Янко Слава
(Библиотека
Fort/Da
) ||
slavaaa@yandex.ru
64
восточного искусства в своей основе опирается на несоответствие образа и смысла. Перевес
подразумеваемого значения характерен
для особой формы искусства
78
, отличающейся от
искусства классического тем, что оно выше подобных несоответствий. Но это уже явная осознан-
ная фиксация и искусственное сужение понятия, которое, как мы видели,
призвано выразить не
столько несоизмеримость, сколько пересечение образа и смысла. Следует добавить, что
ограничение Гегелем понятия символического, невзирая на то, что оно снискало множество
последователей, противоречило тенденциям новейшей эстетики, которая со времен Шеллинга
пытается мысленно определять это понятие именно как
единство явления и значения, чтобы
обосновать таким образом эстетическую автономию, отстояв ее от притязании понятия
79
.
А теперь проследим соответствующее этому процессу падение значимости аллегории. С самого
начала в нем мог сыграть роль отпор французскому классицизму со стороны немецкой эстетики
времен Лессинга и Гердера °. Как бы то ни было, Зольгер сохраняет за словом «аллегория» очень
высокое значение, закрепляя его за всем христианским искусством, а Фридрих Шлегель идет еще
дальше, говоря, что все прекрасное есть аллегория («Разговор о поэзии»). Употребление Гегелем
понятия символического (как и у Кройцера) все еще сближает его с понятием аллегории. Но это
речевое
употребление философов, в основе которого лежат романтические идеи соотношения
языка и невысказываемого и открытие аллегорической поэзии «восточных стран», не удержалось
в гуманитарной образованности XIX века. При этом принято ссылаться на веймарский
классицизм; и в самом деле, отрицательная оценка аллегории была тем преобладающим началом
немецкой классики, которое необходимо возникло в результате освобождения
искусства от уз
рационализма и разработки понятия гения. Конечно, аллегория — не исключительно дело гения.
Она
Достарыңызбен бөлісу: