Рука моет только свою руку

Рука моет только свою руку

Во-первых, дорого. Чтобы сделать заново крышу япон­ского деревенского дома традиционной постройки, требует­ся несколько миллионов иен. Поэтому в японских деревнях крышу чинят раз в 50-лет, да и то лишь ее половину. Черед другой половины настанет еще через полвека. Во-вторых, дело это трудоемкое. И чинят крышу одного какого-нибудь дома всей деревней. Обычай для земледельческой общины столь прочный, что для такой работы возвращаются в деревню мужчины, которые уходили в город на зара­ботки. Сегодня они помогают перекрывать дом. Следующей весной хозяин дома поспешит помочь им. Так пове­лось в японской деревне с незапамятных времен.

Я следил за работой крестьян, прилепившихся, словно стая воробышков, к темно-желтому соломенному высоко­му боку крутой кровли. Я знал, что в этой деревне отродясь не видели иностранцев, вдобавок телевизионных коррес­пондентов. Но не слетела с крыши воробьиная стайка. Уве­рен, случись светопреставление, а крестьяне все так же сосредоточенно и споро будут продолжать закреплять на кровле толстые связки рисовой соломы и даже не взглянут вниз. Память услужливо подсказала аналогию: цех теле­визорного завода концерна «Мацусита дэнки» и конвейер с восемнадцатью голубыми курточками, сидевшими вдоль него.

День сник, крестьяне спустились наконец с крыши. В самой просторной комнате был накрыт ужин. Семья, которой принадлежал дом, и соседи-помощники располо­жились на циновках. Перед гостями на лаковых подносиках стояли пузатые керамические графинчики с подогре­тым сакэ – рисовой водкой и рюмки-наперстки. Закуска, радовавшая глаз изысканной красотой, но вызывавшая большое сомнение с точки зрения сытности, была разложе­на по керамическим тарелочкам, тоже расставленным на подносиках. Филигранно нарезанные белые и густо-синие ломтики маринованной редьки и баклажана и изящно вы­гнувшиеся жареные тушки маленьких рыбок очертаниями своими повторяли форму тарелочек. В глубоких пиалах снежно белел рис.

После закуски хозяйка внесла «набэ» – большой чу­гунный котелок – и поставила его в центре комнаты на тлевшие угли. Когда вода в котелке стала закипать, каж­дый при помощи «хаси» – деревянных палочек для еды принялся подхватывать с большого круглого блюда тонко нарезанные ломтики сырого мяса, окунать их на несколько секунд в кипящую воду, затем макать в острый соевый соус в блюдечке и отправлять в рот. «Тофу» – соевый сыр и зелень бросали в «набэ» надолго. Это был гарнир к мясу.

Подобным образом – из одного на всю ужинающую компанию «набэ» – я ел и в Токио, в ресторанах японской кухни, но только здесь, в глухой деревне, мне открылся внутренний смысл коллективной трапезы. Сидевшие вокруг «набэ» люди выглядели одной большой семьей. Каждый кормил себя сам, но делал это одновременно со всеми, пользуясь общим котлом. Только что крестьян объединял труд. Сейчас связал «набэ».

Месяц-полтора спустя расцветет сакура и эти же кресть­яне кружком рассядутся под вишнями и будут любоваться нежно-розовыми цветами, будто пушистым легким покры­валом укутывающими все до единой веточки вишневых деревьев. Крестьяне тоже ощутят общность, как и во время ужина вокруг «набэ», но теперь – через эстетическое сопереживание.

Чужих меж нами нет!

Мы все друг другу братья

Под вишнями в цвету,–

В старом японском крестьянском доме, где, казалось, сами годы отполировали до блеска деревянные полы, а некогда белые бумажные «сёдзи» сделались пепельны­ми, словно их коснулись тени ушедших поколений, я увидел живую иллюстрацию общинных отношений. Чувство, име­нуемое словом «ниндзё», что означает жалость, заботу, любовь между родителями и детьми, распространилось на соседские взаимосвязи. И в результате соседи стали испытывать «гири», то есть потребность выполнить долг признательности друг перед другом.

Чувство «гири» возникает не только в деревенской со­седской общине. Учащиеся школы, выпускники-одногодки университета, служащие фирмы, работники завода, цеха, бригады составляют общины, в которых тоже господст­вует «гири».В производственных рамках отношения «ниндзё» – «гири» превращаются в экономическую категорию.

– Скажите, пожалуйста, где у вас склад для хранения кормов? – спросил я крестьянина, о хозяйстве которого снимал телевизионный репортаж. Хозяйство представляло собой два длинных одноэтажных сарая. В них содержались 50 тысяч кур-несушек.– Не вижу я и места, где вы держи­те снесенные курами яйца? – допытывался я.

– Зачем мне склад, если кормов – лишь суточный запас? – ответил крестьянин вопросом на вопрос.

