Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова г. В. Плеханов

*) Лассаль признает только одно ограничение этого общего правила; именно оно не применимо к тем народам, «которые не могли собственными силами дойти до исторического существования», или к тем, которые остана­вливаются в своем развитии и дают повод более прогрессивным соседям «овладевать некоторыми частями их территории и ассимилировать их, к собственному удовольствию этих частей». Вымирание или ассимиляция завоеванного народа завоевавшим одни только указывают на его истори­ческую неправоспособность. Впоследствии, в письме к Родбертусу, Лассаль так поясняет сказанное им в этой бро-шюре: «Право национальности я при­знаю лишь sa великими культурными нациями, а не за расами, которые имеют лишь право быть ассимилированными этими нациями и выведенными на путь развития». См. Briefe von Ferdinand Lassalle an Carl Rodbertus-Jagetzow, Berlin 1878, S. 57.

43

правильно понятыми интересами прусского правительства. Обстоятель­ства сложились очень благоприятно для этого последнего. «Если бы те­перь на прусском троне сидел Фридрих Великий, то можно почти с уве­ренностью сказать, какой политике он стал бы следовать. Он понял бы, что пришло, наконец, время дать выход стремлению немцев к единству... Он считал бы это время самым благоприятным для того, чтобы вторг­нуться в Австрию, провозгласить Германскую империю и предоставить Габсбургам устраиваться как они хотят в их ненемецких землях». Но так как нельзя от каждого данного правительства требовать, чтобы оно обладало энергией Фридриха Великого, то Лассаль желает, по крайней мере, чтобы Пруссия заговорила таким языком:

Он думает, что только такая политика могла бы еще показать способность монархии к какому-нибудь «национальному подвигу». Он уверяет прусское правительство, что в войне за Шлезвиг-Гольштейн «немецкая демократия несла бы прусское знамя и уничто-жала бы пе­ред ним все препятствия, с силой, которую способен породить лишь опьяняющий взрыв национальной страсти, подавляемой в течение пяти­десяти лет, но не перестававшей согревать сердце великого народа».

Такое обращение к прусской монархии странно поражает в устах человека, который несколько лет спустя упрекал партию прогресси­стов в том, что она «вынуждена своим догматом прусской гегемонии видеть в прусском правительстве Мессию германского возрождения, тогда как нет ни одного немецкого правительства, не исключая гессен­ского, которое в политическом отношении стояло бы позади прусского, и, наоборот, нет почти ни одного немецкого правительства, не исклю­чая австрийского, которое не шло бы впереди прусского».

Это, бесспорно, вопиющее противоречие. И чего мог ждать от мо­нархии «решительный сторонник социально-демократической республи­ки»? Уже в статье «Fichte's politisches Vermдchtnis und die neueste Gegenwart», написанной в январе 1860 года, сам Лассаль, приведя по­желание Фихте относительно того, чтобы прусский король явился ре­волюционным воспитателем Германии в духе свободы и единства, при­бавляет:

«О, если бы король совершил этот подвиг! — так восклицает вот уже пятьдесят лет, то надеясь, то жалуясь, то раздражаясь, то снова надеясь, немецкий народ в своей политической пустыне, и только рав-

44

нодушное эхо отвечает ему его собственным голосом... Увы, немецкий народ находится в положении гейневского юноши:

Und nur ein Narr wartet auf Antwort.

Выше мы заметили, что Лассаль не всегда имел достаточно тер­пения, чтобы установить надлежащее соответствие между своими це­лями и своими средствами. Теперь мы встречаемся с первым примером, могущим подтвердить справедливость сказанного. Объединенная Герма­ния, «Grossdeutschland moins les dynasties», была заветной мечтой Лас­саля. Для ее осуществления он иногда готов был идти рядом с прусским правительством, соглашая несогласимое, реакционную монархию с ре­волюционной демократией, забывая, что ему нужно было не только национальное единство, но и «воспитание в духе свободы», которое со­всем не входило в прусскую педагогическую систему. Конечно, объединенной стране легче добиться свободы, и в этом смысле даже императорско-коро-левско-прусское объединение является для Германии шагом вперед сравнительно с тем, что было прежде. Но ничто не мо­жет помешать освобождению немецкого народа больше, чем вера в прогрессивную миссию прусской и всякой другой монархии.

Как бы то ни было, но появление брошюры «Der italienische Krieg» совпадало с началом общего возбуждения в Германии. Глубокая ночь реакции приходила к концу, уступая место серенькому дню либе­рализма. В Пруссии король Фридрих Вильгельм IV закончил свою реак­ционную карьеру окончательным умопомешательством. Еще в октябре 1858 г. назначено было регентство, и началась так называемая «но­вая эра». Лассаль не приходил, конечно, в умиление от либерализма но­вого министерства. Но, как видно из его переписки, он с уверенностью ждал важных политических событий, толчком для которых должны были послужить международные отношения. В 1860 г. он встретился с Софьей Солнцевой и, страстно влюбившись в нее, послал ей, вместе с предложением руки, уже цитированную нами «исповедь». В ней мы от­метим следующее характерное место.

Приглашая любимую девушку обдумать его предложение, он го­ворит:

«Прежде всего, Софи, надо хорошенько поразмыслить о том, что я человек, отдавший свое существование своему делу, с его крайними последствиями. Этому делу суждено торжествовать в нашем веке, но оно еще много раз подвергнет значительным неудачам и опасностям своих сторонников. В этой борьбе я могу встретить страшные положе-

45

ния, от которых, впрочем, никакая привязанность не отвратит меня. Мое состояние, моя свобода, самая жизнь моя всегда могут под­вергнуться опасности. Ничто не верно со мною. Выйдя за меня, вы оснуете ваше существование, построите ваш дом на вершине вулкана. Хватит ли у вас отваги перенести в случае неудачи все: изгнание, тюрь­му, разорение, бедность и даже самую смерть?»

Тем временем вышел в свет новый ученый труд его, «System der erworbenen Rechte, Eine Versöhnung des positiven Rechts und der Rechtsphilosophie» (1861) (Система приобретенных прав. Опыт прими­рения положительного законодательства с философией права). Это ис­следование еще более упрочило ученую славу Лассаля. Но так как пер­вая часть его (Теория приобретенных прав) приводит к очень ради­кальным заключениям, то раздававшиеся в честь автора похвалы не­редко сопровождались сомнительным покачиванием головы и замеча­ниями в том роде, что названная теория легко может обратиться в практику отнятых прав. В своем месте мы познакомим читателя с содер­жанием этого сочинения.

Лассаль собирался написать еще «Философию Духа» (Philosophie des Geistes) и «Основы научной политической экономии» (Grundlinien einer wissenschaftlichen National-Oekonomie). Обстоятельства помеша­ли ему исполнить это намерение. По его собственным словам, он уже готов был сесть за свой труд по политической экономии, когда выше­приведенное письмо Лейпцигского Комитета поставило перед ним эко­номические вопросы в практической форме. При том мы уже знаем, что в характере Лассаля борец занимал слишком много места, чтобы надолго умолкнуть перед мыслителем. Точно также, как после окон­чания «Гераклита» он, за неимением поводов для политической агита­ции, взялся за революционную историческую драму, теперь, после вы­хода «Системы приобретенных прав», его увлекла литературная поле­мика. Уже в следующем, 1862 году появилась его, полная знания, ума, остроумия и до крайности резких полемических выходок брошюра «Herr Julian Schmidt, der Literarhistoriker, mit Setzerscholien herausgegeben». Эта брошюра была первым нападением его на ту «лите­ратурную чернь», которая так много испортила ему крови впоследствии.

46

Юлиан Шмидт кажется ему образцом свойственного этой черни само­довольства и ограниченности. «Если бы мой Юлиан был одиноким явле­нием, я не тронул бы его и пальцем!.. но таких как он много, и здесь можно сказать, изменяя евангельское выражение: «один зван, но много избранных» *).

Этот поход против Юлиана Шмидта был, в сущности, нападе­нием на литературных героев и умственных руководителей тогдашней

*) Чтобы дать понятие о полемических приемах Лассаля, мы приведем здесь одно место из его брошюры. По поводу «Римской Истории» Нибура Юлиан Шмидт говорит: «Некоторые исторические документы из древней­ших времен города дошли до нас в совершенно достоверной форме». Мни­мый наборщик делает по этому поводу следующее примечание.

«Правда, г. Шмидт, правда — восклицает он. — Прочитавши это место, я побежал к знакомому студенту. С ним от радости чуть не сделалась пляска св. Витта. Итак, «исторические документы», и «в совершенно достоверной форме», и к тому же «из древнейших времен города», значит, по крайней мере, из эпохи царей! Г. Шмидт, жестокий вы человек, почему не опубли­куете вы этих документов? Представьте себе радость, восторг, благодарность наших филологов, которые со слезами на глазах бросятся вам на шею. Берлинская Академия Наук сделает вас своим членом, Парижский Инсти­тут выдаст вам почетный диплом, из Оксфорда вам будут присылать по­жизненную ренту в 1.000 фунтов!

