Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США психологическое исследование

Следование фактам, куда бы они ни могли привести, требует храбрости, на которую способны не многие мужчины. Фрейд обладал бесстрашием прослеживать факты до глубин человеческого рассудка и описывать те желания, которые он смог распознать в недрах бессознательного. Его описания разбивали многие заветные надежды и мечты, лелеемые людьми. Его поносили, но он продолжал радоваться всякий раз, когда какая-либо теория опровергалась непокорным фактом. Истина была его страстью.

В конце концов, только безумец может отвергать реальные факты. В настоящее время человечество принимает, без какого-либо следа былой ярости, доказательство Галилея о том, что Земля вращается вокруг Солнца, и открытия Фрейда начинают находить понимание среди людей. Психология была ответвлением философии, а не наукой, пока Фрейд не изобрел метод исследования, названный психоанализом. Психология стала теперь наукой, основанной на фактах, а Фрейд считается одним из благодетелей человечества.

Мы с ним дружили в течение нескольких лет до того, как решили сотрудничать в написании данной книги. Фрейд находился в Берлине, где ему должны были сделать небольшую операцию. Я зашел к нему и нашел его подавленным. Он мрачно сказал, что ему недолго осталось жить и что его смерть не будет иметь никакого значения ни для него, ни для кого-либо еще, так как он уже написал все, что хотел написать, и его душа пуста.

Он спросил меня, чем я занимаюсь. Я ответил, что работаю над книгой о Версальском договоре, в которой будет дано исследование деятельности Клемансо, Орландо, Ллойда Джорджа, Ленина и Вудро Вильсона, которых мне довелось знать лично. Глаза Фрейда загорелись, и он стал очень оживленным, Фрейд быстро задал мне несколько вопросов, на которые я ответил, затем, к моему удивлению, сказал, что хотел бы сотрудничать со мной в написании главы о Вильсоне в моей книге. Я рассмеялся и заметил, что эта мысль очень заманчива, хотя и эксцентрична. Моя книга будет интересна специалистам в области иностранных дел.

Исследование же Вильсона Фрейдом, возможно, будет иметь непреходящую ценность, сродни анализу Платона, сделанному Аристотелем. Каждый образованный человек захочет прочесть эту работу. Если же Фрейд ограничится в написании о Вильсоне одной главой в моей книге, то результатом будет полнейшая нелепость; эта часть книги окажется намного важнее всей книги.

Два дня спустя я снова позвонил Фрейду, и после длительного обсуждения мы согласились сотрудничать в написании книги. Мы сразу же начали работать над этой книгой, но для ее завершения потребовалось около 10 лет. Мы прочли все речи и все опубликованные книги Вильсона, а также все тома о Вильсоне, опубликованные Реем Стэннардом Бейкером, которого Вильсон выбрал своим биографом и который имел доступ ко всем личным бумагам Вильсона.

 Затем мы прочитали "Архив полковника Хауза", который был самым близким другом Вильсона в те годы, когда Вильсон был президентом; книгу "Вудро Вильсон - каким я знал его", написанную его секретарем Джозефом П.Тьюмалти, а также книги о Вильсоне, написанные Уильямом Элленом Уайтом, Джеймсом Кирни, Робертом Эдвардом Аннином, Дэвидом Лоуренсом и многими другими авторами. Кроме того, я прочитал множество книг, описывающих различные аспекты карьеры Вильсона, как, например, "Экономические последствия Версальского мирного договора" Дж. Мэйнарда Кинеса, а Фрейд в свою очередь ознакомился со всем этим тоже. Обсуждение накопленного материала принудило нас "смотреть в лицо" двум фактам: первое - наше исследование Вильсона составит большую книгу; второе - будет нечестным пытаться писать анализ характера Вильсона, если мы не сможем углубить понимание нами его натуры, используя частную, неопубликованную информацию от его близких.

Я вылетел в Америку с целью сбора информации. В этом мне помогали многие мои друзья, бывшие когда-то друзьями Вильсона. Некоторые из них предоставили в наше распоряжение свои дневники, письма, записи и заметки, в то время как другие откровенно рассказывали о Вильсоне. Благодаря их помощи мы убедились в том, что, хотя последующая публикация частных бумаг Вильсона расширит и углубит знание его характера, никакие вновь появившиеся факты не будут существенно противоречить тем сведениям, на которых основывалось наше исследование. Все те, кто снабжал нас информацией, делали это при условии, что их имена не будут упомянуты.

Издавать книгу большим объемом, перегружая ее фактами, казалось нам немыслимым. Мы решили оставить только материалы, относящиеся к детству и юности Вильсона, которые представлялись нам существенно важными для читателей, незнакомых со средой и окружением, в которых рос Вильсон. Мы оба были упрямы и придерживались разных вероисповеданий. Фрейд был неверующим евреем, я всегда оставался истинным христианином. Мы часто спорили, но никогда не ссорились.

Напротив, чем больше мы работали вместе, тем прочнее становилась наша дружба. Однако весной 1932 года, когда наша рукопись в окончательном виде была готова к печати, Фрейд внес изменения и дополнения в текст, против чего я возражал. После нескольких дискуссий мы решили отложить эту рукопись на три недели, а затем попытаться прийти к общему согласию. Когда мы встретились снова, наши мнения не изменились.

Я собирался вылететь в США для участия в предвыборной кампании Франклина Д Рузвельта на должность президента и считал, что никогда больше не смогу найти время для работы над этой рукописью. Ранее мы с Фрейдом решили, что наша книга должна быть опубликована в США и что дата публикации будет контролироваться мною. В конце концов я предложил, что так как ни один из нас не является абсолютно глухим к доводам рассудка, то вполне вероятно, что когда-либо в будущем мы придем к согласию; пока же эта книга не будет издаваться. Однако нам обоим следует подписать каждую главу с тем, чтобы по крайней мере существовал один подписанный рукописный экземпляр. Так мы и сделали.

Прошло шесть лет. В 1938 году нацисты разрешили Фрейду выехать из Вены в Лондон. Путь его лежал через Париж, где в то время я был американским послом. Я встретил его на вокзале и предложил провести еще одно совместное обсуждение нашей книги после того, как он устроится в Лондоне. Я передал рукопись Фрейду и был рад, когда он согласился снять те добавления, которые внес в самом конце работы. Мы договорились о некоторой доработке рукописи, продиктованной временем.

Я снова навестил его в Лондоне, и мы одобрили окончательный вариант рукописи. Этот текст приводится в настоящей книге. Затем мы оба согласились, что будет учтивым воздержаться от публикации этой книги до тех пор, пока жива вторая миссис Вудро Вильсон. Я больше не встречался с Фрейдом. Он умер в 1939 году. Он был человеком, обладающим бесстрашной интеллектуальной честностью: Великим человеком.

Когда автор высказывает свое мнение об исторической личности, он, как правило, с самого начала заверяет своих читателей в том, что старался быть объективным и непредубежденным, что он работал "без гнева и беспристрастно". Я должен, однако, начать данное психологическое исследование Томаса Вудро Вильсона с признания в том, что личность этого американского президента, с самого начала его появления на европейской арене, не вызывала у меня симпатии и что антипатия с течением времени становилась тем сильнее, чем больше я узнавал о нем и чем больше страданий довелось нам испытать вследствие его вмешательства в нашу судьбу.

При более близком знакомстве с его личностью было нетрудно найти веские причины в защиту такой антипатии. Сообщалось, что Вильсон, став президентом, потряс одного из политиков, упомянувшего о своих заслугах в ходе предвыборной кампании, словами: "Богу было угодно, чтобы я стал следующим президентом США. Ни тебе, ни другому смертному не удалось бы помешать этому".

 Этим политиком был Уильям Ф. Маккомбс, председатель демократического национального комитета. Я не знаю, как воздержаться от заключения о том, что человек, способный столь буквально принимать на веру религиозные иллюзии и столь убежденный в особой личной интимности с Всемогущим, неспособен построить отношения с обычными смертными. Как известно каждому, вражеский лагерь в годы войны также имел Божьего избранника: немецкого кайзера. В высшей степени жаль, что позднее у противной стороны также появился свой избранник. Из этого ничего хорошего не получилось: уважения к Богу также не прибавилось.

