ЧЛЕН ГОСУДАРСТВЕННОГО СОВЕТА

Родился он 1 февраля 1856 года в Петербурге в старин­ной, дворянской семье, отсчитывающей свой род еще от Гедеминовичей, с XIII века. Родители его были люди со­стоятельные. Отец Николая Александровича — губерн­ский секретарь Александр Александрович, после смерти своих многочисленных тетушек постоянно получал на­следство, но очень сильно увлекался карточной игрой и редко удерживал в руках свое.

Мать Николая Александровича — Мария Юрьевна, с хорошим приданым вышла замуж, а после смерти отца князя Хованского Юрия Сергеевича получила в наследст­во еще 8 тысяч десятин земли, в основном, в Ставрополь­ском уезде.

Первоначальное образование маленький Коля получил в учебных заведениях Франции, Англии, Швейцарии, где в семидесятых годах проживали его родители. Затем за­кончил симбирскую гимназию и поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университе­та. Учась в университете, Николай Александрович работал над проектом аэроплана в воздухоплавательном отделении Императорского технического общества. К сожалению, он закончил только три курса университета, так как сырой петербургский климат был не для его слабых легких.

Вернувшись в ставропольский уезд, женился на дочери влиятельного ставропольского земского деятеля Леонтия Борисовича Тургенева — Ольге, своей троюродной сестре. Тогда такие браки между дальними родственниками не возбранялись. К сожалению, Ольга вскоре после замуже­ства скончалась от скоротечной чахотки. Вторым браком он был женат на своей дальней родственнице княгине Хо­ванской Екатерине Александровне.

В 1884 году Николай Александрович был избран глас­ным ставропольского уездного и самарского губернского земского Собраний. Именно с этого времени он всецело по­святил себя общественной деятельности. Через два года был избран Почетным мировым судьей Ставропольского уезда. Затем в течение десяти лет избирался непременным членом уездного и губернского присутствия по крестьян­ским делам.

Поскольку характер работы требовал его постоянного присутствия в губернском городе, Н. А. Шишков пере­брался из Ставропольского уезда в Самару. Здесь в 1856— 1860 годах по заказу матери Николая Александровича — М. Ю. Шишковой, помощник губернского архитектора О. Ф. Блосфельд спроектировал дом для Шишковых в Са­маре. Дом построили в 1859 году. Поскольку родители маленького Коли часто и подолгу проживали за грани­цей, то в доме подолгу жили многочисленные родствен­ники, в частности, Тургеневы, Хованские, Татариновы. Вообще следует заметить, что гостеприимный дом Шиш­ковых привечал многих. В более позднее время этот дом был приобретен городской Управой для полицейского уп­равления и пожарной части; хотя и перестроенный, дом этот сохранился до сего времени в Самаре по улице Фрун­зе, 112.

Николай Александрович был человеком европейски образованным, прекрасно владел английским, француз­ским языками. Обладавший прекрасными ораторскими способностями, он обычно увлекал своими речами ауди­торию земских собраний, и не только, так сказать, в те­оретическом плане. Все новшества сельскохозяйствен­ной науки и организации производства он пытался ап­робировать в своих имениях. И иногда достигал непло­хих результатов. В одном из своих ставропольских име­ний он выращивал лен-долгунец, который демонстриро­вался на Всемирной Колумбовой выставке в Чикаго в 1893 году.

Известно немало его дельных и разумных предложе­ний по улучшению сельскохозяйственного производства, вообще хозяйственные проблемы его занимали. В 1902 го­ду было создано Особое совещание о нуждах сельскохозяй­ственной промышленности. Местный комитет этого Сове­щания в Самаре возглавил Н. А. Шишков.

Правительство намеревалось этим отвлечь обществен­ное внимание от насущных проблем, поставленных аграр­ным кризисом и обостренных нарастанием крестьянского движения, направив его на решение второстепенных эко­номических и сельскохозяйственных вопросов. Но замы­сел правительства был разгадан. Н. А. Шишков заявил, что «главные, основные причины нашего экономического благополучия совсем не затронуты в программе». По это­му поводу Шишков сказал, что «возможны два предполо­жения:

а) особое совещание само не заметило, что оно предло­жило местным комитетам дать свои заключения только по целому ряду второстепенных подробностей, не касаясь существа вопроса;

б) особое совещание действовало вполне сознательно, зная, что сущность дела не в деталях, которые оно переда­ло комитетам, а в том, что не нашло нужным узнать мнение комитетов об этих существенных коренных вопросах».

