизнь, требует участия индивидуальности человека — послезавтра мы будем говорить об этом более точно, — требует прежде всего действительного индивидуального человеческого познания, требует от обучающего, от воспитывающего особых индивидуальных способностей, которые вовсе не могут быть присущи человеку просто благодаря тому, что он стал взрослым. Либо демократию не принимают всерьез, и тогда ей дают решать также обо всем, что зависит от индивидуальных способностей; либо ее принимают всерьез и тогда из демократии должны исключать, с одной стороны, управление духовной жизнью. Нужно, однако, исключать из демократии и то, чем является хозяйственная жизнь. Все, что я развивал вчера, основано на знании дела и профессиональной сноровке, которые отдельный человек приобретает в хозяйственном кругу, в котором он находится. Никогда просто возраст, способность суждения каждого ставшего взрослым человека не могут решать о том, являются ли хорошим земледельцем, хорошим промышленником и тому подобным. Потому также нельзя большинством голосов всех ставших взрослыми принимать решения о том, что должно происходить в области хозяйственной жизни.

Это значит, что демократическое не должно быть ни в основе духовной жизни, ни в основе хозяйственной жизни. Тогда между обеими остается собственно демократическая государственная жизнь, в которой каждый человек противостоит другому как компетентный, взрослый, равный, но в которой решения большинством голосов также могут приниматься только о том, что зависит от равной способности суждения всех взрослых людей.

Кто высказывает вещи, о которых я только что говорил, не просто мысля абстрактно, но меряет их жизнью, тот видит, что люди заблуждаются в них именно потому, что их неудобно представлять, потому, что не хотят развивать мужество добираться до заключительных выводов из этого человеческого представления.

Однако то, что этого не хотят, что всеобщему требованию демократии не противопоставляют совершенно другого, имеет в новом развитии человечества очень, очень практическое значение. Я хотел бы обрисовать эти вещи гораздо меньше из абстрактивных принципов, чем из самого исторического развития человечества.

В эти годы мы видели гибель одного государства, хотелось бы сказать: видели гибель его из своих собственных условий, и это государство можно рассматривать именно как экспериментальный объект также для правовых вопросов. Это старая, больше не существующая Австро-Венгрия. Кто прослеживал военные годы, тот знает, что хотя в конечном счете Австрия пала из-за чисто военных событий, но распад этого австрийского государства последовал как вторичное явление, как нечто, произошедшее из его внутренних состояний. Это государство распалось, и оно, вероятно, распалось бы и в том случае, если бы на долю Австрии выпали более снисходительные военные события. Это можно утверждать десятилетиями, наблюдая эти отношения в Австрии, как это было возможно тому, кто здесь выступает перед вами; я провел в Австрии тридцать лет своей жизни.

В шестидесятых годах прошлого столетия в Австрии выступило требование демократии, то есть народного представительства. Как же было сформировано это народное представительство? Оно было сформировано так, что представители народа набирались в австрийский Государственный Совет из четырех курий чисто хозяйственного рода: во-первых, курии крупных землевладельцев; во-вторых, города, рынки и индустриальные центры, вторая курия; в-третьих, торговые палаты, третья курия; четвертой курией были земельные общины, но и там принимались в соображение в сущности только хозяйственные интересы. Следовательно, своих представителей в австрийский Государственный Совет выбирали по тому, принадлежат ли они земельной общине, торговой палате и так далее. И там сидели вместе представители чисто хозяйственных интересов. Решения, которые принимались большинством голосов, исходили, разумеется, от отдельных людей, но отдельные люди представляли такие интересы, какие возникали у них из хозяйственной принадлежности. И что за права, принимавшиеся большинством голосов, возникали посредством этого? Права, которые были лишь преобразованными хозяйственными интересами. Ибо, разумеется, если, например, торговые палаты были заодно с крупными землевладельцами по какому-нибудь вопросу, то большинством голосов могло быть принято решение вопреки интересу меньшинства, которого, может быть, дело как раз касалось. Когда в парламентах заседают представители хозяйственных интересов, то всегда можно составить большинство, которое примет решение установить права, которые, однако, не будут иметь ничего общего с тем, что как правовое сознание возникает из человеческих чувств.