– Чем же вы собираетесь кормить кур завтра? – не унимался я.

– Завтра корма привезет господин Хосода. Он спе­циализируется на них,– сказал крестьянин.

– А если не привезет? – предположил я.

– То есть как не привезет? – переспросил крестьянин с интонацией, будто я усомнился в неизбежности восхода солнца.

– Ну, вдруг умрет! – решил я смоделировать экстре­мальную ситуацию.

– Жена господина Хосоды привезет.– Крестьянин говорил со снисходительной уверенностью гроссмейстера, разбирающего для любителя шахматную партию.

– Жена будет хоронить мужа! – стоял на своем я.

– Сын господина Хосоды привезет.– Для крестьянина это было очевидней таблицы умножения.

– Сын уедет на похороны тоже!

– Сосед господина Хосоды привезет.

– У вас, что же, такой строгий подписан контракт с господином Хосодой? – спросил я.

– Зачем нам контракт? – удивился крестьянин.– Господин Хосода,– разъяснил он,– пообещал мне приво­зить корма каждый день.

– Ладно,– сдался я, но вспомнил, что в хозяйстве нет помещения для хранения и готовой продукции – яиц, и поинтересовался причиной этого.

– Оптовая фирма забирает,– ответил крестьянин и, предвидя мои следующие вопросы, добавил: – Забирает каждый день и никогда не подводит. Забирает тоже без контракта.

Отношения, определяемые чувством «гири», оказывают­ся в Японии прочнее, чем писаные контракты. Во всяком случае, подобные отношения с успехом заменяют кон­тракты. И в промышленности тоже. На автомобильном заводе фирмы «Ниссан», выпускающем 420 тысяч машин в год, комплектующих частей имеется на два часа рабо­ты конвейера. Смежники привозят эти части с точностью плюс – минус два часа, и на заводе не помнят, чтобы кон­вейер останавливался. Благодаря отсутствию складских помещений и рабочих, занятых в них, японские автомо­билестроители экономят на издержках производства в расчете на одну машину в среднем 94 доллара.

В мире крупных дельцов отношения «гири» нередко обретают черты сакраментального принципа «ты – мне, я – тебе». Компания, заинтересованная, к примеру, полу­чить льготный кредит, не скупится на проявления «ниндзё» для нужных людей в банке. Компания устраивает для них обильные обеды, преподносит дорогие подарки, пригла­шает в свободное время поиграть в гольф, что обходится в Японии в немалые деньги, даже поставляет определенно­го сорта девиц, если подобная форма развлечений угодна банковским служащим. Взамен компания ожидает выра­жения «гири», то есть предоставления кредита на выгод­ных для нее условиях. В других странах такие факты справедливо квалифицировали бы коррупцией, для японцев же это лишь выполнение долга признательности.

В Японии, чтобы получить работу в крупной фирме, необходимо успешно сдать приемные экзамены. Экзаме­натор из большого токийского банка, проверявший знания выпускника университета, был строг, придирчив и чем-то раздражен.

– Послушайте, молодой человек, да у вас в зачетной книжке сплошь курсы по юриспруденции и менеджменту! – недовольно воскликнул экзаменатор.– Вы же не изучали ни одной дисциплины, имеющей отношение к банковско­му делу! – Экзаменатор пренебрежительно бросил зачетку на стол с такой силой, что она, скользнув по нему, упала на пол.

Юноша, порывавшийся резко ответить экзаменатору, сдержался и вежливо продолжал отвечать на контроль­ные вопросы. Отвечал он правильно и не сомневался, что поступит Ha работу в банк. Но резкость, проявленная по отношению к экзаменатору, могла повредить, как предпо­лагал юноша, другим выпускникам его университета, если кому-нибудь из них доведется тоже сдавать приемные экзамены в этот банк. Чувство «гири» по отношению к своим однокашникам взяло верх над возмущением грубостью экзаменатора.

Рабочий выиграл в лотерее 10 миллионов иен. О не­обыкновенной удаче он рассказал в цехе приятелям. Мгно­венно вокруг счастливчика образовалась пустота. Он пере­стал находить «ниндзё» в отношении к себе со стороны то­варищей. И тогда во время обеденного перерыва рабочий встал у входа в заводоуправление и на глазах у всех сжег лотерейный билет. Если бы рабочий пожертвовал часть выигранных денег, скажем, на приобретение формы для заводской бейсбольной команды или на организацию кол­лективной поездки за город, то есть продемонстрировал бы чувство «гири», ему не было бы отказано в «ниндзё». Соглас­но общинным нравам, удача, везение должны быть тоже общими, а не индивидуальными.

