1. Интервью, взятое у себя самого

— Все равно дурак этот твой Галимзянов или спекулянт!

Чувствовалось, в любую из этих версий некоторым людям поверить почему-то было легче. Принять же, что человек просто добр, изначально бескорыстен, почему-то было крайне трудно. Ну, а как же сам альтруист с улицы Межлаука, сам «новый» человек в лице Галимзянова объяснял свое поведение, смысл своего «попечительства?» Что он сам говорил?

А он в общем-то почти и не говорил об этом. И в этом заключался, пожалуй, главный парадокс. Он больше говорил, извините, о свиньях и о том, как их выходить и прокормить.

Как-то, все-таки не выдержав, я спросил его:

— Слушай, Асхат, а зачем ты все это делаешь?

— Зачем? — он улыбнулся.— Мать у моей жены в детдоме воспитывалась. Надо помнить об этом. Потом, когда в деревне мы жили... После войны туго было в деревне. Колхоз нам помогал. Вот и я помогаю.

В одну из других встреч он как-то обронил, что и он, и его жена, и дети «не любят деньги». Как-то вспомнил, что, когда первый раз послал деньги в детдом, роди­­те­ли — тогда они еще были живы — этот его поступок ­одобрили. В другой раз сказал, что «так» жить ему нравит­­ся.

— Холодильник полный! Телевизор есть! Жена пенсию получает,— он загнул палец.— Дочка — стипендию, сын зарплату приносит. У меня оклад. А зачем лишние деньги? Лишние деньги счастья не дают. От больших денег человек портится!

Удовлетворят читателя все эти объяснения? Меня они в общем-то удовлетворили.

Летом 1984 года Галимзянов сдал выращенных ­свиней заготконторе. Из 4168 рублей, причитающихся ему, 500 он перечислил на счет казанского Дома ребенка № 1, своим старым знакомым, а 3 тысячи бухгалтерия заготконторы от имени его семьи перевела на счет Интернациональной школы-интерната им.Е.Д.Стасовой в Иваново, в которой воспитываются дети-сироты различных национальностей, оставшиеся без родителей,— маленькие палестинцы, ливанцы, дети из Афганистана, Никарагуа. Остальные деньги (минус еще почтовые расходы) пошли на приобретение новой партии поросят и бычков.

Как интереснейший роман о великом энтузиасте-одиночке, своего рода Дон Кихоте наших дней, читал я материалы дела № 2891, заведенного на Галимзянова в приемной по жалобам Казанского горисполкома. Одним из интереснейших впечатлений жизни стало и знакомство с ним.

Я рассказал о нем читателям журнала «Смена»¹. Пос­­­ле публикации очерка в редакцию хлынули сотни писем.

«Я завидую ему, этот человек нашел свой путь. Пойти на почту и отправить телеграфом какую-то сумму не так уж обременительно, такие люди встречаются, но этот человек отдает не только свои сбережения, а практически всю свою жизнь, все свое время тому, чтобы у брошенного родителями ребенка прибавилась лишняя (не по «смете», не по «утвержденному бюджету») игрушка. Конечно, обманщик понятнее, он весь на ладони, а такой человек — загадка...» (Н.Карпенко, Макеевка).

«Первоначально я подумал, что передо мною материал из «социальной экзотики». Но вы правы: за конкретным поступком, за реальным человеком стоит явление, которое требует философского осмысления. Интересный, любопытный, интригующий воображение тип человека. Кто знает, может быть, попав в Казани на улицу Межлаука, люди, особенно приезжие, будут спрашивать: «А где здесь дом Асхата Галимзянова?» Этот человек — достопримечательность города, причем в лучшем смысле слова. Дело не только в том, что он помогает детям-сиротам. Он помогает, сам того не зная, и многим другим людям, утверждая в своей правоте одних и выправляя искалеченные души других. Мы слышим о нем, и нам становится легче...» (В.Лебедев, Гусь-Хрустальный).

«Это человек нового общества, человек, для которого работа на благо общества — простая естественная потребность. Удивительно и другое. Он как будто бы и не видит, и не ощущает черных сторон жизни, весь освещенный своей целью. И я, кажется, его понимаю: он боится, наверное, что ему не хватит его жизни, чтобы все свои мечты воплотить в реальность... (В.Чемурзиев, село Дубовское Алтайского края).

Так примерно оценило модель жизни, которую избрал для себя казанский возчик-альтруист Асхат Галимзянов, общественное мнение страны в лице многочисленных читателей журнала. И почти в каждом письме был вопрос: как дальше сложилась судьба его дела? Раньше над его фермой постоянно висела угроза сноса. Как обстоят дела с ней? Продолжает ли он свою «меценатскую» деятельность? Имеет ли возможность продолжать?

Публикация статьи в журнале сняла некоторые неприятности, но не изменила жизни Галимзянова. Днем, как и прежде, он со своей телегой обслуживал магазины, к которым был прикреплен. Утром и вечером кормил быков, ухаживал за больной женой. Но вдруг приехали две женщины с Одесской студии телевидения — снимать сюжет о нем. Казанская студия телевидения тоже не прошла мимо его «идеи». Приходилось Галимзянову порой уже не быть собой, а изображать себя. Надо сказать, что у него не очень это получалось.

— Надо быков кормить,— озабоченно вздыхал он, стоя перед кинокамерой.

Только «отсняли» Галимзянова одесситы с казанцами, приехали два кинематографиста из Новосибирска — с мыслью сделать о нем фильм. На работе стали проявлять недовольство. Торговым работникам было обидно, что телевизионщики и кинематографисты интересуются простым возчиком Галимзяновым, а не ими, занимающими в торговой сфере более крупные, серьезные и ответственные должности. Шла своя борьба с ним и здесь — раздавались телефонные звонки, звучали басовые интонации в голосе, возникало искреннее недоумение.

Приходили письма к Галимзянову. В одном из писем незнакомая женщина из Орловской области просила у него взаймы 1,5 тысячи рублей, а у авторов другого письма аппетиты были больше — они просили сразу 3 тысячи. И вовсе не удивило письмо Салтыкова из Перми, который просил «выделить ему субсидию в сумме 9 тысяч».

В иные минуты он хватался за голову:

— Они, наверно, думают, что я с быками деньги печатаю?! Типография у меня?

Я уже писал о ближайших планах Галимзянова посадить на территории Дома ребенка № 1 большие голубые ели и сделать самый настоящий памятник. Больших голубых елей в Горзеленхозе (может быть, и к лучшему) не оказалось, посадили ели маленькие и зеленые, а воплощение мысли о памятнике стало еще более реальным.

Как-то прихожу к Галимзянову на его «ферму» и вижу его озабоченным.

— Быки хорошие, серьезные. Драться уже начинают. Зоотехник на днях был. Скоро сдавать. Думаю, на 460 килограмм некоторые вытянут. 420 килограмм — норма. Значит, каждый бык принесет 1200. Общая сумма — считай, тысяч двадцать. За корм вычтут: я брал семь-восемь машин. Значит, тысяч шестнадцать можно на памятник отдать. Памятник пора делать. Быки хорошие! — убеждал он меня.

Еду к известным в Татарии супругам-скульпторам Раде Нигматуллиной и Виктору Рогожину. Они иногда работают вместе. Рада Нигматуллина прекрасно владеет детской темой, ее композиции всегда неожиданны и подлинно художественны, а Виктор Рогожин — художник социально мыслящий. Читали они или не читали очерки в «Смене»? Заказ необычный, невиданный — простой возчик заказывает монумент для Дома ребенка, расположенного вблизи одного из главных проспектов города. Власти не против. Не будут ли против художники? Не испугает ли их необычный заказ? Поверят ли они в реальность, в осуществимость этого дела?

Убеждать, слава Богу, не надо. Заказ вызывает любопытство и интерес.

На следующий день знакомлю художников с заказчиком — Асхатом Галимзяновым. Ласково гладя черного свирепого быка по морде, он говорит:

— Мое дело — быки, а ваше — памятник настоящий сделать. Из бронзы! Дети к красоте должны приучаться.— Он смеется, во рту торчит одинокий зуб.— После, как сделаем, зубы пойду лечить. Сейчас некогда!

Памятник — дело непростое. Один из самых важных и трудных моментов — отливка модели. Где отливать скульптуру? Отливку в стране производят на Мытищинском заводе художественного литья и в северной столице — на заводе «Монумент-скульптура». Но там все забито заказами. Пойдут ли на каком-нибудь из этих заводов навстречу необычному заказу? Есть еще один вариант — обратиться к руководству Литейного завода КамАЗа. Помогут ли там?

Работа над памятником началась. А Галимзянов мечтает после памятника в Казани поставить другой — в Иванове, на территории Интернациональной школы-интерната им.Стасовой. Например, на тему: «Дружба детей разных народов». Мечтает, но, как человек дела, уже договаривается с колхозом «Серп и молот», в селе Шапши о новой партии бычков в тридцать голов.

23 февраля 1987 года произошло событие, я думаю, неординарное: на территории Дома ребенка № 1, что находится вблизи проспекта Х.Ямашева, был открыт памятник, созданный на средства казанского возчика. В самом деле, ситуация невиданная: простой мужик заказал скульпторам монумент и вот дарит его детям, городу, республике.

Скульптор Виктор Рогожин и Асхат Галимзянов осторожно освободили памятник от закрывавшего его полотнища, и глазам сотен людей, пришедших на процедуру открытия, предстала большая многофигурная композиция «Сказка» — женщина-воспитательница в окружении детей, персонажей сказок и животных. В «штате» дома ребенка появилась еще одна «воспитательница» и несколько «детей».

Признаюсь читателям, открытие памятника было и моей радостью. Два года назад только я свел Асхата Галимзянова со скульпторами. За эти два года у них было все: и споры, и ссоры враздрызг, и трудности. Они не сходились в сроках исполнения заказа, в оплате; Га­лимзянов хотел, чтобы памятник был из бронзы, а из ­бронзы не получалось. Мне приходилось подчас вмешиваться, поправлять положение. Поставить крупный памятник в городе непростое дело. И, глядя на осунув­шее­ся, исхудавшее лицо Галимзянова, я думал об этом снова. Накануне, выступая по Татарскому телевидению, я пригласил жителей Казани прийти на открытие нео­бычного монумента, и было радостно видеть, что казанцы откликнулись на приглашение. Рядом со мной стоял ­пожилой человек — как потом оказалось, директор ­школы из далекой Рыбной Слободы, райцентра, находящегося от Казани за сотню с лишним километров. Нес­колько часов добирался он в город, волнуясь, что не успеет к открытию. Добро все-таки заразительно, мы все истосковались по нему в атмосфере рвачества, безразличия, равнодушия, воцарившихся в обществе, и необычный духовный посыл Галимзянова, в принципе отвергнувшего границу между «моим» и «общим», пробуждал в душе каждого человеческое начало. И вдвойне было радостно, что по-настоящему художественно значимая работа стала воплощением внутреннего стремления А.Галимзянова.

В последний год в доме у Асхата Галимзянова живет и его младший брат Талгат. Так уж случилось — не задалась у брата семейная жизнь. Как и все из рода Галимзяновых, человек он работящий, надежный. Спрашиваю его о дальнейших планах.

— Дальше? Побольше бы быков держать! Да негде, участок маленький. И вот еще хочу брату совет дать. Надо всем детям в первом детдоме заказать через Казанский мехкомбинат шубы. Сразу большую партию, на весь дом ребенка. Теплые шубы из натурального меха! А то для заграницы шьют, а для детей нет.

— Это во сколько же рублей обойдется вся партия?

— Да они недорого стоят,— включается в разговор и сам Асхат Галимзянов.— Ну, тысяча, ну, полторы! А то я ни разу не видел детей в шубах! Что это такое? Непорядок!­

Вот такая команда помощников у казанского возчика-»мецената». Подарил он в 1987 году казанскому дому ребенка № 1 новую машину «Нива» стоимостью 11 тысяч рублей. На счет этого же дома ребенка перевел 2,5 тысячи рублей, вырученных от продажи тарной базе нескольких тысяч деревянных ящиков, собранных в течение года на рынке. Сдав совхозу сорок быков, перевел в фонд Чернобыля 10 тысяч рублей. Создание и установка памятника «Сказка» обошлись Галимзянову и его помощникам в 8 тысяч рублей. Галимзяновы не перевели еще дыхания, а уже мечтают сообща о партии шубенок для детей-сирот (у каждого ребенка-сироты есть, между прочим, живые родители); ищут номер счета, на который затем переводят 8 тысяч рублей народу Грузии, пострадавшему в тот год от стихийного бедствия.

Признаюсь читателям: в 1985 году, когда я писал пер­вый­ очерк об альтруисте, я решился на своеобразный эксперимент, дабы до конца понять мотивы его поступков.­ Тогда в одном из казанских театров шла моя пьеса «День «Х» о Джалиле, и я — хотя денежное положение у меня в то время было нелегким — распорядился, чтобы гонорары за мои спектакли бухгалтерия театра перечисляла в Фонд мира. За год было перечислено около 500 рублей. Но что такое эти 500 рублей по сравнению с десятками тысяч казанского возчика-альтруиста! Копейки! Но благо­даря этим «копейкам» я лучше понял душу своего героя.­

Люди, ограниченные какими-то параметрами, легко измеримы. Люди, преследующие ближайшую выгоду, корысть, определяются этой корыстью. Она сразу же выявляет их масштаб. Тип же бескорыстного человека являет собой какую-то духовную бесконечность, он неизмерим и потому таинствен, интересен, загадочен.

Интересным и загадочным такой человек становится для многих.

Отдавать, а не брать — это так непонятно. И вот уже о Галимзянове пишет «Советская торговля», «Огонек», упоминают «Правда», «Советская культура», появляются материалы ТАСС, АПН, Центрального телевидения. И что любопытно, неизбежно возникают какие-то искажения, преувеличения. «Комсомольская правда» утверждает на своих страницах, что казанский возчик перечислил на счета милосердия 100 тысяч рублей¹. Откуда взялась эта цифра (по документам получается около 60 тыс.), никому не ведомо, да это никого и не интересует. Раньше никто не верил, что он способен отдать копейку из своего кармана, теперь все говорят о ста тысячах. «Литературная Россия» пишет, что нашему альтруисту за его бескорыстие грозил суд, и если бы «не вмешательство писателя-публициста Д.Валеева»², т.е. мое, то наш «идеалист» находился бы ныне, надо полагать, в местах не столь отдаленных. Чрезвычайно интересно наблюдать, как буквально на глазах рождается миф о человеке.

История А.Галимзянова обрастает легендарными подробностями.

Природа бескорыстия интересует всех.

Передо мной выдержка из письма читателя В.Синицына (Тула):

«Как много еще в жизни людей, у которых нет ни сердца, ни чувства любопытства к живой жизни. Вместо того, чтобы радоваться, что на нашей земле появляются странные альтруисты, они порой заводят на такого челове­ка «дело». Галимзяновы между тем — это как бы часть природы, окружающей нас, и, подобно самой природе, они, защищая других и помогая другим, мало заботятся о себе, а потому фактически беззащитны перед грубой чужой­ силой. В житейской суете мы можем, грешным делом, и обидеть такого человека, посмеяться над ним. Но как только такой человек покидает нас, мы остро ощущаем его отсутствие и долго жалеем о нем, поминая всегда добрым словом. В Москве есть улица, носящая имя Федора Гааза. Кто он такой? Известный поэт, полководец? Нет, скромный тюремный врач в царской России, большой подвижник, заслуживший благодарность потомков тем, что, не щадя сил и здоровья, старался облегчить страдания­ всем больным и несчастным, которых было тогда немало­ среди тех, кого гнали по этапу на каторгу. А в украинском­ городе Ромны есть улица замечательной русской женщи­ны Александры Деревской. Имя города вообще ассоциируется с именем этой женщины, спасшей и пригревшей в годы войны сорок две сироты разных национальностей. Ее уже давно нет в живых, но народная память о ней не угасает. В этом же ряду находится и Асхат Галимзянов...»

«В то время, когда большинство людей занято заботами о своем собственном материальном положении, когда вещи часто становятся не предметами, необходимыми человеку, а скорее препятствиями, отделяющими людей друг от друга и порождающими подчас вражду и равнодушие, конечно же, чистое бескорыстие выглядит чем-то странным, подозрительным, необычным. Если не глупым! Но как хороша, как прекрасна эта «глупость»! В самом деле, можно, оказывается, не брать деньги, а отдавать их и чувствовать себя счастливым. Можно трудиться с утра до ночи и не получать за этот труд ни копейки, ни благодарности и радоваться такой жизни, можно не покупать своим детям на «толкучке» импортное барахло и не слышать в ответ их ругательств, а, наоборот, получать от них постоянную помощь, духовную поддержку! Внутренняя природа этих людей совершенно иная. Ваш герой является человеком нового, завтрашнего общества. Оказывается, такие люди уже родились, уже живут среди нас. Само рождение этих счастливых людей дает жизни замечательную перспективу!» (А.Серков, Красноярск).

Да, А.Серков, пожалуй, прав. Во всяком случае я, кажется, не встречал более счастливого человека, чем Галимзянов.

Но, наверное, наивно призывать всех следовать основным принципам его жизни. Кто-то, возможно, пойдет за ним, а большинство, наверное, откажется. Путь Галимзянова один из труднейших.

Странна человеческая жизнь. Чем больше живешь, тем больше вопросов. И порой странен, загадочен, непостижим человек.

Теперь, устав порой от мелкого человеческого эгоизма, я иду к моему Дон Кихоту.

Как прекрасно, оказывается, что есть люди, которые абсолютно ничего не боятся, которые знают жизнь с ее изнанки и тем не менее не потеряли даже крупицы веры в нее. Мы сидим с возчиком Галимзяновым за совершенно пустым столом в его доме-кормокухне, говорим не о политике, не о будущем человечества, не об искусстве, а о свиньях или быках. Но уже через полчаса я чувствую, что у меня прибавилось бодрости и силы¹.

За минувшие десятилетия мы наговорили и написали на тему о новом человеке, наверное, эвересты слов! И вот парадокс — этот человек пришел, живет рядом с нами, а мы почему-то не узнаем его. Мы перепроверяем его —не обманщик ли, не самозванец ли?

Впрочем, понять людей можно: как сразу узнать нового мегачеловека в его случайном эмпирическом облике? Ведь узнать-то не так просто! Смотрите: порой и фигура неказиста, и штаны от нескончаемой работы в гармошку, и шапчонка на голове чудом держится. А профессия? Вообще какая-то исчезающая — возчик.

В Москве, помню, я познакомился с молодым португаль­цем Жузе Серра. Он журналист, заканчивал МГУ, намере­вался работать в португальской газете «Аванте». Его роди­тели, известные португальские коммунисты, при Салазаре­ долгое время находились на нелегальном положении, в подполье. Со своей родной сестрой Жузе Серра впервые увиделся, когда ему исполнилось уже тринадцать лет. Он воспитывался в России, шесть лет провел в ивановской школе-интернате им.Е.Д.Стасовой, сестра находилась в другой стране. Я рассказывал ему о возчике Асхате Галим­зя­нове, о памятнике, который он заказал на свои деньги в Казани, о памятнике, который он хочет поставить в неве­до­мой ему Интернациональной школе-интернате в Ива­но­ве. На глазах у молодого португальца выступили слезы.

«Идти путем зерна»

«Каждый поступок и каждое слово, брошенное в этот вечно живущий и вечно творящий мир, это семя, которое не может умереть»,— писал Карлейль.

Я вспоминаю эту блистательную фразу, читая письмо Артура Ригеля, пришедшее ко мне из Уральска. Кто этот человек, кем работает или где учится, я не знаю. Наверное, немец. Впрочем, разве имеет это какое-то значение?

«Ждите от меня письма лет через пять-десять,— пишет он,— когда я окончательно пойму, смог ли я встать на путь к мегачеловеку в самом себе. В декабре прошлого года мне исполнилось двадцать, и, видимо, с этим возрастом ко мне пришло желание всерьез заняться изучением духовного опыта живших до меня мыслителей. Фридрих Ницше, Артур Шопенгауэр, Монтень, аль Фараби — вот книги, с которых я начал свой путь к вершинам далекой для меня истины. На обложке Вашей книги «Три лика» так и написано: «Ум и душа жаждут постичь этот смысл...»

Нет, и сегодня в человеческих сердцах царит не только идеология наживы, философия рубля и доллара. В душах людей, в том числе молодых, прорастают к свету и другие семена.

«По своей духовной ориентации я, скорее, принад­лежу к «религиозному типу», согласно классификации Э.Шпрингера, который считал, как и Вы, что люди отличаются друг от друга «не темпераментом, не конститу­цией, не поведением», а «ценностями духовной ориентации». Т.е. «религиозный тип» — это человек, который во всем жизненном универсуме ищет «высший смысл, высшую правду, первопричину». К этому типу Э.Шпрингер причислял Спинозу и Джордано Бруно, которые отдали жизнь во имя истины».

Это уже письмо тридцатидвухлетнего Геннадия Мацкевича из Белореченска Краснодарского края. Тоже ничего больше не знаю об этом человеке. Впрочем, так ли уж ничего: «Что касается моих пристрастий, то я преклоняюсь перед словами Блеза Паскаля — «Я уважаю только тех, кто ищет правду с болью в сердце». Как редок такой поиск».

Я привожу эти письма для того, чтобы читатель ощутил: процесс сотворения новых духовных реальностей не остался в далеком прошлом. И ныне идет огромная духовная работа по созиданию нового универсального мировоззрения, отвечающего реалиям надвигающегося III тысячелетия, и эта духовная работа незаметно производится сегодня десятками и сотнями безвестных философов и мыслителей, и просто думающих людей в разных концах мира, в том числе и у нас в стране. И в ряду их — моя попытка создания новой мегафилософии, опирающаяся ни на что другое, а именно на этот вал ожиданий, предощущений и предчувствий, недопроявленных видений будущего, духовных прорывов в него, которые, вероятно, уже в избытке накопились в человечестве.

«Люди издревле задаются вопросом: откуда взялось зло в этом мире? Я думаю,— пишет Г.Мацкевич,— что многое зависит от информации, которую получает мозг. Массовому человеку приходится жить в жестких рамках информационного голода. К тому же природа устроена так, что кратчайший путь к цели ведет через попрание морали. В стабильные эпохи такое попрание незначительно, но когда все идет на слом, как, например, сейчас, попрание морали приобретает катастрофический характер.

Есть две структуры, в которых живет человек. Первая — структура внутренней упорядоченности мира, или сфера разума. Вторая — структура внешней формы объектов, или сфера тела. Считать, что прогресс — это только положительное движение — ошибка. Движение двояко. Я скажу вам откровенно: это противоречие приведет человечество к самоуничтожению, если не дать бой движению «внешней формы»...

Откровенно говоря, в последние годы я люблю читать письма читателей даже больше, чем книги. Книги пишут избранные, единицы. Нередко в них бывает много лжи. Письма пишут все. Разумеется, и здесь попадается немало мусора, встречаешься с амбициями, претензиями, с требованиями «соответствовать» каким-то взглядам, но иногда среди писем обнаруживаются просто жемчужины. И порой рождается ощущение, что посредством писем, авторов которых ты совершенно не знаешь и никогда, возможно, не увидишь, с тобой говорит сама бесконечная жизнь.

О чем же говорит она сегодня?

«В первом послании к коринфянам упоминается деление всех людей на телесных, душевных и духовных. Это напоминает Вашу классификацию,— пишет мне двадцатишестилетний Ф.Шакиров из Набережных Челнов.—В книге И.Свенцицкой «Раннехристианские писания» я прочел, что первые две компоненты в человеке исходят из низших сил, которые исцеляли человека своими свойствами. Духовная же ипостась исходит от божества. Это его отблеск в человеке. И лишь тот, кто открывает в себе звучание этого отблеска, становится избранным. Нельзя ли рассматривать мега— или богочеловека, о котором Вы пишете, как посредника между этими «телесными» и «душевными» людьми и Богом как некоей условной высшей причинной силой предельного и запредельного Космоса? Возможно, Вы правы: пора и внешне восстановить издавна ощущаемое нами изнутри (об этом говорят все религии) единство человека и Космоса. В этом плане мегачеловека можно рассматривать как великое обобщение человека. Как обобщение пройденного им пути и как заявку на будущий путь во Вселенной, о чем пророчествовали Циолковский и Вернадский».

Да, как ни трудна жизнь, как ни мрачны и безнадежны ее ближайшие перспективы, но всходят на ее полях и странные, причудливые зеленые злаки, говорящие о существовании каких-то иных возможных миров и иных возможных жизненных установок, далеких от господствующей на рубеже тысячелетий моды погони за короткой наживой. Силы микроэгоизма, на которые в 90-х годах ХХ века делалась главная ставка, колоссальны, и их иррациональный взрыв, равный по мощи ядерному, смог разметать страну в клочья. Запальные шнуры подожжены, огонь уже бежит по ним, но именно в такую пору, когда неизвестно, чем обернется жизнь завтра и какими трагическими красками заиграет ее рисунок, и нужно, мне кажется, сеять семена мегаверы.

Неизвестно где, в ком и когда они взойдут, но они поднимутся, заколосятся. Семя завтрашней веры, брошенное в этот вечно кипящий и вечно творящий мир, действительно умереть не может. В огромной толпе, занятой бесконечной куплей-продажей, добыванием корма, ожесточенным дележом, я вижу и слышу «странных мальчиков» не от мира сего. Пусть на крикливом базаре жизни их мало, неважно. Они понесут свет веры в завтра. А пока под светом настольной лампы они пишут письма. Иногда я думаю: возможно, это их письма друг к другу? А я всего лишь посредник между ними?.. В общем-то так оно и есть, пожалуй. Писатель — посредник между людьми. И посол завтрашнего мира.

Поднимающуюся над человеческим универсумом ауру нового универсалистского учения незаметно и тихо ткут и безвестные философы и мыслители. Пройдут годы, быть может, десятилетия, и аура нового мирообъемлющего вероучения обретет формы суперрелигии, исподволь войдет в сознание миллионов людей, станет постоянной доминантой их духа. Вспомнят ли тогда первых, кто уже сегодня включился в работу по поиску для человечества новых очагов Света?

Собственно, мое строительство нового духовного Храма — тоже попытка дать знак, что «святость», т.е. меганачало, не умерла, не погибла.

...Сижу в «дворницкой» на улице Муштари в Казани, пью чай, разговариваю с хозяином, давним своим знакомым. Бог ты мой, единственная комнатка — вся в завалах книг. Книгами битком забиты стеллажи, идущие вдоль стен. Книги — на подоконнике единственного окна, и их там нагромождено так много, что свет едва пробивается со двора. И на полу нет даже малого клочка пространства, не занятого ими. И кровать в завалах книг, и стол, являющийся одновременно и обеденным, и письменным.

Диоген, древнегреческий философ родом из Синопа, жил в бочке. Это происходило еще за 350 лет до н.э. Но представьте себе бочку, в которой совсем не повернуться еще и от книг. Так живет в 90-х годах ХХ столетия и в начале века ХХI казанский философ Фан Валишин родом из деревни Наурузово Оренбургской области.

Жители дома по улице Муштари в Казани знают его, вероятно, только как дворника. Не раз, наверное, видели с метлой в руках. Но что за беда? Другие — и не только в Казани — знают этого необычного человека как руководителя известной среди философов исследовательской группы «Проблема динамизма», а главное — как мыслителя-методолога, основателя нового философского направления (Динамизм), возрождающего исходную, а именно монистическую традицию, источником которой является проблема Начала.

Традиция, как известно, тогда только жива, когда она заново создается собразно особенностям новой эпохи. Конечно, история постоянно несет с собой обновление, и в нем участвуют люди. Но весь вопрос в том, на чем основывается это обновление? Кстати, это полностью относится и к ситуации начала ХХI века. Если взять ближайшую историю, то мы видим, что за основу обновления мы брали либо идеологию, либо экономические постулаты, либо руководствовались политическими мотивами. Некоторые в качестве фундаментального базиса обновления предлагают выдвинуть еще культуру. Но с точки зрения философа с улицы Муштари подлинное обновление есть одновременно и процесс, и состояние. Идеология же, экономика, политика, культура — это лишь характеристики состояния, т.е. какой-то остановившейся, отвердевшей формы жизни.

Слепота и трагизм людей состоят в том, что они начинают обновление с изменения характеристик состояния, а именно с изменения политики, идеологии, экономики, культуры, но в глубокой тени оставляют основу — сам процесс творчества жизни. В тени остаются процессо- или жизнесозидающие моменты: философское творчество (Дух), научное творчество (Познание), техническое творчество (Практика) и художественное или, что то же самое, организационное творчество (Лирика). И все это можно наблюдать и в жизни.

Да, мы поспешно меняем ныне нашу политику, экономику, идеологию, нашу культуру, мы, лихорадочно спеша, снимаем для них кальку с западных образцов, но у нас оказывается в загоне наше собственное философское и научное творчество, в упадке и прострации техническое и художественное созидание. Какого же обновления мы хотим добиться при этом? Мы заняты переодеванием, нас заботит наш облик в глазах мира, наше Состояние, но мы совсем остановили при этом Процесс творчества жизни.

Люди до сих пор не понимают, кроме как рассудком (я излагаю здесь точку зрения своего друга-философа), известного положения Платона, высказанного им в его знаменитом диалоге-трактате «Государство» для пояснения именно подобной ситуации: пока не сольются воедино государственная власть и философия, до тех пор государства и народы не избавятся от зол.

— А что значит понимание этих вещей не на уровне рассудка, а на уровне духа? — спрашиваю я своего собеседника, выпивая, кажется, уже третью чашку крепкого чая.

— А это значит видение и понимание того, что на земле всегда были, есть и будут очаги незамутненной реальности. Очаги естества, очаги начала, где все дышит мощью духа, риском познания, мужеством действия, наконец, весной романтизма. Обычно власть и толпа засыпают эти родники естества, тогда как в них и спасение. Истоки трагедии страны в том,— продолжает мой собеседник,— что все те, кто имел отношение к курсу так называемого «нового мышления», не были носителями такой незамутненной реальности. Среди них не было тех, кто есть Свет. Поэтому пока не будет в человеческом мире всерьез утвержден статус людей Просветленных, пока толпа будет побивать их камнями, плевать на них и превращать их в отбросы общества, миру людей не избавиться от состояния Раба — Господина, от состояния Великого Инквизитора, если применить терминологию Достоевского. Люди должны дать возможность Просветленным работать среди них, предоставлять им возможность свободно создавать школы, центры Света на Земле. Всему живущему назначено Природой идти «путем зерна», и надо исполнять этот закон. Это зерно будет расти в нас самих, и мы как люди будем в этом случае расти непрерывно...

Возможны, не центры, но точки Света действительно существуют в нашей жизни. Я вижу эти огонечки, эти тонкие сгустки сияющей «незамутненной реальности», подобные огненной плазме, даже в ночном мраке, который окружает нас ныне. Уверен, когда-нибудь эти очаги Света незаметно покроют своей сетью всю планету, и несчастная израненная Земля станет, наконец, планетой Света для разумной земной жизни и живого Космоса.

Вот еще несколько идей носителя Света с казанской улицы Муштари.

Труд или творчество, согласно его точке зрения, есть сущность человеческой природы. Человек есть человек только в силу того, что каждый момент его жизни есть момент его творчества, т.е. житие и творчество совпадают в действительном человеке. Тонко и глубоко понимал этот момент М.Пришвин, записавший в своем дневнике: «Чем я силен? Только тем, что ценное людям слово добываю ценой собственной жизни».

Творчество или труд как сущность человеческой природы осуществляется, по Фану Валишину, в такой же форме, что и движение света. В форме волны. Человеческая волна и есть волна творческого начала, есть ритм, в котором сливаются воедино ритмы Познания, Лиризма, Духа и Практики. Это единый непрерывный ритм, возбуждаемый фактом Встречи человека со всеми мирами, вливается в силу вовлеченности каждого человека (и всего человеческого рода) во всеобщий ритм Природы, в ритм Вечности, в Одну Волну Начала... Такое понимание труда или творчества как единого волнового ритма позволяет выявить механизм возникновения в человеке Второго начала, т.е. антисозидающего или бесовского, сатанинского. Все человеческие недоразумения, по Валишину, вытекают из непонимания труда, и все нечеловеческое объясняется нарушением ритма, динамики труда-творчества. Демоническое начало возникает как разрушение творческого начала, разрушение человеческой волны, а вместе с ней и разрушение связи человека с Вечным. Наконец, как превращение человека в существо конечное, смертное, в существо существования. Сама вероятность этого разрушения есть не что иное как вероятность извращенного движения в человеческой природе. Человек, в котором погибает его собственное начало, остается вообще без Начала, а потому — без Смысла, без Духа, без Бога. Он уже, собственно, есть мнимая величина, и признавать его действительным может только ложное воображение. Если вспомнить Шеллинга, такой человек заимствует «видимость от истинного бытия, как змея заимствует краски от света». Больше того, такие люди, как носители конечных интересов, становятся источниками искусственных противоречий, порождающих искусственное или извращенное движение — суету. Суету обмана...

Помню, в августовские дни 1991 года философ с улицы­ Муштари пришел ко мне, ошеломленный, потрясенный. Принес записку, весьма любопытную и трагикомическую по содержанию, обнаруженную им в своей двери.

«Фан! Послезавтра, в понедельник, я еду в редакцию и постараюсь опубликовать содержание нашего разговора с тобой 19 августа вечером. Извини, ты мой друг, но истина и демократия дороже. Иначе я не могу. В.В. Август 1991 года».

Записка, положенная тогда философом на мой подоконник, так и осталась у меня с той поры. Почему-то я ее не выбросил, видимо, сознавая, что это — реликвия времени. Победа над «заговорщиками», над «гэкачепистами» была в те дни уже полной и очевидной, и в стране готова была вот-вот подняться эпидемия взаимного доносительства, впоследствии, к счастью, приостановленная.

— И какую же крамолу ты проповедовал этому В.В. 19 августа, в день так называемого путча, что он решил сделать на тебя донос обществу? — смеясь, спрашивал я.

— Я говорил, что это суета,— отвечал философ.— Извращенное движение, которому нельзя верить. И обе стороны, участвующие в этой суете, носители обмана.

— И мелкий бес, игравший роль твоего друга, решил тебя заложить? На всякий случай? Потому что иначе он не может? А ведь он действительно иначе не может.

Я смеялся в ту минуту. Но Бог ты мой, как беззащитны в жизни Просветленные, как непрост и прихотлив для думающего человека «путь зерна», как бесконечно неожиданно в своих проявлениях и изобретательно бесовство и сатанинство...

Минуло десять лет.

Фан Валишин ушел из дворников и пребывал в жизни свободным философом. Неизвестно, на что он существовал. Питался, наверное, только воздухом. Однако за это время сумел дважды побывать на международных философских конгрессах в Греции — на земле Аристотеля и Платона. Был непременным участником чуть ли не всех философских конференций, проводимых в России. Часто случалось, что когда он, выступая, стоял на трибунах конгрессов и съездов, его пошатывало от голода.

За десять лет в его дворницкой каморке ничего не изменилось. Только книг стало больше. Они заполнили буквально все пространство. В логове из книг философ и спал, свернувшись как зверь в лесу.

Шел март 2002 года, я вычитывал после корректоров гранки этой книги, когда в одной из казанских газет появилась статья Фана Валишина «О Встрече Правителя и Философа». В ней он открыто называл себя Учителем-Онтологом. И даже Стратегом. Встретившись, мы снова долго говорили о его философии.

Принципиальная политика возможна только на базе стратегии. А в современном мире, по Валишину, существует только две стратегии. Стратегия устойчивого развития и стратегия динамизма. Согласно стратегии устойчивого развития, история есть перманентный кризис существования — можно привести частные случаи такого понимания: история как смена общественно-экономических формаций (К.Маркс); история как смена форм рационализма (М.Вебер); история как смена форм существования (В.Лузгин).

Наличие кризиса, наличие противоречия здесь являются источником развития — Прогресс выступает в качестве ведущей линии истории, и для его осуществления самым эффективным вариантом воплощения стратегии устойчивого развития оказывается либерализм. По всему миру его и насаждают, где-то добровольно (Польша, Венгрия, Чехия...), а где-то пытаются навязывать силой (Югославия, Ирак, Афганистан...). По отношению к нашей стране применяются более изощренные приемы —они сработали, и нет уже Советского Союза; все эти годы Татарстан внутри России вел такую же политику, какую вели во времена Горбачева Литва, Латвия, Эстония внутри­ СССР, а Польша — внутри Варшавского Договора... Однако, никакие изощренные приемы не сработали бы, если бы страна справлялась со стратегическими проблемами.

После того как телега была поставлена впереди лошади, считает Валишин, а именно Торгаш — впереди Творца, и противостояние в холодной войне приняло характер противостояния двух различных вариантов стратегии устойчивого развития, сдача страны происходила как принятие западного варианта этой стратегии. А либерализм неизбежно привел к распаду Советского Союза.

Китайский вариант стратегии устойчивого развития в России тоже невозможен — нечто подобное могло бы быть в стране, если бы к власти в 1985 году вместо Горбачева пришел либо Машеров, либо Романов. Но, как известно, спецслужбы позаботились, чтобы такого не случилось.

В современном мире существует еще исламский вариант стратегии устойчивого развития — наиболее характерно его воплощает Иран. Свой вариант стратегии устойчивого развития — в Индии. Однако, какой бы ни была стратегия устойчивого развития, она, по Фану Валишину, является источником мирового системного кризиса. Оставаясь в рамках этой стратегии, невозможно преодолеть противоречия существования, и это неизбежно приводит к вырождению человеческого существования.

Стратегия устойчивого развития зиждется на Постулате Устойчивости. Его сформулировал казанский ученый, основатель КАИ Н.Четаев, мировая наука в 2002 году отмечала его 100-летие. Сам Н.Четаев усмотрел в Постулате устойчивости факт вырождения науки. Позже такого же рода факт установлен в основаниях математики в форме теоремы Геделя.

В своей статье «О встрече Правителя и Философа» Валишин развивает эту тему: «Стратегия динамизма зиждется на Постулате Динамизма и имеет множество предпосылок: геометрия Лобачевского, волна Луи де Бройля, теория неустойчивости Н.Четаева, проблема оптико-механической аналогии, попытка С.Вавилова постановки вопроса о создании новой физики, проблемы динамики полета, проблематика вариационных принципов, проблематика оснований математики (Гильберт, Брауэр, Пуанкаре, Гедель, Б.Чендов...), «Диалектика природы» Ф.Энгельса, опыт В.Ленина и советская система, проблема фотосинтеза, проблематика химического процесса, проблема человека, проблема физического вакуума, российский космизм, теория отражения (В.Ленин, Т.Павлов, ­П.Анохин, советско-болгарские исследования...), российская литература (М.Лермонтов, Ф.Достоевский, А.Блок, С.Есенин, В.Маяковский, М.Горький, М.Пришвин, Г.Тукай, Н.Рубцов, Д.Валеев...)»¹.

В качестве одной из предпосылок динамизма он отмечает и мои книги. Спасибо. Но продолжу его мысль.

Стратегия динамизма, по Валишину, делает прежде всего возможными постановку и решение двух узловых сопряженных проблем современного мира:

1. Проблема Пути;

2. Проблема Системы.

В стратегии устойчивого развития Проблема Пути сводится к проблеме выбора между различными траекториями, тогда как траектория не есть Путь, а Путь есть Процесс (Волна). Только политический аферист, бывший генсек ЦК КПСС Горбачев, по Валишину, мог сказать «Процесс пошел», абсолютно не представляя природу процесса и не понимая того, что не понимает.

Между тем, стратегия динамизма сделала возможным раскрытие природы Процесса в силу постановки и реше­ния­ Прямой задачи Реальности; природа Системы раскры­вается как постановка решения Обратной Задачи Реальнос­ти. Сама же стратегия динамизма означает присутствие Реальности при подходе к малым и большим делам.

Она, с точки зрения нашего Учителя-Онтолога, есть стратегия императива Онтологического Начала, то есть осуществление неразрывности Прямой-Обратной задачи Реальности, неразрывности Процесса-Состояния, Метода-Системы и Волны-Траектории в каждой конкретной ситуации. На земле, по Валишину, наступает эра динамизма со своим исходным требованием: нет Пути без Горизонта, и нет Горизонта без Пути. В стратегии динамизма Горизонт как Встреча всех миров несет онтологическую нагрузку Системы, например, федерализм представляет собой именно такую систему применительно к горизонту каждой страны.

Стратегия устойчивого развития обеспечивает только присутствие существования и является источником омертвления всего Живого — здесь мы имеем дело с теневой реальностью, где Горизонт превращен в Пещеру, а Путь —в Лабиринт Прогресса.

Фан Валишин очень любит выделять понятия в своей философской системе заглавными буквами, порой у меня рябит в глазах от них, но что поделаешь — такова особен­ность его мышления. Однако закончу его мысль. Именно в современной жизни, согласно его точке зрения, горизонт превращен в пещеру, а путь — в лабиринт. И потому еще ни в одной стране нет федерализма в качестве социальной системы. Ибо федерализм по своей внутренней природе сопряжен с Процессом, а не с Прогрессом. С Прогрессом сопряжена система Раба-Господина, и очередной «Новый Мировой Порядок» это очередная Пещера Раба-Господина. Теперь она принимает форму глобализма, обрекающего земную цивилизацию на поддержание существования за счет паразитизма на всем Живом — это преступление перед природой со всеми его последствиями.

Как-то мы заговорили об учителях и о учениках. О том, «нужно ли учиться и нужно ли учить?» Или «сколько лет учиться» и «чему учить?»

Наш Стратег и Учитель-Онтолог и здесь оказался парадоксалистом.

Получение знаний, развитие интеллекта, с его точки зрения, хотя и является очень важной задачей, но не главное. Главная цель образования — пробуждение Духа, пробуждение в человеке Зерна, данного ему от природы в качестве дара. И у человека нет другой собственности, кроме этого дара. Нужно идти путем Зерна. Не оставаться маленьким зерном, а превращаться в Колос...

Мы пили обжигающий, круто заваренный чай.

— Слушай, ты мастер по заварке чая,— говорил я.—Он у тебя очень вкусный.

Валишин, довольный, улыбался.

Другой еды, кроме чая, в доме философа не было. Не было и сахара...

Я пишу эти строки глубокой ночью. Кажется, весь город уже спит. Но я знаю, еще наверняка мерцает в ночи точка Света на улице татарского математика Муштари. Там, в маленькой бедной каморке, в дворницкой, пульсирует мысль мегачеловека, денно и нощно размышляющего о... человечестве и его задачах во Вселенной.

Да, есть бесовство на земле, и его немало в нашей жизни. Но есть и чистые незамутненные люди Света.

Создание американского технического гения — самолет «Стеллс», мрачный небесный стервятник, не видимый даже радарами, стоит полмиллиарда долларов. Его стоимость удалось снизить примерно на треть только за счет одной идеи русского автора, опубликованной в открытой печати. Вот что значит в наш век идея, дающая жизни «новое качество». Она стоит ныне миллионы и миллиарды долларов.

Когда наши политики, промышленники, предприниматели, администраторы увидят конкретную выгоду в опоре на «интеллект», «талант», «человеческий гений»? Очевидно, это произойдет тогда, когда в своей деятельности они сами выйдут на определенный мегауровень.

Сногсшибательные идеи завтрашнего универсального мира — экономического, научно-технического, философско-религиозного, общегуманитарного плана — рождаются уже сегодня в умах людей. Но труден и непрост для них естественный путь зерна.

За окном роскошный день бабьего лета. На столике чай с вареньем. Ветка с зелеными листьями колышется почти у самого лица.

Сижу, неторопливо беседую с доцентом кафедры теоретической механики Казанского инженерно-строительного института Айратом Терегуловым. Хозяину дома пятьдесят четыре года. В 1967 году он защитил кандидатскую диссертацию, давно уже написана и докторская, но нет ни времени, ни желания защищать ее. Уже много лет этот человек крепко «ушиблен» своими «идеями-фикс».

Еще учась в институте, он начал задумываться над фундаментальными проблемами механики. Когда начал вникать в суть, понял: желательно имитировать природные модели. Как они функционируют, как взаимодействуют со средой?

Плотность атмосферы близ поверхности земли резко убывает по высоте. Самые крупные птицы — кондоры с размахом крыльев до трех с половиной метров — парят на высотах около пяти километров. Менее крупные —орлы с размахом крыльев до двух с половиной метров —поднимаются в небо до двух с половиной километров; гусей с размахом крыльев до полутора метров можно увидеть лишь у поверхности земли. С увеличением плотности атмосферы уменьшается допустимый размер крыла. С точки зрения механики, полет кондора над вершинами гор или движение дельфина в океане — это процесс взаимодействия твердого тела с газом и жидкостью.

И настал час, когда в процессе исследований казанский теоретик пришел к необходимости фундаментального пересмотра существующих гипотез аэрогидромеханики. При этом ему пришлось опираться на философские аргументы. Обобщающий вывод: сложные явления природы имеют триединую структуру — две противоположные стороны и компромисс между ними. Философская проработка дала строгое обоснование результатам в аэрогидромеханике, в частности, в выработке оптимального режима движения твердого тела в среде.

Существующая в конце ХХ века летательная техника основана на жестком или неупругом взаимодействии с воздухом. Жесткое крыло самолета не взаимодействует со средой, а давит на нее с позиции силы. Работа в воздухе крыла Терегулова основана на упругом взаимодействии, на компромиссе.

Практически уникальные разработки казанского теоретика позволяют создать самолеты, которые будут иметь плавный режим движения, зависящий от изменения плотности атмосферы по высоте. Эти самолеты с максимальной безопасностью, экономичностью и комфортом не смогут использоваться для военных целей, что позволит полностью отделить гражданскую авиацию от военной. Это кажется фантастическим, но самолеты Терегулова будут иметь взлетно-посадочную скорость порядка 30 километров в час, смогут покрывать расстояние в тысячу километров за 35 минут и десять тысяч километров — за 90 минут, поднимаясь половину пути и времени с удельным расходом горючего гораздо меньшим, чем тратится на пассажира автобуса, а затем, планируя вниз с восстановлением основной части энергии, исрасходованной на подъеме, за счет специального торможения. Казанским мыслителем были получены также результаты по лучшим вариантам плавательных аппаратов, новым видам аэро- и гидротурбин.

Представьте, что у вас в руках появились такие идеи. Как вас встретят дорогие современники? Специалисты по авиации воспитаны на силовых, форсированных режимах и ориентированы по сути на военные цели. Специалисты по аэро- и гидротурбинам и кораблестроители также всем своим опытом работы ориентированы не на упругое взаимодействие с водой, а на тот же силовой форсаж. Их реакция заранее предсказуема. По существу же то, что предлагает Терегулов,— а это колоссальная экономия энергии, ресурсов,— принципиально новые мировые технологии, требующие и новых экономических форм взаимодействия. Для их осуществления нужна новая промышленность, новые заводы. Это, кстати, и путь в завтра. Запатентовать открытия, торговать лицензиями, практически осуществить проекты... Но ничего этого, к сожалению, в ближайшее время не произойдет. Человеческий мир, скорее всего, отмахнется от подобных идей.

Я рассматриваю чертежи терегуловского мини-плана. Его основное крыло имитирует главную секцию крыла летучей мыши. Это один из первых шагов теоретика к реализации результатов. Я рассматриваю чертеж конструкции электромобиля на четырех человек. Масса 250 килограммов, принципиально новый пропеллер-движитель, скорость порядка 120 км/час...

Да, рядом с нами находятся, а порой и живут годами гениальные люди. Они сдают бутылки на пунктах стеклопосуды, по утрам ходят на службу, терпеливо, как все, стоят в очередях за хлебом и часто не имеют ничего, кроме ничтожной зарплаты. Они невидимы, но «помечены»: Бог или Сатана, на счастье или на проклятье наградил их крупными фантастическими идеями, и вот они ­одержимы ими и потому порой никому не нужны в мире, где царят пресность и покорство обычаю. Но, быть может, нужны? Может быть, именно они-то и спасут нас завтра?

За окном — роскошный сентябрьский вечер.

Сидим, беседуем за чашкой чая. О праве мыслителя... на последнюю точку, на уход из мира. Да, такой парадокс. Почему бы не обсудить и эту проблему?

Терегулов интересен не только своими техническими идеями, но и оригинальными философскими воззрениями. Они в непростой мозаике универсалистского учения, которое ныне создается в мире, могут найти свое место.

Основной закон логики, как известно, гласит: «Об одном и том же явлении в одно и то же время не могут высказываться суждения противоположного характера». Иначе говоря, всякое явление с логической точки зрения предстает как единое и непротиворечивое. Соответственно, основной закон диалектики утверждает противоположное: «В одном и том же явлении и в одно и то же время существуют стороны противоположного характера». Т.е. явление с позиции диалектики представляется как внутренне двойственное и противоречивое до непримиримости. При рассмотрении сложных явлений природы, подчас неизобразимых, не фиксируемых чувствами, не наглядных, мы не можем порой отдать предпочтение ни логике, ни диалектике, а должны использовать и тот, и другой методы одновременно. Последнее возможно только при условии их компромиссного сочетания, т.е. если в главном выполняются как требования логики, так и диалектики, но не выполняется точно ни то, ни другое. Вероятно, в силу этого всякое сложное явление природы и имеет обыкновенно триединую структуру и состоит всегда из двух сторон противоположного характера, сочлененных друг с другом компромиссом. Отсюда вытекает и схема развития человеческого познания и, вероятно, эволюции и самого человека. В первый период человек использует для познания окружающего мира лишь чисто логический метод. Диалектика как инструмент находилась в то время как бы в резерве, в непроявленном состоянии...

— Таков тип мышления, если хотите, вашего микрочеловека,— говорит Терегулов.— Мир в его представлении однороден, прост, нагляден, полностью подчинен элементарной логике и элементарным чувствам. Первая стадия человеческой цивилизации — локальное, очаговое, однородное развитие — закладывалась микрочеловеком. Но во второй переходный период человек использует уже и логический, и диалектический методы. Хотя и одновременно, но раздельно. Тип мышления макрочеловека (воспользуюсь снова вашей терминологией) более сложен. Это мышление базируется уже на операциях анализа и синтеза, на сознании противоречивости окружающего мира, но все действия производятся в пределах понятий и методов определенного, «родственного» душе пространства. Скажем, эвклидова — в математике, национального или государственного — в политике. Например, возьмем такой результат мышления, как голый национализм. Можно бранить, можно ругать, и поделом, но такой закономерно бывает форма мышления человека на второй стадии его развития, будь он татарин, еврей или немец. Вторая стадия — это региональное развитие человечества путем формирования отдельных стран, народов, религий, классов, когда мир постепенно «склеивался» вместе и в то же время разделялся на противоположности. В итоге в связи с развитием централизованной России и колонизацией американского континента мы в ХХ веке и имеем две противоположные социальные системы и промежуточный третий мир. Эта стадия достигла постепенно предела своего развития и вступила в полосу кризиса, видимого в СССР и скрытого в США. И вот тут наступает третья фаза. Тут и только тут человек в своем познании мира и самого себя — да, по-видимому, это ваш мега- или богочеловек — опирается уже на совместное использование логики и диалектики. И причем в непрерывном взаимодействии.

— Вот, смотрите,— продолжает Терегулов.— В неклассической физике укореняются понятия частицы и античастицы. Без них физика уже немыслима. В общей теории относительности пространство, время и масса также взаимосвязаны и изменяют свойства. Иными словами, представляют собой единое целое, составленное на копромиссных условиях. Короче, человечество постепенно и как бы бессознательно уже приступило к работе на путях мегамышления. Здесь я полностью согласен с вами. Микро— и макромышление, разумеется, будут использоватья человеком и дальше, но — не на осевых линиях развития. И это касается науки, экономики, философии, политики. С позиций мегамышления надо, видимо, смотреть сегодня и на триединый характер мировой социальной системы: лагерь «социализма», лагерь «капитализма» и в качестве компромисса лагерь стран третьего мира. Несмотря на колоссальные социально-политические изменения в странах Восточной Европы и Евразии, общая триединая структура мира, думается, в основных своих очертаниях сохранится. Переоформится, поколышется и — утрамбуется. Триединство — общий закон бытия. И он выше законов Мальтийского ордена, загадочного «Бильдербергского клуба» или «Трехсторонней комиссии», претендующих на роль тайных управителей мира. Управлять, кстати, нужно грамотно. Вы посмотрите на основную аксиому христианства. Я имею в виду аксиому о триедином Боге (един в трех лицах). Бог представляется как сложное явление, не имеющее наглядно фиксируемого представления. Это свидетельствует: христианская религия базируется на объективных законах природы и находится в соответствии с логико-диалектическим методом. Последнее, видимо, и объясняет неразрушаемость христианского мифа во времени. Неистинность самого Иисуса как Христа, т.е. как «божьего человека», в чем я могу, возможно, с вами согласиться, уже не имеет здесь особого значения. Да, отвечает объективным законам природы и ваша концепция триединого человека. Микро- и мегаипостаси можно рассматривать как диаметрально противоположные крайние варианты, а макроипостась — как компромиссное промежуточное звено. Триединым является человек, кстати, и в половом смысле: муж и жена смотрят друг на друга как противоположные модели, а в качестве компромиссного соединительного звена выступает их ребенок. Вот почему, между прочим, и крепок этот триединый институт семьи, прошедший проверку в течение тысячелетий...

В этом монологе — образ философии моего приятеля-мыслителя. Мы говорим долго. Право же, за чашкой хорошего чая и с хорошим собеседником перебирать историю мира, как колоду игральных карт,— занятие, достойное Богов. Любопытен взгляд Терегулова и на объективную роль человека во Вселенной. Его точка зрения —неожиданная точка зрения специалиста по теоретической механике.

Сферическая форма земной коры является, на его взгляд, оптимальной формой для выполнения назначения Земли в процессе ее собственной эволюции, т.е. ее функционирования в составе Солнечной системы и Космоса. Отсюда следует: все, что находится на поверхности Земли, в том числе и человек, должно служить в основном обеспечению ее формы и ее усовершенствованию. На нынешнем этапе объективная роль человека, по Терегулову, заключается в обеспечении нормального функционирования Земли глобальными мерами. Из этого вытекают весьма важные выводы, основной из которых таков: опасность глобальной катастрофы, нависшей над планетой, указывает на необходимость глобального развития человеческой цивилизации. Эта опасность, достаточно серьезная сегодня, будет убывать лишь по мере развития универсального, т.е. мирообъемлющего, высшего уровня мышления.

В условиях кризисного отклонения от оптимума резкий рост населения приводит к тому, что при решении сложных вопросов на одного человека, мыслящего в правильном направлении, приходится более одного человека, который мыслит неоптимально. Или в рамках явно устаревших категорий. Причем отклонение от оптимума проникает во все области жизнедеятельности, заражая болезнью производство, науку и политику, что делает процессы развития жизни опасными.

Опасность глобальной катастрофы свидетельствует: нынешний человек явно превышает свои возможности и нарушает экологию Земли как космического тела. Вселенная аккумулирует избыточную энергию, производимую человеком, в запасах ядерного оружия, и может уничтожить цивилизацию, которая нарушает процесс эволюции планеты Земля. Необходимо учесть: для нормального функционирования в интересах Космоса условия существования Земли во Вселенной должны обеспечиваться с некоторой точностью. Опасность глобального ядерного недоразумения указывает на прямую необходимость перехода человечества на стадию универсального существования с сокращением численности населения, повышения уровня сознания и уровня жизни отдельных народов. Если человек не сделает этого сам мирными средствами, это сделают за него какая-нибудь катастрофа, новые виды болезней (СПИД — это первый звонок) или в роли «надсмотрщика» выступит инопредельный разум. В процессе своего развития и выполнения объективной роли по обеспечению нормального функционирования Земли в Космосе человек прошел, по Терегулову, стихийную стадию локального развития (микробытия по моей терминологии), полустихийно-полубессознательную стадию регионального развития (макробытие в моем обозначении) и должен вступить в сознательную стадию глобального развития (мегабытие).

Собственно, выводы, идентичные моим.

На стадии мегабытия, считает мыслитель, должно осуществиться глобальное взаимодействие евроамериканской и евразийской цивилизаций, принципиально и закономерно отличающихся друг от друга как бы по признаку «пола». Духовность и идеи женского по природе пластического евразийского Востока должны соединиться с капиталами и прагматическим подходом богатого, но скудного идеями природно-мужского евроамериканского Запада. И чрезвычайная ошибка, больше того, преступление перед человечеством — менять где-то «пол» той или иной цивилизации. Здесь, кстати, может высветиться, по Терегулову, и особая роль Татарии, Башкирии, Казахстана как земель, находящихся на осевой линии моста взаимодействия народов Евразии и Евроамерики, поскольку именно на осевых швах могут особенно бурно зарождаться «яйцеклетки» цивилизации, принципиально новые идеи, требующие оплодотворения, прошу прощения, «сперматозоидами», т.е. капиталами. Вот такой примерно глобальный «секс», о котором многие, в том числе среди управителей мира, не подозревают, существует еще в глобальной политике. Наличие его надо учитывать непременно.

Мы разговаривали, и я подумал о том, что если бы жизнь развивалась нормально, естественно, то всего несколько человек — я, тот же Фан Валишин, Айрат Терегулов, еще кое-кто, о ком напишу позже,— могли бы легко превратить ту же Казань для мира в философскую Мекку. Чем универсальнее идеи, тем безграничнее и необъятнее сфера их применения. Наших идей, т.е. идей всего лишь нескольких человек, хватило бы для глубинных разработок на многие и многие десятилетия. Когда-нибудь это и произойдет, но не теперь.

Учитывая конкретные реалии бытия, естественно возникает мысль о праве художника, мыслителя на последнюю финальную точку. Жизнь каждого человека — это творчество, и кто должен поставить финальную точку в этом творческом акте? Сам художник, творец, философ или случай, естественный ход событий?

Эта проблема для серьезного мыслителя весьма остра и насущна. Скажем, жизнь оборачивается вдруг ликом фашизма. Какой-то из его разновидностей. Как быть, что делать в этих условиях писателю, мыслителю?

Есть три безопасные формы жизни. Сотрудничество с режимом, апологетическое служение ему. Нейтралитет, уход в исторические или асоциальные описания. Третье —эмиграция.

Несомненно, кто-то выберет один из этих трех возможных вариантов. Но очевидно также, что для кого-то все эти три варианта окажутся неприемлемыми. Эмигрировать некуда, поскольку весь мир в целом антигуманен. А прислуживание режиму или нейтралитет невозможны, скажем, в силу характера. И что тогда делать? Остается четвертый, последний вариант — когда гибель в борьбе мыслится как вероятная и единственно возможная форма бытия художника или мыслителя.

Такова моя точка зрения. Какова точка зрения Терегулова?

В самом деле, размышляет он, допустим, философ держит в руках рецепт спасения человечества. А человечество отворачивается от него. Оно не готово, оно не способно еще воспринять и принять формулу спасения. Для микрочеловека, обуреваемого личным эгоизмом, она, например, слишком сложна. Или антипатична изначально по своей сути. Для макрочеловека, ведомого классовым или национальным эгоизмом, она, допустим, тоже нечто чужеродное. Что в этих условиях должен делать философ? Безнадежно размахивать спасительным рецептом перед лицом озверевшего человечества или спокойно поставить точку в драме своего существования в прекрасном, но ненадежном мире?

В молодости я считал: универсальный талант — Божий дар, подарок судьбы. Но ныне, прожив изрядное количество лет, думаю: нести такой дар сквозь жизнь —непомерно тяжкое наказание, рок.

Мы говорим о жизни и смерти. Смеркается, тени все чернее, а вечер за окном удивительно роскошен и по-осеннему хрупок. И так же короток, как коротка человеческая жизнь.

«Сейчас требуется моя помощь...»

Крестьянин Фатхулла Шабанов, человек исчезающей профессии возчик Асхат Галимзянов, философы и мыслители Фан Валишин, Айрат Терегулов...

Я выстраиваю этих людей в определенный типологический ряд. Читатель, наверное, уже обратил внимание, что очень многое объединяет их: прежде всего, вписанность в глобальный мир, отсутствие эгоизма или, напротив, расширение его до всечеловеческих пределов, практическое, конкретное участие в выработке общебытийных, универсальных, планетарных принципов жизни, несгибаемость и несломленность духа.

Цель моего эссеистского исследования — поиски общего духовно-идейного знаменателя, объединяющего людей. Портретирование не столько какого-то одного конкретного человеческого характера, сколько определенного типа человека.

Ловлю, выискиваю в людях проявления меганачала. Скажу откровенно: человек, гоняющийся за рублем, за долларом — а таких ныне много,— мне менее интересен. Все действия, поступки, мысли, слова последнего предсказуемы заранее. На плацдарме рубля не развернешься, человеческие способности здесь тускнеют, сворачиваются. Страсть к наживе глушит все. Гораздо любопытнее человек, пренебрегающий рублем, а, следовательно, желудком во имя неведомой истины, служащий не Мамоне, а Богу, понимая под Богом некий универсальный идеал.

Действия таких людей часто неожиданны, почти всегда они — носители некоей необычной тайны.

Вот еще две «странные», на этот раз не безвестные, а знаменитые судьбы из этого же (типологического) ряда.

Однажды в своей автобиографии этот человек, также давно интересующий меня, напишет:

«Как-то утром я сказал себе, что до тридцати лет считаю себя вправе читать проповеди, заниматься наукой и музыкой, но после этого рубежа посвящу себя непосредственно служению людям. Какой характер будет носить деятельность, намеченная на будущее, в ту пору, естественно, не было ясно. Я положился на волю обстоятельств, твердо зная лишь одно: это могла быть самая что ни на есть скромная работа...»¹.

Этому человеку — его имя Альберт Швейцер — было всего двадцать один год, когда он наметил себе такую программу жизни.

Швейцер учится на теологическом факультете Страсбургского университета, затем приезжает в Париж с намерением поступить на философский факультет Сорбонны, а также совершенствоваться в игре на органе. Он пишет диссертацию по философии на литературном теологическом факультете и в двадцать четыре года получает степень доктора философии. Его зачисляют помощником пастора одного из костелов Страсбурга, назначают приват-доцентом теологического факультета. Музыка, философия, наука — этим он занимается ряд лет; пишет и издает работы о Христе, Бахе, становится известным.

Но приходит время исполнения принятого решения. Быть может, он уж забыл о нем или отрекся от него, как от блажи молодости? Ведь столько дел и замыслов — органные концерты, лекции о литературе, проповеди...

В октябре 1905 года — Швейцеру ровно тридцать лет —он сообщает в письмах своим родным и друзьям, что в результате зрелого размышления он приступает к изучению медицины с тем, чтобы после окончания курса уехать работать врачом во Французскую Экваториальную Африку. Он знает даже точно, куда именно поедет: это провинция Габон, селение Ламбарене, шестьдесят километров южнее экватора.

Бескорыстный, бесконечный человек часто странен и неожидан в своих действиях. Он руководствуется принципиально иною логикой и иной моралью, чем человек, заряженный личным или групповым эгоизмом. Вот почему он порой совершенно непонятен. В нем есть что-то удивляющее и даже пугающее людей. Мы это уже видели на примере Асхата Галимзянова. Философия альтруизма более загадочна, чем философия эгоизма. Мегамир, в котором живет такой человек, легко выходящий за границы своего «я», трудно обнять мыслью, привыкшей оперировать на плацдарме эгоизма. Поэтому странно ли, что родные и близкие Швейцера стали опасаться, не помутился ли у него рассудок. В решении философа, проповедника, преподавателя университета, музыканта и специалиста по органостроению поехать врачом в глухие районы Черной Африки усматривали нечто патологическое.

Недалека надвигающаяся катастрофа общемирового кризиса — с миллионами убитых, миллионами покалеченных судеб, классовая и национальная злоба уже создает невыносимое напряжение, из которого вот-вот родится черный смерч мировой войны, и в это время как противовес всей этой болезни обесчеловечивания независимый одинокий человек, «сторонник свободных индивидуальных действий», как назовет он сам себя, «авантюрист милосердия», как назовут его другие, истратив на это все свои сбережения, накопленные трудом, опираясь на помощь только своей жены, такой же «авантюристки», откроет в затерянном районе Африки свою лечебницу и примет своего первого больного.

ХХ век — век исступленных классовых и национально-освободительных сражений, опустошительных войн: над миром поднимутся смерчи второй мировой войны и множества локальных войн, возникнут чудовищные призраки атомных и водородных взрывов, испепеливших Хиросиму, Нагасаки, атолл Бикини, люди, обезумевшие от злобы, будут уничтожать друг друга, а этот человек станет лечить их.

«Личный пример — не просто лучший метод убеждения,­ а единственный»,— скажет он, обосновывая свою жизнь.

Все это, конечно, может показаться безумием. Кто услышит об этом примере? Чью совесть пробудит эта стоическая, но не равная борьба с мировым злом?

И в самом деле, едва начинается первая мировая война, как Швейцера, живущего во французской колонии, но эльзасца, германского подданного, тут же арестовывают.­ Правда, вскоре его освобождают — врач необходим,— но око надзора неотступно следит за ним. Потом мировая злоба все же «достанет» его: осенью 1917 года — Швейцеру сорок два года — его вместе с женой, наряду с другими интернированными германскими подданными, насильно привезут в Европу — в лагерь для военнопленных.

Именно в эти трудные для него месяцы этот человек напишет следующее:

«Мысль, которую я высказываю, рано или поздно овладеет всем миром, ибо она неодолимо понуждает к действию и разум, и сердце. Но настало ли время посылать ее сейчас в мир? Европа разорена и повержена в бедствия. Вокруг нас столько нужды и горя. Можем ли мы еще думать о тех, кто так далеко? Но у правды нет урочного часа. Ее время всякий раз наступает тогда и именно тогда, когда она кажется самой несвоевременной. Заботы о тех, кто в беде, правомерны уже тем, что они пробуждают нас от бездумного равнодушия и вызывают к жизни дух человечности».

И в лагере военнопленных этот человек думает об оставленных им прокаженных.

Уходит в прошлое война. У Альберта Швейцера выходят книги. В различных университетах Европы он читает лекции по вопросам культуры и раннего христианства. Чтобы собрать необходимые средства для продолжения своего дела, он выступает с лекциями о больнице в Африке, дает органные концерты. Готовясь к новой поездке, совершенствуется и во врачебном искусстве, поступив на курсы по акушерству и стоматологии, знакомится с новейшими достижениями тропической медицины. Другой человек, наверное, отказался бы от новой авантюры. Он честно и добросовестно исполнил обет непосредственного служения людям, принятый им на себя в молодости. Но «авантюрист милосердия» — враги называют его в это время уже «чудовищем милосердия» —по-прежнему верен верховной идее своей души.

В апреле 1924 года он снова вступает на землю Ламбарене — ему уже около пятидесяти — и на этой же земле завершится его земная одиссея через сорок один год в сентябре 1965 года.

Приведу несколько строк из его «Африканского дневника» за 1944 год, показывающих, насколько тяжела и порой невыносима была взятая им на себя ноша:

«Мы сами уже понимаем, до какой степени мы устали.­ Причина этой усталости — слишком длительное пребыва­ние в жарком, влажном африканском климате и постоян­ное переутомление, вызванное непомерной нагрузкой. Приходится напрягать последние силы, чтобы справиться­ с работой, которой ежедневно требует от нас наше дело. Толь­ко бы не захворать, только бы быть в состоянии его продолжать. Ни одного из нас еще долго никто не сменит...»­

Новая мировая война, опять развязанная Германией, унесет пятьдесят миллионов человеческих жизней. Сколько человек вылечил за это время немецкий интеллигент Швейцер?

Разрушенные города, печи Освенцима, запустение, голод, концентрационные лагеря, массовая нищета — всему этому незаметно противостоял и он со своим островком человечности в Ламбарене.

Когда чудовищный гриб первого атомного взрыва поднимется в небо над омертвевшими развалинами японского города, этот странный человек скажет:

«Если одной-единственной бомбой убивают сто тысяч человек — моя обязанность доказать миру, насколько ценна одна-единственная человеческая жизнь».

Пытаясь понять судьбу, поступки, линию поведения врача из Ламбарене, я пытаюсь вглядеться в философию жизни человека, живущего в большом общечеловеческом мире. Вчитываясь в основной труд Швейцера «Культура и этика», я проникаю не только в мысли его, Швейцера, но и в бесконечную область мыслей и духовных исканий человека мегамира.

«Град истины не может быть воздвигнут на болоте ­скептицизма. Наш мир — это не только цепь событий, ­но также и жизнь. К жизни же мира, в пределах доступно­­го мне, я должен относиться не только как страждущий, но и как человек действия. И моя деятельность, испол­ненная смысла и имеющая своим объек­том наш мир, ни что иное, как служение живому. Человек и мир неотделимы друг от друга. Единственная воз­можность придать смысл собственному бытию состоит в том, чтобы человек свое естественное отношение к миру поднял на уровень духовного... Как существо деятельное, он устанавливает духовную связь с миром тем, что он живет не для себя, а осознает свое сродство со всей ­жизнью, которая окружает его, переживает ее судьбу как свою собственную: всегда, сколько может, помогает ей и воспринимает свою помощь и спасение жизни как ве­ли­чайшее счастье, какое только может быть ему доступно».

«В нас, существах свободных, мыслящих и способных к целесообразной деятельности, стремление к совершенству развито настолько сильно, что мы испытываем неудержимое желание достичь высшей материальной и духовной ценности в нас самих и во всем подвластном нам бытии. Мы не знаем, каким образом возникло в нас это стремление. Но оно дано нам вместе с жизнью. И мы должны следовать этому стремлению, если хотим оставаться верными таинственной воле к жизни, заложенной в нас... Сознательно и по своей воле я отдаюсь бытию. Я начинаю служить идеалам, которые пробуждаются во мне, становлюсь силой, подобной той, которая так загадочно действует в природе. И таким путем я придаю внутренний смысл своему существованию... В глубоком благоговении перед жизнью воля к жизни придает ценность нашему существованию даже тогда, когда, согласно обычным представлениям, оно утратило уже всякий смысл...»

Разве все это мысли только Альберта Швейцера?

В его словах я различаю ход мышления и мирочувствования человека, обитателя мегамира.
Судьба Че Гевары тоже на слуху у каждого. Помню, весть о его гибели (это было в годы моей молодости) сразу же тронула меня, как смерть близкого человека.

Напомню то, что известно о нем.

Из интервью, взятого у этого человека в 1959 году:

— Ваша национальность, ваше происхождение?

— Я родился в Аргентине.

Любопытная и не случайная деталь, сразу же бросающаяся в глаза: этот человек не назвал своей национальности, для него данный момент не столь уж важен.

Другой эпизод из его молодости... Он любит дочь одного из богатейших помещиков Кордовы, и она любит его. Но куда он зовет свою любимую? В Венесуэлу, в один из глухих захолустных лепрозориев, где он, подобно Швейцеру, намеревается лечить прокаженных, людей, забытых и родными, и обществом. И влюбленные расстаются: она остается со своим богатством, а он, двадцатичетырехлетний альтруист с дипломом врача-дерматолога в кармане пиджака, прощается с родиной. На вокзале в Буэнос-Айресе он говорит своим родителям и друзьям с несколько шутливой улыбкой:

— С вами прощается солдат Америки.

В одном из писем он назовет себя еще «любителем приключений и астматиком».

Он едет в Боливию, Колумбию, затем в Перу. Целью его маршрута является один из лепрозориев Венесуэлы, но вмешиваются судьба или случай, и он через Коста-Рику попадает в Гватемалу. Для чего? Чтобы действительно стать солдатом Америки. Чтобы принять участие в гватемальской революции, которая в это время там происходит.

