Янко Слава
(Библиотека
Fort/Da
) ||
slavaaa@yandex.ru
63
теоретическое противопоставление символа и аллегории остается только отдельным проявлением
общей направленности на значимое, которую он ищет повсюду. Так, он
применяет понятие
символа, например, к цвету, потому что и здесь «истинное отношение одновременно выражает и
значение», в чем явственно проглядывает традиционная герменевтическая схема аллегорического,
символического и мистического
71
, вплоть до того, что пишет об этом слове следующее: «Все, что
происходит, есть символ, и при том, что он полностью изображает себя самого, указывает он на
остальное»
72
.
В философской эстетике подобное словоупотребление могло оказаться на месте прежде всего в
отношении греческой «религии искусства». Это отчетливо демонстрирует развитие Шеллингом
философии искусства из мифологии.
Карл-Филипп Мориц, к которому Шеллинг при этом
апеллирует, в своем «Учении о богах» уже указывал, что
мифологическое творчество
«растворяется в пустой аллегории», однако он еще не употреблял наименования «символ»
применительно к этому «языку фантазии». Шеллинг, напротив, пишет: «Мифологическое сказание
в отдельности должно понимать не схематически и не аллегорически, но символически. Ибо
требование абсолютного художественного изображения таково: изображение под знаком
полной
неразличимости,
т. е.
именно такое, чтобы общее всецело было особенным, а особенное в свою
очередь всецело было общим, а не только обозначало его...»
73
.
Представляя таким образом в критике гейневской концепции Гомера
подлинное соотношение
мифологии и аллегории, Шеллинг тем самым подготавливает для понятия символа центральное
место в философии искусства. Близок к этому и встреченный
нами у Зольгера тезис о
символичности всякого искусства
74
. Этим Зольгер хочет сказать, что произведение искусства —
это «фор-
Достарыңызбен бөлісу: