Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова
жүктеу/скачать 2.08 Mb.
|
|
152
I По своим стремлениям Элизэ Реклю был убежденным революционером. Но он не противопоставлял революции эволюцию, как это делали некоторые наши революционеры, более или менее склонявшиеся к народничеству, напр., покойный П. Н. Ткачев, — и как это до сих пор делают некоторые «критики Маркса», объявляющие несостоятельным самое понятие: революция. Напротив, он думал, что революции предполагают эволюцию, а эволюция обусловливает собою революции. «Эволюция и революция, — говорит он в разбираемой книге, — суть два последовательных акта одного и того же явления, так как эволюция предшествует революции, а революция предшествует новой эволюции, которая породит будущие революции. Может ли изменение совершиться, не вызывая внезапных перемещений равновесия жизни? Не должна ли революция с такой же необходимостью следовать за эволюцией, с какой действие следует за решением действовать? Одна отличается от другой лишь временем своего появления» 1). Реклю приводит в пример реку, запруженную обвалом. «Вода мало-помалу накопится перед этим препятствием, так что путем медленной эволюции образуется целое озеро; потом вода просочится через запруду, и падение одного какого-нибудь камня вызовет катаклизм: плотина будет снесена потоком, а озеро опять станет рекою. Так совершится маленькая революция на земной поверхности» 2). Несколько выше Элизэ Реклю говорит, что «наука не видит никакой противоположности между этими двумя словами — эволюция и революция, которые очень похожи одно на другое, но которые в обыкновенной речи употребляются в смысле, совершенно отличном от их первоначального значения. Вместо того, чтобы видеть в них факты одного и того же порядка, отличающиеся друг от друга только размахом (l'ampleur) движения, люди боязливые, приходящие в ужас от каждой перемены, стараются придать этим двум терминам совершенно противоположный смысл. Эволюция, синоним постепенного и непрерывного развития в идеях и нравах, изображается так, как будто бы она предста- к 1) Стр. 15. 2) Стр. 15 — 16. 153
вляла собою нечто противоположное этой страшной вещи — революции, означающей быстрые перемены в явлениях» 1). Наш автор спешит пояснить при этом, что только невежды могут думать, будто между революцией и эволюцией существует такая же разница, как между войной и миром, между мягкостью и насилием. «Революции могут происходить мирным путем, вследствие внезапного изменения среды, вызывающего быстрый переворот в интересах; точно так же эволюции могут совершаться с большим трудом, сопровождаясь войнами и преследованиями» 2). Это очень полезно отметить для тех, которые склонны отождествлять силу с насилием, а революцию с дракой. Известно, что современные «эволюционисты» весьма охотно повторяют слова Линнея: «non facit saltus natura». По этому поводу Элизэ Реклю замечает, что, без сомнения, природа скачков не делает, но что «каждая из эволюции совершается посредством перемещения сил в новом направлении». По его словам, общее движение жизни в каждом отдельном существе и в каждом ряде существ нигде не показывает нам непосредственного продолжения (une continuité directe), но всегда обнаруживает непрямую, так сказать, революционную последовательность. Ветка не вырастет на ветке в направлении длины этой последней; цветок не есть продолжение листка; пестик не составляет продолжение тычинки, а яичник отличается от тех органов, из которых он произошел и т. д. (стр. 18 — 19). Остановимся пока на этом. В том, что наш автор говорит об отношении эволюции к революции, очень много верного. Но там встречается также очень много больших неясностей и ошибок, мешающих как читателю, так, очевидно, и самому автору благополучно свести в этом вопросе концы с концами. Реклю противоречит сам себе. С одной стороны, у него выходит, что между эволюцией и революцией нет «никакой противоположности» 3), и что противоположность между ними придумана боязливыми людьми, приходящими в ужас при мысли о революции. А, с другой стороны, он сам же категорически заявляет, что революция есть «внезапное перемещение равновесия жизни», между тем как 1) Стр. 4. 2) Стр. 5. 3) Реклю говорит, что противоположности нет между этими двумя словами. Но дело тут, разумеется, не в словах, — да и что за противоположность между словами? — а в тех понятиях, которые обозначаются этими словами. Реклю просто сделал описку. 154