Еще одна явная особенность президента, на которую он сам часто обращал внимание, во многом повинна в том, что мы не знаем, с чего начать постижение его личности, которая представляется нам экзотичной. В ходе длинной и трудной эволюции мы научились разграничивать внутренний мир нашей психики и внешний мир реальности. Этот последний мир мы можем понять только в процессе его наблюдения, изучения и систематизации сделанных открытий. В ходе проведения этой тяжкой работы нам было нелегко отказаться от объяснений, соответствующих нашим желаниям и подтверждающих наши иллюзии. Но такая победа над собой окупила себя с лихвой. Она привела нас к такому господству над природой, о каком мы не могли и мечтать.

Недавно мы начали применять аналогичную процедуру к содержанию мира нашей психики. Посредством этого еще больше возросли наше уважение к фактам реальности и наша самокритика. В этой области мы также рассчитываем на подобный успех. Чем более обширным и глубоким будет становиться наше знание психических процессов, тем большей властью мы будем обладать в отношении сдерживания и управления своими инстинктами. Вильсон же, наоборот, неоднократно заявлял, что голые факты не имеют для него никакого значения, что он высоко ценит только человеческие мотивы и мнения.

 Как результат такого отношения, его образу мышления было свойственно игнорирование фактов реального внешнего мира и даже отрицание их существования, если они противоречили его надеждам и чаяниям. Таким образом, у него не было побудительной причины уменьшить свое невежество путем изучения фактов. Для него ничто не имело значения, кроме благородных намерений. Когда он пересек океан для того, чтобы принести раздираемой войной Европе справедливый и прочный мир, он оказался в плачевном положении благодетеля, который хочет восстановить пациенту зрение, но не знает строения глаза и не умеет оперировать.

Этот же способ мышления, вероятно, ответствен за ту неискренность, ненадежность и тенденцию отрицать правду, которые проявлялись в контактах Вильсона с другими людьми и которые всегда столь неприятно встречать у идеалиста. Настоятельная потребность говорить правду, должно быть, одобряется этикой, но она основана на уважении к фактам. Я должен также выразить свою уверенность в том, что существовала очень тесная связь между отчуждением Вильсона от мира реальности и его религиозными убеждениями. Многое в его общественной деятельности очень напоминает отношение христианской науки к политике. Бог - это благо, болезнь - это зло. Болезнь противоречит природе Бога. Поэтому, так как Бог существует, болезнь не существует. Нет никакой болезни.

Можно ли ожидать от такого целителя интереса к симптоматике и диагнозу?

Позвольте мне возвратиться к началу этих замечаний, к признанию моей антипатии к Вильсону, с тем чтобы сказать кое-что в его оправдание. Все мы знаем, что не несем полную ответственность за результаты наших действий. Мы действуем с определенным намерением; затем наше действие порождает результаты, которые противоречат нашим намерениям и не могли быть заранее предвидены. В силу этого мы часто пожинаем больше ненависти и недоверия, а иногда - больше похвал и почестей, чем заслуживаем.

Но когда, как в случае с Вильсоном, человек достигает почти прямой противоположности того, чего он хотел достичь, когда он показывает себя прямой противоположностью той власти, которая "всегда желает зла и всегда творит добро", когда претензия освободить мир от зла оборачивается лишь еще одним подтверждением той опасности, которую может причинить фанатик общему благу, то не приходится удивляться тому недоверию, которое возникает у наблюдателя и которое делает симпатию невозможной.

Конечно, когда под влиянием Буллита я занялся более тщательным исследованием жизни президента, мое отношение к Вильсону претерпело известное изменение. У меня появилась по отношению к нему некоторая доля симпатии, но симпатии особого рода, смешанной с жалостью, такой, какую ощущаешь, читая Сервантеса, к его герою, наивному рыцарю из Ла-Манчи. И наконец, когда сравниваешь силу этого человека с величием той задачи, которую он взвалил на свои плечи, жалость становится столь громадной, что подавляет все другие эмоции. Поэтому в конечном счете я могу просить читателя не отвергать эту работу, несмотря на мое предубежденное отношение к Вильсону. Хотя при написании этой книги не обошлось без участия сильных эмоций, все они тщательно прорабатывались и искоренялись. То же самое я могу сказать относительно Уильяма С.Буллита, соавтором которого по данной книге я являюсь.

Буллит, знавший Вильсона лично и работавший под его руководством (надо отметить, что в это время Буллит был ему предан со всем энтузиазмом молодости), подготовил краткие сведения о жизни и юности Вильсона. Что касается аналитической части этой книги, мы несем за нее равную ответственность.

Представляется уместным сделать некоторые дополнительные пояснения. Возможно, читатель будет возражать против того, что наша работа, представленная на его суд, называется "Психологическое исследование", хотя мы применяли метод психоанализа при исследовании нашей темы и неограниченно использовали психоаналитические гипотезы и термины. Такое представление сделано вовсе не в угоду предрассудкам публики. Наоборот, данное заглавие выражает наше убеждение в том, что психоанализ - это не что иное, как психология, одна из частей психологии, и что нет надобности извиняться за применение аналитических методов в психологическом исследовании, в котором изучаются более глубинные психические факторы.

Опубликование результатов такого исследования глубинных психических механизмов и предоставление их на суд публики до тех пор, пока жив данный индивид, определенно недопустимо. То, что данный субъект согласится на публикацию при жизни, в равной степени мало вероятно. Терапевтический анализ проводится между врачом и пациентом при обещании секретности, при этом исключаются все посторонние. Однако, когда умирает индивид, чья жизнь и деятельность оказали большое влияние на настоящее и будущее, он становится, по общему согласию, подходящей темой для биографического исследования, и прежние ограничения более не имеют места. Затем может возникнуть вопрос о периоде посмертной неприкосновенности для биографического изучения, но такой вопрос редко когда-либо поднимался. Будет нелегко прийти к согласию относительно длительности такого периода и тем более к обеспечению его выполнения. Томас Вудро Вильсон умер в 1924 году.

Наконец, мы должны высказаться против ложного суждения о том, что мы написали эту книгу с единственной целью доказать, что Вильсон обладал патологическим характером и не был нормальным человеком и что мы стремились подорвать почтение к его достижениям. Нет! Это не являлось нашей целью. И даже если бы мы этого и хотели, мы не смогли бы, посредством написания данной книги, добиться такого результата.

Ибо наша наука давно уже отказалась от веры в узкие рамки нормальности и от веры в резкую разграничительную черту между нормальным и анормальным в психической жизни.

Все более тонкая техника диагностики показала нам всевозможные образцы неврозов там, где мы менее всего ожидали их обнаружить; так что почти полностью верным становится утверждение о том, что невротические симптомы и запреты, до определенной степени, стали обычными для всех людей, живущих в условиях цивилизации. Нам даже кажется, что мы понимаем ту острую необходимость, которая породила это явление.

Далее, мы были вынуждены прийти к заключению, что для суждения о психических явлениях категория "нормальный - патологический" является такой же неадекватной, как и предшествующая ей всеохватывающая категория "хороший - плохой". Лишь в подавляющем меньшинстве случаев психические расстройства могут быть прослежены до воспалительных процессов или до введения токсических веществ в организм. И даже в этих случаях влияние данных факторов является косвенным.

В большинстве случаев количественные факторы вызывают лавину патологических результатов: такие факторы, как чрезмерно сильные стимулы, воздействующие на определенную часть аппарата психики, большая или меньшая выработка тех внутренних секреций, которые незаменимы для функционирования нервной системы, временные расстройства - слишком раннее или запоздалое развитие психической жизни.

Мы снова обнаруживаем ту разновидность количественной причинности, когда с помощью психоанализа изучаем то, что в настоящее время представляется нам элементарным материалом психического явления. Относительная сила любого из многих инстинктов, вырабатывающих психическую энергию, особая глубина одного из тех отождествлений, посредством которых обычно формируется характер, особенно мощное реактивное образование, в ходе действия которого вытесняются импульсы, - такие количественные факторы определяют конечную форму личности, наделяют ее определенной индивидуальностью и направляют ее активность в соответствующее русло.

В своем описании мертвого Брута шекспировский Марк Антоний говорит:

Так в нем соединились, что природа

Могла б сказать: "Он человеком был!""

В качестве примечания к этим словам поэта испытываешь искушение добавить, что элементы психической конституции всегда одни и те же. Все изменения в их совокупности происходят в результате их расположения в различных областях психической жизни и их привязанности к различным объектам. Согласно определенному критерию, мы затем оцениваем индивида как нормальную, или патологическую, или как проявляющую патологические черты личность. Но такие критерии никоим образом не являются едиными, надежными или постоянными. Их трудно обосновать научным образом, ибо в своей основе они являются лишь практическими средствами, часто условного происхождения. "Нормальный" обычно означает просто "средний" или "близкий к среднему". Наше суждение о том, следует или нет какую-либо черту характера или действие считать патологическими, часто определяется на основании того, являются ли или нет они вредными для индивида или для общества, членом которого он является. Несмотря на неопределенность этих понятий, мы не можем в практической жизни обойтись без проведения различий между ними; но нас не должно останавливать, если устанавливаемое различие не удовлетворяет другим важным критериям.

Глупцы, мечтатели, страдающие от иллюзий, невротики и лунатики во все времена играли громадную роль в истории человечества, и не только тогда, когда они были знатного происхождения. Обычно они сеяли хаос, но не всегда. Такие лица оказывали далеко идущее воздействие на настоящее и будущее, они способствовали многим важным движениям культуры и совершали великие открытия.

С одной стороны, они были способны к таким достижениям с помощью "неповрежденной" части их личности, то есть несмотря на свою анормальность, но, с другой стороны, часто именно патологические черты их характера, односторонность их развития, анормальная сила определенных желаний, некритическое и неограниченное следование какой-либо одной цели, давали им силу тащить за собой других и преодолевать всевозможные препятствия.

Великие достижения столь часто совершаются людьми с психическими отклонениями, что невольно испытываешь искушение предполагать, что они неотделимы друг от друга. Однако такому предположению противоречит тот факт, что во всех областях человеческого знания можно найти великих людей, удовлетворяющих требованиям нормальности.

Мы надеемся, что сделанные нами предположения и замечания снимут с нас подозрения в том, что в этой книге содержится еще что-либо, кроме психологического исследования Томаса Вудро Вильсона. Однако мы не можем отрицать в этом, как и в любом другом случае, что более интимное знание человека может способствовать более точной оценке его достижений.

Бальфур, Артур Джемс, премьер-министр Великобритании (1902 - 1906); министр иностранных дел (1916—1919).

Бейкер, Рей Стэннард, официальный биограф Вильсона. Директор отдела прессы американской делегации на Парижской мирной конференции.

Бернсторф, Иоганн Генрих, граф, немецкий посол в Вашингтоне (1908 - 1917), пытавшийся способствовать лучшему взаимопониманию между США и Германией до вступления США в первую мировую войну. 

Боунз, Джеймс, дядя Вудро Вильсона.

Боунз, Жанет, двоюродная сестра Вудро Вильсона.

Брайан, Уильям Дженнингс, политический лидер демократов, участвовал в кампании по выдвижению кандидатуры Вильсона на пост президента в 1912 году. Государственный секретарь США (1913-1915), ушел в отставку из-за потери симпатии к политике Вильсона после гибели "Лузитании".

Бриджес, Роберт, друг и товарищ по учебе в Принстоне.

Брохэм, Герберт Б., писал передовицы для "Нью-Йорк таймс".

Брук, Фрэнсис Дж, первый друг Вильсона.

Ван Дейк, профессор английской литературы в Принстоне и посланник США в Голландии и Люксембурге.

Вильсон, Анна, сестра Вудро Вильсона.

Вильсон, Джозеф Раглес, младший брат Вильсона.

Вильсон, Жанет Вудро, мать Вильсона.

Вильсон, Марион, сестра Вильсона.

Вильсон, преподобный Джозеф Раглес, отец Вильсона.

Вудро, Генриетта, двоюродная сестра.

Вудро, Джеймс, дядя.

Вудро, преподобный Томас, дедушка.

Вудро, Томас, дядя.

Гардинг, Уоррен Дж, 29-й президент США, выступал против создания Лиги Наций.

Гиббен, Джон Гриэр, президент Принстона (1912 - 1932), вначале любимый, затем забытый друг Вильсона.

Гладстон, Уильям, государственный деятель Великобритании, идол Вильсона.

Глинн, Мартин X., издатель "Нью-Йорк тайме", активно участвовал в президентской кампании 1916 года.

Голт, Эдит Боллинг, вторая жена Вильсона.

Грей, сэр Эдуард, министр иностранных дел Великобритании.

Грейсон, Кэри Т., личный врач Вильсона в Белом доме.

Гувер, Герберт, 31-й президент США.
Дебс, Юджин В., американский социалист, часто выставлялся кандидатом в президенты.

Джерард, Джеймс В., американский адвокат. Посол США в Германии (1913 - 1917). 

Джонсон, Хирам, сенатор США от Калифорнии.

Дизраэли, Бенджамин, государственный деятель Великобритании.

Додд, Уильям Э., историк.
Жюссеран, Джин Жюлъ, французский посол в США.

Клемансо, Жорж, премьер-министр Франции, возглавлял французскую делегацию на Парижской мирной конференции.

Кобб, Фрэнк, главный редактор "Нью-Йорк уорлд".

Криль, Джордж, американский журналист.

Кристиан, Ян, премьер-министр Южноафриканского союза, участник мирной конференции.

Лансинг, Роберт, государственный секретарь (1915 - 1920).

Лодж, Генри Кэбот, председатель сенатского комитета по внешним сношениям, возглавлял оппозицию мирному договору и учреждению Лиги Наций.

Макаду, Уильям Г., зять Вильсона.

Масарик, Томаш, первый президент Чехословакии. Макс, принц Баденский, начал в 1918 году переговоры.

Мезес, Сидней Эдвард, директор организации "Исследование" на мирной конференции.

Моргентау, Генри, американский посол в Турции.

Нокс, Филэндер Чейз, сенатор США (1917 - 1921), известен противодействием вступлению США в Лигу Наций.

Орландо, Витторио, премьер-министр Италии, глава итальянской делегации на мирной конференции о перемирии.

Орпен, сэр Уильям, английский живописец.

Пуанкаре, Раймон, президент Франции, отличался консерватизмом и борьбой против пораженческих настроений.

Пэттон, Фрэнсис Л., президент Принстона (1888 - 1902).

Рузвельт, Теодор, 26-й президент США.

Сайрэ, Фрэнсис Б., зять Вильсона.

Соннино, барон Джорджо Сидней, министр иностранных дел Италии и итальянский представитель на мирной конференции.

Тафт, Уильям Хоуард, 27-й президент США.

Тиррел, Уильям Джордж, британский дипломат, посол во Франции (1928 - 1934).

Уайт, Генри, американский дипломат, член делегации США на мирной конференции, который выступал за вступление США в Лигу Наций.

Фош, Фердинанд, маршал Франции, главнокомандующий союзными войсками (1918).

Ханки, сэр Морис, офицер британской армии, государственное должностное лицо, секретарь на совещаниях "Четверки".

Хауз, полковник Эдвард М., друг и доверенное лицо Вильсона. Личный эмиссар Вильсона в Европе (1914 - 1916), член американской комиссии по ведению мирных переговоров (1918 - 1919) и член комиссии по составлению устава Лиги Наций.

Хичкок, Гилберт М, главный представитель президента Вильсона в сенате.

Хьюз, Чарльз Эванс, американский юрист, побежден Вильсоном на президентских выборах 1916 года.

Хэйль, Уильям Байярд, доверенное лицо Вильсона в Мексике (1913).

Шарп, Уильям Грэйвз, американский посол во Франции (1914 - 1919).

Эберт, Фридрих, первый президент Германии.

Эксон, Эллен Луиза, первая жена Вильсона.

 
Краткие сведения о детстве и юности Томаса Вудро Вильсона, написанные Уильямом С. Буллитом

Отец мальчика Джозеф Раглес Вильсон считался красивым мужчиной. Высокого роста и крепкого телосложения, с ясными, глубоко посаженными глазами и широким красивым лбом, который венчала копна черных волос. Округленный подбородок по бокам был обрамлен темными бакенбардами. У него был чувственный рот, а также большой прямой нос. И только большие оттопыренные уши несколько портили его. В преклонные годы его прекрасные волосы сделались белыми, и он стал походить на полную старую леди.

 Он был тщеславным: гордился своей внешностью, а еще больше своей способностью ясно излагать собственные мысли.

 Он питал страсть к словам, более заботясь об обрамлении своей мысли, чем о ее сути. Он выискивал в словаре необычные слова, составляя с ними роскошные фразы, чтобы придать блеск банальным рассуждениям. У смертного одра прихожанина он обычно говорил: "В его глазах не было мысли". Он писал проповеди и читал их с риторическими интонациями и отработанной жестикуляцией. Проповедовать с кафедры было для него недостаточно. Он неустанно проповедовал в своей семье, а также в кругу всех своих друзей и знакомых. Он служил в колледже Джефферсона, небольшом пресвитерианском учреждении в Пенсильвании, в качестве экстраординарного профессора риторики, будучи им по своей сути. В его жизни были две великие страсти: слова и его сын, которого он неизменно называл Томми.

Томми родился, когда его матери, Жанет Вудро Вильсон, было тридцать лет. Она была болезненной женщиной с некрасивыми чертами лица: длинным носом, выпуклыми глазами и широким, слабым ртом. Это было молчаливое и набожное создание. Ее отец, преподобный Томас Вудро - которому первому за пять столетий существования этой семьи суждено было покинуть Шотландию и переехать в Англию, - стал пастором в Карлейле. У него было восемь детей. Чтобы как-то сводить концы с концами, преподобный Томас Вудро был вынужден подрабатывать, преподавая в школе. В ноябре 1835 года его бедность стала столь невыносимой, что он решил эмигрировать с семьей в Америку.

 В то время Жанет, которая была пятым ребенком в семье, исполнилось 9 лет. Всю жизнь она вспоминала об этом путешествии с ужасом. Корабль был такой развалиной, что потребовалось целых два месяца, чтобы добраться из Ливерпуля в Нью-Йорк. С тех пор Джесси не любила и боялась моря. Ее мать так и не оправилась после этого путешествия. Спустя месяц она умерла. В попытке основать общину отец вместе с детьми отправился в Канаду. Его выбор остановился на местечке Броквилл, расположенном в пустынном месте. Но здесь семья задержалась недолго. Далее ее путь лежал в Чилликотэ, штат Огайо, где отец стал пастором первой пресвитерианской церкви. Жанет Вудро вела домашнее хозяйство, заботилась о малышах и изучала Библию, пока не вышла замуж за Джозефа Раглеса Вильсона. Она родила двух дочерей - Марион и Анну - перед тем, как дала жизнь будущему президенту Соединенных Штатов.

Томми Вильсон был здоровым ребенком. Когда ему исполнилось 4 месяца, мать написала своему отцу: "Ребенок здоров и прекрасно выглядит - он намного больше, чем были сестры в его возрасте. Очень пухленький. Все говорят нам, что он чудесный мальчик. А самое приятное - он ведет себя великолепно, доставляя нам минимум хлопот". Преподобный Томас Вудро, увидев младенца, заметил: "У этого малыша достаточно достоинств, чтобы стать членом Генеральной Ассамблеи".

Семья маленького Томми жила в Стэнтоне, штат Виргиния. Мальчику еще не исполнился год, когда преподобного Джозефа Раглеса Вильсона отозвали из Стэнтона и назначили проповедником первой пресвитерианской церкви в Огасте, штат Джорджия. Это было большим продвижением. Огаста была процветающим городом, примерно с двенадцатитысячным населением, включая рабов. Приближалась Гражданская война. Тот факт, что Джозеф Раглес Вильсон был родом с Севера, мог бы принести много неприятностей ему и его семье; но этого не случилось, так как он стал стойким приверженцем Юга.

В Огасте Томми Вильсон превратился из толстого здорового младенца в болезненного маленького мальчика. Он не унаследовал ни крепкого телосложения отца, ни его приятных черт лица; зато ему "достались" выпуклые отцовские уши. Физическим сложением он походил на мать. У него были тусклые серые глаза и негустые белокурые волосы. Он едва перестал носить распашонки, как начал носить очки. Более того, его стали беспокоить приступы желудочных болей, которые продолжались далее всю жизнь. С ним нянчились отец, мать и две старшие сестры. Из-за слабого здоровья родители не послали его в школу. Он выучил алфавит только в 9-летнем возрасте и научился читать лишь к 11 годам.

"Моим самым ранним воспоминанием, - сказал Вудро Вильсон 50 лет спустя, - является воспоминание о том, как я, 4-летним ребенком, вышел за ворота Дома моего отца в Огасте, штат Джорджия, и услышал, как кто-то из прохожих сказал, что выбрали м-ра Линкольна и что будет война. Я побежал спросить отца, что все это значит".

М-р Рей Стэннард Бейкер, официальный биограф Вильсона, имевший доступ ко всем семейным бумагам Вильсона, писал: "Бежать к отцу за разъяснениями по поводу любой неясности было привычной реакцией Томми. Его отец был самой великой фигурой его юности возможно, самой великой фигурой всей его Жизни... До достижения 40-летнего возраста Вудро Вильсон никогда не принимал какого-либо важного решения, не спросив предварительно совета отца. Их связывала огромная любовь - любовь и восхищение, и глубокое уважение".

 Профессор Уинтроп М. Даниельс, который очень близко знал Вильсона во время его учебы в Принстоне, писал на эту же тему следующее: "Я никогда не встречал такую сыновью любовь и уважение к отцу, как у м-ра Вильсона. Трудно сказать, являлось ли искреннее восхищение дарованием отца или неограниченная любовь к нему как к человеку более сильным ингредиентом в этой доминирующей страсти".

"Доминирующая страсть" - сильное выражение для описания чувства сына к отцу, но есть множество доказательств, подтверждающих, что это выражение точно описывает то чувство, которое Томас Вудро Вильсон питал к отцу. Его страстная любовь к отцу была основой его эмоциональной жизни.

 "Письма этих людей друг другу нельзя назвать ничем иным, кроме как любовными письмами, - писал м-р Бейкер. - "Мой драгоценный сын", "мой любимый отец", "дорогой мальчик", - писали они друг другу. При встрече они неизменно эмоционально целовались. Сын постоянно цитировал отца и рассказывал случаи из его жизни, пока приятелям не надоедало выслушивать всевозможные подробности о банальных поговорках его отца и его незначительных поступках.

 "Мой несравненный отец" - выражало действительное чувство сына к отцу. Для Томми Вильсона отец превосходил всех прочих отцов. Все, что говорил и делал отец, имело величайшую важность, так как это исходило от отца. Он считал отца не только самым мудрым человеком на свете, но также самым красивым. "Будь у меня лицо и фигура отца, тогда не имело бы никакого значения, что именно я говорю", - писал сын с обожанием".

Каждое обстоятельство жизни Томми Вильсона служило усилению естественного восхищения маленького мальчика своим отцом. Пастор являлся уважаемым лицом. Он был главным Божьим избранником: доводил слово Божье до прихожан. Он был всем тем, чем хотел быть его сын и чем он не был. Он был сильным и красивым, а его сын был хилым и уродливым. Отец был бесспорным главой в доме. Жена существовала только для обслуживания его желаний. Лучшая комната в доме была его рабочим кабинетом, заставленным книгами, там он сидел и постоянно курил длинную глиняную трубку в форме чаши. Он был душой дома. Отец обладал здоровьем и энергией. Он разговаривал, шутил, сочинял каламбуры. Жена была молчаливой, набожной, с чрезвычайно развитым чувством долга. Пять раз в день отец молился Богу, а семья, затаив дыхание, слушала его молитву. Дважды в день он читал семье Библию. А вечером руководил маленьким семейным хором. По воскресеньям он стоял на церковной кафедре и оттуда нес слово Божье людям. Обычно Томми Вильсон сидел с матерью и сестрами на четвертой скамье и пристально вглядывался в лицо своего "несравненного отца".

Естественно, что Томми был очень набожным ребенком. В течение всей своей жизни он молился, стоя на коленях, по утрам и вечерам. Каждый день он читал Библию. Он без малейших колебаний верил в бессмертие души и пользу молитвы. "Я не понимаю, как кто-либо может обходиться без молитвы в любом начинании", - писал он однажды. "Только посредством молитвы он может обновить свой дух и облагородить свои замыслы. Бог - источник силы для каждого человека, И только посредством молитвы может он приблизиться к Творцу нашего духа".

В трудных ситуациях он ощущал, как им "руководила разумная сила вне его". Он никогда не сомневался. Для него испытать минутное сомнение означало "усомниться в Отце". Когда его первая жена прочла Канта и стала задавать ему вопросы, он быстро заставил ее замолчать. Он как-то сказал своему врачу в Белом доме Кэри Т.Грейсону: "Когда дело касается религии, споры излишни".