У читателя не должно, однако, создаться впечатление, что японец постоянно испытывает чувство долга призна­тельности или всегда будит такое чувство в себе и других. «Гири» не распространяется на отношения между, скажем, пассажиром и шофером такси, посетителем ресторана и официантом. Сколь умелыми, расторопными и предупре­дительными ни были бы шофер или официант, у клиентов никогда не возникнет ощущение «гири», поскольку у них нет личных связей ни с шофером, ни с официантом. Поэтому-то пассажиры в такси не дают «на чай» – ма­териальное выражение «гири» – шоферу, а посетители ресторана – официанту.

Моя просьба разрешить телевизионные съемки на экспериментальном участке скоростной железнодорожной магистрали «Синкансэн» обошла почти десяток отделов и управлений Корпорации государственных железных дорог. Я понял это по многочисленным печатям на официаль­ном бланке, на котором изложил просьбу. Это не были огромные круглые оттиски герба или аббревиатуры кор­порации. Бланк усеивали маленькие – величиной с копееч­ную монету – кружки красного цвета с иероглифами внутри. «Ямада», «Ивасаки», «Отани»...– прочел я. «Хан­ко» – называются именные печатки.

– Если бы на вашей просьбе я написал рукой свои фамилию и имя, это значило бы, что согласен вашу прось­бу удовлетворить лично я,– растолковал мне сотрудник отдела по связи с прессой Корпорации государственных железных дорог.– Когда же к просьбе приложена моя фамильная «ханко», то тем самым я удостоверяю, что раз­решить вам съемки – мнение корпорации.

«Ханко» подтверждает, таким образом, что владелец печатки – представитель определенной семьи, группы, общины. При равном количестве «ханко» и подписей, про­ставленных на документе, печатки вдвое эффективней собственноручных виз. Огромный авторитет общины не идет ни в какое сравнение с престижем отдельного лица, сколь высокое положение оно ни занимало бы.

Отсюда же проистекает и японская традиция назы­вать, в отличие от большинства стран Запада, сначала фа­милию и только потом – имя. Прежде сообщается, из какой семьи происходит японец, а затем говорится, кто именно этот член семьи.

Но несравненно больше, чем родительская семья, японца интересует фирма, которую представляет человек. Когда дипломат, бизнесмен или журналист приезжает за границу к месту своей работы и его жена идет знакомиться с соседями-японцами, то первый ее вопрос касается не местоположения школы и ближайших магазинов, а назва­ния учреждения или фирмы, в которой работает муж со­седки, и его должности. «Я жена господина Сато из ми­нистерства иностранных дел»,– говорит, к примеру, только что прибывшая дама.– «Я жена господина Морикава из фирмы «Тосиба»,– отвечает ей новая знакомая.

В США хозяин магазина в маленьком городке поль­зуется гораздо большим уважением, чем служащий мест­ного отделения даже самой крупной фирмы. В Японии – наоборот. Владелец, скажем, супермаркета, обслуживающе­го население целого городка и имеющего самый богатый в этом городке доход, почтительно склоняет голову перед работником филиала токийской фирмы, хотя в филиале заняты всего-навсего двое или трое служащих да и оборот здесь в десять, а то и в пятнадцать раз ниже, чем в супер­маркете.

Деньги в Японии, разумеется, «говорят», но не в той степени авторитарно, как в США. В Японии важнее место, где зарабатываются деньги. Поэтому при знакомстве японец немедленно вручает визитную карточку – на ней написаны название его фирмы и должность. Японец ожидает получить визитную карточку в ответ. И если слышит: «Извините, визитной карточки у меня нет», то впадает в растерянность, от которой его трудно избавить даже полным изложением своей трудовой биографии. Выступая представителем общины, именуемой фирмой «Сони», банком «Сумитомо» или министерством, японцу нужно точно знать, с членом какой общины он входит в контакт, чтобы вести себя соответственно положению, занимаемому общинами относительно друг друга.

Любая международная конференция или встреча по вопросам торговли с участием капиталистических стран сопровождается резкой критикой американцами и западно-европейцами импортных ограничений и барьеров, сущест­вующих в Японии. Раздражение американских и западно­европейских экспортеров тем больше, чем внушительней дисбаланс в пользу Японии в торговле США и Общего рынка. Ограничения и барьеры, без сомнения, есть. Япон­ское правительство столь же рьяно заботится о прибылях своих предпринимателей, как и любое другое в капита­листических странах. Однако сейчас в Японии таможен­ные пошлины, например, одни из самых низких. Коли­чественные ограничения на ввоз в Японию товаров ка­саются меньшего числа наименований продукции, нежели в странах Западной Европы. И все же доля ввоза готовых изделий в общем японском импорте значительно отстает от среднемирового уровня. В радиодискуссии по этому по­воду, устроенной однажды в Японии, японский бизнесмен в ответ на обвинения американского и французского коллег в торговой бесчестности хитро хихикнул и издевательски бросил: «Торговать уметь надо!»

