Черкесы и кабарда

Разумеется, противодействие имперской власти объяснялось русскими генералами и официальными авторами нехорошим характером народа (и тогда, и позже). В 1795 году генерал И. В. Дельпоццо писал:

«Кабардинцы широко пользуются своими привилегиями, особенно по отношению к торговле, но не упускали в то же время легчайших способов к наживе и по-прежнему грабили Линию, отгоняли скот и забирали пленных, которых и продавали в отдаленные горы» (Потто, с. 662).

Российский историк и этнограф Е. Марков в своей работе «Очерки Кавказа», отмечая, что кабардинцы присоединились к России в 1732 году, говорит, что они «…между тем принадлежат к числу самых распущенных и безнравственных племен Кавказа. Замечательно притом, что характером этим отличаются именно жители плоскости, гораздо ранее других сделавшиеся мирными» ( Марков, с. 52).

Эти слова можно отнести к аристократии, но не к простому народу, незаинтересованному ни в сохранении прежних порядков и работе на своих дворян, ни в продолжении войны; ему хотелось только мира, а дворянам Кабарды мечталось о возврате к старине.

Более широкие боевые действия начались в Кабарде уже в начале XIX века, когда царская администрация приступила к освоению края и перестала проводить политику задабривания дворян. Но несколько сражений (с отрядами генералов Булгакова, Глазенаппа и Ермолова), в которых кабардинцев поддержали балкарцы, карачаевцы и дигорцы, окончились поражениями

Однако нет оснований сомневаться в том, что накал борьбы как в землях западных адыгов, так и в Кабарде был высок и что расправа с кабардинским дворянством была беспощадной; об этом свидетельствуют воспоминания генералов русской армии на Кавказе, многих участников войны и пр. Эта картина весьма далека от идиллии, рисуемой властями КБР, для внешнего потребления, поскольку такой идиллии в самой республике вряд ли кто верит.

Генерал Якоби, захватив треть территории Кабарды в 1779 году, наложил на кабардинцев огромную контрибуцию. В своем донесении он именует свои действия «войной с кабардинцами».

«В 1804 году генерал Глазенапп повторил акт вандализма Якоби: река Камбалеевка в течение недели была красной от крови кабардинцев. Царизму этого показалось мало: в 1805-07 гг. карательным корпусом под командованием генерала Булгакова в Кабарде было уничтожено 80 аулов. И затем генерал Булгаков вместе с Дельпоццо вновь напали на Кабарду в апреле 1810 года. В результате было сожжено 200 кабардинских аулов, вырублены десятки тысяч человек… А генерал Евдокимов на письмо кн. Орбелиани отвечал: «Уменьшение вредоносного народонаселения (имелась в виду Кабарда. – Э. А.) избавит нас от многих хлопот». Таким образом, в результате систематических карательных акций 1779-1817 гг. (и с учетом потерь от занесенной из Астрахани чумы) население Кабарды было доведено с 350 тыс. до 35 тыс., т. е. сократилось в 10 раз» (Эльмесов, с. 64).

Вне зависимости от того, насколько точны эти цифры, весь приводимый Эльмесовым документальный материал показывает с полной ясностью, что речь идет о войне, и войне беспощадной, где некоторые генералы чинили самые настоящие зверства. Ни о дружбе, ни о верноподданстве, ни о союзе не может быть и речи. Но официальные историки, работающие по указаниям местных властей, зная об этих фактах, предпочитают их замалчивать, в отличие от честного исследователя А. Э. Эльмесова.

Но это еще не вся правда, ситуация в Кабарде в начале XIX века была гораздо сложнее. И. Ф. Бларамберг, повторяя слова П. С. Палласа, пишет: «… образ правления у кабардинцев представляет собой своего рода феодальную иерархию, наподобие той, которую осуществляли в свое время тевтонские рыцари Пруссии, Курляндии и Лифляндии. Князья и уздени стремятся всеми средствами сохранить свое господство над простым народом, который несет свое ярмо далеко не со смирением».

