119
бражения — один из самых блестящих результатов мышления Канта. Тем самым Кант воздает
должное теологической истине, которая приобрела схоластический облик в идее аналогии сущего,
и удерживает человеческие понятия в отдалении от Бога. С таких позиций он открывает (с
настойчивым указанием на то, что «это дело» заслуживает более глубокого исследования)
символический характер действия языка, его устойчивую тенденцию к метафоричности, и в
заключение особо обращается к понятию аналогии для описания соотношения прекрасного с
нравственно добрым; это соотношение не может быть ни иерархически соподчиненным, ни иерар-
хически равноправным. «Прекрасное есть символ нравственно доброго» — в этой сколь
осторожной, столь и чеканной формуле Кант объединяет требование полной свободы рефлексии
для эстетической способности суждения и ее гуманное значение; эта мысль имела величайшее
историческое воздействие. В этом Шиллер был его последователем
68
. Когда он обосновывал
идею эстетического воспитания рода человеческого аналогией прекрасного и нравственного,
сформулированной Кантом, то мог следовать его настойчивому указанию: «Вкус делает
возможным как бы переход от чувственного возбуждения к ставшему привычным моральному
интересу, без какого-либо насильственного скачка»
69
.
Встает вопрос, каким образом такое понятие символа стало в привычной для нас системе
противопоставлением понятия аллегории. Об этом у Шиллера ничего не сказано, даже когда он
присоединяется к критике холодных и искусственных аллегорий, которую Клопшток, Лессинг,
молодой Гёте, Карл-Филипп Мориц и другие в то время направили против Винкельмана
70
. Лишь в
переписке Шиллера и Гёте намечается новый облик понятия символа. В знаменитом письме от 17
августа 1797 года Гёте описывает сентиментальное настроение, в которое повергли его
франкфуртские впечатления, и говорит о предметах, вызвавших такой эффект, «что они
собственно символичны, т. с. (что пожалуй излишне прибавлять) это — выдающиеся случаи,
которые в характерном многообразии являются представителями многих других, содержат в себе
некую цельность...» Он придает значение этому своему опыту, так как тот должен помочь ему
избежать «миллионоголовой гидры эмпирики». Шиллер поддерживает его в этом и находит, что
такой сентиментальный способ восприятия созвучен с тем, «что мы по этому поводу вместе
установили». Но для Гёте это
Достарыңызбен бөлісу: |