С. М. Абрамзон Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи

Разумеется, на протяжении веков феодальные отношения претерпевали некоторые изменения. Однако низкий и застойный характер производительных сил в условиях кочевого скотоводства, постоянные потрясения, которые переживали кочевые племена, в результате взаимных опустошительных набегов, естественно приводили к крайне медленной и малоощутимой эволюции в производственных отношениях. Но в XIX в. последние уже обладали всеми характерными чертами патриархально-феодальных отношений, которые и господствовали безраздельно в киргизском обществе к моменту добровольного вхождения Киргизии в состав России.

Их своеобразие заключалось в том, что они существовали и развивались в условиях полукочевого и кочевого скотоводческого хозяйства. Для этих отношений были характерны многие особенности, свойственные ранним формам феодальных отношений. Одну из главных особенностей можно видеть в том, что составлявшие основное их содержание феодальные отношения переплетались с остатками и пережитками дофеодальных, патриархально-родовых, общинных отношений.

Социальные отношения у киргизов стали объектом пристального внимания советских ученых начиная с конца 1920-х годов². Литература, возникшая в результате изысканий советских этнографов и других специалистов, внесла много ценного и плодотворного в решение проблемы социального строя народов Средней Азии, введя в научный обиход свежие и по-новому освещенные факты. Основным достижением советской науки, опиравшейся на прочно установленную систему взглядов, выработанную основоположниками марксизма-ленинизма, была новая постановка вопроса о классовом содержании общественной жизни и многих социальных институтов, внешне сходных с родовыми, сохранявшихся у народов Средней Азии и у других ранее кочевых народов³.

В этой связи исследователи касались и форм родоплеменной организации у кочевников Средней Азии и казахов. Значительный вклад в разработку вопроса о социальных отношениях у кочевников, и в частности о роли и месте в них родоплеменной организации и патриархально-общинного уклада, внесли этнографы в связи с дискуссией о сущности патриархально-феодальных отношений у кочевников Средней Азии и Казахстана на научной сессии в Ташкенте в 1954 г.⁴

Перейдем к краткой характеристике социальной структуры киргизского общества накануне Великой Октябрьской социалистической революции. Основную массу киргизского населения составляли владельцы сравнительно небольших стад (букара, чарба). Во главе той или иной группы населения стояла феодально-родовая знать в лице биев и манапов. Эксплуатация трудящихся манапами и биями происходила в рамках пронизывавшей общественную жизнь идеологии «родового единства», «родовой солидарности», находивших свое выражение в многообразных явлениях патриархально-родового быта. Пользуясь большой живучестью патриархально-родовых традиций, манапы и бии не только широко использовали их для маскировки феодальных по своему содержанию форм эксплуатации, но и активно способствовали консервации этих традиций, выступая в роли «хранителей» и «толкователей» родовых обычаев и обычного права заң, нарк.

В основе классового деления лежало различное отношение членов киргизского общества к главному средству производства, каким являлась земля, особенно пастбища. Решающее значение в условиях скотоводческого хозяйства имела феодальная собственность на землю, которая и была основой патриархально-феодальных отношений у киргизов. Хотя владение пастбищам внешне имело общинный характер, на деле все пастбища были поделены между крупными биями и манапами, которые и присвоили себе право распоряжаться ими и другими землями в качестве феодальных владельцев. Тем самым создавалась монополия владения землей феодальной верхушкой киргизского общества. Своеобразный характер частной земельной собственности далеко не соответствовал той форме общинной собственности на землю, представление о которой отражалось в обычном праве киргизов и ревниво охранялось феодальной знатью в ее классовых интересах. Племенная и родовая собственность на пастбища существовала лишь номинально, выступая как юридическая фикция фактически феодальной формы земельной собственности.

Своеобразие имущественных отношений заключалось, таким образом, в том, что понятие «родовой», или «племенной» собственности прикрывало захват земли феодальной знатью. Концентрация больших земельных массивов и скота в руках манапов, биев и баев приводила к тому, что многие рядовые кочевники постепенно лишались важнейших средств производства и попадали в кабальную зависимость от феодальной верхушки.

Охарактеризованные формы собственности определяли и классовую структуру киргизского общества, и положение различных социальных групп в производстве, и их взаимоотношения.