И чем же это завершилось? «Подобное положение вещей существовало до 1808 года. В том году имела место революция; крестьяне, измученные непереносимым гнетом, взяли в руки оружие и уничтожили или изгнали большую часть своих князей и дворян; феодальная система, господствовавшая до тех пор, уступила место полнейшей анархии. Чума, которая последовала за этими внутренними волнениями, довершила ликвидацию дворянства, бывшего некогда столь блестящим и могущественным; большое количество кабардинцев ушло к черкесам» (АБКИЕА, с. 417), т.е. к западным адыгам.

Напомним, что эта «революция» произошла именно в тот период, когда большая часть кабардинского дворянства, убедившись в своей ненужности российской власти, отчаянно сражалась с царскими войсками. Этот же автор сообщал о дворянах, ушедших на запад: «Те, кто искали убежища у кубанских черкесов, занимают в настоящее время долины верхнего Урупа и Верхнего Улу-Инджика. Именно эти беглые кабардинцы всегда возглавляют ватаги разбойников, совершающих набеги на русскую территорию» (АБКИЕА, с. 359).

«Беглые кабардинцы никогда не были искренно покорны. Они открыто не воевали с нами, помня мятежи 1804 и 1822 г., вследствие коих лишились родных земель в Большой Кабарде, они питали к нам скрытую, хотя и бессильную ненависть и разными интригами старались противодействовать нам» (Берже, с. 22-23).

Как с крымцами, так и с русскими войсками воевал не кабардинский народ, а только дворянство. И уйти с российской территории стремилось опять-таки оно. В 1810 году был проведен очередной ритуал присяги на верность российскому престолу. Генерал Булгаков «потребовал от кабардинцев повторения присяги, в такой унизительной форме, в какой можно было требовать только от злоумышленников. Каждый кабардинец должен был, при распущенных знаменах, на Коране произносить клятву, специально для этого случая написанную» (Кудашев, с. 93).

Но и в дальнейшем, в 1821-1825 годах, продолжались и набеги на крепостные линии и станицы, и ответные рейды российских войск для усмирения мятежного кабардинского дворянства. Точка в истории столь неопределенных взаимоотношений была поставлена генералом Ермоловым, после крутых мер которого кабардинская знать окончательно отказалась от выступлений против России.

Из «Краткого обзора горских племен на Кавказе», составленного в 1858 году акад. А. Берже: «После двух кровопролитных мятежей 1804 и 1822 годов, вследствие которых многие из кабардинских князей и дворянства бежали за Кубань, в страну тогда еще независимую, Русское правительство успело водворить свою власть в Кабарде. В настоящее время она находится в совершенном повиновении» (Берже, с. 22).

Данные этих документов совершенно не дает оснований говорить ни о «национально-освободительном движении в Кабарде», ни, тем более, о «всенародной войне». Кабардинскому народу свои князья и дворяне представлялись гораздо более страшными врагами, чем русские власти, а владельцы действовали каждый на свой страх и риск – одни воевали совместно с закубанскими народами, вторые, вместе с русскими, против чеченцев и адыгейцев, третьи искали милостей царской администрации и способа удержать своих крестьян от ухода на линию, четвертые метались, то уходя за Кубань, то возвращаясь обратно и принося повинную.

В конце XVIII века князья и дворяне оказывали вооруженное сопротивление России, находя убежище в Закубанье, у прежнего врага – Крыма, в надежде, что империя проиграет битву за Кавказ. И только в XIX веке им стало понятно, что эти мечты несбыточны. Не желая привыкать к новым порядкам, железной рукой насаждавшимся на Кавказе русскими властями, они стали переселяться в Турцию, часто со своими крепостными.

А. М. Эльмесов пишет: «Русско-Кавказская война еще ждет своего объективного научного исследования, но уже сегодня есть все основания утверждать, что самый тяжелый удар этой войны пришелся на адыгский народ (адыгейцев, черкесов, кабардинцев, абхазов, и особенно убыхов, трагическая судьба которых является до сих пор не раскрытой). Нет на евроазиатском континенте народа, подвергшегося такому геноциду, как народ адыгэ, особенно та часть, что жила на Западном Кавказе. Достаточно сказать, что по окончании этой войны на «… родной земле осталось всего лишь 3% адыгов» (автор цитаты не указан; Эльмесов, с. 3).

