В. А. Козаченко (председатель), С. С. Иванов (зам председателя); члены редколлегии: Н. П. Скобло, И. Т. Марусев, В. Г. Яковлев. Булава иван Антонович, ОАО "Енисейское речное пароходство", 2000. Книга

ФЛОТСКАЯ СУДЬБА

КРАСНОЯРСК

2000 ГОД

БУЛАВА Иван Антонович, ОАО "Енисейское речное пароходство", 2000.

Книга “Флотская судьба” написана Иваном Антоновичем Булавой к 70-летию Енисейского речного пароходства и является логическим продолжением двух ранее изданных книг: “Были великой реки” И. М. Назарова и “Летопись Енисея” коллектива авторов.

И. А. Булава прошел трудовой путь на Енисее от штурмана ледокола до генерального директора открытого акционерного общества “Енисейское речное пароходства”, посвятив флоту 45 лет своей жизни. В книге “Флотская судьба” автор творчески осмысливает основные этапы и перипетии этого непростого пути. Вместе с тем это книга о Енисее и его людях, их самоотверженном труде, о времени и событиях в нашей стране.

СОДЕРЖАНИЕ

ОТ АВТОРА

Часть I. КАПИТАНАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ…

БОЛЬ И ПЕСНИ ПОЛЕСЬЯ

ПОСТИГАЯ ФЛОТСКОЕ РЕМЕСЛО

В ШИРОТАХ ЗАПОЛЯРЬЯ

БЕЛЫЕ ТЕПЛОХОДЫ ГОЛУБОГО МЕРИДИАНА

НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ

1. 
   ПАТРИАРХ ЕНИСЕЯ
   
2. 
   ИСПЫТАНИЯ ЛЕДОХОДОМ
   
3. 
   СИМПОЗИУМ С “УТКАМИ”
   
4. 
   НАЗЫВАЕТСЯ, ВЫЛЕЧИЛИ
   
5. 
   В ТРЕХ МЕТРАХ ОТ КАТАСТРОФЫ
   
6. 
   ТРАГЕДИЯ НА РЕЙДЕ
   
7. 
   В ПРИБРЕЖНОЙ ТАЙГЕ
   

ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ПЕДАГОГИКА

КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЕ

НА ПАРТИЙНОМ ПОСТУ

ОТ НАВИГАЦИИ К НАВИГАЦИИ

МОРСКОЙ ФЛОТ ЕНИСЕЯ

ТРАГЕДИЯ В БАРЕНЦЕВОМ МОРЕ

ЗА ШТУРВАЛОМ ПАРОХОДСТВА

Часть III. НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

ПИСАТЕЛИ ФЛОТСКОЙ ЖИЗНИ

В УСЛОВИЯХ НЕПЛАТЕЖЕЙ

НОВЫЕ ПОДХОДЫ К ПРИВАТИЗАЦИИ И СТРАТЕГИЯ ВЫЖИВАНИЯ

ПЕРЕВОЗКИ ПО ЗАКОНАМ ЛОГИКИ

РАЗВИТИЕ В ИНТЕРЕСАХ АКЦИОНЕРОВ

ПРОБЛЕМЫ ТРАНСПОРТА И СОЮЗ КРАСНОЯРЦЕВ

БОЛЬШОЕ ПЛАВАНИЕ ЕНИСЕЙСКОГО ПАРОХОДСТВА

ОТ АВТОРА

Время неумолимо стирает из памяти людей события и образы, обстоятельства и обстановку, дух времени. Остановить мгновение, передать его следующему поколению возможно зачастую только с помощью величайшего изобретения человеческого ума — письменности. Потребность выразить свое отношение к пережитому, рассказать об увиденном, чтобы у будущих поколений сложилось впечатление, понятие о нашем времени — второй половине двадцатого столетия, преддверии третьего тысячелетия, — вот лейтмотив написания этой книги. Сегодня, когда отсутствует цензура, явные и скрытые требования придать писанию политическую окраску, нельзя не воспользоваться возможностью изложить суть своего родного дела, которому посвящена жизнь, таким, каким видишь и понимаешь его сам.

Поводом к творчеству послужила книга И. М. Назарова “Были великой реки” — ее я расцениваю как маленький ручеек, из которого образовалась могучая река, каким можно назвать наше литературно-историческое объединение при Клубе капитанов. Эта книга для многочисленных авторов повестей и рассказов стала своего рода лоцией в подборе сюжетов из енисейских былей.

Таланты раскрываются, когда у авторов есть уверенность, что их творения будут доступны широкому кругу читателей. Такие возможности были предоставлены бассейновой газетой “Речник Енисея”, которая пользуется большой популярностью не только у речников. Еще более интересной она стала с тех пор, как на ее страницах стали печататься невыдуманные истории, воспоминания о первопроходцах, освоении новых судоходных путей, открытиях, начинаниях.

Книги рассказов капитанов Енисея Н. Н. Балакина, И. П. Таскина, П. П. Борейши, Б. Н. Еремеева, трехтомник стихов Н. П. Скобло воспроизводят различные события из жизни пароходства не столь далеких времен. Итогом коллективного труда явилась книга “Летопись Енисея”, составленная из двух частей: “Рассказы бывалых капитанов” и “Хронограф Енисея”. Авторами первой части “Летописи”, кроме упомянутых выше, являются действительно бывалые капитаны, за плечами которых десятки лет беспокойных капитанских вахт: Н. Тычков, М. Матиясевич, М. Филатов, А. Быковский, М. Платунов, И. Марусев, А. Потылицын, В. Козаченко, Н. Ганьшин, М. Мунин, Ю. Семенов. Вторая часть книги — “Хронограф Енисея” — результат кропотливой творческой работы В. Яковлева, которым собран и систематизирован по годам уникальный справочник исторического материала.

Большие возможности в изучении нашей енисейской истории появились сегодня благодаря музею пароходства, создателем и бессменным руководителем которого является капитан с более чем полувековой флотской биографией М. Селиванов.

Книга “Флотская судьба” фактически является продолжением первых двух — “Былей великой реки” и “Летописи Енисея”. Все в этой книге взято из жизни. По своему содержанию “Флотская судьба” — это книга о речниках, где упомянуты многие сотни имен действительных героев рассказов и событий нашего времени — второй половины двадцатого столетия. Если же где-то и даются картины из истории судоходства на Енисее, так это для того, чтобы показать преемственность поколений и на этом историческом фоне ярче изобразить жизнь и труд наших современников.

Это было сложное время, когда речной транспорт Енисея достигал в своем развитии апогея (1989 — 1990 годы) и испытывал невиданный упадок (1996 — 1997 годы). Но сила духа енисейских речников победила всепоглощающее стремление 90-годов раздробить большие коллективы, представляющие из себя целые отрасли в регионах, на мелкие самостоятельные, разного рода открытые, закрытые, частные и еще, Бог весть, какие общества. Этот дух коллективизма и ответственности за порученное дело, лучшие традиции, переходящие из поколения в поколение, помогли речникам выстоять.

Этот век запомнился нашему поколению как время социальных потрясений. Начало моего жизненного пути совпало с жесточайшими репрессиями, которые коснулись меня непосредственно; через мое детство прошли Отечественная война 1941 — 1945 годов, гибель близких. Быть очевидцем репрессий фашистской военной машины против мирных жителей, испытывать мучительные тяготы послевоенных мытарств малолетнего нищего пастушка, делить на троих малышей одну рваную, на сто рядов перелатанную фуфайку и одну пару обувки — все это мне пришлось пережить. И об этом тоже я не мог не рассказать в своей книге.

На уровне речного транспорта страны это было время постоянного изменения структуры управления отраслью: от Министерства речного флота СССР, затем — морского и речного флота СССР, до службы Росречфлота Министерства транспорта России. Во всем значимом, что происходило на берегах Енисея, речники принимали непосредственное участие: развитие Норильского промышленного района, строительство гидроэлектростанций, становление Игарки и всей лесной отрасли, разведка и освоение природных богатств края, жизнеобеспечение районов Крайнего Севера, Таймыра, Эвенкии, Тувы — все это немыслимо без речного транспорта. Что-то из этих великих кампаний ушло в прошлое, что-то продолжается каждую навигацию как привычная, обыденная работа.

Развал Советского Союза и происшедшие следом перемены сравнимы с такими потрясениями двадцатого столетия, как первая и вторая мировые войны, Октябрьская революция 1917 года. Это событие непосредственно коснулось и Енисейского пароходства, особенно в части перехода от планово-административной системы управления к рыночной. Начался, пусть и короткий в историческом плане, период нестабильности, когда в доме, что называется, нет старшего. Нужно было, с одной стороны, не остановиться, в противном случае это стало бы началом полного падения, с другой стороны — не работать бесплатно. Это привело к системе бартера, зачетам на всех уровнях, к взаимоотношениям, при которых законов, инструкций, положений не существовало. В результате выросли громадные суммы задолженности: дебиторской, по заработной плате, по налогам.

В этих условиях несоизмеримо с ее значением в прошлом возросла роль правовой службы пароходства, пришлось вырабатывать свои, внутренние, положения и правила экономических отношений. На этом фоне большим прорывом была организация внешнеэкономической деятельности по загранперевозкам, эксплуатация на Енисее теплохода “Антон Чехов” со швейцарской туристической фирмой, введение переменной части заработной платы, переход на бюджетное планирование, формирование новых принципов договорных отношений с Норильским регионом и другими территориями. Все это помогло пароходству выстоять, сохраниться как единому, работающему предприятию. В книге “Флотская судьба” рассказано и об этом.

За всю мою 45-летнюю речную “одиссею” хорошего было больше, чем плохого. Двум выговорам противостоят диплом об окончании речного училища с отличием, орден “Знак Почета”, знаки почетного и заслуженного работника транспорта России, почетного работника речного флота, международные награды — “Факел Бирмингама”, “Хрустальная Ника”, “Генеральный менеджер-2000”, диплом действительного члена (академика) Международной Академии Информации.

Я выражаю особую благодарность за помощь в редактировании книги С. С. Иванову — редактору газеты “Речник Енисея”, В. А. Козаченко — исполнительному директору Клуба капитанов, хорошо знающему историю пароходства, И. Т. Марусеву — капитану теплохода “Антон Чехов” и В. О. Кузьмину — начальнику службы безопасности пароходства.

Я буду благодарен читателям за отзывы о книге и пожелания. Уверен, они будут востребованы нашими последователями, нашими сыновьями, на память и в назидание которым написана эта книга и которые продолжат начатую нами летопись Великого Енисея.

Иван БУЛАВА.

ЧАСТЬ I

БОЛЬ И ПЕСНИ ПОЛЕСЬЯ

1.

Чем дальше уходит время, тем отчетливее видится детство и все события, которые тогда происходили. Особенно неразлучно эти воспоминания связаны с местной природой. Деревня, где я родился 16 сентября 1937 года, была образована из хуторов, расположенных друг от друга на расстоянии в пределах одного - двух километров. В конце тридцатых годов коллективизация еще продолжалась. Людей, которые жили хоть в каком-то достатке, раскулачивали, отнимая имущество и передавая его в колхоз, а самих селян отправляли на сталинские стройки или лесоповал. Избы, хозяйственные постройки активисты перевозили во вновь создаваемую деревню под громким названием Свобода.

Наш хутор практически со всех сторон был окружен болотами, порою из него можно было выбраться только по тропам, которые знали лишь взрослые. Сельский совет находился в селе Копцевичи, на расстоянии шести километров, до него можно было добраться пешком по железнодорожному полотну. Грунтовая дорога в осенний и весенний периоды для автомобильного транспорта становилась непроходимой, и по ней можно было проехать только на телеге за бычьей упряжкой. На лошадях эту дорогу во время распутицы преодолеть было практически невозможно.

В Копцевичах было два предприятия: фанерный заводик, на котором до того, как был репрессирован отец, работала наша мать, и железнодорожная станция с ее службами по ремонту путей. До сих пор многие мои земляки, уже династиями, трудятся на железнодорожной станции - кто путевым обходчиком, кто мастером, кто рабочим. Из учебных заведений в Копцевичах была средняя школа, которую я окончил первым из всех ребят нашей деревни и которая существует до сих пор, и педучилище.

Районный центр, город Петриков, располагается на берегу реки Припять, притоке Днепра. В то время в этом городе действовали две церкви, кирпичный и торфяной заводы, небольшая судоверфь от Верхне-Днепровского бассейнового управления пути (БУП). Были две средние школы, в последствии, из Копцевич сюда перевели педагогическое училище. Область называлась тогда Полесской с центром в городе Мозыре, расположенном от Петрикова на семьдесят километров ниже по течению Припяти.

Полесье - сколько поэтического для души звучит в этом слове. Этот край на всю жизнь запомнился непрестанным птичьим граем. По утрам слышно громкое, будто совсем рядом, за стенкой, токование глухарей, пронзительный перелив птичьих голосов, а вечером в едином хоре сливается кряканье уток, крумканье лягушек. Это край, лирически воспетый и прославленный белорусскими поэтами - Якубом Коласом, Янкой Купалой, Максимом Танком, музыкально озвученный знаменитыми "Песнярами".

До ареста отец работал мастером по содержанию грунтовых дорог. Подремонтировать деревянный мосток через ручей, каковых в нашей местности было великое множество, заменить размытый или разбитый участок гребли - болотистое место, через которое лагами уложены бревна, а поверх них - деревянный настил, - эти и еще многие другие работы приходилось выполнять дорожному мастеру. Наверное, отцу это было по душе. Стать колхозником он не захотел, из хутора в новую деревню Свободу переезжать добровольно не согласился и был осужден "тройкой" - так назывался скорый на расправу суд - на два года. Потом, как нам стало известно, ему добавили срок - за якобы существовавшую связь с военными поляками, и в 1941 году на строительстве железной дороги в лагере под Златоустом он погиб. Полностью реабилитирован в 1986 году.

По отцовской линии дед Максим и баба Ефросинья умерли, когда отцу было 12 лет.

2.

Начало войны и вся связанная с этим трагедия проводов на фронт не запомнились. Могу только сказать, что из нашей деревни те, кто в канун войны служили в армии, а также все, кого уже не успели призвать на фронт и они ушли в партизаны, - эти люди в большинстве своем пришли с войны, вернулись из партизан живыми. Но ни один человек, призванный в армию после объявления войны, не вернулся. К чести сказать, ни полицейского, ни какого-то другого вида предателя во всей нашей деревне не было.

К тому времени вместе с матерью нас осталось четверо. Старшего брата Сашу, старших сестер Лизу и Юлю угнали в Германию. Саша в пути с группой подростков сбежал. Им повезло: полувагон, в который их погрузили, был из гнилых досок, им удалось разобрать его и благополучно разбежаться, - они не были пойманы. Лиза и Юля успели поработать в Германии на фабрике по пошиву массовой одежды, были освобождены советскими войсками и благополучно вернулись домой.

Тяжелая доля выпала на семью Ивана, старшего брата матери. Они жили в деревне Березняки, в трех километрах от Свободы. Все в семье болели тифом, и за ними ухаживала бабушка Ева. Однажды в осенне-зимнее утро 1942 года деревня была окружена карательными войсками, людям категорически запретили выходить из дому. Каратели заходили в избы и всех расстреливали, дома обливали бензином внутри и снаружи и поджигали. В деревне было 60 дворов. Ничего не уцелело.

Подробности этой трагедии рассказал старший сын Ивана, Игнат, которому в то время было 14 лет. Когда каратели, а их было двое, вошли в избу, бабушка стояла у русской печи и пекла блины. Вся семья - пять человек - была еще в постелях. Первой убили бабушку. Игнат сумел спрятаться под печью, и его каратели не заметили. Когда из-за дыма стало невозможно дышать, он сумел выбраться из горящей избы и добраться до леса, который был рядом. В тот же день он прибежал к нам домой и рассказал о страшной трагедии.

Я хорошо помню этот тревожный день и наступившую затем ночь, когда языки пламени и черный дым были отчетливо видны из нашей деревни. Мать и дед пребывали в полной растерянности - было неведомо, что ожидает нас. Через сутки такая же судьба постигла и другую деревню - Оголичи, в двух километрах от нашей, но жертв было меньше. Лес, непроходимые болота рядом затруднили действия карателей, к тому же абсолютное большинство ее жителей сумело уйти в партизаны.

Помню зиму 1943 года, когда строилась узкоколейка от станции Копцевичи до Петрикова. Строили ее в основном военнопленные итальянцы. Их выгоняли на работы при 25 - 30-градусном морозе. Одеты кто во что, на ногах - деревянные башмаки. Женщины выносили к приходу военнопленных картофельные очистки, смешанные с картофелем, и высыпали их - будто на мусорную свалку. Ничто не могло удержать этих бедолаг - ни собаки, ни выстрелы. Образовывался клубок живых тел, и через пять минут на снегу не оставалось ни одной крошки.

Хорошо запомнилось наступление наших войск летом 1944 года. Мы: впереди - мать, за ней - четверо нас, - побежали в погреб, который вырыли жители для того, чтобы было, где прятаться от бомбежек и других опасностей боевых действий. Мать остановил немецкий солдат и, передергивая затвор винтовки, потребовал "куня" (лошадь). Мать запричитала, он бросил нас и убежал. Мы буквально упали в этот погреб друг на друга, а мать накрыла нас собой, говоря при этом, что будет лучше, если ее убьют первой.

Тяжелое послевоенное детство. Отсутствие жилья - только землянки, одежды - на всех нас, ребятишек, одна драная, латаная-перелатаная телогрейка и одни лапти. И постоянный голод. Ели лепешки, сделанные на муке, полученной из толченых очисток картофеля. После зачистки от немцев нашей деревни она действительно была очищена от всего: ни одной домашней живности, ни зернышка, - чисто. И люди, - как правило, мать с малым ребенком, - уезжали на промысел в Западную Белоруссию. Этот промысел был самым различным, например, гадание по записной книжке, в которой было расписано значение каждой игральной карты.

Вернувшись в деревню, народ искал хоть какую-то работу: жать рожь серпом, убирать лен, перерабатывать на мялке вымоченные и высушенные стебли конопли и льна, основывать кросна (так называлась продольная основа будущего полотна изо льна, шерсти или конопли). Люди трудились только за еду и несколько горстей зерна. Пока работали, мать узнавала жизнь деревни: где у кого какая радость, беда, - а вечерами ходила по дворам угадывать "правду". За это ей щедро платили, особенно, когда, гадая, она предсказывала возврат близких, выздоровления, свадьбы и так далее и все это сбывалось. В один из таких дней нас задержали, карты, книжку для гадания отобрали, а нас выгнали из деревни.

После ночевки в стоге сена мы начали добираться домой. Трудно сейчас представить железнодорожные вокзалы того времени. Это было столпотворение всего и вся. Наша задача состояла в том, чтобы, прихватив с собой пуда два ржи (пшеницу тогда практически не выращивали), спрятаться на товарняке и доехать до ближайшей к родной деревне станции, а дальше километров двадцать - пешком или на попутной телеге.

Точно я уже и не помню, с чем мы приехали, но уже к зиме мать, продав свои довоенные наряды, купила корову, которую разместили в избе, где жили сами. Мать говорила:

- Вместе теплей будет.

Это была та изба, которую перевезли из нашего разоренного хутора и наспех собрали. Во время оккупации немцы вырезали одну стену и сделали из избы гараж. И в таком вот жилище мы благополучно перезимовали.

Весна принесла другие заботы, связанные с посевной. На своем огороде всей семьей мы перекопали вручную и посеяли сотки полторы зерновых - рожь и просо. Нужно было вспахать еще колхозную пашню, а поскольку никакой тягловой силы не осталось, пахали на женщинах. Была установлена норма: в упряжке пятеро женщин, и задание - вспахать не менее 30 соток. И только потом, где-то в 1946 году, когда из Германии и других территорий, освобожденных от немецких войск, начали пригонять для колхозов лошадей и крупный рогатый скот, стало чуть-чуть легче.