На всем протяжении существования киргизского общества мы встречаемся с феодально-родовой знатью как экономически и политически господствовавшей группой. Основной костяк ее в XVIII в. и в более ранее время составляли феодальные владетели — бии, в руках которых сосредоточивалось руководство общественной жизнью, в том числе и суд — главнейшая функция управления в то время. Поэтому в дальнейшем звание бия и стало отождествляться со званием судьи. Но в действительности положение бия определялось не судебными функциями, а господством в жизни киргизского общества. Для XVIII в. это очень хорошо отмечают письменные источники.

В первой половине XIX в. в Северной Киргизии получил распространение новый социальный термин «манап», который постепенно вытеснил понятие бия как феодального владетеля (в Южной Киргизии феодалов по-прежнему продолжали называть биями). Появление этого термина до недавнего времени было принято связывать с образованием манапства как нового, отличного от прежних биев социального института. В действительности, как это позволили установить этнографические данные⁵, манапами называли вначале всех лиц, принадлежавших в одному из подразделений в составе племени сары багыш, носившему наименование «манап» по имени своего родоначальника, жившего в XVII в. Феодалы из подразделения манап не только заняли привилегированное положение внутри племени сары багыш, но и распространили свое влияние на другие киргизские племена. Термин «манап» стал нарицательным для феодалов и других подразделений этого племени, а впоследствии стал применяться и по отношению к биям многих киргизских племен. Поэтому с термином «манап» нельзя связывать появление нового социального института. Никакой принципиальной разницы между биями и манапами не было.

Генезис институтов бийства и манапства исследован еще недостаточно. Фольклорные материалы, в частности киргизский героический эпос «Манас», позволяют предположить, что сложившимся феодальным отношениям у киргизов предшествовал своеобразный военно-демократический строй. Племенная структура общества тесно переплеталась в то время с развитой военной организацией. В этих условиях важная роль в общественно-политической жизни принадлежала военачальникам баатыр. Возможно, что формирование бийства как феодальной верхушки происходило на основе военно-племенной знати, представленной предводителями-батырами различных степеней и рангов⁶.

Власть манапа, как правило, передавалась по наследству. Наиболее крупные из манапов и биев распространяли свою власть на весьма обширные территории с разноплеменным населением.

В зависимости от крупных феодалов (ага манап или чоң манап), находились средние манапы (орто манап) и мелкие манапы (чала манап). Каждый из них имел то или иное количество зависимого от него населения⁷. Иерархическая феодальная верхушка не только распоряжалась пастбищами, прикрываясь в своих узко корыстных интересах общинными порядками, некоторые крупные манапы и бии сами являлись владельцами многочисленных табунов лошадей, отар овец, стад коров, верблюдов и яков. Остальной скот составлял частную собственность мелких скотоводов. Среди них он был распределен весьма неравномерно.

В числе крупных феодалов Северной Киргизии первой половины XIX в., державших в зависимости средних и мелких феодалов и значительное количество подвластных им кочевников, а отчасти и земледельцев, были старший манап племени сары багыш Джантай, у которого насчитывалось до 700 юрт букары, главный манап племени бугу Бороомбай имел до 1000 юрт, манап Уметалы (сын Ормона) из племени сары багыш —1500, а его брат Чаргын — до 1000 юрт букары. Некоторые крупные манапы передавали в наследство своим сыновьям целые родовые подразделения. Так, сыновья манапа Тюлёёберди (из подразделения талкан племени солто) после смерти разделили принадлежавшую им букару как наследство, каждый из них получил свою долю энчи. Чыны взял себе «роды» беш кёрюк и мааке. Канаю отдали «род» тёлёк, Эшкоджо — «роды» джоо чалыш, шалта и кара сакал, Карбосу — «род» асыл баш. Это весьма походило на своеобразную удельную систему. Очень многочисленным был слой манапов, имевших менее 100 юрт букары.

Феодально-родовой знати противостояла «букара» — феодально зависимая масса трудящихся кочевников и земледельцев. Однако подвластная манапам букара не представляла собой однородной массы. Внутри букары была отчетливо выражена имущественная дифференциация. По своему общественному положению от знатных манапов очень мало отличался выделившийся в составе букары слой баев — богатых скотовладельцев, поэтому его с полным основанием можно отнести к господствовавшему классу⁸. В то же время росло число бедняцких хозяйств, лишившихся своего скота, оказывавшихся в полной зависимости от манапов и баев и вынужденных обслуживать их хозяйства на условиях отработок. Часть бедняков (коңшу) кочевали вместе с манапами и баями и обслуживали их скот па тех же условиях, другие бедняки не кочевали, но обрабатывали землю баев, получая от них в пользование дойный скот. Бедняки, лишившиеся своего скота, были наиболее эксплуатируемой частью киргизского общества. Их использовали в качестве домашней прислуги малай, пастухов овец (койчу) и табунщиков жылкычы, поденщиков жалчы.

Середняки хотя и сводили концы с концами, но их уверенность в завтрашнем дне при всесилии манапов и частых бескормицах была весьма относительной.

Но не только труд букары обогащал представителей феодальной знати. Вплоть до присоединения к России у киргизов продолжали существовать остатки патриархального рабства. Рабами кул были главным образом военнопленные, захваченные во время войн. Рабами становились также преступники, за которых их сородичи отказывались уплатить выкуп. Манапы включали рабов в состав калыма и приданого, выставляли их в качестве призов на скачках, ими уплачивали выкуп за кровь (кун) и т. п. В основном их использовали в домашнем хозяйстве в качестве прислуги и отчасти в скотоводстве. Сами рабы не считались членами «родовой» общины, потомки же их входили в число членов данной общины, но с ограниченными правами. Широкого распространения рабство у киргизов не получило. Кроме потомков рабов, в состав «родовой» общины могли входить припущенники — члены чужих «родов» (кирме), продолжавшие сохранять свое родовое наименование. Они обычно попадали в зависимость от местного феодала, как и другие члены общины.

Системе патриархально-феодальных отношений у киргизов была свойственна характерная черта феодализма — неполная собственность феодала на работника производства. Она проявлялась в своеобразных формах закрепощения сородичей — под видом покровительства и помощи нуждающимся родственникам. Одни манапы отдавали своих сородичей в качестве составной части калыма, другие — дарили или обменивали их на киргизов же, но не на сородичей, третьи — насильственно переселяли целые группы хозяйств своей букары по каким-либо политическим или семейным соображениям. Манап вмешивался и в личную, семейную жизнь букары, лишая рядового кочевника возможности жениться без своего разрешения, или иногда заставлял его развестись с женой, отбирая полученный сородичем калым, и т. п.

Киргизские феодалы широко пользовались различными формами эксплуатации букары, прикрываемыми патриархально-родовой оболочкой «помощи» обедневшим скотоводам. Одной из наиболее распространенных ее форм, носившей название саан (буквально — доение), было предоставление во временное пользование части молочного скота или овец нуждающимся сородичам-беднякам, с правом последних использовать по своему усмотрению молоко и шерсть. За это манап или бай обязывал их отрабатывать в его хозяйстве иногда целыми семьями: ухаживать за его скотом, заготовлять топливо, обслуживать земледельческое хозяйство — поливать посевы, караулить и т. д. Полученный от манапа скот надо было целый год кормить, а приплод сохранить.

Другой формой эксплуатации этого же типа, носившей название күч, являлось представление манапами и баями во временное, арендное пользование нуждающимся сородичам вьючного скота для перекочевки, либо рабочего скота для обработки поля, так же изображаемое в качестве родственной помощи. За эту «помощь» бедняк должен был отработать манапу или баю в его хозяйстве.

Эти и другие формы феодальной эксплуатации имели характер отработочной ренты, своего рода барщины, носящей лишь внешние признаки родовой взаимопомощи. Вступая в такого типа отношения с манапом и баем, обедневший скотовод или земледелец попадал в кабальную зависимость к феодалу, оказывался в известной мере закрепощенным им.

Явные черты барщины носила такая форма «помощи» манапу или баю, как ашар. По предложению манапа или бая зависимая от него букара собиралась и в короткое время коллективно выполняла в его хозяйстве какую-либо большую работу по обработке его полей. От манапа требовалось только угостить своих даровых работников.

Среди киргизов, в особенности на юге, а отчасти и на севере, получила развитие эксплуатация беднейшего дехканства и в форме издольщины.

Внешне этот вид эксплуатации, называвшийся орток (по данным, собранным в 1952 г. в Прииссыккулье), принимал форму «товарищества», в котором объединялись владелец земли и владелец семян, тягловой силы и инвентаря. В большинстве случаев орток представлял собой ярко выраженную форму издольной аренды. Бедняк или батрак брал у русского кулака или у дунганина-бая плуг, лошадь и семена. Он вспахивал и засевал полученными семенами свой участок земли, ухаживал за посевами, поливал их и собирал урожай. Но половину, а нередко и большую часть собранного урожая, он должен был отдать своему «соучастнику». Иногда рабочий скот арендовали у киргизских баев, а плуг — у русских или дунганских кулаков.