В заключение своей речи в Сан-Франциско 17 сентября 1919 года он сказал: "Я верю в божественное провидение. Если бы я в это не верил, я бы сошел с ума". Возможно, это было правдой. Отец любил сына столь же страстно. Он мог часами возиться с ним, порой так увлекаясь, что становился больше похож на шаловливого мальчугана, нежели на уважаемого священнослужителя. Он любил делиться с сыном своими мыслями, тем самым увеличивая его интеллектуальную зависимость от него. Так как маленький Томми не посещал школу, отец занимался с ним ежедневно, причем не только дома, но и на улице, когда они прогуливались вдвоем. Потом они обычно подробно обсуждали все увиденное. Отец придавал большое значение развитию речи ребенка. Как только мальчик научился читать, они часами играли в "синонимы", по очереди пользуясь словарем. Иногда отец открывал какую-нибудь книгу и предлагал мальчику попытаться улучшить стиль автора. Сын проявлял большие способности, что еще больше притягивало к нему отца.

Отец скоро пришел к убеждению, что сын будет великим человеком, и не скрывал своей уверенности в этом ни от Томми, ни от других. Несмотря на скудный доход, который колебался от 1,5 до 4 тысяч долларов в год, он содержал сына до достижения им 29 лет. А Томми не возражал против этого.

Часто преподобный Джозеф Раглес Вильсон изливал перед сыном поток своих чувств. Например, когда он получил первую книгу сына "Конфессиональное правление", посвященную ему, он писал: "Мой драгоценный сын, я получил твою книгу и самым тщательным образом прочитал ее. Твое посвящение явилось для меня сюрпризом. Никогда ранее я не ощущал столь глубокой любви к тебе. Признаться ли тебе в этом? Я плакал и рыдал, испытывая сладкую боль. Благослови тебя Господь, мой благородный сын, за этот знак твоей любви".

Однако одновременно с любовными словоизлияниями отец прививал сыну положительные качества, которые отличали его от большинства современников и заставляли их чувствовать его моральное и интеллектуальное превосходство.

Хотя основным фактом в детстве Томми Вильсона было его общение с отцом, слабое тело привязало его к матери. Он нуждался в уходе. Мать, поглощенная домом, мало интересовалась жизнью. Томми был для нее целым миром. Его зависимость от матери была длительной. "Я вспоминаю, как льнул к ней, смешной маменькин сын, пока не стал большим и сильным парнем, - писал он жене в 1888 году, - но любовь к прекрасным женщинам пришла ко мне и вошла в мое сердце в годы детства. Если бы я не имел такой матери, которая наградила меня многими добродетелями, я не смог бы завоевать и, вероятно, не был бы достоин такой жены".
Несмотря на горячую любовь к матери, Томми страдал оттого, что унаследовал ее хилое тело, плохое зрение и робость. Он хотел походить на отца, а не на мать - быть Вильсоном, а не Вудро. Сестры довершали ту группу лиц, которая окружала Томми в первые годы жизни. Марион была на б лет старше его, Анна - на 2 года. Из двух сестер он отдавал предпочтение Анне. Она была очаровательной маленькой девочкой с красивой улыбкой. Его первая жена походила на нее.

Брат, Джозеф Раглес Вильсон-младший, родился, когда Томми было уже 10 лет. Разница в возрасте и в характерах не способствовала их сближению. Неоднократно Томми пытался наладить отношения с маленьким Джозефом, но тот никоим образом не хотел всерьез принимать своего брата. На самом же деле это был протест против доминирования отца и старшего брата. Когда Томми Вильсон стал президентом США, Джозеф работал в газете. Некоторые сенаторы, желая польстить президенту, предлагали назначить Джозефа секретарем сената. Президент отверг эти предложения, считая, что Джозеф не достоин занимать такую должность.

Болезненному, робкому, носящему очки и охраняемому отцом, матерью и сестрами, Томми Вильсону никогда не приходилось кулаками пробивать себе дорогу в жизни. Его эмоции удовлетворялись в церкви и дома. Музыка производила на него успокаивающее действие. Слушая гимны, он часто плакал, все более погружаясь в свои мысли. Он больше любил играть с хорошо воспитанными девочками, чем с мальчиками, особенно со своими родными и двоюродными сестрами. Больше всех он обожал свою маленькую двоюродную сестру, Жанет Вудро Боунз. Однажды, когда ему было 11 лет, они играли в саду. Она была белкой, сидящей на дереве, а он индейцем-охотником, пытающимся застрелить ее. Игрушечная стрела поразила ее, и она упала на землю к его ногам. Она была без сознания. Он внес ее вялое тело в Дом, крича: "Я убийца. Это не было случайностью. Я убил ее!".

Линкольна избрали президентом, когда Томми Вильсону не было и 4 лет. Генерал Ли сдался в плен, когда Томми было 8 лет. Юг переживал тяжелое время. Позднее Томми говорил, что помнит только два инцидента войны. Однажды он сидел у ворот своего дома. Оборванная группа солдат-южан промаршировала мимо него по улице. Он прокричал им на жаргоне того времени: "Эй, Джо - вот твой мул!" Он также помнит превосходный запах супа из коровьего гороха, приготовленного матерью, когда нельзя было достать продуктов мирного времени.

Почему война оставила столь малый след в его памяти, представляется загадочным. Он был достаточно взрослым для того, чтобы запомнить больше. Отец стал яростным сторонником Юга. Одно время он служил капелланом в армии Конфедерации. С церковной кафедры он оправдывал систему рабства и право на самоопределение. В одно воскресенье он поднялся на кафедру и объявил, "что надвигается великая битва и он отпускает прихожан с благословением, чтобы они, мужчины, женщины и дети, смогли отправиться на фабрики, производящие боеприпасы, и помочь в производстве патронов". Само же здание пресвитерианской церкви было превращено в госпиталь. Церковный двор стал лагерем для пленных северян. Когда объявили о приближении Шермана, все население Огасты стало выносить хлопок из сараев и товарных складов на главную улицу в надежде, что Шерман сожжет лишь хлопок, а не весь город.

Возможно, но мало вероятно, что Томми Вильсона уберегали от всей этой суматохи. Он был чувствительным ребенком, настоящим "сгустком нервов", как называла его мать. Представляется более вероятным, что он видел все это, а впоследствии забыл, так как это не относилось лично к нему. Гражданская война оставила шрамы в душах многих южан его поколения. Но его душа не пострадала. Он без горечи вспоминал, как в 9-летнем возрасте стоял у окна и смотрел, как солдаты северян везли в тюрьму пленного президента Конфедерации южан, Джефферсона Дэвиса, и одного из главных лидеров южан, Александера Стефенса. В душе он был не южанином, а шотландским пресвитерианцем, который случайно родился в Виргинии.

В возрасте 13 лет он первый раз пришел в школу. Бывший офицер армии Юга по имени Дерри открыл небольшую школу в Огасте. Здесь Томми Вильсон в первый раз начал меряться силами с другими мальчишками. Здесь же он получил единственную порку в своей жизни за то, что вместо школы отправился на цирковое представление.

Он плохо учился, значительно хуже многих других. "И не потому, что ему не хватало ума, а так как ему явно было не интересно учиться", - говорил преподаватель Дерри. Это суждение представляется справедливым. Отец развил у него интерес только к одной области: риторике. Томми быстро подружился со своими одноклассниками. Они организовали бейсбольный клуб под названием "Быстроногие". Заседания клуба проводились на чердаке сарая, расположенного за домом пастора, и, хотя Томми плохо играл в бейсбол, его избрали президентом. Он составил конституцию клуба и председательствовал на собраниях, сидя под большим портретом дьявола, вырезанного из плаката, рекламирующего дьявольскую ветчину.

 Позднее он рассказал Уильяму Байярду Хэйлю, которого он выбрал своим биографом, что "собрания клуба во многом напоминали парламентские заседания". Руководство клубом, осуществлявшееся Томми с помощью "Правил регламента" Роберта, говорит не только о том громадном влиянии экстраординарного профессора риторики на сына, но также о высоком положении пастора и его семьи в маленьком пресвитерианском мире. Пастор был проводником слова Божия в мир, а его сын - проводником идей отца на чердаке.

Томми Вильсон посещал школу Дерри более года. Затем отца назначили профессором теологической семинарии в Колумбии, Южная Каролина, где его дядя Джеймс Вудро был профессором.

Томми Вильсону было 14 лет, когда он покинул Огасту, однако в последующие годы он никогда не упоминал об этом городе как о доме своего детства. Когда он вспоминал о своей молодости, он думал о Колумбии. "Мое очень счастливое детство в Колумбии", - писал он. Период жизни в Огасте был забыт. Колумбия представляла собой сожженные руины, когда туда приехала семья Вильсона. Пять лет тому назад Шерман сжег этот маленький город. Затем здесь поселились представители северных штатов и совместно с бывшими рабами-неграми, освобожденными теперь законодательной властью, сделали жизнь в городе отвратительной.