эволюция состоит в медленном изменении. Это далеко-далеко не одно и то же. Внезапное противопоставляется здесь медленному, и раз мы принимаем существование такой противоположности, мы уже не имеем права говорить, что она есть не более, как выдумка невежд. Но Реклю не замечает этою коренного и весьма досадного противоречия. На самом деле он, — не замечая и не подозревая этого, находится под влиянием того мнения, которое он же и оспаривает. Поэтому он оспаривает его неловко и непобедоносно. Он соглашается с Линнеем в том, что движение в жизни совершается путем «революционной» последовательности, а не путем непосредственного продолжения. Я оставлю без рассмотрения те доводы, которые он приводит в подтверждение этой мысли, и ограничусь анализом ее самой 1). Что такое непрямая последовательность, как, понятие, противоположное непосредственному продолжению? Ясно, что она есть не что иное, как нарушение непосредственного продолжения — перерыв его. А что же такое перерыв, если не скачок? Стало быть, «движение жизни» совершается скачками. А если движение жизни совершается скачками, то как же можно повторять за Линнеем: non facit saltus natura. И разве тот «катаклизм», о котором говорит Реклю в своем примере реки, запруженной обвалом, не представляет собою самого несомненного скачка? Признав, что природа скачков не делает, Реклю попадает в затруднительное положение человека, вынужденного отрицать ту самую мысль, правильность которой ему хочется доказать. Из этого затруднительного положения он пытается выйти посредством затушевыванья различий между теми понятиями, которые ему нужно различить одно от другого. Затушевывание различий между ними приводит к тому, что понятие «революция» признается логически правомерным лишь под тем условием, чтобы революция составляла с «эволюцией» факт одного и того же порядка и отличалась от нее «только размахом движения»,
155
т. е. лишь количественно. Но разве эволюция сохраняет всегда тот же самый «размах движения»? Конечно, нет. В разных ее областях и фазах размах свойственного ей движения тоже не одинаков. Спрашивается: существует ли черта, отделяющая размах, свойственный эволюции, от размаха, свойственного революции? Если она существует, то между эволюцией и революцией есть не только количественное различие. А если ее нет, то понятие: «революция» сливается с понятием: «эволюция». Реклю не дает ответа на этот вопрос, да и не может дать его. Он все больше и больше запутывается в своих различиях. На стр. 14-й он говорит: «В самом деле, эволюция охватывает всю совокупность человеческих вещей, и революция тоже должна (!) охватывать ее, хотя и нет очевидного параллелизма между теми частными событиями, из которых слагается жизнь обществ». Здесь мы покидаем почву логики и переходим в область долженствования и желания. «Все роды прогресса солидарны между собой, — продолжает в том же духе наш автор, — и мы желаем всех их по мере наших сил и знаний: желаем прогресса социального и политического, нравственного и материального, прогресса в науке, с искусстве или в промышленности. Эволюционисты во всем, мы точно так же во всем революционеры, зная, что сама история есть лишь ряд исполнений, следующих за приготовлениями. Логическим следствием умственной эволюции, освобождающей умы, является фактическое освобождение индивидуумов во всех их отношениях к другим индивидуумам». Я потому сделал эту длинную выписку, что здесь различие между эволюцией и революцией выступает перед нами в новом виде. Областью эволюции оказывается здесь умственная область, — область, в которой совершается «освобождение умов», — а революции отводится область фактических отношений между людьми. Но фактические отношения между людьми не всегда изменяются с одинаковой быстротою. «Размах» их изменений бывает различен, смотря по обстоятельствам времени и места. То же самое следует сказать и о процессе «освобождения умов»: его «размах» не везде и не всегда одинаков, значит, в каждой из этих двух областей может иметь место и эволюция, и революция; значит, мы опять оказываемся перед нашим вопросом о том, чем отличается революция от эволюции. Реклю так и не справился с ним, хотя ответ на него был дан еще Гегелем, в его большой «Логике». 156
II Гегель совсем отвергает ту мысль, что природа не делает скачков. Напротив, она делает их, по его учению, на каждом шагу. Возьмите хоть воду. В зависимости от своей температуры, она является твердым телом (лед), жидкостью (собственно вода) и паром. Переход воды в пар подготовляется постепенно: вода постепенно нагревается до точки кипения — но совершается он вдруг, скачком. И подобными скачками совершаются все изменения свойств. Количественные изменения сначала не сопровождаются изменениями качества; но с постепенным изменением количества приходит, наконец, такой момент, когда происходит изменение качества, и это изменение представляет собою скачок, перерыв постепенности. Если бы мы не знали такого рода скачков, то мы решительно не в состоянии были бы объяснить происхождение вещей. Гегель ядовито осмеивает то учение о развитии, которое с ложным видом глубокомыслия признает одни только медленные, постепенные изменения. По его словам, люди, придерживающиеся этого учения, воображают себе вещи сначала очень маленькими, а потом заставляют их постепенно увеличиваться в своих размерах. Вследствие этого маленькая вещь постепенно становится большой, и это изменение ее размеров глубоко мысленно считается объясняющим ее происхождение. Но на самом деле ее происхождение остается совершенно необъяснимым, а вещь уже с самого начала предполагается готовой. Но это, — прибавляю я от себя, — значит не превзойти затруднение, а только предположить его превзойденным. Революция, скачок, есть перерыв постепенности, и так как революция есть перерыв постепенности, она существенно отличается от эволюции, поскольку эта последняя тождественна с медленными изменениями количества. Нередко указывают на Ляйелля, который будто бы совершенно устранил из геологии теорию катастроф. Но при этом смешиваются две очень различные вещи. Ляйелль устранил из геологии ту теорию катастроф, которая была выработана Жоржем Кювье и согласно которой земля переживала время от времени революции, обновляющие ее флору и фауну и вызываемые неизвестными причинами. Ляйелль утверждал, что перемены, испытываемые земной поверхностью, должны быть объясняемы и объясняются действием тех самых сил, разнообразное влияние которых мы наблюдаем и в наше время. Вот и все. Знаменитый английский геолог был совершенно прав; но его теория устранила собственно 157
Точно так же любят ссылаться на Дарвина, который в своей знаменитой теории опирается на крайне медленные, постепенные изменения видов. Но замечательно, что нынешняя биология с большим сомнением относится именно к этой стороне учения Дарвина. Открытия де-Фриса, Армана Готье, Жирара и других показывают, что изменение видов совершаются подчас очень быстро. Эти открытия делают очень вероятной выдвинутую де-Фрисом теорию спазмодического прогресса, — теорию, в которой внезапные революции занимают очень видное место рядом с медленной эволюцией. Элизэ Реклю был, по-видимому, знаком с фактами, подтверждающими эту теорию. Он как будто намекает на них в своей книге. Но тогда тем более непонятно, каким образом он мог согласиться с Линнеем. Вообще нужно заметить, что полное незнакомство с классической немецкой философией должно быть признано источником многих методологических и других ошибок Реклю. Мы уже видели, что его логика не всегда безупречна, что он, как сказал бы Гегель, не может быть признан мастером в обращении с мыслями. А, кроме того, я напомню читателю о промахе, сделанном нашим автором в предисловии к книге покойного Л. И. Мечникова: «Цивилизация и великие исторические реки». Реклю объявил там, что содержащееся в этой книге учение о влиянии географической среды на историческое движение человечества составит эпоху в истории географической науки. Он совсем не знал, — как совсем не знал и сам Л. И. Мечников, — что в «Philosophie der Geschichte» Гегеля, в главе «Geographische Grundlage der Weltgeschichte», предвосхищены были почти все существенные положения теории Мечникова 1). 1  ) Кстати, Элизэ Реклю относит Гегеля к числу тех, которые хотели, чтобы власть в обществе принадлежала философам. Гегель очень весело расхохотался бы, если бы услышал столь неосновательное обвинение.