Все эти виды эксплуатации были очень тягостными для массы букары. Однако ими дело не ограничивалось. Большое развитие получила также и рента продуктами, ложившаяся тяжелым бременем на плечи букары. Манапы заставляли подвластное им население систематически платить оброк, носивший название салык, он взимался скотом (обычно овцами и лошадьми) и продуктами. Кроме того, букара была обязана доставлять скот и продукты для манапского стола (союш), покрывать расходы, произведенные манапами на угощение гостей, пиры и праздники (чыгым), собирать скот для призов на скачках и состязаниях, для подарков по случаю свадьбы членов манапской семьи и т. п. Охотники должны были в обязательном порядке доставлять добытую дичь к столу манапа, искусные мастера «дарить» манапу лучшие образцы своего труда.

В тех случаях, когда сила патриархальной традиции, освященной веками, оказывалась недостаточной, на сцену выступали исполнители манапской воли —- джигиты, приводившие в повиновение непокорных, а также манапский суд. Манапы нередко сами наряду с судьями-биями осуществляли судебные функции, получая за решение дела с тяжущихся судебную пошлину бийлик, а с виновной стороны штраф айып тартуу. В большинстве случаев бии-судьи также были ставленниками манапов и не решали ни одного дела без совета с ними.

В своей судебной практике и манап и бий руководствовались неписанным обычным правом. Они исходили из уже сложившихся твердых положений неравенства между богатыми и бедными, между мужчиной и женщиной. Например, выкуп за кровь (кун) колебался в своих размерах в зависимости от того, какое общественное положение занимал убитый, был ли он богат или беден. Таким образом, родовые обычаи и суд биев служил важным идеологическим оружием в руках господствовавших классов.

Межплеменные и феодальные войны были вплоть до присоединения к России повсеместным явлением. Они были тяжелыми и изнурительными для букары, но выгодными для манапов и биев. Характер феодальных набегов приобрела и барымта, ранее служившая средством разрешения межплеменных споров или средством насильственного возмещения ущерба, понесенного тем или иным аилом, иногда своего рода формой обеспечения иска. Уже в XVIII—XIX вв. барымта превратилась в средство захвата скота и племенных (с целью использования их как рабов в домашнем хозяйстве) в интересах феодальной верхушки киргизского общества. С развитием классовых противоречий масштабы и цели этих войн и набегов менялись. Из мелких набегов они превращались в крупные военные столкновения с целью захвата территории, скота и расширения эксплуатации трудовых масс. Крупные манапы стремились обычно ко все большему расширению своей власти над соседними племенами. Вместе с тем в этих войнах феодальная знать видела также форму «разрядки» время от времени обострявшихся классовых противоречий внутри того или иного племени. Эти захватнические феодальные войны, которые велись в интересах феодально-родовой знати и только разоряли букару, преподносились манапами как «общеплеменные» акции. Их инициаторами выступали феодальные группировки, боровшиеся между собой за политическое влияние.

Военное прошлое киргизского народа представляет большой интерес и для истории, и для этнографии. Оно заслуживает особого рассмотрения⁹.

Многовековая история киргизского народа заполнена событиями, в той или иной мере связанными с военными действиями, с неослабевавшей борьбой против иноземных завоевателей, посягавших на киргизские земли, на независимое и свободное существование киргизских племен. Можно считать, что вплоть до самого включения современной Киргизии в состав России основным фоном, на котором развертывались важнейшие события политической и общественной жизни киргизов, были войны, набеги и столкновения. Весь строй киргизской народной жизни был пронизан суровой героикой военных походов и состоянием боевой тревоги. Этот суровый военный быт не мог не наложить своего отпечатка на многие стороны материальной культуры, хозяйственный уклад, общественные отношения, народное сознание киргизов.

Достаточно сопоставить приводимое акад. В. В. Бартольдом свидетельство турецкого историка Сейфи (1582 г.) с опубликованными акад. В. В. Радловым его личными наблюдениями, относящимися к началу второй половины XIX в., чтобы видеть, каким определяющим фактором жизненного уклада киргизов была обстановка непрекращающихся войн. У. Сейфи мы находим указание на то, что киргизы «живут на крутых горах, в которых есть проходы. Если какой-нибудь царь поведет на них войско, то они отправляют свои семьи в глубь гор, а сами занимают те проходы, чтобы никто не прошел»¹⁰. Еще акад. В. В. Радлов имел возможность видеть возле каждой киргизской юрты воткнутую пику. Он отмечает специфические для киргизов формы расселения, связанные с господством патриархально-родовых отношений и необходимостью находиться в состоянии боевой готовности: «Кара-киргизы не живут аилами, а целым родом (племенем) в непрерывном ряде юрт по берегам рек, тянущемся иногда на 20 и более верст. Они поднимаются целым поездом кибиток в горы, где каждый род пользуется отдельным горным пастбищем. Это род кочевья объясняется отчасти местными условиями, отчасти воинственным характером народа. При такой расстановке юрт у кара-киргизов возможна в короткое время подготовка целого войска к нападению или защите»¹¹.