Если Томми не ощутил страданий войны в то время, когда она велась, то он полностью познал в Колумбии те ужасы, которые может принести война и мстительный мир. Школа, в которой он учился, располагалась в сарае. Он видел, как пьяные негры и пришельцы с Севера сидели развалясь в здании государственной власти штата. Один из его товарищей по школе в то время описывает его как "обладающего огромным чувством собственного достоинства; он не походил на других ребят, у него была странная привычка уходить в себя". На самом деле он уходил от безобразной действительности в мир сновидений и фантазий. Он читал рассказы о море Мариета и Купера. Сам стал сочинять.

Но вскоре фантазии остались позади. Его потянуло к людям. Он жаждал новых встреч и знакомств. В то время в Колумбию приехал учиться на пресвитерианского пастора глубоко религиозный молодой человек по имени Фрэнсис Дж. Брук. Он был на несколько лет старше Томми Вильсона. Брук проводил религиозные собрания в своей комнате, а позднее в одноэтажном помещении конюшни, которое являлось церковью теологической семинарии. Томми с большим удовольствием посещал эти собрания. Он глубоко полюбил Брука и сохранил воспоминание о нем на всю жизнь. Когда много лет спустя он посетил Колумбию как президент Соединенных Штатов, то встал перед дверью конюшни, в которой проводились собрания Брука, и сказал: "У меня такое чувство, будто мне следует снять обувь. Это "святая земля"". И далее: "Самые благородные речи, которые мне когда-либо доводилось услышать, говорились с этой трибуны". 5 июля 1873 года Томми Вильсона приняли в члены первой пресвитерианской церкви Колумбии.

Начиная с этого времени и до своей кончины он верил, что находится в непосредственной связи с Богом. Он считал, что Бог избрал его для великой работы, что им "руководила разумная сила вне его". Он никогда не испытывал религиозных сомнений. Он был убежден в том, что будет служить орудием Бога и Бог сохранит его до тех пор, пока он не завершит свою работу. Он никогда не сомневался в справедливости своих действий. Все, что он делал, было правильным, так как его направлял Бог.

Он подтянулся в учебе, стал более собранным и целеустремленным. Он повесил портрет британского премьер-министра Гладстона, "христианина и государственного деятеля", на стену за своей партой. Когда Жанет Вудро Боунз спросила, чей портрет висит на стене, он ответил: "Это Гладстон, величайший государственный деятель, который когда-либо жил на Земле. Я также собираюсь стать государственным деятелем".

Его отец и мать надеялись, что он продолжит дело отца, став пресвитерианским пастором. Но фигура Гладстона встала между ним и карьерой пастора. Вероятно, христианин и государственный деятель представлялся ему еще большим проповедником, кафедрой которого была палата общин, а прихожанами - вся страна. А этот красивый "христианский государственный деятель" напоминал ему красивого отца. Для юного Томми быть христианским государственным деятелем значило, вероятно, быть более великим проповедником, чем отец. Государственная деятельность всегда представлялась ему напоминающей картину, в которой священнослужитель вещает слово Божие своей пастве. В конечном счете Белый дом стал его кафедрой, а мир - его паствой.

Осенью того года, когда он стал заниматься религиозной деятельностью, он и Брук выехали из Колумбии в колледж Дэвидсона, который в то время был бедным пресвитерианским учебным заведением, затерявшимся среди кукурузных полей в двадцати милях севернее Чарлотты, Северная Каролина. В семье восприняли как Должное, что он будет учиться на пастора. Его "очень счастливое детство в Колумбии" подошло к концу. Почему оно было "очень счастливым", должно оставаться до некоторой степени загадочным для мужчин с отличной от его конституцией. В городе не было веселья; он не испытал любви, мимолетной или глубокой. Его эмоции выражались в молитвах на сборах прихожан. Единственным источником его счастья был Брук. Он нашел человека, которым, как и своим отцом, мог восхищаться и которого мог глубоко любить.

Его карьера в Дэвидсоне была недолгой. Он учился ниже среднего уровня, много дебатировал и немножко играл в бейсбол. Большую часть времени он болел. В мае 1874 года болезнь желудка обострилась, и в следующем месяце он вынужден был покинуть Дэвидсон, никогда более не возвращаясь туда. Он вновь вернулся в свою семью, в Колумбию, но вскоре последовал за отцом в Уилмингтон, Северная Каролина, чтобы поздравить дядю с назначением его пастором первой пресвитерианской церкви.

С июня 1874 по сентябрь 1875 года Томми Вильсон оставался со своей семьей, изучая греческий язык и заботясь о своем больном теле. Образованный негр-дворецкий, служивший в его доме, описал его как "старого молодого человека": "Внешними манерами м-р Томми походил на отца. Но нутром был вылитая мать. Она имела английские привычки... В сущности, Томми был хорошим и все такое прочее, но он не путался с другими мальчишками, дружил только с Джоном Беллами, - подобно матери, был немного отчужденным. Иногда Томми работал с отцом, и мне разрешали гулять с ним, а старый врач обычно говорил: "Итак, Дэйв, не позволяйте м-ру Томми вступать в драки или в какие-нибудь ссоры". Но в этом не было надобности. Он не был драчуном; но его маленький брат, м-р Джозеф, был настоящий мальчишка".

Несмотря на любовь родителей и на дружбу Беллами, Томми чувствовал себя очень несчастным. Он считал себя избранником Бога, предназначенным для выполнения громадной работы в этом мире, а ему приходилось бороться со своими головными болями, расстройством желудка, со слабым зрением и т. п. Одно время он начал сомневаться в своем призвании и даже подумывал стать моряком, но матери удалось отговорить его от этого.

Осенью 1875 года он, одержимый мыслью стать великим, уезжает учиться в Принстон. "Мы поступили в колледж без какой-либо определенной цели, однако про Вильсона этого сказать было нельзя, он твердо знал, чего хотел", - вспоминал один из его сокурсников.

В Принстоне Вильсон ведет активную жизнь, посещает дискуссионный клуб, активно занимается спортом, с удовольствием учится. Однажды в библиотеке ему попалась на глаза подборка английского журнала "Джентлмэнз мэгэзин" за 1874 год. В апрельском номере он нашел статью, озаглавленную "Оратор". Томми Вильсон прочел эту статью и сразу же почувствовал, что он похож на "непревзойденных ораторов из палаты общин" Гладстона и Брайта. Он поведет за собой людей своими речами. Он завоюет мир своей моральной убежденностью и тщательным отбором слов и жестов. Томми тут же написал письмо отцу, сообщая о том, что наконец-то обнаружил, что "обладает рассудком".

Родители не очень-то обрадовались его открытию. Рухнули все их надежды на то, что сын станет пресвитерианским пастором. Отец до конца своих дней сожалел о том, что Томми свернул с пути служения Богу. Однажды, когда Томми прочел ему одно из своих ранних эссе, он вскочил и поцеловал сына, а затем воскликнул: "О мой мальчик, как бы я желал, чтобы ты встал на путь служения Богу". На протяжении всей жизни Вудро Вильсона основная часть интеллектуальных работ, написанных им, состояла из проповедей и статей на религиозные темы, он был христианином и государственным деятелем.

В Принстоне Вудро Вильсон зачитывается работами Уолтера Бэджгота об английской конституции и находит, что английская система правления ему более по душе, чем американская. Для оратора там было больше простора. В английской системе оратор, выступающий в палате общин, был центральной фигурой британской жизни, к его словам прислушивалась вся страна, от его успеха или неудачи зависела судьба правительства. В американской системе правление осуществлялось за закрытыми дверьми. Сенаторы и представители выступали перед пустыми креслами. Их речи редко, если вообще когда-либо, публиковались. Правительство могло идти от скандала к скандалу и оставаться у власти, пока не приходило время следующих выборов.

Английская система правления превосходно подходила для той карьеры, которой он желал следовать. Американская система правления давала ему мало шансов на успех. Передач по радио не существовало, и над ораторами того типа, каким желал стать Томми Вильсон, посмеивались. Гладстона принимали всерьез. Он обладал громадной властью. Томми Вильсон хотел стать американским Гладстоном. Он считал, что не сможет силой слова вести за собой Америку, если не изменится система правления. Поэтому он начал убеждать американцев в необходимости изменения конституции. Он написал статью в защиту правительства и послал ее редактору "Интернэшнл ревью" Генри Кэботу Лоджу, Лодж одобрил статью. Позднее ему предстояло отклонить более важную статью, написанную Вильсоном. Первые успехи вскружили Томми голову. Он перестал комплексовать по поводу своей внешности и даже начал петь в Гли-клубе.

