1. Интервью, взятое у себя самого

Однажды жена моя сказала: «Скажи, зачем ты взялся разрабатывать эту тему? Мне что-то немножко не по себе. Почему-то мороз пробирает кожу».

И были еще два моих читателя, вопросы которых смыкались со взглядом моей жены. Они звучали примерно так: «Извините, но вы человек, носящий татарскую фамилию, а значит, в своих корнях мусульманин. Имеете ли вы право публично высказывать свой взгляд на некоторые знаковые фигуры, принадлежащие людям совсем других национальных миров? Во всяком случае, не лучше ли придерживаться хотя бы нейтралитета?»

Наверное, надо ответить на эти вопросы.

Три любопытных подлога лежат, как видим, в основе христианской цивилизации, возникшей в I веке новой эры. Во-первых, человек, несомненно талантливый и одаренный, но рожденный от случайной связи женщины из Вифлеема Марии и римского солдата Панферы или Пандиры, выдан здесь за Бога-Сына. Во-вторых, все происходящее на Голгофе миллионы людей принимают за чистую монету, однако монета далеко не чиста: есть факты, и о них мы говорили, свидетельствующие о наличии заговора, участником которого был проповедник Иисус. И, наконец, в-третьих, вместо Бога-Отца на самом деле выступает древний племенной божок иудейского племени Иегова; он протащен в сознание людей едва ли не контрабандным способом: Бог-Отец — псевдоним Иеговы...

Есть ли абсолютно запретные сюжеты для сознания мыслящего человека? Опасные сюжеты есть, и их сколько угодно, но есть ли запретные? На заре нового времени, в первые века нашей эры опасные сюжеты на христианском поле разрабатывали Лукиан, Цельс, Порфирий, Гиерокл, Юлиан, Либаний. В XIX столетии и в начале XX века — Лео Таксиль, автор «Забавного Евангелия, или Жизни Иисуса», знаменитый Марк Твен, автор совершенно не знаменитых «Писем с Земли», «Сделки с Сатаной», «Размышлений о религии»¹. И совершенно естественно, что и в конце ХХ и в начале XXI столетий появляются новые подходы к этой теме. Хотим мы этого или не хотим, но уже очевидно, что первые века III тысячелетия явятся эпохой слома человеческой цивилизации, основанной на монотеизме старого типа.

Уже сейчас закладывается фундамент здания новой цивилизации, и, естественно, она будет развиваться под знаком новой религии. Первый абрис этой панрелигии будущего обозначаю я в этой книге, я выступаю здесь как вестник, как пророк, и потому мои взгляды не есть взгляды частного человека... Что касается моего происхождения, то оно загадочно и туманно для меня самого. Может быть, в другом месте я расскажу об этом как-нибудь подробней. Сейчас же упомяну: да, среди моих предков были, очевидно, мусульмане, а в еще более далеком прошлом — тэнгрианцы; были атеисты; были, возможно, католики-христиане и не исключено, что и иудаисты. В наличии три версии моего происхождения. Среди них есть восточная. Есть западная. И есть та, что посередине. Но кем бы я ни был по крови, сам я — не мусульманин, не шиит, не суннит, не тэнгрианец, не буддист, не иеговист, не зороастриец, не христианин, не даосист, не конфуцианец, не синтоист, не баптист, не лютеранин. Мое мышление имеет поликонфессиональные характеристики и универсальную полиэтническую основу. Я —диасист, вероятно, первый и пока единственный приверженец религии Сверхбога, религии мегачеловека... Возможно, мои последователи назовут эту религию как-то иначе, возможно, дадут ей какое-то иное обозначение, но я выступаю от лица абсолютно новой религиозной парадигмы и потому — «имею право». Больше того, я это право просто беру у мира, чтобы принести ему весть о будущем приходе настоящего Спасителя.

Пришествию настоящего Спасителя предшествует появление Лжеспасителя, и такой знаковой фигурой был человек, который весьма интересует меня с этой точки зрения. Безоглядная доверчивая двухтысячелетняя вера десятков и сотен миллионов людей в него говорит об огромном потенциале духовности, пронизывающей человеческие массы, и о том, что эта вера должна оправдаться: вместо имитатора на сцену исторической действительности обязательно придет сам богочеловек. У него будет много имен, много лиц, он явится в жизнь из человеческого тела, он прорастет вовне как явление бескорыстного, бесконечного человека.

Вот почему я постоянно ищу такого человека вокруг себя. Отдельные черты его я нахожу в самых простых людях. Таких, как Фатхулла Шабанов или возчик Асхат Галимзянов. Как мой старый знакомый философ Фан Валишин или знаменитый врач Альберт Швейцер. Или революционер Че Гевара. Черт мегачеловека, черт подлинного Христа, то есть Божьего человека, в них гораздо больше, чем в сыне галилеянки Марии и римского солдата Панферы. И это радостно: на сцену современного мирового действия пробивается действительный герой.

О времени

Прерву ненадолго нить размышлений о человеке, о его типологии. Писательская профессия склоняет человека к бродяжничеству. Приходится много ездить, бывать в разных уголках страны.

О, если бы суперурбанистический пейзаж современных городов был отмечен хоть какой-то красотой! Нет, чаще всего встречаешь бездарные архитектурные решения, еще более удивительное бездарное исполнение, господство примитива.

К сожалению, слишком часто приходится сталкиваться в жизни с мышлением, ориентированным только на сегодняшний день, лишь на производственный или коммерческий результат. С психологией и деловой практикой «временщиков», с групповым эгоизмом. Чье это мышление? Какой тип человека стоит за ним?

Если человек смотрит на мир только сквозь узкую щель, будучи сам ни морально, ни материально не заинтересован взлетать выше крыши своего предприятия, выходить за пределы крыльца своей «фирмы» — это издержки мышления прошлого. Если человек живет порой чисто прагматическим, сиюминутным пониманием эффективности будущих производств и сам, будучи человеком, начинает «экономить» на человеке — значит, он забывает главное.

На нынешнем уровне развития жизни, видимо, не всегда «срабатывают» ум, талант, культура иного сегодняшнего человека. Не всегда, вероятно, на уровне ума этого человека можно по-настоящему решать какие-то крупные проблемы.

И, возможно, нельзя даже по-настоящему в чем-то винить людей с подобным типом мышления. Просто мы упираемся в «потолок» их духовных возможностей.

Человек по своей природе нередко «чистый» исполнитель — и хороших дел, и плохих. Что это такое в социальном плане и применительно к теме нашего разговора? Нацель такого человека на «голую пользу», и он будет «делать» эту «пользу» — в том числе во вред красоте, смыслу. Наоборот, настрой его на соединение пользы и красоты, и он будет работать на их синтез. Человека часто формирует, лепит не только микроситуация, но и макросреда. Работу, мораль, цели ему дает его макромир, его группа, например, его «фирма», «клан». Отсюда рождение группового, кланового или местнического эгоизма.

Целостное видение мира эгоистическому человеку, ведомому личным или групповым эгоизмом, не дано. Поэтому не случайно, что люди подобного типа не справляются с решением и мировых проблем. Ни с ядерной угрозой, ни с тотальным загрязнением среды обитания, физическим и моральным, ни с голодом. На данных уровнях мышления и мировосприятия по-настоящему нельзя уже решить сейчас ни одной серьезной глобальной проблемы. Можно только загонять их внутрь.

Где же выход из лабиринта?

Наверное, он в руках человека, в котором сливается воедино и прошлое, и настоящее, и будущее. Человека, которому тесно в пеленах кланового, классового, местнического, национального эгоизма (впрочем, группового эгоизма любого толка), у которого есть силы соединить воедино «машину» и «человека», «пользу» и «красоту».

Есть ли такие люди на Земле? Это — люди типа Швейцера, Асхата Галимзянова, Че Гевары, Валишина. Они особенно нужны в ключевых точках, откуда исходят волны влияния и воздействия на жизнь.

Мы, наверное, решим многие неразрешимые проблемы — и в общемировом плане, и в плане внутреннем, если выйдем на социально новое, высшее состояние нашего духа.

В тотальный переход в это еще незнакомое, неизведанное состояние была втянута в XX веке и будет втянута в XXI столетии вся мировая действительность.

В последнее время мы часто говорим о необходимости глубокой перестройки нашего сознания. Конечно же, необходимы переориентация, перевод его на другие, высшие этажи духовности, иначе провалы неизбежно будут возникать на нашем пути. Однако эгоистический человек, опутанный личным и групповым эгоизмом, живущий внутри нас, в наших душах, легко не сдает своих позиций.

Страницы газет полны полемики, яростного искания истины, поиска выходов из тупиков действительности.

В жизни много неразумного. Но самое страшное, наверное, это быть «разумным» исполнителем какого-то машинного, механического процесса, лишенного большой человеческой идеи. Сознание человечества должно непрестанно производить проверку на гуманность, на смысл, на красоту всего того, что делает человек. В любой «пользе» искать высший смысл, высшее состояние духовности...

Наше время — 

Время чудес.

Жмет прогресса

Тяжелый пресс.

Искусственный шелк,

Искусственный блеск,

Искусственных кож

Искусственный треск...

Это одно из определений сегодняшнего дня, данное поэтом¹.

Конечно, однозначно определить лицо переживаемой минуты — вещь невозможная. И, наверное, не нужная.

Да, «прогресса тяжелый пресс». Да, «искусственных кож искусственный треск». А что еще? Срезом каких социальных, экономических, политических процессов является нынешнее время? Куда ведет мировая тенденция развития жизни и где на этой бесконечной линии располагается та точка, которая являет собой сегодняшний день?

Без постановки этих вопросов невозможен мало-мальски серьезный разговор о жизни. Лишь проникая в суть происходящего,— а она обусловлена громадным историческим рядом бывшего, прошлого, минувшего,— можно, наверное, отыскать ту систему отсчета, с помощью которой только и можно дать более или менее истинную оценку тем или иным явлениям, отрешась при этом от вкусовщины, от субъективности и конъюнктуры момента, от прочих преходящих интересов.

Дело, наверное, не в масштабах. Часто вещи интересны не столько сами по себе, сколько тем, провозвестником каких процессов в будущем они являются. И вот в этом смысле промышленные проекты наших дней означают, конечно же, многое. Это первые ласточки качественного изменения, первые вехи или знаки начавшейся грандиозной революции в промышленности, которая охватывает ныне весь мир. В конце XVIII — начале XIX столетий человечество перешло рубикон — мануфактурно-ремесленный способ производства сменился фабрично-заводским. И как изменилось тогда лицо мира — экономическое, социальное, политическое! И как изменил свои черты лик культуры!

Сейчас, переступив порог XXI века, мы вступаем в не менее уникальный момент истории.

Первые десятилетия XXI века будут, очевидно, годами постепенного перехода — но уже от машинно-заводского способа производства к комплексно-автоматизированным системам производства — и к новому фундаментальному этапу развития человеческой цивилизации.

Кроме того, уже родилось, уже живет, а в ближайшие десятилетия выйдет на сцену всемирной истории в качестве полноправного действующего лица первое общее дитя человечества — думающая машина. Искусственный интеллект (не только «искусственный шелк и искусственный блеск») стал уже реальностью. Ныне по-другому звучит даже само понятие о машине. Еще вроде бы совсем недавно считалось, что машина — это искусственное устройство для замены и облегчения производственных функций человека. Теперь машина — искусственное устройство для замены и облегчения не только производственных, но и интеллектуальных функций человека.

Каким оно будет, это дитя? Как сложатся наши взаимоотношения с ним? Как сложатся в глобальном масштабе взаимоотношения человеческого и искусственного Разума в целом? Какими будут наши взаимоотношения с космосом? И с Разумом, гнездящимся там?

Уже сегодня идет речь о гибриде искусственного и естественного интеллекта как необходимом условии формирования завтрашней среды обитания, но сюжеты каких драм и трагических коллизий откроются нам при этом! Нынешние национальные войны покажутся нам детскими по сравнению с конфликтами, в которых, возможно, будут участвовать представители естественной и искусственной цивилизаций.

Человечеству, конечно же, не суждено быть прикованным к одной точке Вселенной и пребывать в одиночном заключении на одной планете, где оно будет вырождаться само и истощать ее ресурсы. И не находимся ли мы уже сейчас на самых первых стадиях перехода и к космическому этапу развития земной цивилизации?

Какие бы страхи апокалипсического характера ни мучили нашу душу, в каком бы непримиримом противоречии ни сталкивался опыт нашего сердца с новыми привычками людей, которые родятся уже в новом мире, быть может, более живом, более населенном другими разумными цивилизациями, но этот переход человечества от существования в мире, ограниченном тонкой пленкой биосферы, к новому необъятному миру, к жизни в открытом космосе, этот тотальный разрыв пуповины, связывающей человека и его разум с материнской планетой, будет рано или поздно совершен. Иначе прошлое человечества станет единственным выбором, единственным вариантом и его будущего.

Но невероятное расширение мира, возможно, ожидает человека и в другом направлении.

Как философ, я пришел к постулату, что мироздание бесконечно не только в количественном отношении, например, в смысле протяженности его в пространстве и времени, но и качественно. Мир и его основные фундаментальные свойства, в том числе пространственно-временные, как и свойство, именуемое сознанием, бесконечны и качественно; они бесконечнолики. И мы, люди, возможно, не только скромные обитатели отдельных резерваций данного мира, пришедшие в него на какой-то короткий срок, а и представители некоего совершенно непредставимого, бесконечно разнообразного панвселенского Разума, имеющего, условно говоря, тысячу обликов и тысячу лиц, в том числе человеческое, тысячу материальных структур и тысячу способов и видов мышления. В этом смысле в системе мироздания мегачеловека легко находится материальное место и для того, кого миллионы людей в просторечии именуют Богом. Больше того, может найтись место для Бога любой степени силы и достоинства — католической, православной модификации, мусульманской, индуистской, буддистской и какой угодно модели, включая не только старые, традиционные, но и новейшие и совершенно непредставимые, включая в том числе и бесконечную иерархию Божеств, персонажей моей религии-философии.

Разумеется, набрасывая контуры общей гипотезы или теории человеческой цивилизации, мы размышляем о судьбе мирового человека лишь в пределах нашего привычного трехмерного эвклидова мира. Нас в значительной степени сдерживают границы познания, границы очерченного сегодняшним днем опыта и понимания. Но, находясь в их пределах, мы, вероятно, можем в каких-то фантастических видениях-предчувствиях представлять и биографию нашего бесконечного Я, возможно, пронизывающего собой и иные, неэвклидовы образования.

Все вместе мы участвуем ныне в уникальном эксперименте. Общими силами кирпич за кирпичом, блок за блоком, мы возводим новый Храм истины и веры. Практически на конец XX века был заложен еще только фундамент, да и то не целиком, всю же причудливую фантастическую конструкцию будущего Храма универсалистского мирочувствования можно увидеть только в воображении.

Можно, конечно, считать сказанное шуткой, но кто знает, может быть, и не совсем. Ведь, в самом деле, мы находимся ныне практически в III тысячелетии, и не самое ли время попытаться возвести Храм, лучи-истины которого соответствовали бы моделям мира, в котором станет жить человек будущего? В III тысячелетии возникнут другая наука, другое искусство. Уйдут в былое старые традиционные религии. Будут в ходу совершенно иные, чем ныне, представления о мироздании.

Я думаю об этом, знакомясь с гипотезой академика из Новосибирска В.Казначеева о возможном органическом сочетании на Земле различных форм живого. Идея в общем-то хорошо согласуема с логикой существования четвертого измерения. Для нас, живущих в трехмерном мире и приемлющих только три пространственных и одно временное измерения, переход в четвертое на первый взгляд невозможен. Но так ли уж реален этот «запрет» для других возможных разумных форм живого мира? Почему не предположить, что множественность параллельных миров — явление вполне реалистическое? И не где-то во внеземных цивилизациях, а здесь, на Земле? В этих параллельных мирах, живущих бок о бок с нами, и могут существовать НЛО, гуманоиды. Такова точка зрения академика Казначеева.

Есть старая истина: цветы в лесу расцветают всюду одновременно. Мысли и идеи, как ни странно,— тоже.

Каков мой взгляд на проблему? Представьте некую точку «икс», через которую проходит бесконечное множество прямых, плоскостей, каких-то объемных фигур, т.е. точка «икс» принадлежит сразу бесчисленному множеству миров разных измерений, являясь всякий раз их составной частью. Причем, находясь на прямой «а», точка «икс» несет в себе свойства мира «а» и «не знает» о каких-то других свойствах, а именно: «б», «в», «г»... А принадлежа к прямой «б», составляя с ней единое целое, «не помнит» уже о своих «а»-свойствах.

Для чего эта аналогия? Возможно, таково и положение человека в мироздании. Вполне вероятно, что человек (и все человечество, взятое как единое целое) тоже есть некая суперточка, через которую проходит бесчисленное множество прямых — миров. И мы, быть может, в равной степени принадлежим всем этим образованиям, являемся составным строительным элементом этих параллельно-пересекающихся универсумов, и тот универсум, тот мир, который воспринимают наши органы чувств, который является полем внимания нашего научного знания или веры, возможно, лишь один из бесконечного числа миров, реально и одновременно существующих. Но мы, подобно точке «икс», не различаем, не чувствуем — вообразим невообразимое: не знаем о бесконечной множественности своего собственного существования. Человек в этом случае есть рядовое слагаемое всех этих совершенно фантастических реальностей. Вполне возможно, что отдельные лики этой точки «икс», т.е. нашего «я», как бы смотрят в разные миры и даже живут в них, в то же время не догадываясь о своем сосуществовании в других ипостасях.

Какая дерзкая мысль: мы находимся одновременно и в нашем реальном мире, и в мирах иных измерений, но совершенно в других состояниях. Естественно, и вос­принимая там все по-иному. Наше «я», живущее в этом мире, не воспринимает себя же самого, живущего в ­дру­­гих мирах. Между сиюмирным «я» и «я» иномирным — стена.

Переборки между параллельно-пересекающимися мирами обычно непроницаемы, закрыты наглухо для восприятия, но, вспомним, в состояниях стресса, в снах, в галлюцинаторных видениях, в бреду, в наркотическом воспарении, в состоянии психического надлома или возбуждения эти переборки нередко падают, рушатся, и человек из этого мира, трехмерного, привычного, эвклидова, порой попадает в иной мир, странный, непостижимый, ирреальный, но, быть может, столь же действительный. Правда, мы не привыкли принимать во внимание показания человека в этих случаях за истину, мы их отбрасываем как нечто малосущественное, мы относим их к проявлениям болезни, но, возможно, к ним следует относиться иногда и как к вполне реальным свидетельствам очевидца, повествующего о своих фантастических путешествиях в иномирие.

Не стоит, вероятно, относиться к подобным видениям как к деформированной реальности и совершенно не принимать их в расчет. Кто знает, быть может, свидетельства человека, побывавшего в состоянии клинической смерти и потом вернувшегося к жизни, или предельно натуралистические галлюцинации человека, принявшего наркотик,— это вполне реалистические показания людей, попавших вдруг в какой-то другой мир, со своими свойствами времени и пространства, глубоко отличными от свойств нашего мира. И к странным с точки зрения привычного здравого смысла показаниям этих людей, возможно, нужно прислушаться как к правдивому, хотя и субъективному рассказу об этих неизвестных нам реальностях бытия, которые существуют рядом с нами, но подчас закрыты от нас непроницаемой пленкой. Скажу больше: быть может, контакт с этими людьми есть уже в какой-то мере контакт с существами, имеющими права гражданства и в других цивилизациях.

Можно сделать и более смелое допущение: не исключено, что контакт с другими цивилизациями, которого так упорно домогается человечество, будет — в случае удачи — контактом нашего сиюмирного «я» с нашим же собственным иномирным «я». Возможно, участившиеся наблюдения всякого рода неопознанных летающих объектов, такие странные феномены природы, как полтергейст, реинкарнация и т.п.,— это наблюдение явлений нашего же иномирного «я». Быть может, эти наблюдения свидетельствуют: тенденция к контакту, к «пересечению» разных параллельных линий, к воссоединению невоссоединимых прежде реальностей уже обозначилась, наметилась. И границы между нашим миром и сомирами или даже антимирами, прежде бывшие в сознании человечества непроницаемыми, ныне становятся все более прозрачными.

Казанским математиком в прошлом веке была взорвана аксиома о непересекаемости параллельных в пространстве, дотоле царившая в сознании человечества тысячи лет. И также взорвана в сознании человечества казанским философом — на этот раз в конце XX, началеXXI столетия — аксиома о непересекаемости параллельных миров в мироздании. Идея, согласно которой человек есть некая суперточка пересечений бесконечного ряда духовно-физических реальностей, бесконечного числа миров живого, из еретической сегодня вполне может стать аксиоматической завтра. Согласно этой идее мир, который мы знаем и где обитаем как люди, лишь один из бесконечного множества миров, где мы одномоментно существуем. Иначе говоря, это идея о бесконечности существования нашего «я» не только во времени, но и в пространствах. О возможности нашей жизни в пространствах и временах иных измерений.

Все это, разумеется, еще гипотезы, предположения, домыслы, нуждающиеся в проверке, проработке учеными разных отраслей знания, в подкреплении экспериментами, опытами. Но мысль о том, что наряду с той жизнью, которой живем, мы одновременно находимся и существуем во множестве иных миров, на универсалистском мегауровне мышления вполне реалистична.

Поставьте десяток зеркал перед каким-нибудь предметом. Они дадут его образ, в сумме наиболее приб­лиженный к истине. Категорию времени, категорию ­пространства или категорию человека (а если толко­­вать расширительно — категорию живого) надо тоже изучать со всех сторон. Живое — точка, через которую прохо­дит множество срезов мирового универсума, и каждый из этих срезов наделяет живое своими правами гражданства.

Если мысль человека может дойти до невероятностей, до непредставимого, то неужели природа столь скудна фантазией и воображением, что не может превозмочь возможности человеческого разума? Она еще более невероятна, более неожиданна, чем даже самая сверхизощреннейшая мысль о ней.

Аномальное рядом, утверждает академик Казначеев. Мы сами — часть аномального, аномальное есть инобытие нашего «нормального» мира, говорю я.

Человечество стоит на пороге самых невероятных «происшествий» в области духа. Наука подошла к рубежу полного обновления, изменения словаря, модернизации — в соответствии с требованиями постулатов универсализма — всех мировоззренческих установок. Угасают, теряют значение и некогда великие мировые религии. Монотеизм — христианского или мусульманского толка, индуистской или буддистской разновидности — тысячелетия назад одержавший победу над языческим многобожием древнего человека, сейчас, подобно мертвеющему сфинксу, с бессилием глядит в лицо нового властителя — то уже сам человек, примеряющий на себя одежды Бога и высматривающий себе место в иерархии мировых божеств.

Этот человек не знает лишь одного: одежда Бога впору только его мега- или богочеловеческой ипостаси. Облачаться же в них микро- или макрочеловеку не только не нужно, но и чрезвычайно опасно. Ныне за одежды Бога идет борьба трех сущностей человека.

Таково содержание жизни человечества, пересту­пившего порог III тысячелетия, в научно-техническом и духовном планах. А каково оно в плане социальном?

Мощный интегративный процесс все рельефнее прорисовывает в лице человечества новые черты. В мельнице времени медленно, но неуклонно перемалываются религии, прежние кастовые, расовые, национальные и классовые человеческие ограничения.

Мир постепенно, но все более ощутимо глобализируется и универсализируется.

Новая модель мира находила свои очертания еще в размышлениях Томаса Мора, мечтаниях Кампанеллы, она прошла через наивный опыт фурьеризма и сенсимонизма, Гракха Бабефа и Парижской коммуны; она обретала свой облик в неожиданных по результатам, порой апокалипсических формулах агента мирового масонства Ленина и антимасонского реформатора Сталина.

Пройдя сквозь разнообразные, порой даже трагические испытания, переборов и сбросив с себя какие-то исторически закономерные, но преходящие формы, в начале III тысячелетия эта модель уже не просто утопия.

Этому интегративному процессу универсализации, все более объединяющему человечество, противостоят тоталитарные или тотализирующиеся системы разных мастей, в которых порой откровенно проглядывает и лик глобального фашизма, какие бы окраски и маски он ни принимал. Налицо словно последнее противостояние двух мировых принципов, двух возможных тенденций развития жизни: революции в Португалии, Иране и на Кубе, экономический взлет в Китае, ближневосточный или центральноамериканский клубки событий, запланированный геноцид в Камбодже, полицейские притязания США, ошеломительные изменения в странах Восточной Европы и на пространствах Евразии,— я беру первые попавшиеся полярно направленные вещи,— и все это борьба, выбор, родовые кровавые схватки, в которых рождается новая реальность III тысячелетия. Все это не отдельные, разрозненные фрагменты пестрой картины мира, а единые знаки мощных, глобальных процессов, проистекающих в нем.

Таковы новейшие — незнакомые и неизвестные прежде — великие сюжеты, которые предлагает человеку творимая нами и творящая нас действительность. В этом смысле наше время, быть может, более событийно, чем все предшествующие эпохи, да и силы, действующие в мире, стали гигантскими по мощи.

По силам ли человеку с его личным или групповым эгоизмом участие в этих новых сюжетах? Выдержит ли он ту историческую тяжесть, которую взваливает на его плечи по мере своего развития мир? Не исчерпала ли прежде существовавшая модель человека всех своих социальных возможностей, а следовательно, и своих функций в мире?

Притчи ныне стали делом модным. Однажды ученик Конфуция увидел садовника, который вылезал из колодца с ведром воды. Сначала из колодца показалось ведро, потом появилась голова, а потом вылез и сам человек. Садовник был стар, доставать воду ему было нелегко, но, тем не менее, он и раз, и другой спускался по шаткой лестнице на дно колодца, чтобы самому зачерпнуть там воды. Старику надо было полить свои грядки.

 — Зачем ты туда лезешь? Разве трудно найти деревянный рычаг, передний конец которого легче, а другой тяжелее? Тогда тебе будет легко черпать воду! Такой колодец называется колодцем с журавлем,— ученик Конфуция, молодой монах, был даже раздосадован глупостью старика.

Но старый садовник был мудрецом.

— Я слышал, как мой учитель говорил,— сказал он,— что если человек пользуется машиной, то он все свои дела выполняет как машина. У того, кто выполняет свои дела как машина, образуется машинное сердце. Тот же, у кого в груди бьется машинное сердце, навсегда теряет чистую простоту.

Опасности, о которых думал, о которых уже дога­дывался садовник древнего мыслителя Чжуан-цзы, жившего еще в V веке до н.э., стали в наше время реальностью.

Во все века, в течение всей истории своего существования человек был участником великой трагедии незнания мира. Но где-то сейчас, по-видимому, наступает переломный момент. Человек вдруг обнаруживает себя действующим лицом новой и не менее великой драмы. Драмы суперзнания.

Быть может, отсюда самой острой проблемой, рожденной новейшей эпохой, является проблема ответственности человека. И не столько даже перед прошлым и настоящим, сколько перед будущим. Снежный ком знаний становится все больше и больше. Порой рождается ощущение, что наука и производство развиваются уже сами по себе, совершенно спонтанно. Как весь этот процесс удержать в руках? Как не выпустить его из-под власти человеческого разума, воли? Как сделать, чтобы кривая развития цивилизации не обернулась своим острием против самой жизни как таковой?

«Технократы» заняты вроде бы решением сугубо технических проблем. Превратить какой-нибудь блок размером с чайник в такое же устройство размером в спичечную головку — конечно, в таком поиске для ума, склонного к инженерному мышлению, есть своя поэзия, свой полет. Но узкий арифметический ум функционера от науки или производства оказывается при этом гораздо глупее ума древнего садовника. Машинный ум такого человека, соединенный с узкоэгоистическим интересом, часто «не думает», больше того, не способен думать об элементарных последствиях...

Искусство уже давно подает сигнал опасности, которую таит в себе растущий в геометрической прогрессии и почти неуправляемый в своем развитии груз прикладных знаний, находящийся в руках у эгоистического человека, которому он уже не по силам.

Речь не о приостановке прогресса. Напротив, об обращении к фундаментальнейшим категориям бытия, к основаниям знания. К переориентации прогресса в сторону человека и жизни вообще.

Куда идет мировая жизнь в целом? Какую модель будущего она вырабатывает в себе сейчас? Способен ли человек, носитель этой жизни, всегда оставаться выше продуктов своего творения?

Нравственные силы человека должны быть не ниже уровня его знаний, как бы велик этот уровень ни был, иначе... Иначе человечество не заметит, как превратится в самоубийцу и нажмет на экологический или какой-либо другой курок, подведя тем самым роковую черту под собственным существованием. Именно потому новый универсальный человек, наверное, и ­стучится в двери мира. Он нужен миру. Наступает его время.

Наша душа неоднородна.

Да, она одномерна и двухмерна. Но она и многомерна! Какой слой души победит? Какой одержит верх?

Именно от исхода этой борьбы зависит, куда дальше двинется каток той же самой научно-технической революции — будет ли она стелить дорогу в будущее человеку или употребит этого самого человека в качестве щебенки, чтобы вымостить дорогу какому-нибудь кибернетическому гомункулюсу, возможно, сыну Я.

Быть или не быть? Вопрос Гамлета. Но сейчас он касается судьбы не одного принца Датского — судьбы всего человечества.

Эпоха классовых и национальных обществ завершается, а это — выход всего человечества на горизонты совершенно иных измерений, на горизонты принципиально иного духа.

Бесконечный человек сбрасывает с себя шкуру конечной корысти — корысти классовой, национальной, узко конфессиональной. Он становится человеком Земли. Подданным Вселенной. Он осуществляет в самом себе и вовне свое высшее призвание.

«Мы живем в эпоху коренной ломки старого быта, в эпоху... сознания человеком самого себя как силы, действительно изменяющей мир»¹. И далее писатель отмечал: эстетика нового искусства «утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей... Ради великого счастья жить на земле, которую человек сообразно непрерывному росту его потребностей хочет обработать всю как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью»².

Горький не успел «написать» этого человека. А может быть, и не смог. Бросая ретроспективный взгляд на путь, пройденный мировым словесным искусством за все века его существования, в общем-то видишь постоянное усилие взять эту труднейшую высоту.

Абрис этого третьего человека, человека многомерного, человека, живущего не в микро-, не в макро-, а уже как бы в глобальном времени и пространстве — в мегамире, проступает лишь на чрезвычайно редких страницах.

Произведение искусства, как, впрочем, и любой акт мысли, ощущения, действия человека есть, вероятно, точка встречи миров — субъективного мира художника и мира объективной действительности. И жизнь третьего уровня являет собой, по-видимому, тот последний вариант, когда субъективный мир человека-художника как бы равновелик с объективным миром, равнопротяжен с ним, равномощен. Субъективное «я» человека-творца в этом случае равномасштабно бесконечному миру объективной действительности.

Вот простая, но богатая по глубине суждения мысль Маркса из его «Экономическо-философских рукописей 1844 года»: «Частная собственность сделала нас столь односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т.е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т.д. Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств — чувство обладания...» — и вывод: «Упразднение частной собственности означает полное освобождение всех человеческих чувств и свойств»¹.

Действительно, на предшествующих стадиях развития человека в субъективное «я» входило только то, чем он обладал: его тело, руки, мозг, одежда, дом, его действия, его мысли, его классовые и национальные пристрастия... А дальше начинался уже чужой объективный мир, часто враждебный человеку. Но он был чужой лишь в силу относительной бедности духа, бессильного еще вырваться из плена ограничений. Бессильного, но способного, но уже вырывающегося из них в новом человеке.

Когда-то Анри Бергсон определил время как непрерывный прогресс прошлого, жадно пожирающего будущее и растущего по мере движения вперед².

Прошлое позади и прошлое, таким образом, впереди всегда. Здесь обычная временная последовательность перевернута с ног на голову и поэтому выглядит непривычной для слуха и ума. Но от парадоксов, хотя данный парадокс есть одна из древних концепций жизни³, можно вернуться и к естественному ощущению течения времени — к настоящему, пожирающему, всасывающему в себя прошлое и творящему из него хлеб будущего дня.

Жизнь — постоянное творчество новых форм и новой сути. Даже в нас, настоящих, живых, она сильной, уверенной рукой скульптора набрасывает каждый день уже какой-то иной абрис духа!

Мы постоянно переделываем, переписываем жизнь набело, выкидывая отдельные строки, отдельные страницы, а порой и зачеркивая все, чтобы по прозрачному листу пройтись новым пером.

Поколения людей как листья громадного мирового дерева. Облетая каждую свою осень, душа человечества, эта своего рода кантовская «вещь в себе», ждет зеленой непроходящей весны, чтобы наконец выбросить из себя навстречу солнцу накопленный в тайниках подсознания, в муках исторического прогресса чистый свет добра, истины и красоты.

Каждый день несет в себе что-то новое, прибавляющее к тому, что было. Новое и часто непредвиденное. Создаваясь нами, оно в то же время незаметно изменяет и наше «я» и, как роженица, творит его. Творит нас. Вся эта цепь превращений, метаморфоз человека началась тысячелетия назад, звено прибавляется к звену, цепь метаморфоз бесконечна. Куда я, человек, иду? Что там, за моим сегодняшним состоянием? Жизнь в рамках космического сообщества, многовековая работа во Вселенной?

Говоря о многомерном, универсальном бескорыстном и безграничном человеке и о его борьбе с одномерностью или двумерностью человеческого существования, мы тем самым говорим и об идеале жизни, о тех грандиозных конфликтах, которые воплощает искусство. Или должно воплотить.

«Как само общество производит человека как человека, так и человек производит общество»¹.

Обычная, текущая беллетристика, описывающая единичность, случайность человеческого существования, а также то искусство, которое в наших глазах предстает в ранге классического, ибо изображает уже не единицу из статистического ансамбля, а весь социальный ансамбль в целом, так сказать, типологию личности в ее связи с той или иной социальной материей, часто весьма талантливейшим и блестящим образом показывают, описывают одно, а именно: как «общество производит человека». Поэтому дар выявления каких-то сверхтипов человеческого духа, шествующих сквозь века,— не прерогатива искусства этих уровней; не внешняя среда только, но и круг переживаний героя, его страдания, поиски, его одержимость той или иной крупной идеей, принимающая самодовлеющее значение, вся сумма мотивов его внутренней жизни — вот что диктует ход событий, раскручивает пружину действия в произведениях высшего типа.

На высшем уровне творчества мы видим самоосвобождение рвущейся к абсолюту личности. Пути к нему часто разные. У Достоевского — человек в «Преступлении и наказании» пробивается к абсолюту добра через зло. У Сервантеса — к абсолюту красоты герой идет, полностью тратя себя, свой потенциал бескорыстия. Абсолют истины — боль шекспировского Гамлета, и путь этот тоже не без жертв. Вот почему великая литература словно символизирует драматический, полный трагизма, а порой и комизма путь самого человечества к триединому абсолюту добра, истины и красоты!

«В современном мире есть, бесспорно, жизнь разлагающаяся... Но есть, необходимо, и жизнь вновь складывающаяся на новых уже началах. Кто ее подметит и кто укажет? Кто хоть чуть-чуть может определить и выразить законы и этого разложения, и нового созидания?» Только «шекспировских размеров художнику», считал Достоевский, по силам осветить светом идеала «хотя бы часть этого хаоса»¹.

К идеалу нас приближает искусство того только уровня, которое наряду с тем, что описывает, как «общество производит человека как человека», так и ставит своей главной целью создание образа человека, который «производит общество», который есть не только продукт общества, а его творец, созидатель. Идеал как в жизни, так и в искусстве находит свой адекватный образ в идее бесконечного всеохватывающего субъекта, равного объекту, то есть миру. Тождественного ему. Конечно, это грандиозный образ человека-космоса. Создание такой мощной фигуры, способной осветить светом идеала хаос мировой жизни, способной к творчеству новых миров,— мечта человечества. Но реальное движение действительности все осязаемее выявляет его облик, все чаще говорит о закономерности его прихода. К этому идеалу вечно стремились жизнь и искусство и в своих высших созданиях — будь то создания анонимного коллективного гения (легенды о Прометее) или гения единичного (произведения Микеланджело, Сервантеса, Бетховена, Заболоцкого) — максимально приближалось к нему.

Золотой первообраз этого универсального безграничного человека, выкованного из духа и неразрывно слитого с материальностью мира, создаст, очевидно, гений будущей эпохи. Новые представления о человеке он претворит в художественные образы небывалого звучания. Это поможет сделать ему сама развивающаяся действительность. Поможем и все мы, ибо наша задача — готовить почву новому миру, радикально менять духовный климат эпохи, растить великий непобедимый дух будущего человека.

Я пишу эти строки, а в газетах сообщения о страшной войне в Югославии, о блокаде израильскими танками городов и селений Палестины, об апокалипсической провокации в нью-йоркском Манхэттене...

Мир — в немыслимой борьбе.