Или возьмите тот факт, что, например, в старом германском парламенте заседала большая партия, называвшая себя центром, которая представляла чисто духовные интересы, а именно католически-духовные. Эта партия могла объединяться с любой другой, чтобы получить большинство, и так чисто духовные потребности превращались в публичные права. Это происходило бесчисленное количество раз.

Что живет в этих стремящихся к демократии современных парламентах, замечали не раз. Но не понимают, что должно произойти: подлинное выделение правовой жизни из того, что является представительством, управлением хозяйственных интересов. Импульс к трехчленности социального организма должен поэтому самым решительным образом требовать отделения правовой жизни, правовой почвы от органов управления хозяйственными отношениями, от управления хозяйственным кругооборотом.

В хозяйственном кругообороте должны образовываться ассоциации, как я говорил вчера. Друг другу будут противостоять профессии, производители и потребители. То, что будет происходить в чисто хозяйственных явлениях и мероприятиях, будет основано на соглашениях, которые ассоциации будут заключать между собой. В хозяйственной жизни все будет основано на соглашениях, на взаимных работах. Корпорации там будут противостоять корпорациям. Решающее значение там будет иметь знание дела и профессиональное умение. Дело будет не в том, каково мое мнение, скажем, если я промышленник, какое значение должна иметь именно моя отрасль индустрии в общественной жизни; нет, об этом я не могу принимать никаких решений, если хозяйственная жизнь самостоятельна, но я должен буду работать в своей отрасли индустрии, должен буду заключать соглашения с ассоциациями другой отрасли индустрии, а они должны будут оказывать мне взаимные услуги. Буду ли я в состоянии побудить их к сотрудничеству, от этого будет зависеть, смогу ли я сбывать свои изделия. Ассоциация способностей будет заключаться как соглашение. Вот каковы факты.

Иначе должна разыгрываться жизнь на правовой почве. На правовой почве человек может противостоять человеку. Там речь может идти только об установлении законов, которые регулируют общественные права путем решений большинства. Конечно, очень многие люди говорят: что же такое, в конце концов, общественное право? Сформулированное в словах, введенное в закон, это ни что иное, как то, что живет в хозяйственных отношениях! — Во многих отношениях это так. Но идея трехчленности социального организма не оставляет это без внимания, как она вообще не оставляет без внимания действительность; какое решение оказывается справедливым на демократической почве, то ведущие хозяйство люди, разумеется, вносят в хозяйственную жизнь. Только не следует это сначала извлекать и делать правом. Вы вносите это в хозяйственную жизнь.

Абстрактно мыслящие говорят: да, но то, что один ведет хозяйство с другим, если он выдает вексель или тому подобное, и что там получается по вексельному праву, разве это не полностью содержится в хозяйственной жизни? Разве это не представляет полного единства? И вот приходишь ты со своей трехчленностью и хочешь теперь разъединить то, что в жизни является полным единством!

Как будто в жизни — именно в жизни, в которую человек со своими мнениями не имеет доступа и которую поэтому он не может испортить — нет множества областей, где силовые потоки с разных сторон связываются в единство! Представьте себе только подрастающего человека: он имеет разные свойства с двух сторон, через наследование и через воспитание. Но если вы в пятнадцать лет что-нибудь делаете, то вы не можете сказать, что то, что вы делаете, не является единством! Результат наследственности и результат вашего воспитания сливаются в единство! Благодаря этому внутри живет единство, но лишь потому поистине как единство, что оно сливается с двух сторон.

Так из действительности жизни для идеи социального трехчленного организма получается, что здоровое единство для деятельности в хозяйственном возникает только постольку, поскольку правовые понятия включаются в нее так, что хозяйственные мероприятия самостоятельно управляются с хозяйственных точек зрения, и что права создаются на демократической почве. Тогда люди приводят это в единство. Это работает совместно, тогда как, если вы дадите правам возникнуть из интересов самого хозяйствования, то сделаете права карикатурами. Тогда право является только фотографией, отпечатком хозяйственного интереса. Права совсем нет. Только посредством того, что вы даете праву возникать первоначально и изначально на своей самостоятельной демократической почве, можете вы его вносить в хозяйственную жизнь.

Следовало бы полагать, что это настолько ясно, что не нуждается в дальнейших объяснениях. Но наше время имеет как раз ту особенность, что яснейшие истины затемняются и искажаются. На том же основании, на котором развивается множество социалистических воззрений, сегодня думают, что зависимость правовой жизни от хозяйственной как раз должна продолжаться. Вчера я показал вам, как по политическому образцу хотят основать своего рода иерархию, и как с ее помощью стремятся регулировать и управлять хозяйственной жизнью. Тогда, полагают те, кто управляет хозяйственной жизнью, между прочим будут развивать уже и права. Утверждая это, не понимают конкретной, действительное жизни. Не хозяйственная жизнь, в которой прежде всего нужно быть способным к формированию условий производства, может порождать правовые отношения, но они должны возникать рядом с хозяйственной жизнью из своего собственного источника. Они никогда не будут создаваться просто путем размышления, но благодаря тому, что конкретно рядом с хозяйственным кругооборотом развивается государственный элемент, в котором отдельный индивидуальный человек противостоит другому индивидуальному человеку.

Дело не в том, чтобы люди из какого-нибудь первоначального сознания хозяйственников производили также и правовые законы, а в том, чтобы сначала создать конкретную почву, на которой люди благодаря своим чувствам войдут в такие отношения, что смогут преобразовать их в правовые отношения. Дело в том, чтобы создать некую реальность наряду с хозяйственной жизнью. Тогда право будет не просто надстройкой над хозяйственной жизнью, а самостоятельно формирующейся сущностью. Тогда основная ошибка, суеверие социального вопроса, будто для того, чтобы прийти к другим правовым понятиям, нужно только преобразовать хозяйственную жизнь, это суеверие будет преодолено не теоретическим ответом, тогда реальность трояко расчлененного социального организма будет создаваться просто тем, что будут создавать самостоятельную правовую почву; реальность, из которой посредством человеческого общения и человеческих связей возникнет та мощная движущая сила правовой жизни, которая сможет освоить хозяйственную жизнь.

И, наконец, историческое рассмотрение нового времени, с другой стороны, также указывает на то, что я сейчас разъяснял. Взгляните на побуждения, которые люди имели для своих ремесленных и прочих работ вплоть до XIII-го, XIV-го столетий. Современные социалистические мыслители часто подчеркивают, что человек отделен от средств производства. В такой высокой степени, как сейчас, он стал отделенным только современными хозяйственными отношениями. Особенно он отделен от продуктов своего труда. Фабричный рабочий, какую долю имеет он в том, что предприниматель потом продает? Что он знает об этом? Что он знает о пути, который продукты его труда проделывают в мире? Маленький кусочек большой связи! Он, пожалуй, никогда не встречает большую связь лицом к лицу. Подумайте, какое огромное отличие от старого ремесла, где отдельный работник имел удовлетворение в том, что он производил — кто знает историю, тот знает, что это было так; подумайте о личном отношении человека к изготовлению ключей от двери, замка и тому подобного. Если приехать в местности, где сохранился старый уклад, то это еще можно наблюдать, но если он не сохранился, то такого опыта больше не получишь. Однажды — извините, что я рассказываю нечто личное, но, может быть, оно послужит для характеристики — я приехал в такую местность и был чрезвычайно восхищен, когда зашел в парикмахерскую и подмастерье был очень рад, что он может красиво подстричь человека! Он был рад тому, что он делал. Теперь все меньше и меньше такой личной связи между человеком и его произведением. Что такой связи нет, это просто требование современной хозяйственной жизни. Это не может быть иначе в сложных условиях, когда мы должны работать при разделении труда. А если бы у нас не было разделения труда, то не было бы современной жизни со всем тем, что нам необходимо, не было бы никакого прогресса. Существование старого отношения между человеком и продуктом его труда невозможно.