В 1902 году Николай Александрович подготовил боль­шую докладную записку о нуждах сельскохозяйственной промышленности, в которой писал: «В Самарской губернии в особенности вопрос об усилении обводнения и защитных лесонасаждений нельзя не признать одним из наиболее важнейших для сельского хозяйства... Начать надо с разъ­яснения народу пользы и необходимости воды и леса». Между прочим, его понимание экологических проблем края весьма созвучно нашему современному пониманию.

Его внимательно слушали, находили немало материа­лов для размышлений, но слушали с некоторым снисхож­дением, видели прежде всего в нем не практика, а блестя­щего кабинетного ученого. Хотя, как помещик, он владел довольно приличным хозяйством в 1.776 десятин земли, но своим хозяйством ему некогда было заниматься и, не­смотря на отдельные результаты, в целом дела там шли не совсем блестяще.

В 1902 году он подает докладную записку на имя пред­водителя ставропольского дворянства Н. А. Наумова, в ко­торой спрашивает: «От чего зависит упадок сельского хо­зяйства у нас по сравнению с его положением в других странах? От плохой обработки почвы, отсутствия удобре­ний, недостатка скота, от разведения малоценных расте­ний, от продажи продуктов сельского хозяйства в сыром виде, от дурных путей сообщения и т. п.

Но разве отсутствие образования не лежит в основе до­брой половины этих важнейших препятствий успешному развитию земледелия? Если бы наш крестьянин знал зна­чение удобрений — разве он стал бы сваливать навоз со своего двора в озеро, реку, овраги...? А где нашему глав­ному земледельцу, крестьянину взять этих знаний, когда некому и негде учить им, когда две трети крестьян даже грамоты не знают...»

В неспокойные и бурные дни революционных событий 1905 года Н. А. Шишков предложил перестроить местное самоуправление «на демократических началах», создав специальные волостные и уездные комитеты для разъяс­нительной работы. В частности, он был одним из инициа­торов письма в адрес царя, в котором обращал внимание Николая II на причины недовольства и брожения в наро­де. По мнению Н. А. Шишкова и его товарищей, подпи­савших это письмо, такими причинами были: отсутствие в обществе демократических свобод, стеснение народного об­разования, экономическая отсталость страны, неимовер­ные налоги, фактическое бесправие рабочих и крестьян.

Видя нерешительность царя, в мае 1905 года Н. А. Шиш­ков подписал петицию в его адрес, в которой решительно по­требовал «безотлагательного созыва свободно избранного все­народного представительства...».

Но судьба готовила ему новый поворот. Царский мани­фест 17 октября 1905 года ввел демократические свободы в России, первый в России парламент — Думу и вместе с тем внес предложение о переустройстве Государственного совета, чтобы в нем участвовали представители от населе­ния России.

Этот Государственный совет действовал в России с 1801 года как «законосовещательное учреждение», призванное к тому, чтобы «восстановить силу и блаженство империи Всероссийской на незыблемых основах закона». Состав Го­сударственного совета полностью назначался императором и все новые законы, уставы, рассмотренные в нем, тоже должны были утверждаться императором.

Революция 1905 года заставила правительство допус­тить в Государственный совет выборных представителей от духовенства, дворянства и земств, а также представителей науки, торговли и промышленности. Не могли быть избра­ны в него лица, моложе 40 лет, не окончившие хотя бы среднего учебного заведения, и иностранные подданные.

Самарское земство выдвинуло в члены Государственно­го совета Шишкова Николая Александровича и с переве­сом в один голос, он был избран. Члены Государственного совета избирались сроком на 9 лет, но каждые три года треть выбранных депутатов подвергалась ротации, т. е. за­мене.

Но пробыл Николай Александрович членом Государст­венного совета совсем немного. Не успели отпечатать ши­карный фотоальбом с портретами новых государственных мужей, как Николай Александрович в знак протеста про­тив разгона I Государственной Думы императором сложил с себя почетное звание члена Государственного совета. Сей мужественный поступок Н. А. Шишков совершил в инте­ресной компании других членов. Вместе с ним сложили с себя звания членов Государственного совета историк, академик А. С. Лаппо-Данилевский, филолог, академик А. Шахматов, профессор истории Д. И. Багалей, заслу­женный профессор, первый выбранный ректор Санкт-Пе­тербургского университета И. И. Боргман, доктор медици­ны Г. В. Быковский и другие.

Все это были члены партии конституционалистов-демо­кратов (кадеты), к которым принадлежал и Н. А. Шиш­ков. В своем заявлении 12 июля 1906 года они писали: «Твердо убежденные в необходимости всестороннего обнов­ления России, после долгих колебаний... числиться в со­ставе Государственного совета, когда законодательная власть будет осуществляться одной исполнительной влас­тью, мы считаем невозможным».

Вообще следует заметить, что вопросы народного обра­зования, просветительства широких масс были очень ха­рактерны для Николая Александровича. Это можно заметить и по деятельности самарского Общества народных университетов, председателем и душой которого он был до последних дней своей жизни.

Первое официальное собрание этого Общества было проведено 1 февраля 1908 года. Основная цель Общества народных университетов состояла в том, чтобы «дать не только лекции и курсы, книги и пособия для обучения, не только дать простому люду полезные знания, но и возвы­сить и облагородить их вкусы, подготовить их к исполне­нию обязанностей общественной и гражданской жизни и дать доступ к некоторым возвышенным удовольствиям, которые, как свет и воздух, должны быть достоянием всех, каковы бы ни были их умственные способности и со­циальное положение».

Основными задачами народного университета Н. А. Шишков считал воспитание у широких масс умения «пользоваться знанием», пробуждение у людей желания «к общему благу». Шишков утверждал: «Только такие лю­ди, в которых мы сумеем разбудить душу, вложить в них любовь к другим людям и родине, будут продолжать наше дело и развивать дальше, по городам и деревням, свет об­разования, разума и добра». Эти слова Николай Александ­рович высказал в редактируемых им «Известиях Самар­ского общества народных университетов».

15 декабря 1909 года при Обществе народных универ­ситетов открылась публичная библиотека. Николай Алек­сандрович, как один из организаторов и первый библиоте­карь, видел задачу библиотеки в том, чтобы она «с одной стороны, служила дополнением к образуемым Обществом систематическим курсам, отдельным лекциям по тем или иным научным дисциплинам, давала возможность слуша­телям расширить и углубить свои познания, с другой сто­роны, приближала бы широкие слои населения к хорошей книге вообще».

Эта библиотека создавалась частично на средства Об­щества и, в значительной части, на частные пожертвова­ния. На день открытия она предлагала читателям более 4-х тысяч книг по различным отраслям знаний. За поль­зование библиотекой была установлена небольшая плата, и тем не менее она пользовалась заслуженным авторите­том у простого населения Самары. Потом было создано несколько филиалов и предусматривалось устраивать пере­движные книжные выставки. После смерти Николая Александровича в 1910 году библиотека стала носить его имя.

Общество народных университетов под руководством Н. А. Шишкова многое делало по распространению знаний среди народа и в то же время понимало, что нужно вклю­чить в этот процесс более широкий актив, в частности, учителей. Совет Общества народных университетов с этой целью обратился к Петербургской педагогической акаде­мии.

Ученые из столицы не один год приезжали в Самару и читали учителям лекции по истории русской педагогики, педагогической психологии, гигиене детского возраста, методике преподавания отдельных дисциплин. Учителя, особенно из сельских глубинок были особенно благодарны за эти курсы повышения квалификации. Они отмечали: «...За эти три недели мы как бы пробудились от сна, ско­вывающего деревню. И учителя пережили радостные ми­нуты культурного подъема... приобщились к новейшим исследованиям». «Скажу одним словом, что после курсов я уже не буду таким плохим учителем, каким я был: я не смею, не могу и не желаю быть им».

В своем преклонении перед культом знаний Николай Александрович был похож на своего родственника и друга ставропольского помещика Татаринова Георгия Констан­тиновича, почетного мирового судью Ставропольского уез­да. Он в 1906 году, выступая в Ставрополе, заявил^-. «Пря­мая нравственная обязанность земства прийти на помощь всякому начинанию по народному образованию». И это было не пустой декларацией. Рядом со своим имением в селе Войкино, недалеко от Ташелки, он построил и содер­жал школу для крестьянских детей.