158
Мы знаем теперь, что отношение революции к эволюции, — взятое с его формальной стороны, — осталось для Элизэ Реклю неясным. Посмотрим же, каким содержанием наполняет он эти два понятия. «Эволюция предшествует революции, а революция предшествует новой эволюции, которая породит будущие революции». Это правильная мысль, до некоторой степени искупающая указанные мною ошибки Реклю. Но чем же обусловливается эволюция? Чем вызывается революция? Само собою разумеется, что на эти вопросы уже нельзя ответить одними формальными определениями. Эти вопросы должны быть поставлены на конкретную почву. Эволюция в природе не то, что эволюция в человеческом обществе. То же и с революциями. Поэтому я спешу заметить, что взгляды Реклю интересуют меня здесь исключительно в их применении к человеческому обществу. III Покойный М. А. Бакунин, — один из родоначальников нынешнего анархизма, — держался того убеждения, что развитие человеческого общества обусловливается в последнем счете его экономическим развитием. В своей полемике с Мадзини, — где он подробнее, чем в других своих сочинениях, изложил это свое убеждение, — он говорит: «Эта столь верная идея, высказанная и развитая двадцать лет тому назад Карлом Марксом, непременно должна оспариваться Мадзини, который, в качестве последовательного идеалиста, воображает, что в истории человечества, точно так же, как в развитии собственно материального мира, идеи... предшествуют фактам и создают их» 1). Бакунин опровергает даже ту мысль Мадзини, что «религии управляют миром», и что кастовое устройство индийского общества объясняется браманизмом, по учению которого различные касты произошли из различных частей тела Брамы «Мадзини до такой степени идеалист, — говорит Бакунин, — что он даже не замечает, что, приводя в пример браманизм, он доказывает прямо противоположное тому, что ему хотелось бы доказать. Можно ли принять то нелепое предположение, что целый народ, бывший сначала свободным, мог добровольно подчиниться самому тяжелому и самому унизительному порабощению един- 1  ) «La théologie politique de Mazzini et l'Internationale, par M. Bakounine, membre de l'Association Internationale des Travailleurs. Première partie. Commission de propagande socialiste, 1871, стр. 78.
159
ственно потому, что служители религии убедили его, будто он был создан из ног Брамы? Разве это не было бы чудом?» 1) Чтобы объяснить подобное чудо, нужно было бы, по мнению Бакунина, допустить одно из двух: «или что народ Индии от природы любит рабство, стремится к нищете, страданиям и унижению подобно тому, как другие стремятся к свободе, богатству, наслаждениям и почестям. Но такой народ просто-напросто невозможен, так как все, что живет, — не только люди, но самое последнее, самое ничтожное на земле, — инстинктивно и всеми силами восстает против всякого посягательства на его независимость, т. е. на условия его существования и его естественного развития». Или же Брама, это воплощение вечного божества, употребил в дело все то могущество, которым он обладал, чтобы наложить на индийский народ это суровое рабство. Но это, конечно, еще менее возможно. Волей-неволей приходится предположить более вероятный и менее сверхъестественный ход событий. Со своей стороны, Бакунин думает, что индийские касты явились, как «последний результат длинной борьбы между различными элементами, между многими социальными силами, которые, после долгих взаимных нападений, кончили тем, что, худо или хорошо, уравновесились в известном общественном строе индусов» 2). Собственно говоря, Бакунин не доходит здесь до той, глубже всех других лежащей, причины, на которую он сам указывает, признавая исторический материализм Маркса, как на объяснение исторического процесса. Ему не удается открыть причинную связь между религиозным учением браминов и экономической историей Индии. И вообще исторический материализм Маркса был понят им очень поверхностно и односторонне. Ниже я еще вернусь к этому, а теперь пока ограничусь тем замечанием, что Бакунин, по крайней мере, старался дать своим историческим и политическим взглядам новую, материалистическую основу и сознавал несостоятельность исторического идеализма. Не то с Реклю, который считал себя, однако, последователем Бакунина. В своей философии истории, — он сам употребляет это выражение на стр. 55 своей книги, — он остался идеалистом чистейшей воды, вроде французских просветителей XVIII века. П 160