Материалы, приводимые А. М. Эльмесовым, весьма убедительно доказывают, что никакого добровольного присоединения Кабарды к России не было, как и «военно-политического союза». Характерно название одного из очерков, составляющих его книгу – «Покорение Кабарды». В примечании к исторической справке о кабардинцах из «Энциклопедического словаря» И. Е. Андриевского и Ф. Ф. Петрушевского, изданного в 1894 году, Эльмесов пишет: «Да, кабардинцы не подверглись изгнанию, как это сделали с черкесами на Западном Кавказе. Но следует иметь в виду, что с 1779 по 1817 г. в Русско-Кавказской войне погибло 90 % населения Кабарды. К этому следует добавить массовое махаджирство в XIX в., что представляло собой фактически изгнание» (Эльмесов, с. 64).

Мы не можем сказать, насколько точны эти цифры; следует учесть, что на Северном Кавказе в начале XIX века было две опустошительные эпидемии чумы; к середине 30-х годов того же века кабардинцев осталось, по данным Генерального штаба, не более 30 тыс чел. (карачаево-балкарцев – около 20 тыс.). Но к этому надо добавить и рейды генералов Булгакова, Глазенаппа и Ермолова (особенно опустошительным был поход последнего в 1822 году, и не только в Кабарду, но и в ущелья Балкарии). По этим причинам население Кабарды в первой трети XIX века нисколько не увеличивалось, и число махаджиров-кабардинцев было небольшим, в отличие от западных адыгов. Неясно также, сколько людей уезжало в Турцию добровольно, а сколько – вынужденно.

П. С. Паллас (побывал на Кавказе в 1793 году) писал: «Трудно установить точно численность населения черкесов, но если допустить, что подданные Атажука составляют третью часть населения Кабарды – а она равна более чем 3000 крестьян и 500 узденей, - то из этого следует, что кабардинцы могут выставить в поле около 10 000 рядовых и 1500 узденей» (Аталиков, 1996, с. 95). Если добавить к этому числу еще и князей, допустим, всего получается 12 тысяч мужчин, способных носить оружие; считая, что каждый имел по шесть домочадцев, получаем численность в 70 000 чел. Но сюда, видимо, надо добавить и рабов, тогда численность кабардинцев в начале XIX века, возможно, составляла около 80 000 чел.

Но этому противоречат сведения И. Ф. Бларамберга: «Население той и другой Кабарды значительно уменьшилось вследствие беспрерывных внутренних и внешних войн, которые вел этот народ, а также чумы. По подсчетам, проделанным в 1804 году, в Большой Кабарде проживало 30 тысяч семей и в Малой Кабарде – 15 тысяч семей». Если считать на каждую семью, в среднем, хотя бы по пять человек, получается, что в 1804 году кабардинцев было не не менее 200 тыс.; для того времени это весьма значительная цифра. Но за 10 лет (1793 -1804) такого огромного прироста населения быть не могло, и истина, вероятно, лежит где-то посередине и кабардинцев к 1804 году было около 150 тысяч.

«В 1807-1808 годах значительная часть кабардинцев ушла в горы к кубанским черкесам и чеченцам (речь идет о дворянах, покинувших Кабарду после крестьянского восстания. – К., Г.), чтобы продолжать там свою независимую и бродяжническую жизнь. В 1810-1811-1812 годах страшные бедствия принесла чума, в результате чего численность населения Кабарды стала равной не более чем 30 тысячам душ», - пишет И. Ф. Бларамберг (АБКИЕА, с. 417).

В трехтомном «Сборнике сведений о кавказских горцах», выпуск 111 (1870 г.), говорится: «В последние сорок лет, пережитыя кабардинцами под непосредственным управлением русского правительства, бывшие междусословныя отношения в Кабарде совершенно изменились. Сила и значение князя каждый день утрачивают свое обаяние и с каждым днем народная масса становится самостоятельнее, в особенности же начинают жить независимо беслен-ворки и ворки-шаотлахусы (т. е. уздени низших степеней. – К., Г.). Таких же князей, которые бы образом жизни соответствовали прежнему понятию кабардинцев о княжеском достоинстве, в фамилиях Кайтукина, Бек-Мурзина и Мисостова нет никого; только в фамилии Атажукина есть еще один представитель древняго типа кабардинского князя, измененный впрочем влиянием своего времени» (с. 11, без подписи).

В выпуске 1 того же издания, в статье Е. С.-ва, содержатся сведения о судьбе, постигшей дворян. Автор, отмечая, что в Кабарде крепостные составляли половину населения, анализирует положение и состав дворянства; удивительно при этом, что кабардинцами он именует только дворян, но не весь народ: «… у кабардинцев выработалось веками понятие, что можно жить только при существовании рабов, и понятие это, при первом взгляде на быт кабардинцев, как нельзя более подтверждается на деле. Кабардинец с утра до вечера ничем решительно не занят; конь и оружие – вот все на чем сосредоточено его внимание. Собираться в кружок, толковать, передавать друг другу новости, ездить по гостям, часто в отдаленные аулы – вот в чем проходит жизнь кабардинца. Ему нет нужды до хозяйства; он знает, что рабы сделают все, что нужно» (с. 17).

Чтобы добыть средства, многие дворяне стали отпускать крепостных на волю за выкуп; но эти деньги быстро заканчивались, и владельцы впадали в крайнюю бедность – работать они не умели, превращаться из вольных воинов в помещиков не хотели, а рабов у них уже не было. Освобожденные же ими крепостные, «уже знакомые с нищетою и привыкшие к труду, ценили деньги и приобретали себе за какие-нибудь заслуги звание узденей и влияние в обществе. Таким образом случилось,что с течением времени многие из знатных когда-то, богатых и влиятельных в Кабарде фамилий пали, а вместо них появились выскочки из освобожденных рабов». Но и каждый из этих новых господ «усиленным трудом и всякими правдами и неправдами сколачивал копейку и приобретал себе также крепостных. Вследствие этого произошла в Кабарде такая несоразмерность в числах владельцев и крепостных» (с. 18).

Но вот началась крепостная реформа, и несмотря на то, что владельцы получали немалые средства в качестве выкупа, они все чаще стали протестовать, угрожая переселиться в Турцию и агитируя население, причем зная о всех тяготах, обрушившихся на тех, кто уехал туда ранее. Протесты ни к чему, конечно, не привели.

Мы даем здесь, как и в освещении других тем, выдержки только из малой части имеющихся материалов. Но и эти отрывочные сведения позволяют увидеть достаточно ясную картину разложения и упадка некогда сильного княжеско-дворянского сословия Кабарды, не сумевшего приспособиться к изменившимся условиям; окончательная гибель постигла его уже в период революции и гражданской войны.

Но вот в течении ряда лет в средствах массовой информации в КБР муссируется тема насильственного выселения кабардинского народа на Ближний Восток. Разумеется, не стоит видеть в представителях военных властей на Кавказе праведников, но и приписывать им то, чего они не совершали, не следует. В сведениях Главнокомандующего Кавказской армией читаем иное: «Надо сказать, что после переселения в Турцию части кавказских горцев в 1864 г., оставшиеся уже не раз осаждали начальство просьбами, и по одиночке, и целыми массами, о разрешении им подобного переселения. Не смотря на постоянный отказ им в этих просьбах, они заявлялись неоднократно как местному начальству, так и Его Императорскому Высочеству, Главнокомандующему Армией. Никто не скажет, конечно, чтобы горцы, а особенности кабардинцы, пользующиеся таким благосостоянием, не знали всех невыгод переселения в Турцию. Несмотря на отказ начальника области в просьбе о переселении, некоторые из кабардинцев (рабовладельцев), одни из фанатизма, другие из не желания освобождать рабов, решились просить об этом Главнокомандующего, и во время приезда Его Императорского Высочества в декабре через Георгиевск, подали от имени всего народа просьбу, а другая часть сторонников переселения принесла так же от имени народа словесную просьбу о том же в ст. Александровской. В обеих просьбах, объясняли, что после освобождения крепостных жизнь рабовладельцев невозможна, они просили или оставить у них крепостных, или разрешить им переселиться в Турцию. Его Императорское Высочество тут же изволил лично отказать в этой просьбе как тем, так и другим».

Конечно же, русские генералы препятствовали отъезду не дворян, а трудового населения, но не из сострадания к нему, а не желая превращения обширного и богатого края в безлюдную пустыню. В этом же источнике сказано, что порой дело доходило до мятежа фанатиков и что начальник округа, полковник Нурид, в очередной раз утихомиривая толпу, однажды вызвал войска. Более того, самым настойчивым выезд был все же разрешен и выезжавшим выдавалась денежная компенсация («Сведения о кавказских горцах», выпуск 1, Москва , 1868 г., с. 33, 36).

Односторонний взгляд на исторические события никогда не приводит к воссозданию объективной картины. Историк может иметь пристрастия, убеждения, мировоззрение, предубеждения, но они не должны быть помехой в его работе, не позволяя видеть прошлое во всей его сложности и противоречиях. Если, конечно, он стремится понять его, а не сочиняет романтическую повесть в черно-белых тонах, призванную возвысить одних и принизить других.

Романтический образ отважного рыцаря-черкеса, защитника народа и родной земли, усиленно создаваемый кабардинскими историками и писателями, не имеет под собой никакого основания; князья и дворяне были храбрыми, воинственными, но жестокими иноплеменниками, презиравшими и угнетавшими простых адыгов. А в 2008 году следует отмечать не только 300 лет закрепления кабардинцев на нынешней территории, но и 300-летие со дня появления самого кабардинского народа (а не юбилей мифической битвы на Канжале, как предлагают кабардинские историки).

Феодальная эпоха умирала долго (зайдя даже в 19-ый век). Одним из последних носителей рыцарского духа в Европе можно, пожалуй, назвать шведского короля Карла ХII. Залпы пушек Наполеона Бонапарта развеяли остатки славы тюрков-мамлюков Египта. В Японии закончилось время самураев. Как и все они, черкесы-дворяне были хорошими воинами, но плохими подданными, не сумевшими понять, что их век прошел. Трагичность судьбы кабардинской знати заключалась, прежде всего, в ее полном одиночестве, отъединенности от всего, чем жила эпоха; посреди стремительно меняющегося мира она оставалась реликтом средневековья, чему и поражались сторонние наблюдатели. Эти князья и дворяне к началу XVIII века перестали быть тюрками, потеряв родной язык, но не стали и адыгами, совершенно не желая смешиваться с подвластным народом, презирая и угнетая его.

История не знает жалости к тем личностям и даже к целым сословиям, которые не сумели изменить свой образ жизни соответственно требованиям времени; они уходят в небытие вместе с умершей эпохой. Читатель может видеть параллели в судьбе обеих групп древнего тюркского племени – в Египте и на Кавказе. Разумеется, мы далеки от того, чтобы преувеличивать значение этих параллелей, речь идет только о некоторых совпадениях. Разные масштабы, разные периоды истории и условия, да и русские генералы, чаще всего европейцы по происхождению (де Медем, Дельпоццо, Фабрициан, Якоби, Глазенапп и др.) мало напоминают османских пашей, выходцев из крестьян, а Египет и Северный Кавказ вообще не имеют между собой ничего общего. Суть в том, что и мамлюки, и черкесские князья и дворяне являлись яркими представителями и выразителями духа воинской касты, со всеми ее достоинствами и недостатками (неслучайно слово «черкес» переводится с тюркского как «воин, дружинник», от чери «войско, военный» и кес, кис, кеш, киши «человек, мужчина») и полным пренебрежением к нуждам подвластного населения, чуждого им по происхождению (арабов и коптов в Египте, адыгов и абазин на Кавказе; неслучайно, что и адыгейские племена, подобно населению Египта, ненавидели черкесскую знать – вспомним о яростной Бзиюкской битве - но не турков и крымцев). В истории мамлюков был достаточно долгий и героический период, когда они, в союзе с турками-сельджуками, защищали мир ислама от крестоносцев и стали его оплотом (а уже потом стали вассалами османов); но потомки Инала и его дружинников, почти сразу же, вынуждены были пойти на службу к Московскому государству - в Причерноморье дворяне не смогли бы сохранить власть даже над своими малочисленными крепостными, поскольку у вольных адыгейских племен, несмотря на прослойку знати, крепостного права не было (как и у чеченцев, и у ингушей, и у некоторых других народов Дагестана).