Свой старинный помещичий дом в Войкино Георгий Константинович, родственники между собой его звали «Гонечка», превратил в своеобразный музей. Сюда свози­лись все фамильные раритеты и «уники» от разоривших­ся родственников-помещиков, которые не решались пус­тить их с молотка из-за страха перед «Гонечкой». Поэто­му в каждой комнате стоял какой-нибудь необыкновенный мебельный гарнитур.

Хозяйка дома Татариновых — Клавдия Михайловна, в прошлом сирота, воспитанница Татариновых, которую не­долюбливали местные крестьяне, требовала, чтобы гости вели себя совсем как в музее — снимали при входе сапоги и надевали мягкие туфли-шлепанцы. У Георгия Констан­тиновича также хранилась ценнейшая библиотека их предка — вольнодумца и масона Тургенева Петра Петро­вича. В августе месяце, будучи в Москве в музее-квартире писателя Алексея Николаевича Толстого, кстати, племян­ника «Гонечки», мне довелось видеть часть сохраненных Георгием Константиновичем фамильных вещей. Мне пока­залось, что я встретил старых добрых друзей и был благо­дарен судьбе за эту встречу.

Вообще следует заметить, что Н. А. Шишков часто вы­ступал на страницах русской и зарубежной печати. Он осу­ществил ряд художественных переводов с немецкого язы­ка, написал немало публицистических статей, пробовал свои силы в литературном творчестве. Написал несколько книг просветительского характера, в частности, «Счето­водство для неграмотных» (1891 г.), «Как люди делают свою жизнь лучше» (1908 г.), «Начала общественной жиз­ни: чтение для слушателей 14—17 лет» (1910 г.). В нача­ле 900-х годов он входил в состав редакции журнала «Юный читатель».

Высокое понимание гражданского долга проявил Ни­колай Александрович во время голодного лихолетья. В ис­тории Ставрополя остались памятными зарубками голод­ные 1840, 1865, 1874, 1880, 1891, 1898, 1901, 1906, 1911 годы. Это были страшные годы.

Зима 1891 года наступила очень рано и отличалась не­обыкновенными морозами, сильными ветрами и незначи­тельным количеством осадков. После оттепели в середине ноября морозы усилились до —31°, а сильные ветры сдува­ли снег с обледеневшей почвы. Вслед за этим началась ранняя весна. В середине февраля у нас температура дохо­дила до 15—18 градусов тепла. Снег, который был, быст­ро стаял, а почва увлажнилась только на 12—15 см. На­ступившее лето было жарким и засушливым.

Ставропольское население оказалось перед угрозой го­лода. Царское правительство согласилось выдать продо­вольственную ссуду в размере по 24 кг зерна в месяц на едока. Но ссуду, которую необходимо было возвращать, выдавали далеко не всем. Не выдавали лицам рабочего возраста от 18 до 55 лет, не выдавали детям до одного го­да, не выдавали тем, за которых не могло поручиться сель­ское общество.

Мусульманскому населению ставропольского уезда, а оно составляло 11% от общего числа населения, продо­вольственную ссуду выдавали в размере 8 кг на едока. Та­кая маленькая ссуда была определена правительством на том основании, что осенью 1891 года... конина была деше­вая. Но запастись летом мясом впрок было нельзя. Осень была теплая, холодильников и ледников не было, мясо на­долго не сохранишь. Поэтому татарское население голода­ло наравне с остальными.

В селах, пораженных неурожаем, стала свирепствовать цинга — основной спутник голода. Люди ходили ослаблен­ные, вялые, какие-то сонные. Болели десна, выпадали зу­бы. Врачи говорили, что при такой болезни сопротивляе­мость организма инфекционным заболеваниям сводилась к нулю. В Бритовке таких больных было 300 человек, в Мордовской Ворковке — 80 человек, в Нижнем Санче-леево — 40, в Верхнем Санчелеево — 80, в Матюшкино — 30 человек и т. д.