«Г. Шмидт, г. Шмидт, что же вы собственно открыли? Скажите же, безжалостный! И откуда они у вас, эти «исторические документы», и еще «в совершенно достоверной форме», и, наконец, «из древнейших времен го­рода»! О, проказник! Вы наверное открыли нотариальный брачный контракт Нумы Помпилия с нимфой Эгерией? Куда же вы годитесь, г. Шмидт? На восьми длинных, убористым шрифтом напечатанных страницах говорите вы о Нибуре и его исследованиях... даже не перелистовавши его сочинений! Потому что иначе вы не сказали бы подобной нелепости» и т. д.

47

немецкой буржуазии. И уже из того, что Лассаль назвал впоследствии Шульце-Делича «экономическим Юлианом», видно, что он, прицели­ваясь в «историка литературы», хорошо знал, в чей лагерь попадут его стрелы. За этой первой стычкой логически последовала общая атака против буржуазии, как класса, эксплуатирующего рабочих в экономи­ческом и политическом отношениях. В самый разгар так называемого «военного конфликта», т. е. столкновения между прусской Палатой Де­путатов и правительством по вопросу о новой организации армии, Лас­саль выступил с речами «О сущности конституции», в которых он резко и заслуженно осуждает трусливую тактику прогрессистов. По его сло­вам, политический строй каждой страны обусловливается существую­щими отношениями силы различных классов и слоев ее населения. Пи­санная конституция представляет именно эти отношения, выраженные словами и занесенные на бумагу. С изменением отношений силы изме­няется и политическое устройство, старая конституция превращается в негодный клочок бумаги и пишется — новая. Изменения же этих отно­шений вызываются переменами в экономической жизни народов. Так, например, в средние века земля была главным источником националь­ного богатства, и землевладельческая аристократия естественно явля­лась господствующим сословием. С развитием городов отношения силы изменяются. Горожане поддерживают сначала монархию, которая кла­дет предел феодальным неурядицам. Но, чем более развивается про­мышлен-ность, тем более растут силы и образование среднего сословия, и оно приходит, наконец, в столкновение с абсолютной монархией: «в обществе наступает 18 марта 1848 г.». Абсолютная монархия падает, пишется новая конституция, выражающая новые отношения силы, и т. д. Отсюда вытекают два вывода.

Во-вторых, для того, чтобы писаная конституция была хороша и прочна, нужно, чтобы она соответствовала действительной, т. е. су­ществующим в стране реальным отношениям силы. Раз нарушено это соответствие, то ее не спасут уже никакие фразы об ее неприкосно-

48

венности. Именно в таком положении находилась, по мнению Лассаля, тогдашняя прусская конституция. «Она может измениться вправо или влево, — говорит он, — но уцелеть не может. Это доказывает всякому здравомыслящему человеку самый вопль об ее сохранении. Она может измениться вправо, если изменение предпримет правительство, чтобы согласовать писанную конституцию с фактическими условиями органи­зованной силы в обществе. Или выступит неорганизованная сила обще­ства и снова докажет свое превосходство над организованной. В таком случае конституция будет отменена и изменена влево, как в первом случае — вправо. Но во всяком случае она погибла».

«Принимая во внимание, что Палата отвергла бюджет расходов на новую организацию армии; принимая во внимание, что, несмотря на это, правительство по собственному сознанию продолжает со дня это­го решения расходовать на этот предмет по-прежне-му; принимая во внимание, что, пока это продолжится, прусская конституция... оста­нется ложью... — Палата постановляет прекратить свои заседания на не­определенное время, а именно до тех пор, пока правительство не пред­ставит доказательства, что прекратило неутвержденные расходы».

Правительство было бы безусловно побеждено этим простым за­явлением. В самом деле, ему оставалось бы или уступить, или править, без палат, возвратиться ко временам голого, ничем не прикрашенного абсолютизма. Но если бы оно решилось на это последнее, то «посту­пок палаты — заявление того, что есть, — принудив правительство откро­венно признать себя абсолютным, убил бы иллюзию, просветил бы не­мыслящих, ожесточил бы равнодушных к более тонким различиям. С этой минуты... все общество превратилось бы в организованный заго­вор против него, и правительству оставалось бы только заняться астро­логией, чтобы по звездам узнать час своей гибели!»