Уметь торговать с Японией означает распознать в пер­вую очередь особенности характера японцев, а точнее, найти верный способ преодолеть общинную обособленность, ха­рактерную для круга японских оптовиков. Если в их мире вновь пришедший торговец неизвестен, если у новичка нет рекомендаций от того, кто имеет среди оптовиков имя и пользуется уважением, то сколь высококачественным и дешевым ни был бы товар, продать его в Японии окажется невозможным. С таким отношением сталкивается на японском рынке не только иностранец. Японского торговца-чужака ожидает та же участь.

Кадзуо Нукадзава, видный сотрудник Федерации эконо­мических организаций, сжалился, видно, над американца­ми, имеющими наибольший дефицит в торговле с Япони­ей, и приоткрыл еще одну сторону японского характе­ра, не учитывая которую трудно пробиться на японский рынок.

– Им следует апеллировать не к правительству и не к чиновникам министерства внешней торговли и промыш­ленности, а к местным общинам,– сказал Нукадзава, имея в виду под словом «им» американских торговцев.– Вместе с посольством США в Токио им надо обрабатывать депутатов японского парламента. Депутаты должны демон­стрировать заботу об интересах своих избирателей, вот и нужно предоставлять депутатам возможность такую де­монстрацию устраивать,– поучал сотрудник федерации.– Например, представителям префектуры Ниигата можно было бы внушить,– продолжил Нукадзава,– что их изби­рательный округ имел бы шансы наладить в высшей степе­ни выгодный экспорт в США кустарной продукции, которой славится Ниигата, если бы они проявляли большую благо­склонность к импорту из США мяса и цитрусовых.

Близкий сосед воистину лучше далекого родственника. А если пострадает от импорта американской говядины и мандаринов даже и не родственник, а неведомый крестья­нин из, скажем, далекой от Ниигаты префектуры Кагоси­ма, то здесь вообще не стоит терзаться муками совести. Свои, общинные будут при барыше и на ближайших выбо­рах снова отдадут депутату свои голоса.

На парламентских выборах 1983 года опустить бюлле­тени в урны для голосования пришло в целом по стране 68 процентов избирателей. Однако на муниципальных выборах – в ассамблеи префектур, городов, деревень – активность избирателей несравненно выше. Более 90 про­центов японцев, обладающих правом голоса, являются обычно на избирательные участки – ведь близкий сосед, баллотирующийся в местную ассамблею, лучше да и полез­нее далекого «родственника», стремящегося попасть в обще­национальный парламент.

Семьдесят пять процентов нации требовали, судя по опросам, изгнания бывшего премьер-министра Какуэй Танаки из политики. Танака изобличен во взяточничестве и судом низшей инстанции приговорен к тюремному заключению. Но он продолжает заседать в парламенте. И все потому, что избиратели его округа, составляющие 0,4 процента к общему числу японцев, которые приняли участие в последних по времени парламентских выборах, проголосовали за Танаку. Занимая посты министров, премьер-министра, Танака неустанно радел своей ниигатской общине, как правило, в ущерб развитию хозяйства других префектур. Теперь общинники, движимые чувст­вом «гири», отдают долг Танаке.

Дело Танаки часто именуют «японским Уотергейтом». Танака за взятки помог американскому авиаконцерну «Локхид» проникнуть на японский рынок. Думаю, однако, что полной аналогии здесь нет. На первых же после «аме­риканского Уотергейта» президентских выборах республи­канская администрация была изгнана из Белого дома. Но «японский Уотергейт» не привел к ликвидации в Японии правления либерально-демократической партии. Ричард Никсон в результате скандала потерял всякое политическое значение, а Танака, хотя и покинул ряды правящей партии, все равно оставался фактическим главой крупнейшей пар­тийной фракции – в нее входило около двух третей депу­татов парламента, избранных от ЛДП. Танака долго влиял на назначение и смещение премьер-министров, воздейст­вовал на решение многих государственных вопросов. При одинаковой продажности буржуазных партий Японии и США японских высокопоставленных преступников охра­няет от возмездия общинная солидарность, принявшая в случае с Танакой форму фракционной круговой поруки.

Будь Танака выходцем из Токийского университета, не исключено, что судебное дело против него вообще бы не было возбуждено. А если бы и началось, то задолго до каж­дого вызова в прокуратуру и в суд Танака точно знал бы, на какие вопросы ему предстоит отвечать. Чиновники про­куратуры и судьи – почти сплошь выпускники Токийского университета. А разве мыслимо оставить брата-общинни­ка в беде?

Замкнутость – традиционная черта общины – сделала еще более прочным строительный раствор, цементирующий здание общинных нравов. Эти нравы породили поговорку: «Что одной руке не под силу, двумя легко сделать». Но они же понуждают одну руку отмывать другую от любой, даже самой зловонной грязи.