Передовая русская общественность пыталась своими си­лами помочь голодающему населению, но государственные структуры преуменьшали остроту голода. Для помощи на­шим голодающим поступали пожертвования со всех кон­цов России. Ветеринарный врач из Владикавказа Сорбилин прислал 80 рублей, врач Фирсанова из Тамбова — 2 рубля, графиня Панина выслала 1.000 рублей. Генерал Власьев прислал 50 рублей, а неизвестная кухарка Домна Аниси-мовна — 50 копеек. Наш земляк, бывший ставропольча-нин Михаил Иванович Аккер, учась в Киеве, собрал среди друзей и выслал 6 руб. 50 копеек. Герой нашего повество­вания Николай Александрович Шишков из своих личных средств выделил 2 тыс. 54 руб. 94 копейки на санаторную помощь пострадавшим от голода.

В 1906 году Самарскую губернию постиг очередной го­лодный год и снова десятки тысяч людей оказались под угрозой голода. Самарское губернское земство организова­ло специальную общественную организацию по координации помощи населению; председателем которой был на­значен Николай Александрович Шишков. По заданию этой организации он ездил в Америку, читал там лекции перед населением, знакомил американцев с положением голодающей России. Во время этой поездки Шишков спе­циально встретился с президентом США Теодором Руз­вельтом и убедил его создать американский фонд помощи голодающим самарским крестьянам.

К сожалению, в последние годы жизни ему приходи­лось все тяжелее и тяжелее, глухота развивалась стреми­тельно, да если учесть постоянное слабое зрение, то все это не давало возможности трудиться в полной мере, к тому же он страдал грудной жабой. Казалось, ничто не говори­ло о скором печальном конце. Утром 3 июля он был весел, шутил с родными, попросил их разрешить ему поспать ча­сика три. Но разбудить его не удалось. 3 июля 1910 года в возрасте 52 лет он ушел из жизни, но не из памяти.

ГОРОДСКОЙ ГОЛОВА ЦЕЗАРЕВ
В ночь с 16 на 17 декабря 1912 года в здании ставро­польской городской Думы случился пожар, который заста­вил говорить о нем не один год. Город шумел, шушукал­ся, клубок слухов об этом пожаре катился по Ставрополю, обрастая все новыми подробностями. Почему этот сравни­тельно небольшой пожар в помещении привлек внимание горожан? Пожарами ставропольчан вроде бы и не уди­вишь, дома-то деревянные, соломой крытые, отопление печное, каждый месяц кто-нибудь да горел.

У городского Головы Цезарева Петра Григорьевича, как главы исполнительной власти, была довольно мощная оппозиция. Она в числе нескольких гласных городской Думы обвиняла Цезарева в неправильном расходовании городских средств, запутывании отчетных данных в этих расходах.

Но все это было на уровне догадок, предположений. Поручили председателю ревизионной комиссии городской Думы, бывшему городскому Голове купцу Н. И. Буланову проверить. Цезарев считал, что это затеяно в угоду развер­нувшейся предвыборной борьбе; через несколько месяцев предстояли выборы в новую городскую Думу. И естествен­но, никаких материалов не давал. Ревизионной комиссии пришлось обращаться к губернатору Николаю Васильеви­чу Протасьеву и только после присланной телеграммы ко­миссию допустили к документам. Стали проверять доку­менты за период 1905—1909 годов.

П. Г. Цезарев оспорил выводы комиссии, которая обна­ружила серьезные упущения, но сказать твердо, что они носили преднамеренный характер, ревизионная комиссия не решилась. После этого стали создаваться другие комис­сии, чтобы установить истину: есть ли в Думе злоупотреб­ления или нет? Комиссии создавались постоянные и вре­менные, смешанные, бюджетные и т. д. И каждая комис­сия вскрывала все новые безобразия и упущения.

По результатам работы комиссий на заседаниях город­ской Думы все время вспыхивали горячие прения, перехо­дящие в раздоры, и дело почти доходило до рукопашных схваток. Управу и ее председателя Цезарева на заседани­ях Думы защищали братья, шурины, кумовья и прочая многочисленная родня ставропольского старожила Цезаре­ва. Этой родни на заседаниях Думы было много потому, что только с согласия городского Головы можно было при­глашать на заседание «посторонних лиц, от которых мож­но ждать полезных объяснений».

Как опытнейший спикер, Цезарев великолепно разби­рался в процедурных вопросах и умело ими пользовался. К любому выпаду оппозиции он заранее готовился, ибо со­гласно статье 66 Положения о городской Думе «гласный, намеревающийся внести какие бы то ни было предложе­ния в Думе, обязан был известить городского голову о предмете своего предложения за 3 дня до заседания». Спо­ры перекинулись на улицы Ставрополя.

Люди стали вспоминать, как Цезарев стипендию, пред­назначенную бедным детям, отдал собственному сыну. Не забыли ставропольчане и то, как в июле 1907 года Цеза­рев на шести извозчиках с музыкой раскатывал по городу и даже «целовался с возницей».

Близкий друг Цезарева, владелец трактира Моржев приглашал гласных из оппозиции к себе в трактир «поку­шать» и пытался склонить прекратить это разбирательст­во, ведь в конце концов, как он говорил: «Цезарев хоро­ший человек и дельный работник, вся беда в том, что у не­го много недругов, мешающих ему работать». Кое-кто по­сле подобных бесед слегка дрогнул, но в целом вся эта за­тея не имела успеха.

Вообще следует заметить, что городской Голова в сво­ем противостоянии гласным не брезговал никакими спосо­бами: от угроз до клеветы. Например, гласного Рукавиш­никова за то, что он послал телеграмму губернатору о зло­употреблениях в Думе, Цезарев обещал сослать в Олонец­кую губернию. Подобные запугивания относились и к дру­гому оппоненту Цезарева — гласному Огородникову.

Чтобы опорочить оппозицию, Цезарев пишет губерна­тору, что «под видом защиты прав городского самоуправ­ления, эти гласные критикуют правительственные распо­ряжения...» Согласитесь, что это уже похоже на полити­ческий донос. Причем он ссылается на слова известного журналиста того времени М. Н. Каткова, заявившего: «Думские говоруны, не зная и не понимая технической стороны городского хозяйства, воображают себя великими общественными деятелями, призванными управлять не хозяйством городским, что слишком трудно и скучно, но целым государством, что, конечно, гораздо веселее и лег­че...»

Или взять другой случай. 19 июня 1905 года перед за-седанием Думы Цезарев начал распространять слух, что председатель Попечительского совета гимназии Лаврентий Пряничников якобы растратил неизвестно куда 600 руб­лей общественных денег. Пряничников возмутился этой клеветой и подал в суд. 14 июля 1905 года ставропольский городской судья Николай Андрианович Шляхтуров рас­сматривал это дело. Поскольку у городского Головы ника­ких данных, подтверждающих слух, не было, то он вы­нужден был забрать свои слова обратно и извиняться. По­страдавшая сторона великодушно простила его.

В результате этих дрязг работа городской Думы прак­тически оказалась парализованной. Противоборствующие стороны «заваливали» предложения соперников. В ре­зультате этого противостояния оппозиция «зарубила» предложения Управы о строительстве в Ставрополе элек­тростанции, водопровода, здания ремесленного училища. Дальше больше, у городского Головы даже не оказалось средств на текущие расходы (на питание в городской больнице, на содержание пожарной команды и т. д.). Да мало ли каких расходов требует жизнь, пусть и неболь­шого, но города. Цезарев обратился к губернатору в ян­варе 1913 года с просьбой разрешить взять в городском банке причитающуюся городу прибыль, не дожидаясь ут­верждения ревизионной комиссии. Губернатор разрешил взять из городских средств только 26 тысяч 800 рублей. Этого было мало. Но и каждый раз не будешь обращать­ся к губернатору, ведь могут и сказать, что «не царское это дело».

В этих условиях председатель Управы городской Голо­ва Цезарев П. Г. стал единолично принимать решения. Это только увеличивало список беззаконий и неправиль­ных действий, в частности, по взиманию недоимок, по практическому осуществлению постановлений городской Думы.

Причем на людях он говорил одно, а на деле поступал наоборот. Выступая на заседании городской Думы 19 ок­тября 1910 года по поводу получения известия о смерти Л. Н. Толстого, Цезарев заявил: «В настоящее время Россия переживает горестную утрату: умер гордость и слава на­шей Родины, известный всему миру Лев Николаевич Тол­стой — великий художник слова и мысли». По его пред­ложению городская Дума почтила память великого писа­теля вставанием и решила послать семье Толстого теле­грамму соболезнования. А потом оказывается — Цезарев телеграмму не послал, поскольку, по его словам, «такая телеграмма будет кое-кому неприятна».