Дело, разумеется, не в «воинственном характере» киргизов, а в том, что период, который они переживали, был характерен племенной раздробленностью, поддерживавшейся как феодально-племенной знатью, так и кокандскими ханами и маньчжуро-китайскими феодалами, от. которых в той или иной степени зависимости находились некоторые киргизские племена. Однако нельзя не видеть в этом «роде кочевья» и проявления сильных еще в то время патриархально-родовых традиций, значительной роли, какую играла тогда родоплеменная организация в жизни киргизов-кочевников, в том числе и во время межплеменных и феодальных войн.

Отмеченные особенности исторического прошлого киргизов нашли яркое воплощение в народном героическом эпосе «Манас».

Рассматривая вопрос об истоках и путях развития военного искусства киргизов в рамках этногенетического процесса, который протекал у киргизов на обширной территории, мы должны прийти к выводу, что, так же как и киргизская культура в целом, военное дело у киргизов является продуктом многовековых связей киргизских племен с народами и государствами Сибири, Центральной и Средней Азии. А.Н.Бернштам указывает, например, что вооружение киргизов несет на себе следы военной техники, существовавшей у усуней и древних тюрков, с которыми предки киргизов находились в соседстве и близких связях.

Киргизское войско кол или кошуун (ср. монг. хошун), как это отчетливо рисует эпос, было организовано по принципу племенного ополчения. Об этом же свидетельствуют и позднейшие наблюдения акад. В. В. Радлова, сообщающего, что «по зову манапа все боеспособные мужчины рода обязаны были браться за оружие, чтобы или отразить нападение, или совершить его»¹².

Деление киргизского войска на правое и левое крыло было связано, вероятно, с сохранявшимся до последнего времени делением всех киргизских племен на два крыла: правое — оң, и левое — сол.

Совершенно аналогичное деление войска и народа на два крыла мы находим у монголов еще в эпоху Чингисхана.

У киргизов, как и у некоторых других тюркско-монгольских племен, существовала система формирования войска по десяткам, сотням, тысячам и десяткам тысяч (тюменям), что доказывается как данными эпоса, так и историческими свидетельствами. В одном из эпизодов «Великого похода» (центрального цикла эпоса «Манас») рассказывается о том, как новый главнокомандующий киргизской армии Алмамбет производит распределение войска по указанному выше принципу¹³. Согласно приводимому В. В. Бартольдом рассказу о покорении енисейских киргизов монголами, содержащемуся в «Сокровенной истории монголов», сын Чингисхана Джучи, покорив киргизов, «вернулся к отцу, взяв с собою киргизских темников (начальников отрядов в десять тысяч человек) и тысячников»¹⁴.

В нашем распоряжении отсутствуют достоверные исторические данные о наличии у киргизов отрядов войск, вооруженных каким-либо определенным видом оружия. Однако некоторые косвенные доказательства для такого предположения содержит эпос, а также лексические данные.

В эпическом описании торжественного акта избрания главнокомандующего киргизской армии перед выступлением в поход на Бейджин приводится подробный перечень свиты и военной охраны Манаса. Впереди Манаса расположены 20 стрелков с заряженными ружьями, у которых зажжены фитили, сзади — 20 воинов с луками, направо — 20 воинов с отточенными мечами, налево — 20 воинов, вооруженных боевыми секирами; дальше расположен второй пояс воинов: впереди воины, несущие колчаны, сзади — 40 копьеносцев.

В данном случае речь идет, очевидно, о личной охране военного вождя, предводителя. Но поскольку в самом киргизском языке отложились термины такого порядка, как жаа тарткыч — воин, вооруженный луком, лучник, найзачы или найзакер — воин, вооруженный копьем, копейщик, балта чабар — род войска, снабженного боевыми топорами, кылычкер — воин, вооруженный саблей, сабельщик, постольку можно допустить, что в. составе киргизских войск могли быть отряды с преобладанием того или иного вида оружия, требовавшего особой сноровки, каким был лук, боевой топор типа секиры — ай балта и др¹⁵.