Но человек нуждается в отношении к своему труду. Человеку нужно, чтобы могла существовать радость в его отношении к своей работе, известная преданность своей работе. Прежней преданности, непосредственного совместного бытия с произведенным объектом, больше нет, но они должны быть заменены чем-то другим. Ибо для человеческой натуры невыносимо, чтобы не было побуждения к работе, подобного радости непосредственного создания объекта. Она должна быть заменена чем-то другим. Чем же она может быть заменена? Только тем, что горизонт человека будет расширен, что люди будут вызваны на тот план, где они встретятся со своими современниками в широком кругу — в конечном счете со всеми современниками, обитающими в том же социальном организме — чтобы развивать интерес к людям. Должно быть так, чтобы даже тому, кто работает для большого целого в самом потаенном углу над одним-единственным винтом, не нужно было бы раскрывать свое личное отношение в созерцании этого винта, но чтобы он мог вносить в свой цех то, что он воспринял как чувства к другим людям, чтобы он снова находил это, выйдя из своего цеха, чтобы он имел живое воззрение на свою связь с человеческим обществом, чтобы даже тогда, когда у него нет радости непосредственного создания продукта, он мог бы работать потому, что чувствует себя достойным членом в кругу своих сограждан.

Из этого стремления произошло современное требование демократии и современный способ демократическим образом устанавливать право, общественное право. Эти вещи внутренне связаны с сущностью развития человечества. И это может ясно понимать лишь тот, кто имеет склонность действительно заглядывать в сущность развития человечества, как оно разыгрывается на социальной почве. Нужно чувствовать, как должен быть расширен горизонт человека, чтобы вы ощутили: конечно, я не знаю, что я делаю для своих сограждан, изготовляя здесь этот винт, но я знаю, что благодаря жизненным связям, в которые я вступаю с ними посредством официального права, я являюсь достойным членом общественною порядка, равным всем другим.

Вот что должно лежать в основе современной демократии и что, действуя в чувстве между людьми, должно лежать в основе современных общественных правовых положений. И только благодаря тому, что так заглядывают во внутреннюю структуру человека, приходят к действительно современным понятиям о том, что должно развиваться во всех областях как общественное право. Более точно нам предстоит говорить об этом еще в пятом докладе. Сейчас в заключение, однако, я хочу показать вам, как область права затрагивает из собственно правовой и духовную основу.

Просто просматривая условия, которые я вам сейчас охарактеризовал, можно видеть, что путем шлифования чувства о чувство равноправных людей на демократической почве возникают законы, тогда как на хозяйственной почве возникают соглашения между коалициями или также между отдельными людьми. С момента, когда речь заходит о том, что человек должен искать решения в своем праве, гражданском, частном или еще каком-либо, а также уголовном, с этого момента право переходит с собственно правовой почвы на почву духовной жизни. Здесь снова есть одна точка — равно как и при налоговом законодательстве — где современное человеческое представление еще долго не привыкнет к тому, что, собственно, если вдаваться в основные условия, получается как само собой разумеющееся.

Видите ли, когда речь идет о том, чтобы судить, как существующий закон применить к отдельному человеку, тогда принимают во внимание индивидуальное оценивание этого человека; тут принимают во внимание, чтобы действительно благодаря своим духовным способностям можно было стать на место этого отдельного человека. Развитие уголовного права, гражданского права не может стоять на общей правовой почве, оно должно быть передвинуто на почву, более глубокая особенность которой будет разъяснена послезавтра при обсуждении духовной жизни. Оно может стать правовым действием лишь благодаря тому, что каждый, становящийся судьей, действительно ставился бы в положение судить из индивидуальных способностей, индивидуального отношения к человеку, о котором надлежит судить. Можно, пожалуй, предположить, что нечто подобное может быть достигнуто самыми разными способами. В своих "Основных пунктах социального вопроса" я обратил внимание на один способ, как это может быть достигнуто.