Наконец, затянувшиеся проверяющие комиссии, не до­верявшие друг другу, договорились пригласить для про­верки независимых экспертов-бухгалтеров. Сошлись на кандидатуре опытнейшего Григория Васильевича Богдано­ва: он дал согласие. Это было решено 14 декабря 1912 го­да, а 16 декабря документы городской Думы сгорели. Как это произошло?

Около восьми часов вечера 16 декабря Цезарев П. Г. за­шел в здание Управы и сидевшего в здании сторожа Илью Нестерова отправил на улицу чистить тротуар возле зда­ния, а другого сторожа отправил к пожарникам, чтобы те убавили огонь в сильно горевшем уличном фонаре на Ка­занской улице.

После того, как Цезарев ушел, в Управе случился по­жар, причем загорелись документы, предназначенные для проверки. Вообще весь архив и дела Управы хранились в специальной каменной кладовой. А денежные дела, кото­рые нужно было проверить, по объяснению самого Цезаре-ва, «валялись просто так, и я приказал их собрать и сде­лать для них отдельный деревянный ящик». Вот этот ящик и загорелся. Часть дел сгорела полностью, другая изрядно попортилась.

Естественно, что подобное просто так не могли остав­лять и, как частенько в истории бывает, отдали под суд «стрелочника» — сторожа Нестерова. Причем это было сделано по предложению самого Головы.

Но «пожар слухов» разгорелся еще больше. Оппозиция наняла опытного адвоката Семененко Александра Павло­вича для защиты обвиняемого сторожа Ильи Нестерова. Она догадывалась, что бедный сторож будет играть роль «громоотвода». Настоящий виновник, конечно, не он.

Друзья Цезарева, различного рода подлипалы, у власть имущих их всегда хватает, родственники решили ском­прометировать адвоката, или, как сейчас говорят, «на­ехать» на него. По городу прошел слух, что якобы адвокат Семененко очень нехороший человек, хотя и молодой, но уже изгнанный из полиции за рукоприкладство. Причем, по большому счету, нечто подобное было в биографии ад­воката, когда он служил в Саратове. Но компромат хотя и попал в точку, но сыграл явно незапланированную реак­цию. Молодой честолюбивый адвокат, поняв с какой пуб­ликой он имеет дело, из принципиальных соображений стал защищать Нестерова.

В мае 1914 года состоялся суд по факту поджога город­ской Управы. Вся обвинительная часть против сторожа сразу же рассыпалась, как карточный домик. Заместитель прокурора, тогда он назывался товарищ прокурора, спро­сил Нестерова, почему на следствии он говорил одно, там сознался, а здесь на суде отрицает все. Нестеров ответил, что следователь сказал ему, что если он не сознается, то ему грозят каторжные работы, а если сознается — прису­дят к церковному покаянию. Напоминаю читателю, что мы рассказываем о событиях 80-летней давности.

Любопытно было поведение Цезарева, он выступал в качестве свидетеля, на суде. По его словам, перед пожаром он зашел в Управу и послал находившегося там сторожа чистить тротуар перед зданием. Защитник не преминул сразу же спросить: «Что нужно было чистить, когда в этот день шел не снег, а дождь?» Цезарев не смутился: «Я бо­ялся в будущем гололедицы». А другой ответ городского Головы защитнику так просто поразил весь зал. Защитник спрашивает, что сделал городской Голова, когда узнал о пожаре в здании Управы? «Я, — ответил Цезарев, — лег спать, будучи уверен, что завтра узнаю подробности проис­шедшего».

Суд признал сторожа Нестерова невиновным, и защит­ник Семененко сразу же возбудил перед судом ходатайст­во, чтобы сохранить вещественные доказательства. Суд удовлетворил требование адвоката. Перед жителями Став­рополя замаячил второй акт скандала в городской Думе.

Помощник присяжного поверенного Семененко вскоре направляет самарскому губернатору ходатайство о преда­нии суду всего состава городской Управы. А к ходатайст­ву был приложен акт экспертов бухгалтерского дела, в ко­тором четко говорилось: «в делопроизводстве Управы за 1905 год были допущены: а) бессистемное, беспроверочное ведение счетоводства с массой ошибок в цифрах и отступ­лениях от общеустановленных правил бухгалтерии; б) рас­трата строительных материалов на сумму 5.886 рублей и 4 копейки; в) вымышленные записи в книгах, с целью со­крытия растраты..,»

Но отдавать под суд весь состав городской Управы гу­бернатор не решился, ведь это позор на всю Россию. К то­му же началась первая мировая война, и хлопот у властей всех уровней хватало и без этого. И еще одно обстоятель­ство того, что дело спустили на тормозах, так как срок полномочий городской Думы закончился и ставропольча-не избрали себе нового городского Голову.