Принстон в это время как раз начинал перерастать свои пресвитерианские начала, но все еще назывался колледжем Нью-Джерси. Основная масса студентов состояла из серьезных молодых людей, представителей среднего класса. Молодые отпрыски из богатых семей Нью-Йорка, Филадельфии, Балтимора и Юга держались от них на приличном расстоянии. Томми питал по отношению к ним отвращение и презрение, которое продолжалось всю его жизнь, но к сокурсникам, образ жизни которых походил на его, он испытывал нежную привязанность. Чарльз Тэлкотт и Роберт Бриджес стали его ближайшими друзьями.

Позднее Вильсон писал: "Я вспоминаю, как мы с Чарльзом Тэлкоттом (сокурсник и мой очень близкий друг) составили торжественное соглашение, что приложим все наши силы и способности для дела установления разделяемых нами общих принципов, что приобретенные нами знания, возможно, дадут нам власть и что, быть может, мы сможем повести за собой других, используя их в своих целях для претворения в жизнь наших идей. И нами отнюдь не руководил чисто мальчишеский энтузиазм, хотя мы были ослеплены ребячьей самоуверенностью в своих способностях переделать мир по своему желанию. Все это происходило не так давно, и я до сих пор все еще ощущаю весь пыл и энтузиазм наших надежд и целей - да, это было не так давно, и во мне все еще жива частичка той веры, которая запала тогда в наши сердца".

Томми Вильсон стал лидером серьезно настроенных мужчин своего класса. Хотя он не играл в бейсбол, он был избран президентом бейсбольной ассоциации. Его уважали за глубокие знания трудов политических деятелей. "Когда он был студентом последнего курса, для него было таким же естественным говорить о Бёрке, Брохэме или Бэджготе, как для остальных из нас упоминать о Купере или Майн Риде, - писал его друг Брид-жес. - Он получал громадное удовольствие от чтения произведений тех писателей, которые использовали меткий и образный язык. Для него это не было схоластическим занятием. Для него оно было полно смысла. Он выуживал слова или фразы с пылом, достойным восхищения. Они неожиданно всплывали в его речи за клубным столом, иногда в виде шутки, иногда в пылу горячего спора. Его глаза светились, и всем становилось ясно, что он был победителем в споре".

Его страсть к выступлениям не удовлетворялась его участием в дискуссионном "Американском обществе Вигов". Он выработал и написал конституцию нового дискуссионного клуба, в котором правление избиралось и переизбиралось, как в палате общин. Когда он имел возможность выступать, он выступал. Главным ораторским событием каждого года была дискуссия на приз Линде между командами "Вигов" и "Клио". Во время последнего года обучения в Принстоне Томми считался наилучшим спорщиком среди "Вигов", и ожидалось, что он завоюет для своей команды этот приз. Темой дискуссии было: "Свободная торговля несовместима с тарифной пошлиной".

 В клубе "Вигов" должна была состояться предварительная жеребьевка с целью определить защищаемую сторону спорщиками из "Вигов" в финальном состязании. Когда вытянули жребий, Томми Вильсон обнаружил, что он должен выступать в защиту тарифной пошлины. Он сразу же заявил, что не будет принимать участия в дискуссии, так как стоит за свободную торговлю. Без него команда "Вигов" потерпела поражение. Для победы своего клуба и своих друзей он не стал принимать участия в шутливом состязании, так как должен был защищать сторону, противную его убеждениям.

Ораторское искусство стало для него святым призванием. В июне 1879 года он завершил образование в Принстоне и возвратился в Уилмингтон, Северная Каролина, где дома, часами стоя перед зеркалом, оттачивал свои жесты. С церковной кафедры своего отца он произносил речи. "Профессия, которую я избрал, - политика, профессия, которой стал заниматься, - право. Я стал заниматься этим делом, так как считал, что оно приведет меня к заветной цели.

В то время это был единственно верный путь; и в конгрессе до сих пор много адвокатов" - так писал Вильсон Эллен Эксон в 1883 году. Он решительно отказался осуществить надежду своего отца и стать пресвитерианским пастором и осенью 1879 года поступил в юридическую школу Виргинского университета.

Это было прославленное учебное заведение, основанное Томасом Джефферсоном, который решил сделать его самым либеральным учебным заведением в мире. Томми Вильсон питал к Джефферсону глубокую антипатию, так как жизнь и принципы Джефферсона не были пресвитерианскими. Антипатия была настолько глубока, что за все время учебы Вильсона в университете он ни разу не посетил дом Джефферсона, находившийся поблизости. Одно время Вильсон считал, что "ему крайне наскучило благородное изучение закона". В декабре 1880 года он был вынужден покинуть университет из-за участившихся желудочных приступов, которые окончательно расшатали его здоровье.

Он приехал весь разбитый под родной кров в Уилмингтон, страдая от тяжелых головных болей, расстройства кишечника и нервного переутомления. Это был период сомнений и разочарований. "Как может человек со слабым телом вообще куда-либо отправиться?" - спрашивал он себя. "Что касается моего здоровья, - писал он другу, - то теперь мне ясно, что прекращение учебы было самым благоразумным шагом, который я только мог совершить. Мой врач нашел, что мои пищеварительные органы сильно расстроены, и уверил меня в том, что, если бы я остался в университете и далее игнорировал лечение, я, возможно, получил бы хроническую язву желудка и обрек себя на очень печальное будущее". Он продолжал заниматься самостоятельно, гулял с отцом и матерью, обучал своего маленького брата Джозефа латинскому языку и чувствовал себя очень несчастным.

Единственным светлым лучом в его жизни была переписка с двоюродной сестрой Генриеттой Вудро. Генриетта, подобно матери Вильсона, была родом из Чилликотэ, Огайо. Она училась в женской семинарии, которая была основана в здании старой церкви Стэнто-на, Виргиния, где когда-то преподобный Джозеф Раглес Вильсон произносил свои молитвы. Здесь Вильсон и встретился с Генриеттой. Она была его первой любовью.

В течение всех 15 месяцев болезни ее письма поддерживали его. Летом 1881 года он навестил семью Генриетты Вудро в Чилликотэ и сделал предложение Генриетте. Она решительно отказала ему. С разбитым сердцем он возвратился в Уилмингтон и заявил родным, что Томас умер и родился Вудро.

Весной 1882 года после длительного лечения он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы начать карьеру адвоката. Его не приняли в адвокатуру. Тем не менее он основал со своим другом по Виргинскому университету Э.И. Реником совместную фирму, открыв адвокатскую контору в Атланте, Джорджия. В октябре 1882 года он был принят в адвокатуру. Однако с карьерой что-то не ладилось. И весной 1883 года он оставил Атланту.

Вот что он писал по поводу своей неудачи в Атланте: "Здесь главным занятием человека, несомненно, является обогащение, а деньги нельзя делать, не применяя самые вульгарные методы. Трудолюбивого человека, занимающегося интеллектуальной деятельностью, объявляют непрактичным мечтателем".

В 1883 году Вильсон встречается с Эллен Луизой Эксон дочерью пресвитерианского пастора из Роума, куда Вильсон ездил навестить дядю. Эллен была не только дочерью пастора, но также и хозяйкой в доме. Ее мать умерла, и она воспитывала троих малышей. Она была невысокого роста, румяной и обаятельной девушкой и до некоторой степени напоминала горячо любимую им сестру Анну. Эллен любила поэзию, прекрасно рисовала и надеялась сделать карьеру художницы. Она была строгих нравов, но широта ее кругозора и отсутствие предрассудков помогли ей открыть новые горизонты перед Вудро Вильсоном.

Впервые в жизни Вудро испытал настоящее чувство и попросил руки Эллен. В сентябре они уже были помолвлены, но в брак вступили лишь два года спустя. Ему все еще приходилось учиться зарабатывать на жизнь. Итак, он отправился в Балтимор изучать историю и экономику в Университет Джона Гопкинса, а она - в Нью-Йорк учиться живописи. Вудро тяжело переживал разлуку с любимой. В ее обществе он обретал то спокойствие и уверенность, которые ранее давала ему любовь матери. "Только я одна могу принести ему отдохновение", - сказала она однажды своей приятельнице. Это было правдой. Он мог часами дремать на ее плече. Он абсолютно доверял ей. Она никогда ни в малейшей степени не обманула его доверия. Она отвечала ему преданной любовью.