В трехчленном социальном организме существует самостоятельное, охарактеризованное вчера хозяйственное управление, существует демократическая, правовая почва, которую я сегодня набросал и должен буду обрисовать дальше в пятом докладе, в ее взаимодействии с другими областями. Существует, однaко, также самостоятельная духовная жизнь, где прежде всего дело обучения и воспитания управляется таким образом, как я указывал вчера, а послезавтра буду излагать дальше. Тогда те, кто управляет духовной жизнью, должны будут в то же время назначать судей, и каждый человек будет иметь право и возможность - скажем, даже просто на продолжительное время - определять, каким судьей он хочет быть судим, если он будет подлежать суду за какое-нибудь гражданское или уголовное правонарушение. Тогда человек определит себе судью из действительных индивидуальных отношений. Тогда судья, который будет не юридическим бюрократом, а будет приглашен из духовного организма, сможет также из связей, в которые он в социальном отношении поставлен в своей среде, установить, как надлежит из социальной среды судить о том, кто попал под суд. Дело будет в том, чтобы судья приглашался не из государственных потребностей, а чтобы основания, по которым приглашается судья, были подобны тем, которые действуют в свободной духовной жизни для того, чтобы поставить на какое-нибудь место наилучшего воспитателя. Становление судьей будет чем-то подобным становлению учителем или воспитателем.

Конечно, тем самым судебное определение права будет отклоняться от учреждения права демократическим путем. Именно на этом примере развития уголовного права мы видим, как перерастает демократию то, что является личным делом человека, что должно и обсуждаться индивидуальным образом. Судебное определение права- это в высшем смысле социальное дело. В тот момент, когда бывают вынуждены обратиться к судье, как правило, речь идет о над- или анти-социальном деле, о чем-то выпадающем из общественной жизни. Такими делами, в сущности, являются все индивидуальные дела людей. Такие дела относятся к одной из ветвей управления духовной жизнью, к управлению определением прав. Определение прав перерастает границы демократии.

Дело, таким образом, в том, чтобы в реальности установить то, что как реальность вызывает среди людей правовая жизнь. Тогда эта правовая жизнь будет не надстройкой хозяйственной жизни, а будет врабатываться в хозяйственную жизнь. К тому, что должно происходить в этой области, никогда не придут просто путем теоретического рассмотрения, а только посредством того, что вглядываются в практическую жизнь и говорят себе: действительная правовая жизнь, обладающая соответсвующей движущей силой, может возникать, только если создана самостоятельная правовая почва. Эта правовая почва исчезла под затопившей все хозяйственной жизнью. Правовая жизнь стала придатком хозяйственной жизни. Она снова должна стать самостоятельной, так же как и духовная жизнь должна эмансипироваться от хозяйственной жизни. Для ясного видения в социальном вопросе должно быть преодолено серьезное заблуждение - о том, что достаточно преобразовать хозяйственную организацию, тогда все остальное получится само собой. Это заблуждение возникло только из-за того, что в новое время могущественной стала лишь хозяйственная жизнь. Люди поддались внушению исключительной мощи хозяйственной жизни. Посредством этого нельзя никогда прийти к решению социального вопроса. Люди предадутся иллюзиям, именно иллюзиям пролетариата. Они захотят высосать из хозяйственной жизни то, что они называют "справедливым распределением благ". Но справедливое распределение благ будет достигнуто, только если в общественном организме найдутся люди, способные создать соответствующие установления, удовлетворяющие хозяйственным требованиям. Это может произойти, только если поймут, что для удовлетворения социального требования дело не в одних лишь преобразованиях хозяйственной жизни, а в том, чтобы ответить на вопрос: что должно быть установлено наряду с хозяйственной жизнью, чтобы эта хозяйственная жизнь постоянно социально формировалась социальными людьми, которые будут социальными людьми в правовой и духовной жизни.

Вот что как истина должно противопоставить себя суеверию, догме. И тем, кто ищет единственное целебное средство для оздоровления социальной жизни в хозяйственной жизни, должно быть указано на дух и на право. Они должны не грезить о том, что право есть лишь дым, поднимающийся над хозяйственной жизнью, но мыслить в соответствии с действительностью: именно потому, что в новое время право и правовое сознание отступили, будучи затоплены хозяйственной жизнью, для социального формирования нашего общественного организма нам необходимо реальное создание правового организма с соответствующей движущей силой.