Остался в памяти ставропольчан Цезарев и своими крайними политическими взглядами, он был одним из ру­ководителей местных черносотенцев. Чтобы заручиться поддержкой народных масс, в первую очередь многочис­ленного крестьянства, ремесленников, торговцев, черносо­тенцы широко использовали социальную демагогию, спе­кулировали на патриотических чувствах, разжигали наци­онализм.

Исключительное место в идеологии черносотенцев за­нимал антисемитизм. Они утверждали, что евреи избрали Россию в качестве объекта вторжения. «Русский характер, черты национального уклада русских людей, отменное ис­торическое гостеприимство славян вообще, и в особеннос­ти русских, прекрасно взвешивали и учитывали евреи. Не­даром Россия буквально осаждена евреями.»

Хотя на самом деле в России евреи составляли около 4% всего населения, да и жили они в основном в запад­ных и южных районах страны. В сельской местности им запрещалось жить. Поэтому в ставропольском уезде среди крестьян евреев не было, а в самом Ставрополе прожива­ло 2-3 еврейские семьи интеллигентов. Но Цезарев при­держивался постулата, что если врага нет, его можно при­думать.

6 ноября 1905 года в Ставрополе был намечен празд­ник местного значения. В городской прогимназии должен был состояться годичный акт вручения наград лучшим учащимся. Как правило, на таком акте присутствовало «все ставропольское общество». Готовился торжественный обед со стороны Попечительского совета.

Но произошло неслыханное. На торжественном акте все виновницы торжества, лучшие гимназистки отказа­лись получать заслуженные ими награды. Потому что на вечере выяснилось, что на исполняющую должность начальницы гимназии, кстати, любимую учительницу Н. В. Вейс отправлен грязный донос. Гимназистки, про­явив не свойственную их годам гражданскую смелость, от­казались в знак протеста против этого получать награды и свидетельства об окончании курса.

Стали разбираться. Оказалось, что Цезарев — город­ской Голова по должности, а черносотенец по убеждениям, организовал этот донос, чтобы госпожу Вейс не утвержда­ли в должности начальницы гимназии. Текст этого доноса составил Цезарев, а переписан был рукой С. А. Сосновско-го — члена окружного суда. Первым подписал это гнусное измышление мещанский староста Ставрополя Константин Михайлович Круглов, самый крупный мясоторговец горо­да. А вот владелец городской типографии, очень уважае­мый в городе человек, Венедикт Михайлович Войнатов-ский категорически отказался от предложенной ему под­писи. Точно так же отказался подписывать донос и член правления городского банка Головин.

С разоблачением и резким осуждением подобных дей­ствий черносотенцев выступили председатель Педагогиче­ского совета прогимназии Е. С. Лебедев и податной ин­спектор Н. А. Голосов. К ним присоединились учащиеся и прекратили занятия. 10 ноября состоялось совместное за­седание Педагогического и Попечительского советов, на котором обсуждался этот конфликт. В результате обсужде­ния Цезарева и Сосновского вывели из состава Попечи­тельского совета.

Вроде бы серьезное внушение общественности должно было бы охладить политические пристрастия Цезарева, но этого не произошло. Также мало подействовала на него и трагедия, происшедшая в его семье. 8 января 1908 года семнадцатилетний сын Цезарева Костя застрелился из от­цовского револьвера. Случай взбудоражил Ставрополь. По­явились слухи, что якобы юноша влюбился в отдыхаю­щую летом на дачах приезжую гимназистку-еврейку, отец узнал и устроил сыну скандал. Но мне кажется, что это был просто слух и не более. Разгадку надо было искать в другом факте. На следующий день 9 января застрелился 18-летний Саша Кожевников, а они с Костей дружили. Что-то произошло между ними несомненно, а что, мы по­ка не знаем.

Судьба самого Петра Григорьевича Цезарева затерялась где-то в бурных днях революции, хотя и мелькнуло сооб­щение, что он якобы служил в какой-то конторе мелким чиновником в 1918 году.