Этот человек вызывается поехать в самый отдаленный район, в джунгли, чтобы работать в индейских общинах. Он готов выполнять любую другую работу. Но из Гондураса на территорию Гватемалы вторгаются проамериканские группировки. Начинается война. Молодой альтруист в группе противовоздушной обороны столицы Гватемалы несет спасательную службу среди пожаров и разрывов бомб, перевозит оружие. Не случайно, что в картотеке ЦРУ его сразу же заносят в черный список. Он подлежит немедленной ликвидации в случае удачи переворота. Демократическое правительство падает, опасность нависла на головой, и он спасается в аргентинском посольстве. Час его смерти еще не настал. Этот час впереди.

Затем он бежит из Гватемалы в Мексику. В кармане ни гроша. Приятель покупает дешевый фотоаппарат, и они делают снимки в парках Мехико. Этим ремеслом молодой врач кормится несколько месяцев. Затем он находит работу в аллергологическом отделении Института кардиологии, женится, и у него рождается дочь. Опять жизнь на какой-то миг дает ему шанс на обычный, но спокойный и надежный вариант судьбы: работать, иметь семью, растить дочь, лечить свою астму.

Но «любитель приключений» в своем амплуа — он думает о новых авантюрах.

Один из его друзей позже будет вспоминать:

«Встречаясь с ним, мы говорили об Аргентине, Гватемале и Кубе, рассматривая их проблемы сквозь призму Латинской Америки. И уже тогда он возвышался над узким горизонтом креольских националистов и рассуждал с позиций континентального революционера»¹.

В это время другими такими же любителями приклю­че­ний готовится вооруженная экспедиция на Кубу. Наш идеалист встречается с ее руководителем. Позже он вспом­нит:­

«Я беседовал всю ночь. К утру я уже был зачислен врачом в отряд будущей экспедиции. Собственно, после пережитого во время моих скитаний по Латинской Америке и гватемальского финала не требовалось многого, чтобы толкнуть меня на участие в революции против любого тирана... Нужно было делать дело, предпринимать­ конкретные меры, бороться. Победа казалась сомнительной, но я считал, что не так уж плохо умереть на приб­режном пляже чужой страны за возвышенные идеалы».

И вот после долгой нелегкой подготовки наступает день «Икс». Аргентинец с саквояжем, забитым под завязку медицинскими принадлежностями, забегает домой, целует жену, спящую дочь, пишет прощальное письмо родителям — его мысли уже не здесь, не дома.

Через два часа вместе с восемьюдесятью другими такими же искателями приключений он должен быть на яхте «Гранма».

История революции на Кубе известна. Известен и ее результат.

«Любитель приключений» становится директором Национального банка страны. Затем его назначают начальником промышленного департамента, министром промышленности.

Он пишет в эти годы работы по теории, стратегии и тактике партизанской войны, воспоминания, политические статьи, лекции по вопросам истории, внешней политики, экономического, государственного и партийного строительства. Работает как никогда много — на пределе физических и духовных сил.

Его жалованье как офицера Повстанческой армии составляет 125 песо, у него семья, уровень жизни более чем скромный, но он не берет гонораров за книги, опубликованные на Кубе, а гонорары, которые он должен получать за границей, передаются им прогрессивным общественным организациям. Семья у него в это время значительно увеличивается. Он разводится с первой женой и соединяет жизнь с жизнью своего товарища по оружию, бывшей партизанкой. За пять лет совместной жизни у них рождается четверо детей — две дочери и два сына. Дочь от первого брака также живет с ним. В это время на Кубе каждая семья получает продовольствие по карточкам — существует продуктовая квота, довольно скудная по размеру. Ему, как одному из руководителей страны, выделяется повышенная квота, но он сторонник «уравнительных идей» и в этом вопросе, и, устроив скандал, он кончает «с этим безобразием».

Жизнь богата эксцессами. Вторгаются наемники, и этот человек возглавляет одну из армий в провинции Пинар-дель-Рио. Наступают еще более тревожные дни так называемого карибского кризиса, и он снова на боевом посту командующего армией.

И все же эти пять лет его работы на Кубе были годами триумфа. Судьба выкинула ему счастливый билет — он был в числе победителей и мог до конца жизни спокойно, с сознанием исполненного долга, растрачивать золотой капитал обрушившейся на него всемирной славы и известности.

И вдруг — добровольно отказаться от всего этого? Отказаться от поста министра, от семьи? Сменить опять все на дым ненадежного партизанского костра в чужой стране, на жесткую лямку автомата? Снова ринуться на поиск приключений? Опять затеять игру с судьбой, со смертью? И это ему, астматику?

Странен бесконечный бескорыстный человек с точки зрения обыденного здравого смысла. Всегда неожидан в своих поступках. Непредсказуем в своих действиях.

Однажды Че Гевара скажет:

«Где бы я ни находился в Латинской Америке, я не считал себя иностранцем. В Гватемале я чувствовал себя гватемальцем, в Мексике — мексиканцем, в Перу — перуанцем, на Кубе — кубинцем».

Когда, каким образом в душу этому действительно настоящему «любителю приключений» приходит мысль стать боливийцем?

Куба — эпизод в его жизни, он — солдат Америки, солдат всего мира. Революция на Кубе должна быть поддержана революциями в других странах латиноамериканского континента, и это его личное кровное дело...

Последний раз его увидят в Нью-Йорке во главе кубинской делегации на Генеральной Ассамблее ООН. Именно там, в США, в одной из полемических бесед он заявит:

«Я чувствую себя не менее патриотом Латинской Америки, чем кто-либо из вас, и в любое время, как только понадобится, я готов отдать свою жизнь за освобождение любой из латиноамериканских стран, не прося ни у кого ничего взамен, не требуя ничего».

И это была не пустая фраза.

На его «исчезновение» сразу же обратят внимание газетные агентства мира. Его следы будут находить в разных странах. В связи с восстанием и военным переворотом в Доминиканской Республике газеты будут писать, что он принимает активное участие в событиях в этой стране. Другие источники станут указывать, что он пребывает в Китае. Уже значительно позже мировая печать станет утверждать, что он находился в Черной Африке, участвуя в гражданской войне в Конго.

Девятнадцать месяцев о нем не будет ничего точно известно миру — лишь слухи, легенды, домыслы, мифы будут питать различные версии об исчезновении и месте пребывания этого человека. И лишь через девятнадцать месяцев его следы действительно обнаружатся в Боливии.

Вот его последние письма.

Из письма другу:

«Я чувствую, что я частично выполнил долг, который связывал меня с кубинской революцией на ее территории, и я прощаюсь с тобой и товарищами. Я официально отказываюсь от своего поста в руководстве партией, от своего поста министра, от звания майора, от моего кубинского гражданства. Обозревая свою прошлую жизнь, я считаю, что работал достаточно честно и преданно. Сейчас требуется моя скромная помощь в других странах земного шара, и поэтому настал час расставания».

Из письма к родителям:

«Я вновь чувствую своими пятками ребра Росинанта и вновь, облачившись в доспехи, пускаюсь в путь».

Из письма детям:

«Если когда-нибудь вы прочтете это письмо, значит, меня не будет среди вас. Знайте, ваш отец был человеком, который действовал согласно своим взглядам и жил согласно своим убеждениям. Главное, будьте всегда способными чувствовать любую несправедливость, совершаемую где бы то ни было в мире. Это самая прекрасная черта человека...»

Знал ли он, чувствовал ли, что в этот раз ему не удастся переиграть смерть? Мне кажется, да. В письмах есть какое-то затаенное предчувствие конца. Но долг, идея души толкают, зовут его в новый путь.

На этот раз «приключение» должно было вылиться в большое по масштабу предприятие. В Венесуэле, Колумбии и Перу уже действовали партизанские отряды. Должны были начаться боевые действия в Аргентине и Боливии.

Удача такого же «эксперимента» на Кубе вдохновляла. Казалось, что все должно удачно получиться и здесь.

Но все сложилось по-другому.

Из дневника за 14 августа 1967 года: «Черный день. Ночью из последних новостей узнали, что армия открыла тайник, к которому мы направлялись. Сообщены детали, не вызывающие сомнения в правдивости сообщений. Радио сообщило также, что найдены различные документы и фотографии. Нам нанесен самый сильный удар. Кто-то нас предал».

Во время одного из боев с частями «рейнджеров» его, раненого, взяли в плен. Это происходит 8 октября 1967 года в ложбине Юро. Его увозят на вертолете в местечко Игере, помещают в здание школы, подвергают допросам. Ничего не добившись, на следующее утро в него выпускают очередь из автомата прямо в классной комнате школы.

Врачи и журналисты, которых допускают посмотреть на его труп, свидетельствуют, что на его теле обнаружено девять пулевых ран, из них две смертельных.

По одним заявлениям официальных властей тело ­ис­кателя приключений подвергают кремации, по иным —тайному захоронению. Согласно другим слухам, его труп был увезен в американскую зону на Панамском кана­­­ле.

Но прежде чем окончательно избавиться от него, как это станет известно позже, с его лица снимут маску, отрубят, а затем заспиртуют кисти его рук. Видимо, нужны были вещественные доказательства, что убитый действительно тот, кого уже давно занесли в «черные списки». И, вероятно, доказательства эти необходимы были для предъявления в какие-то инстанции.

Через много лет произойдет так, что и его посмертная маска, и кисти его рук, тщательно и тайно хранимые, окажутся все-таки на Кубе. И его друг скажет:

«Вот руки, в которых он держал оружие, ведя борьбу за освобождение, руки, которыми он писал, излагал свои блестящие мысли, руки, которыми он работал... Этот человек не принадлежит нашей стране. Он принадлежит миру...»¹

Я привожу эту цитату ради последних двух фраз. Люди такого типа действительно принадлежат человечеству.

Вот еще одна цитата:

«Я не знаю, кто меня послал в мир, я не знаю, что такое мир, что такое Я. Я в ужасном и полнейшем неведении. Я не знаю, что такое мое тело, что такое мои чувства, что такое моя душа, что такое та часть моего я, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всем и о самой себе и все-таки знает себя не больше, чем все остальное... Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые заключают меня в себе, как атом; я как тень, которая продолжается только момент и никогда не возвращается...»

Это Блез Паскаль².

Да, кто я, человек? И зачем я пришел в этот мир?

История мировой мысли знает немало подобных вопросов. И даже не вопросов, а стенаний, мольбы, воплей и криков. А между тем лодка, влекомая неудержимым потоком мировой жизни, все несет и несет человека; в руках его весло, и вечна работа, и вечно желание достичь берега обетованной земли.

Исполнится ли эта его мечта? Придет ли человечество к единению истины, добра и красоты? Станет ли это триединство фундаментом его повседневной практической деятельности?

«Странная» жизнь «странных» людей обещает это...