Когда они выполнили свою роль в укреплении России на кавказском рубеже, им дали понять, что они больше ненужны; их сопротивление было подавлено, а вскоре они лишились и привилегий. Развращенные отчуждением от физического труда и «приласканием» со стороны противоборствующих великих держав, кабардинские князья и дворяне не смогли адаптироваться к порядкам, насаждавшимся Россией, и, в большинстве своем, были уничтожены русскими войсками или бежали за Кубань, а оттуда в Турцию. Последние потомки вольных степных рыцарей-черкесов были репрессированы большевиками.

Немалую роль в борьбе России с Польшей, Турцией и Крымом сыграли и другие потомки средневековых тюркских народов Восточной Европы, в первую очередь черкесов – запорожские и донские казаки (правда, они часто выступали и на стороне крымцев и турок). С усилением позиций империи на юге Запорожская Сечь была ликвидирована, а Донское казачество преобразовано в войско на царской службе (казаки-некрасовцы, после разгрома восстания Кондратия Булавина, эмигрировали в Турцию). Имперской бюрократии нужно было мирное, покорное, уплачивающее подати население, а не свободные, как ветер, отряды вольных воинов. Но и эти потомки черкесов не избежали своей судьбы, и были почти уничтожены большевиками.

Печальной была судьба двух других народов, одного - пошедшего на службу растущей империи в ее борьбе с Крымским ханством и сыгравшего в ней большую роль – калмыков, и другого – ногайцев, заключивших союз с Московией. «В 1711 году, часть калмыцких тайшей, недовольная все усиливающимся гнетом со стороны пр-ва России, ушла в Джунгарию, уведя с собой около 125 тыс. калмыков. Большая часть их погибла в пути. Калмыцкое ханство было ликвидировано, его территория включена в Астраханскую губернию». «В 1783 году регулярные российские войска были применены против ногайцев, не желавших покинуть кочевья и переселиться на Урал. Были разгромлены едишкульские, едисанские и джембойлуковские ногайцы, часть ногайцев переселилась в Турцию, в Крым и на юг будущей Ставропольской губернии»; от огромного и могучего народа осталось только 76 тыс. чел., но после окончания Кавказской войны в Турцию ушло еще 40 тыс. ногайцев (Народы России. Энциклопедия. М., 1994, с. 179; с. 257).

Не менее ужасной была участь народа, который, будучи разобщенным, проявил великую волю к победе, несгибаемое мужество и самоотверженность в сражениях с противником, чьи силы намного превышали его собственные – западных адыгов. Неслучайно о них с таким уважением пишут как русские авторы, так и европейцы, многие из которых сражались с ними бок о бок (Лапинский, Фонвиль, Лонгворт и др.).

Понеся неисчислимые потери в боях с отборными русскими частями и казаками, западные адыги были поставлены перед страшным выбором – выселиться из своих поразительных по красоте причерноморских гор и долин на болотистые равнины, с их нездоровым климатом – или уехать на Ближний Восток, покинув родину, ради защиты которой ими было принесено столько жертв. Их скорбный путь в неизвестность и мученическая жизнь на чужбине – одна из самых трагических страниц мировой истории.

По мнению Я. Абрамова, автора книги «Кавказские горцы» (1884 г.) имперские власти преследовали две цели: «с одной стороны ослабить численный состав горского населения, всячески содействуя переселению горцев в Турцию и даже прямо вызывая его, а с другой – выселить всех остающихся горцев из гор на плоскость, а места, прежде занятые горским населением, заселить казачьими станицами».