Очень вероятно, что Лассаль был прав, и что только указанным; им путем можно было придти к победе над правительством. Но какой

49

ценой купила бы буржуазия эту победу? Во-первых, ей пришлось бы помириться с «изменением конституции влево», т. е. с расширением политических прав народа; и уже одно это обстоятельство должно было значительно умерять ее пыл в борьбе с правительством. Но, кроме того, перед ней открывалась вовсе уже неприятная перспектива народ­ного революционного движения, внушавшего ей гораздо больше страха, чем реакционные замыслы Бисмарка. Поэтому прогрессисты не могли видеть в вышеприведенном совете ничего, кроме злой насмешки, име­вшей целью уронить их достоинство в глазах рабочих. Раздраженные таким коварством, они обрушились на Лассаля с нелепыми упреками, обвиняя его в том, что он будто бы ставит силу выше права. На это он отвечал, что если бы он «создавал мир, то, по всей вероятности, устроил бы его так, чтобы право предшествовало силе»; но так как ему «не приходилось создавать мира», то он «вынужден отклонить от себя вся­кую ответственность, всякие похвалы и порицания за его устройство». В речах своих он говорил не о том, чему следовало бы быть, а о том, что есть в действительности; в действительности же «сила всегда пред­шествует праву и до тех пор предшествует ему, пока право, с своей стороны, не наберет достаточно силы, чтобы сломить силу бес­правия» *),

Сделав характеристику предыдущих исторических эпох, ознаме­новавшихся господством крупного землевладения и капитала, Лассаль переходит к современному периоду. Начало его он относит к 24 февра-

*) Сила и право, стр. 472—473 1-го тома русского перевода.

50

ля 1848 г. «В этот день во Франции, стране, титанические внутренние битвы которой своими победами и поражениями знаменуют победы и поражения всего человечества, разразилась революция, возведшая ра­ботника (Альбера) в члены временного правительства, возвестившая целью государства улучшение жребия рабочего класса, провозгласившая общее и прямое избирательное право, в силу которого каждый гражда­нин, по достижении 21 года, получает равное участие в государствен­ной власти, в определении воли и цели государства, независимо от его имущественных обстоятельств».

Далее Лассаль рассматривает принцип рабочего сословия в троя­ком отношении: в отношении формального средства его осуществле­ния, в отношении его нравственного содержания и в отношении при­сущего ему воззрения на цель государства.

Средство осуществления его заключается в общем и прямом изби­рательном праве. Конечно, общее и прямое избирательное право не может предохранить рабочих от ошибок. «Мы видели во Франции в 1848 и 1849 годах, одно за другим, два неудачных избрания. Но общее и прямое избирательное право есть единственное средство, само загла­живающее с течением времени ошибки, к которым может повести не­удачное пользование им в данную минуту. Это — копье, само исцеляю­щее раны, которые оно наносит. При общем и прямом избирательном праве невозможно, чтобы избранное собрание не сделалось, наконец, верным и точным представителем избравшего его народа».

Что касается нравственного содержания рассматриваемого прин­ципа, то Лассаль видит его преимущество в указанной уже невозмож-

51

ности для рабочего класса отделить свое дело от дела всего челове­чества, выставить на своем знамени какую-нибудь новую привилегию. У рабочего класса не может быть того противоречия между его эгои­стическими, классовыми интересами и культурным развитием нации, которая «составляет причину глубокой и неизбежной Испорченности привилегированных сословий». Эти сословия «осуждены жить среди сво­его собственного народа, как среди врагов, должны считать его врагом, поступать с ним как с врагом, должны хитрить и скрывать эту вражду, облекать ее разными более или менее искусственными покровами». Не то видим мы в низших классах. «Когда низшие классы общества стре­мятся к улучшению своего положения, как класса, к улучшению участи своего сословия, — их личный интерес совпадает с развитием всего на­рода, с победой идеи, с прогрессом культуры, с самим жизненным на­чалом истории, которая есть не что иное, как развитие свободы».

В заключение Лассаль обращается к рабочему классу с красноре­чивым воззванием. «Высокая всемирная историческая честь Вашего на­значения должна преисполнить собою все Ваши помыслы. Пороки угне­тенных, праздные развлечения людей не мыслящих, даже невинное лег-

52

комыслие ничтожных — все это теперь недостойно Вас. Вы — камень, на котором долж-на быть построена церковь настоящего».