{594} Кризис Московского Художественного театра1334

{594} Кризис Московского Художественного театра¹³³⁴

1

Стоит воспроизвести в памяти блестящие постановки первых лет — «Федора Иоанновича», чеховский репертуар, «Юлия Цезаря», ряд ибсеновских пьес, с «Брантом» во главе¹³³⁵, и сравнить их с тем, что нам было дано в последнее время, чтобы всякое сомнение на этот счет было рассеяно.

Чехов послужил импульсом к рождению и развитию Художественного театра, и без него едва ли театр так скоро приковал бы к себе внимание лучшего общества, но, с другой стороны, Художественный театр создал драматурга Чехова, выявил его, и, не будь Художественного театра, мы знали бы Чехова только как беллетриста и лишь, между прочим, автора нескольких пьес для чтения.

С необычайной тонкостью уловил театр основные идеи Ибсена, сумел подойти к ним и воплотить в живые образы. Великолепная игра Москвина и Качалова, при тщательной постановке и верности в изображении эпох, показала нам Алексея Толстого — «Царь Федор» — и Шекспира — «Юлий Цезарь» — в совершенно новом освещении.

Наконец, «На дне», «Потонувший колокол», «Одинокие»¹³³⁶… Ряд дивных, до сих пор не виданных ни на наших, ни на заграничных сценах, зрелищ!

Да и неудивительно, когда во главе театрального предприятия стали не чиновники, не невежественные ремесленники-антрепренеры и не бездарные меценаты, а тонкие знатоки искусства, его страстные и вдохновенные жрецы — Станиславский и Немирович.

После продолжительной спячки, от банальных и скучных зрелищ казенной сцены, где дальше вымученных, мертворожденных писаний Гнедичей, Шпажинских или разного, в том же роде, переводного и оригинального хлама двинуться никак не могут, от коршевского лубка — русский театр вдруг сделал несколько гигантских шагов в сторону чистого художественного творчества.

{595} Казалось — еще одно титаническое усилие и мы уже у заповедных врат золотого царства, того простого и прекрасного театра будущего, в длительном ожидании которого давно исстрадалась душа.

И вот тут, на светлом пороге, и произошла досадная остановка. Театр занемог.

Умер Чехов.

За несколько времени до его смерти, под жестокими топорами упали белые, озаренные милыми утренними лучами деревья «Вишневого сада». Чарующей гаммой прозвучала эта последняя постановка, лучшее, что когда-либо создавал Художественный театр по изяществу простоты, по мягкости и правдивой настроенности красок.

И на все, что с таким старанием и нежной любовью отдал театру искренний, тонкий художник — грубым и лживым мазком посягнул Андреев.

2

Произошло высшее святотатство, дикое, хотя и невольное, надругательство над святыней.

Была поставлена «Жизнь Человека»¹³³⁸. Дом молитвы превратился в провинциальный светский базар с безвкусным бархатом на стенах, с крикливыми желтыми платьями, грубой стилизацией, плоским и ходульным исполнением плоской и жизненно-лживой пьесы.

Болезнь началась.

И продолжалась, мучительная и изнуряющая, в течение нескольких лет. Тяжелый бред то ослабевал, то усиливался. Кошмар сменялся кошмаром.

Десятки репетиций для того, чтобы поставить посредственную и философски наивную сказку Метерлинка¹³³⁹, после миллиона терзаний «Горе от ума» без Фамусова¹³⁴⁰; заурядный «Ревизор»¹³⁴¹, новые неудачные попытки с Гамсуном¹³⁴². Пушкин — мимолетное и счастливое исключение¹³⁴³.

И в прошлом сезоне андреевский «Анатэма».

3

Дело в том, что Андрееву, при фабрикации «Анатэмы», для вящей ли убедительности в непреложности старых истин или просто эффекта ради, но, словом, зачем-то понадобились евреи.

Ну, евреи, так евреи, чего же проще!

Взял несколько вымышленных фигур, поставил их за прилавки, дал еврейские имена — и конец делу, поди, разбирай — еврей это или христианин. Пьеса готова, а представляет ли она художественное произведение или ремесленную стряпню, интересна ли она и правдива, верен ли изображаемый в ней быт — не все ли равно?

Но Художественный театр, по свойственной ему щепетильности, взглянул на дело совершенно иначе и принял, конечно, андреевских евреев всерьез.

Для изучения еврейского населения, как говорят, некоторые артисты были командированы в юго-западный край; изучен быт, внимательно и верно сделан грим, тщательно скопированы с натуры костюмы, приложена масса стараний со стороны артистов, а Вишневский даже говорит все время с акцентом, едва уловимым, очень тонким, — и все-таки получилась карикатура.