«Для достижения указанных целей, всякий раз, когда какое-либо горское племя Западного Кавказа покорялось русскому оружию, перед ним категорически ставилась дилемма: или переселиться к Кубани и безусловно подчиниться русскому управлению, или выселиться в Турцию. Прикубанские болота, отводимые горцам, могли всего менее прельстить их: представление о русском управлении, которому горцев приглашали безусловно подчиниться, слагались у них на основании действий получивших историческую известность чиновников; неудивительно поэтому, что горцы предпочитали бегство в Турцию выселению на плоскость».

«Горцы, уходя с своих мест поселения, покидали свои жилища, оставляли скот и запасы хлеба, а иногда и неубранные нивы. Все это досталось поселившимся на месте горцев казакам». Сами же горцы, без всякого имущества, месяцами дожидались на побережье, когда турецкие корабли перевезут их в Малую Азию. «Все это время они оставались на берегу моря, под открытым небом, без всяких средств к жизни. Страдания, которые приходилось выносить в то время горцам, нет возможности описать. Они буквально тысячами умирали с голоду. Зимою к этому присоединялся холод. Весь северо-восточный берег Черного моря был усыпан трупами и умирающими, между которыми лежала остальная масса живых».

Но не меньший ужас ожидал их и на другом берегу. «Черкесы, высаживаясь на турецкий берег, не встречали ни материальной помощи, ни указаний куда идти и где поселиться. Большей частью они становились лагерем на том самом месте, где высаживались, и здесь бедствовали по несколько лет».

Русский консул в Трепизонде сообщал (в 1864 году) генералу Карцеву: «В Батум прибыло около 6 000 черкесов, - смертность 7 человек в день; в Трепизонде высадилось 247 000, из них умерло 19 000 душ; ко времени написания письма оставалось в Трепизонде – 63 290 черкесов, и из них умирало 180-250 человек в сутки; в Самсуне и окрестностях было 110 000 душ, ежедневная смертность достигала 200 человек; из 4650 человек, отправленных из Трепизонда в Константинополь и Варну, умирало в день 40-60 человек, всего с начала переселения до мая 1864 года из прибывших в Трепизонд переселенцев умерло более 30 000 человек» (Черкесы, с. 256-259).

Среди этих несчастных были, конечно, и выходцы из других народов Центрального и Северо-Западного Кавказа (абхазцы, кабардинцы, карачаево-балкарцы), но большую часть составляли убыхи, абазины и адыгейцы, уходившие на чужбину целыми племенами. «Всего выселилось с 1858 по 1856 год, - пишет Я. Абрамов, - только по официальному счету, 493 194 душ, причем много горцев выскелялось без ведома русского правительства и, стало быть, в официальный счет не вошло» (Черкесы, с. 256).

Кабардинцы среди выселившихся адыгов, судя по всему, составляли небольшую часть, по нескольким причинам. Во-первых, крестьянство отнюдь не стремилось последовать за князьями и дворянами, чтобы гнуть на них спину в чужих краях; во-вторых, после страшных эпидемий чумы в самом начле XIX века кабардинцев оставалось очень мало; в-третьих, та часть дворянства, которая ушла за Кубань после усмирения Кабарды в 1822 году, переселилась в Турцию гораздо раньше 1858 года, когда в Малую Азию хлынул основной поток переселенцев. «Шли, - говорит Я. Абрамов, - почти исключительно богачи и члены туземной аристократии с своими присными. В таком виде переселение не имело особенного значения ни для Кавказа, ни для Турции» (Черкесы, с. 256).

По данным Н. Дубровина, в 1858 году кабардинцев насчитывалось 37 038 чел., беглых кабардинцев – 4 707 (нынешних черкесов в КЧР, о которых Н. Дубровин пишет: «Несколько кабардинских семейств, в разное время, оставив отечество свое и, со со всеми своими подвластными, переселившись в долины рек обоих Зеленчуков, образовали особые поселения, известные под именем абреков, или беглых кабардинцев); адыгейцев на тот же год насчитывалось 249 000 тыс., убыхов – около 25 000 чел. Разумеется, некоторая, небольшая часть кабардинцев ушла в Турцию и в этот период.