Вернулись из Германии Лиза и Юля и пошли работать на лесоповал, где им выдали хлебные карточки. Получаемый по карточкам хлеб строго делился по кусочкам: младшим - меньше, старшим, которые работали на отхожем промысле, - побольше.

3.

Первого сентября 1945 года в Свободе открылась начальная школа, и я пошел в первый класс. Школа располагалась в небольшой избе, куда ее пустила одинокая женщина с маленьким ребенком; муж ее погиб на фронте. Наш класс состоял из весьма разношерстной публики от 7 до 13 лет. Писали, как правило, на каких-то клочках бумаги, чернила делали сами из почек дуба. В одной комнате занимались сразу несколько групп учеников по программам первого, второго и, наверное, третьего годов обучения.

В пятый класс пошел уже в Копцевичскую семилетнюю школу, единственную на всю округу "семилетку". Ежедневно надо было ходить за шесть километров туда и обратно. В 1953 году педучилище из Копцевич перевели в Петриков, а на его базе была открыта Копцевичская средняя школа. В том же году, когда я был учеником восьмого класса, меня, хотя и с трудом, но приняли в комсомол. Я нигде не афишировал, что мой отец был осужден, - в автобиографии писал, что он умер до войны, и страшно боялся, что меня разоблачат. В то время мы уже знали, что, собирая на жнивье упавшие колоски, можно угодить под суд.

Начиная с 1953 года, каждое лето мы нанимались на торфозавод. Работа здесь была с июня - июля по август. Техника по добыче торфа действовала от парового локомотива: с помощью ременной передачи он приводил в движение большое колесо, на котором крепились резаки. Колесо вращалось, и резаки укладывали на поддоны пласты торфа весом до 60 килограммов. Груженые поддоны на тросовом транспортере передвигались вдоль ровной, осушенной от болота полосы земли, на которую рабочие вручную укладывали торфяные пласты для их просушки, а пустые поддоны клали на нижний транспортер, который двигался в противоположном направлении - к машине, добывающей торф. У транспортера стояли одновременно шесть - восемь рабочих, которые не имели возможности передохнуть: пропуск хоть одного поддона мог вызвать потерю в конце транспортера и самого поддона, и торфа, за что нещадно штрафовали.

Когда верхний слой уложенного торфа подсыхал, его надо было переворачивать на другую сторону, а уже просохшие пласты складывать в небольшие штабеля. Вот на эту-то работу и брали нас, школьников восьмых - десятых классов. За лето на учебники, а также на обучение, - тем, у кого родители не погибли на фронте, нужно было платить 180 рублей, - мы зарабатывали. В этой части трудовое воспитание было поставлено четко: хочешь учиться - заработай на учебники и на обучение. Это жесткое условие стало одной из причин того, что из нашей деревни из всех моих сверстников в восьмой класс пошел я один.

На торфозаводе приходилось работать на разных должностях: одно лето был кочегаром на локомотиве, который топился дровами, другое - доставлял на лошади питьевую воду для работающих, третье - возил свежевыпеченный хлеб в коробе на быках. Волы в упряжке - совершенно непредсказуемые животные. Когда их одолевает гнус: оводы, слепни, серые мухи, - и им становится невмоготу, а в этот момент на пути встречаются кусты, то, будто сговорившись, они вмиг сворачивают с проселочной дороги и несутся по кустам, пням, кочкам, пока телега где-нибудь не застрянет или не выскочит на открытое место.

Похожий случай произошел и со мной. Однажды я ехал в местах, где в засушливые годы выгорели торфяные болота. Когда проезжал мимо канавы, моя упряжка совершенно неожиданно для меня ринулась в наполненную грязной водой яму. Я даже не сообразил, как оказался в этой воде, короб опрокинулся, а быки погрузились в яму по шею. Я поднял крик, надо полагать, неимоверный, так как за километр от места происшествия меня услышал в деревне мой брат Степан, который и помог мне выбраться из грязи. Печальную картину представляли собой горячие булки хлеба, которые мы с братом разложили на траве сушить: корочка потрескалась и завернулась, - я думал, мне конец. Но, когда я привез этот хлеб, рабочим выбирать было не из чего - разобрали и его.