А в том же году у Корша, в «Мирре Эфрос» и «Сатане», и еще раньше, в «Боге мести»¹³⁴⁴, были настоящие евреи, хотя неразборчивый и экономный антрепренер, конечно, пальцем о палец для этого не ударил.

Но пьесы принадлежали Гордину и Ашу, которые и знали хорошо и любили то, о чем писали.

Не прячут евреи красоты своих дочерей, а, напротив, стараются ее утилизировать, дать ей жизнь и свет. Не настолько они и глупы, чтобы в нескольких ятках, рядом, торговать одним квасом да шипучей водой, торгуют же обыкновенно самым разнообразным товаром первой необходимости и, как люди практические и умственно здоровые, конечно, ни одной минуты не задумываются над глубокомысленным вопросом, что покупатели — вдруг, ни с того, ни с сего, могут перестать покупать.

Трудно изобрести что-нибудь более фальшивое, более оторванное от жизни, как этот последний номер. На человека, мало-мальски знакомого с действительной жизнью еврейского городка, сцены на площади, производили прямо удручающее впечатление.

И захотевший дать быт театр, подошедший к андреевской пьесе именно с этой стороны, любимой им и всегда хорошо разрабатываемой, — оказался в роли обманутого.

{597} И, вместо гармонии и правды, между жизнью и театром получился самый невероятный разлад.

4

Если до этой постановки можно было назвать положение Художественного театра критическим, то «Месяц в деревне» ясно показал нам, что момент кризиса наступил. Тем лучше. Будем надеяться, что здоровый организм все-таки выдержит и благополучно освободится от тяжелого недуга. И, действительно, дальше, с постановкой «На всякого мудреца довольно простоты», мелькнули проблески выздоровления.

Но остановлюсь минутку на «Месяце в деревне».

Начиная с исполнительницы главной роли, тут все неудачно.

После Савиной и Ермоловой — неверно понятый, сухой и антипатичный образ Натальи Петровны, созданный Книппер, особенно портит впечатление.

Невозможная растянутость и медлительный темп, в котором ведется пьеса Тургенева, совершенно не подходят к ее живому по существу характеру.

А речь Станиславского?

Страшный симптом. Как-то не узнаешь тонкого создателя Штокмана, идеального Астрова, единственного и неподражаемого Вершинина¹³⁴⁶.

Так — неясно, с мучительной и тягучей паузой между каждым словом — говорят больные.

Я знал прогрессивных паралитиков, которые так говорили. Слышал больных детей за несколько часов до смерти, когда начинала замедляться сердечная деятельность и дыхание становилось реже. Приходилось близко наклоняться к ним и сосредоточивать все внимание, чтобы понять, чего хочет больной.

Наконец, так говорят и взрослые, опасно больные, во время решительной борьбы жизни со смертью. Горячечная бодрость сменяется падением температуры и резким упадком сил, который, спустя несколько времени, опять переходит в лихорадку и бред.

И на «Месяце в деревне» мне казалось, что я — у постели именно такого больного, большого больного, больного титана, лучшего мирового театра, и мне делалось страшно за этого дорогого, безумно любимого страдальца.

И гнетущее отчаяние едва уступало надежде.

5

И сразу легче вздохнулось.

Это — не приспособленная для сцены переделка романа, не блестящая иллюстрация к нему. Это — живое воплощение души героев Достоевского. Сколько любви, сколько благоговейной осторожности по отношению к бессмертному детищу великого писателя.

И при этом приятное отсутствие декорации, реальность и простота исполнения… Близость и верность жизни опять почувствовались; почувствовалась и близость между сценой и зрителем.

Еще бы долой занавес, уродливые подмостки да ненужную и фальшивую темноту в зрительном зале — и мы вступили бы, наконец, в заповедное царство.

Но это уже вопросы будущего.

А пока хочется отметить, что если кризис нашего Художественного театра еще и не окончательно миновал, то, во всяком случае, угрожающие симптомы исчезают и является уверенность в благополучном исходе переходящей, хотя и затянувшейся несколько, болезни.

6

Болезнь на исходе.

Чувствуется, что театру возвращаются прежние силы; обновленный организм делает смелые попытки приняться за дальнейшее творчество.

И что так досадно не удалось в «Анатэме» — бытовой фон пьесы, в его стройном целом и мелких частностях, в «Miserere» выявился с поразительной, сверкающей яркостью, правдой и простотой.

Случайные препятствия, злые приключения и неудачные дорожные встречи, по-видимому, далеко, и широкий путь снова очищен перед мировым театром.

Счастливый путь!