Она защищала и направляла его, создавала ему такие условия, при которых его чувствительная натура могла функционировать наилучшим образом. Она давала ему мудрые советы в самые критические моменты его жизни и до некоторой степени смягчала силу его предрассудков и ненависти. Он всегда боялся слишком близко сходиться с людьми, был скрытен и подозрителен. С ней он мог быть откровенен. Он засыпал ее любовными письмами, в которых, помимо своих чувств, описывал каждый свой шаг.

Он стал столь же зависим от нее, как ранее зависел от матери. "Ты единственный человек в мире - за исключением моих родных, - с кем мне не нужно играть роль, с кем мне не приходится осторожничать; ты единственный человек в мире - без какого-либо исключения, - которому я могу сказать все, что у меня на душе". Так он писал ей в период их помолвки. Так все и оставалось в течение 29 лет их счастливого брака.

Она умерла в августе 1914 года, в тот момент, когда ему предстояло решать великие задачи. Эмоционально он был абсолютно разбит. Он хотел умереть, но не умер. Вместо этого год и 4 месяца спустя он снова женился.

Он не мог обходиться без женщины, на груди которой он мог отдыхать. Но все это было впереди, а пока шел 1884 год. Вильсон поступил в Университет Джона Гопкинса, где с первых же дней обучения зарекомендовал себя с положительной стороны. Доктор Ричард Т. Эли пригласил его стать одним из его ассистентов в подготовке истории американской экономической жизни. В это же время он много пишет для журналов.

1 января 1884 года он писал Эллен Эксон: "Я начал новый год днем упорной работы над моим любимым конституционным исследованием. Моим честолюбивым желанием является оказание такого же влияния на американскую конституцию, какое оказал на английскую конституцию м-р Бэджгот". Он упорно работал над этой маленькой книжечкой под руководством профессора Адамса и назвал ее "Конфессиональное правление". Она положила начало его репутации человека большого ума.

Студенты Университета Джона Гопкинса часто отправлялись в Вашингтон, который находился в часе езды поездом от Балтимора, для знакомства с работой федерального правительства. Вудро Вильсон ни разу не съездил в Вашингтон. Его книга производила такое впечатление, будто он был очень близко знаком с работой конгресса. Такой уход от непосредственного контакта с людьми и событиями продолжался на протяжении всей его жизни. Он предпочитал черпать свои идеи из опыта других людей.

Успех книги окрылил его. Он был счастлив, но спустя несколько дней ходил "мрачный как туча". Это также стало характерным для него. Любой успех мог удовлетворить его лишь на мгновение. Как обычно, под тяжестью работы его здоровье начало ухудшаться. Он пишет Эллен Эксон: "Крайне опрометчиво я вчера перетрудил свои глаза и в настоящее время страдаю от тупой головной боли, так что ничего не могу делать". Спустя два месяца он вновь жалуется невесте на плохое самочувствие: "Я не часто даю волю своим нервам, требуется лишь небольшая осмотрительность, чтобы сохранять свое здоровье и свободный дух для той смелой, радующей сердце работы, которой я горжусь". Очевидно, он написал эти строки, чтобы как-то подбодрить себя. Две недели спустя он почувствовал себя абсолютно разбитым и отправился домой "на исцеление".

По возвращении в университет он постоянно жаловался на странные головные боли, на свое слабое здоровье и нервное состояние. Но его переполняет "громадное честолюбие, страстное стремление совершить работу, которая обессмертит его имя". Об этом он пишет Эллен: "Неприятно и не очень-то удобно обладать сильными страстями... Я испытываю неприятное чувство, будто внутри меня находится вулкан. Мое спасение заключается в любви".

Всю свою жизнь он считал себя "страстной натурой", подверженной "сильным страстям", оставаясь к 28-летнему возрасту наверняка все еще девственником. Все сведения, которые нам удалось собрать, указывают на то, что его сексуальная жизнь была ограничена отношениями с его первой и второй женами. Когда он стал "хозяином" Белого дома, о его личной жизни ходило много сплетен. Так, его политические враги распространяли истории о его любовных связях с миссис Пек. Однако можно почти с уверенностью утверждать, что все эти истории являлись выдумками людей, плохо знавших его характер.

Приближался день свадьбы. В попытке улучшить свою внешность он отрастил длинные, пушистые усы и короткие бакенбарды. Однако они не скрывали его крючковатый нос, выпуклые глаза, его острую челюсть и толстую, мясистую губу. Когда он послал одну из своих фотографий другу, то заметил, что "здесь передано удивительное сходство, фотография вышла ничуть не уродливее, чем я выглядел во время съемки". Всю свою жизнь он был крайне чувствителен по поводу своей внешности, но предпочитал держать это глубоко в себе. А вслух снова и снова повторял шуточные детские стишки:

Хотя про меня иногда говорят,

Что лучше, красивей другие стократ,

Лицо не печалит нисколько меня,

За ним ведь скрывается сущность моя,

Лишь люди поблизости сердят меня

9 июня 1919 года, будучи президентом Соединенных Штатов, он неожиданно отказался позировать сэру Уильяму Орпену, пишущему его портрет. Вильсон поглядел на работу, которая была еще далека от завершения, и пришел в ужас. Художник был в отчаянии. Он умолял хотя бы еще об одном сеансе. Президент наотрез отказался. Вмешались друзья, убеждающие Вильсона сделать еще одну попытку. Они открыли, что его недовольство было вызвано тем, как Орпен нарисовал его уши. В результате небольших словесных заверений с обеих сторон Вильсон согласился еще на один сеанс, и Орпен "исправил свою ошибку".

Всю свою жизнь Вильсон не мог простить Теодору Рузвельту его слов о том, что он слишком похож на аптекаря, чтобы его можно было избрать президентом США.

Итак, еще раз вернемся к внешности Вильсона. Его уродливые черты еще больше портили очки, которые не примыкали ни к одной стороне его выдающегося вперед носа, и удивительно плохие зубы. Он никогда не курил, но его зубы быстро разрушались; так что, когда он улыбался, выставляя их напоказ, были видны желтые, коричневые и голубые пятна с проблесками золота тут и там. Его кожа по цвету напоминала замазку, к тому же она была покрыта нездоровыми пятнами. Его ноги были слишком короткими для его тела, так что сидя он выглядел лучше, нежели стоя.

Однако его осанка была прямой, и он умел в наиболее выгодном свете показать свое слабое тело. Ко времени своей женитьбы он приобрел привычку носить пальто, застегнутое до подбородка. Он жаловался в одном из писем Эллен Эксон: "Я уже привык к тому, что меня принимают за священника. По-видимому, в моем внешнем виде есть что-то, что заставляет очень многих людей заключать, что я выполняю роль миссионера того или иного рода, - хотя я так и не могу понять, что именно вызывает у них это чувство".

Он носил на лице холодную и бесстрастную маску, которую иногда снимал, чтобы мгновение посмотреть в глаза человеку или в объектив фотокамеры с выражением почти любовного отношения и понимания. Он всегда выступал перед публикой с этой вызываемой, интимной теплотой, что усиливало его влияние как оратора. В этой связи он писал Эллен Эксон 18 декабря 1884 года: "Когда я имею дело с собранием людей, то ощущаю такую власть, которую не всегда испытываю, когда беседую с каким-либо одним человеком. В первом случае чувство собственного достоинства, заставляющее меня быть сдержанным, мешает мне много меньше, чем во втором. Не испытываешь ни малейшего чувства унижения, когда пытаешься добиться расположения всей аудитории, совсем не то, когда пытаешься добиться расположения какого-либо одного человека".

Он был дисциплинированным во всех своих привычках. Его почерк был аккуратным, ровным, без каких-либо неряшливостей. Он редко употреблял алкоголь, и то лишь в мизерных количествах в целях лечения. Он никогда не курил, хотя его отец был заядлым курильщиком, и говорил: "За свою жизнь отец выкурил табаку за нас обоих". В более поздние годы жизни он редко пил чай или кофе, придерживаясь строгой диеты. Он не играл в карты. Его отец считал игру в карты аморальной.

Он не занимался спортом или какими-либо играми. Он любил петь, а еще больше спорить и сочинять законы. Он также увлекался чтением произведений Уолтера Бэджгота, которого он называл "мой учитель Бэджгот".