же это за внутренний напор? Чем он обусловливается? «Соком образуется дерево, его листья и цветы; кровью создается человек; идеями делается общество», — отвечает Реклю 1). Это как раз тот взгляд, которого держались французские просветители XVIII столетия, на разные лады повторявшие, что c'est l'opinion qui gouverne le monde (мир управляется мнениями). И это у нашего автора не случайная обмолвка, не временная, преходящая неясность мысли. Нет, это у него твердое, продуманное убеждение. Поступательное движение человечества обусловливается ходом идей. Поэтому ход идей должен быть признан наилучшим мерилом прогресса. «Чтобы констатировать прогресс, надо было бы знать, насколько увеличилось в ходе истории число таких людей, которые думают и поступают, не обращая внимания на то, рукоплещут им, или же свищут» 2). Это напоминает историческую (тоже насквозь пропитанную идеализмом) теорию П. Л. Лаврова, как ее излагали его знаменитые в свое время «Исторические письма»: ход истории определяется деятельностью критически мыслящих личностей. Элизэ Реклю говорит это почти теми же самыми словами. «Нужно дойти до индивидуума, т. е. до первоначальной клеточки общества, — утверждает он, — чтобы найти причины общей трансформации, с ее многообразными изменениями, соответствующими времени и месту» 3). «В истории мы видим зрелище того, как свободный индивидуум, несмотря на те границы, которые поставлены ему во времени и в пространстве, успевает наложить свою личную печать на окружающий его мир, окончательно изменить его посредством открытия какого-нибудь закона, посредством совершения какого-нибудь дела, посредством употребления какого-нибудь нового приема, иногда даже посредством какого-нибудь прекрасного слова, остающегося в памяти вселенной (!). В истории легко можно различить след тысяч и тысяч героев, о которых известно, что они своими личными усилиями решительно содействовали коллективной работе цивилизации» 4). Итак, рядом с личной деятельностью героев шла еще коллективная работа цивилизации. Эту работу совершали, очевидно, люди, не обладавшие свойствами героев. И эти люди, не обладавшие свойствами героев, очевидно, составляли толпу. В чем же заключаются отличительные свойства толпы?
161
«Очень значительное большинство людей, — говорит Элизэ Реклю, — состоит из индивидуумов, живущих без усилия (sans effort), как живет растение, и нисколько не старающихся воздействовать, в дурную или в хорошую сторону, на окружающую их среду, в которой они купаются, как капля воды в океане» 1). Стало быть, герой отличается от человека толпы именно тем, что П. А. Лавров называет критической мыслью. Благодаря критической мысли, личность в огромной степени увеличивает свой удельный вес. «Не желая преувеличивать здесь личную ценность человека, ставшего сознательным в своих действиях и решившегося употребить свою силу для борьбы за свой идеал, мы должны признать, — заявляет наш автор, — что такой человек представляет собою целый мир по сравнению со множеством других, живущих в полуопьянении или в полной дремоте мысли и без малейшего 'внутреннего возмущения шествующих в рядах армии или в процессии богомольцев. В известный момент воля одного человека может преградить путь паническому (?) движению целого народа. Некоторые героические смерти должны быть отнесены к числу великих событий в истории народов; но насколько более важна была роль личностей, посвятивших свою жизнь общественному благу» 2). Чтобы не быть заподозренным в аристократизме, Реклю прибавляет, что, говоря о лучших людях, он имеет в виду вовсе не тех, которые обладают властью и богатством. Аристократы этого последнего рода всегда были тормозами прогресса. «Рассматриваемые с общей точки зрения, летописи человечества могут быть определены, как повествование о борьбе между теми, которые, поднявшись до господствующего положения, пользуются силой, приобретенной поколениями, и теми, которые с энтузиазмом стремятся к творческой деятельности». Прометей был прикован к скале богами, т. е. лучшими в официальном смысле 3). Н жүктеу/скачать 2.08 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
ниги.— Человека, слишком занятого, чтобы написать таковую»), Нью-Йорк 1897 г. Индивидуалистическое течение в анархизме чрезвычайно интересно, и я еще займусь им.
) Позволю себе, впрочем, следующее замечание: Реклю говорит, что пестик не составляет продолжения тычинки, а лист не есть продолжение цветка. Но различие состоит здесь в функциях, и весь вопрос заключается в том, создается ли различие функций путем одних медленных изменений, или же оно предполагает скачок. Примеры, приводимые Реклю, не разрешают этою вопроса, а только лишний раз напоминают о том, что его надо разрешить. Я уже не говорю о том, что пестик часто находится на другом индивидууме, чем тычинка, и уже по одному тому не может служить ее «продолжени-ем».
о его мнению, ни один факт в истории не установлен более твердо, чем тот, что внешняя форма общества должна изменяться пропорционально внутреннему напору (en proportion de la poussée intérieure). Что