Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»

Конъектуры, в т. ч. восстановленный по оригинальному изданию текст, выделены

полужирным шрифтом, синтаксические уточнения — полужирным курсивом
Не лепo ли ны бяшетъ, братiе, начяти старыми словесы трудныхъ повестш о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй пѣсни // (с. 2) по былинамь сего времени, а не по замышлешю Бояню.

Боянъ бо вѣщiй, // (с. 3) аще кому хотяше пѣсньтворити, то растѣкашется мыслiю по древу, сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы, пмняшеть бо речь първыхъ временъ усобiцѣ. Тогда пущашеть i соколовь на стадо лебедѣй, который дотечаше, та преди пѣсь пояше. Старому Ярослову, храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ// (с. 4) пълкы касожьскыми, красному Романовы Святъславличю Боянъ же, бpатie, не i соколовь на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣщiа пръсты на живая струны въсюгадаше, они же сами княземъ славу рокотаху. //

(с. 5) Почнемъ же, бpaтie, повѣсть ciю отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря, иже истягну умь крѣпостiю своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцькую за землю Руськую.

Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружинѣ своей: «Бpaтie и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, бpaтie, на свои бръзыя комони да// (с. 6) позримъ синего Дону». Спала князю умь похоти, и жалость ему знамеше заступи искусити Дону Великаго. «Хощу бо, — рече, — копie приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».

Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь // (с. 9) убуди, свистъ звѣринъ. Въ ста збися дивъ кличетъ връху древа. Велитъ послушати зелии пезпаемѣ — Влъзѣ, и Поморао, и Посулио, и Сурожу, и Корсуню, и тебi, тьмуториканьскый блъванъ. А половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону Великому. Крычать тѣлѣгы полунощы, рци, лебеди роспущени.

Игорь къ Дону вой ведетъ. Уже бо бѣды его пасетъ птиць, по до б ho, влъци грозу въсрожатъ по яругамъ, орли клектомъ па кости зв-kpu зовутъ, лисици // (с. 10) брешутъ па чрълепыя щиты.

О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси?

Длъго ночь мркнетъ. Заря свѣть запала, мъгла поля покрыла, щекотъ славш успе, говоръ галичь убуди. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѣ чти, а князю — славы. Съ заранiя въ пяткъ погопташа поганыя плъкы половецкыя, и рассупшсь стрѣлами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и дра // (с. 11) гыя оксамиты. Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѣстомъ, и всякыми узорочьи половѣцкыми.

Чрьленъ стягъ, бѣлa хорюговь, чрьлепа чолка, сребрено стружiе храброму Святьславличу дремлешь въ полѣ. Ольгово хороброе гнездо далече залетѣло! Не было онъ обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чръный воронъ, поганый половчине!

Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону Вели­кому. //

(с. 12) Другаго дни велми рано кровавыя зори свѣтъ повѣдаютъ, чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыта д солнца, а въ нихъ трепещуть синiи млънiи. Быти грому великому, итти дождю стрѣлами съ Дону Великаго! Ту ся копiемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на pѣцѣ на Каялѣ, у Дону Великаго.

О Руская землѣ! Уже не шеломянемъ еси!

Се вѣтри, Стрибожи внуци, вѣютъсъ моря стрѣлами нахрабрыя пълкы Игоревы. Земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ, стязи глаго // (с. 13) лютъ: половци идуть отъ Дона и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ. Рускыя плъкы отступиша. Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша, a храбрш русици преградиша чрълеными щиты.

Яръ туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вой стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, тамо лежать поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, яръ туре Всеволоде! Дая раны до рога, бpaтie, забывъ чти и живота, и града Чрънигова // (с. 14) отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая!

Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля, были плъци Олговы, // (с. 15) Ольга Святьславличя. Тъй бо Олегь мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ градѣ Тьмутороканѣ. То же звонъ слыша давный великый Ярославь сынъ Всеволожь а Владимiръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ. Бориса же Вячеславлича слава // (с. 16) на судъ приведе, и на канину зелену паполому постала за обиду Олгову, храбра и млада князя.

Съ тоя же Каялы Святоплъкь повелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святѣй Софiи къ Кiеву. Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь // (с. 17) Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась. Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупia себѣ дѣляче, а галици свою рѣчь говоряхуть, хотять полетѣти на уедiе.

То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано! Съ заража до вечера, съ вечера до свѣта летятъ стрѣлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещать кошахаралужныя въ полѣ незнаемѣ среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми // (с. 18) была посѣяна, а кровiю польяна; тугою взыдоша по Руской земли!

Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ, жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднiю падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезѣ быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша храбрiи русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жало // (с. 19) щами, а древо с тугою къ земли преклонилось. Уже бо, братiе, не веселая годи­на въстала, уже пустыни силу прикрыла.

Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступилъ ,д вою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море у Дону, плещучи, убуди жирня времена, усобица княземъ на поганыя погыбе.

Рекоста бо брать брату: «Се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, и сами на себгЬ крамолу ковати, а поганш съ всѣхъ странъ прихождаху съ победами на землю Рускую. О, да // (с. 20) лече заиде соколъ, птиць бья, — къ морю.

А Игорева храбраго плъку не крѣсити! За нимъ кликну карна и жля поскочи по Руской земли, смагу мычючи въ пламянѣ розѣ. Жены рускiя въсплакашась, аркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъни мыслiю смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!». А въстона бо, бpaтie, Кiевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлiяся по Руской зем­ли, печаль жирна тече средь земли // (с. 21) Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а поганiи сами, побѣдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бѣлѣ отъ двора.

Тiи бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убуди, кото­рую ту бяше успилъ отецъ. Ихъ Святъславь грозный великый кiевскый грозою бяшеть притрепеталъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рѣки и озеры, иссуши по­токи и болота. А поганаго Кобяка изъ// (с. 22) луку моря, отъ желѣзныхъ вели- кихъ плъковъ половецкихъ, яко вихрь, выторже. И падеся Кобякъ въ градѣ Kieвѣ, въ гридиницѣ Святъславли.

Ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поють славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы половецкiя, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощiево. Уныша бо градомъ забралы, а веселiе пониче.

А // (с. 23) Святъславь мутенъ сонъ видѣ въ Kieвѣ на горахъ. «Си ночь съ вечера одѣвахъ темя, — рече, — чръною паполомою. На кроваты тисовѣ чръпахуть ми синее вино съ трудомь смешено, сыпахуть ми тьщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно. И нѣгуютъ мя — уже дьскы безъ кнѣca в моемъ теремѣ златовръсѣмъ. Всюнощь съ вечера босуви врани възграяху. У плѣснь рка на болони бѣша, дебрь Ки // (с. 24) саню и несоша ю къ синему морю».

И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путины желѣзны. // (с. 25) Темно бо бѣ въ г день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и сънимъ молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузи ста, и великое буйство подасть хинови».

Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеса дивь на землю. Се бо готсия красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бу// (с. 26) сово, лелѣютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселiя».

Тогда великiй Святславъ изрони злато слово, слезами смешено, и рече:

«О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славы искати. Нъ нечестно одолеете, нечестно бо кровь поганую пролiясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ!

Ауже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовои брата моего // (с. 27) Ярослава, съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревуты, и съ ольберы. Tiи бо бес щитовь, съ засапожникы, кликомъ плъкы побѣждаюгь, звонячи въ прадѣднюю славу. Нъ рекосте: «Мужа имеве сами: предшою славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подѣлимъ». А чи диво ся, бpaтie, стару помолодити? Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнезда своего въ обиду. Нъ се зло — княже ми непоcoбie, наниче ся годины обратиша. Се у Римъ кричать подъ саблями половецкыми, а//(с. 28) Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глѣбову!

Великий княже Всеволоде! Не мыслiю ти прелетѣти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ. //

(с. 29) Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти — удалыми сыны Глѣбовы.

Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на полѣ незнаемѣ? Вступита, господина, въ злата стремень за обиду сего // (с. 30) времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!

Галичкы Осмомыслѣ Ярославе! Высоко сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ столѣ, подперъ горы Угорскыи свои желѣзными плъки, заступ и въ королеви пугь, затворивъ Дунаю ворота, меча времены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Гро­зы твоя по землямъ текуть, отворяеши Кiеву врата, стркляеши съ огня злата стола салтани за землями. Стрѣляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича! //

(с. 31) А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носить васъ умъ на дѣло. Высоко плаваеши на дѣло. Въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ одолѣли. Суть бо У ваю // (с. 32) желѣзный папорзи подъ шеломы латинскими тѣми тресну. Земля, и многи страны хинова — Литва, Ятвязи, Деремела и Половци — сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже, Игорю утрпѣ солнцю свѣтъ, а древо не бологомъ листвiе срони: по Pci и по Сули гради подѣлиша. А Игорева храбраго плъку не крѣсити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на побѣду. Олговичи, храбрый князи, доспкпи на брань.

Инъгварь и Всеволодъ, и вси три Мстиславичи, не худа гнѣзда// (с. 33) шестокрилци! Не побѣдными жребiи собѣ власти расхытисте! Кое ваши златыи ше­ломы и сулицы ляцкiи и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрела­ми, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!

Уже б о Сула не течетъ сребреными струями кь граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовскiя, притрепа славу дѣду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кро // (с. 34) вавѣ травѣ притрепанъ литовскыми мечи — и скоти ю на крова ть'.

Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дѣдней // (с. 35) славѣ. Вы бо своими крамола­ми начясте наводити поганый на землю Русскую. На жизнь Всеславлю которое бо бѣш насилie отъ земли Половецкыи?»

На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребiй о дѣвицю себѣ любу. Тъй клюками под пръся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружiемъ злата стола кiевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣла-града, обѣсися синѣ мьглѣ, утръже воззни с т р и кус i, отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу. Скочи влъкомъ до Немиги. Съду ду токъ // (с. 36) на Немизѣ. Снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни, поскяни костьми рускихъ сыновъ.

Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше. Изъ Кыева дорискаше, докуръ, Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотскѣ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша. Аще и вѣща душа // (с. 37) въ друзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше. Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божiа не минути!».

О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владимiра нельзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ кiевскимъ; сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзiи — Давыдовы, нъ рознося имъ хоботы пашутъ, копia поютъ.

На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаемь рано кычеть. «Поле // (с. 38) чю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ, утру князю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ».

Ярославна рано плачеть въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: «О, вѣтрѣ вѣтрило! Чему, господине, насильно вѣеши? Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшетъ горѣ подъ облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ? Чему, господине, мое веселiе по ковылiю развѣя?».

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѣ, аркучи: «О, Днепре // (с. 39) Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозь землю Половецкую. Ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелѣй, гос­подине, мою ладу къ мнѣ, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано».

Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: «Свѣтлое и тресвѣтлое слънце! Всѣмъ тепло и красно еси! Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вой? Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче».

Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажеть изъ земли Половецкой на землю Рускую, // (с. 40) къ отню злату столу.

Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслiю поля мѣритъ оть Великаго Дону до Малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рѣкою — велить князю разумѣти: князю Игорю не быть!

Кликну, стукну земля, въшумѣ трава, вежи ся половецкiи подвизашася. А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тpocтiю и бѣлымъ // (с. 41) гоголемъ на воду, въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугу Донца, и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обѣду, и ужинѣ. Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.

Донецъ рече: «Княже Игорю! Не мало ти велич1я, а Кончаку нелюбiя, а Руской земли веселiа!» Игорь рече: «О Донче! Не мало ти величiя, // (с. 42) лелѣявшу князя на влънах, стлавшу ему зелѣну траву на своихъ сребреныхъ брезѣхъ, одѣвавшу его теплыми мъглами подъ cѣнiю зелену древу, стрежаше его гого­лемъ на водѣ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ». Не тако ли, рече, рѣка Стугна: худу струю имѣя, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на к усту, уношу князю Ростиславу затвори Днѣпрь темнѣ березѣ. Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславѣ. Уныша // (с. 43) цвѣты жалобою, и древо стугою къ земли приклонило».

А не сорокы втроскоташа — на слѣду Игоревѣ ѣздить Гзакь съ Кончакомъ. Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, по лозiю ползоша только. Дятлове те ктомъ путь къ рѣцѣ кажуть, соловiи веселыми пѣсьми свѣть повѣдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнезду летитъ, соколича рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами». Рече Кончакъ ко Гзѣ: «Аже соколъ къ гнезду летитъ, а вѣ соколца опутаевѣ красною дивицею».

И рече // (с. 44) Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевѣ красною девицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѣвице, то почнутъ наю птици бити въ полѣ Половецкомъ».

Рекъ Боянъ Иходына Святъславля пѣстворца стараго времени Ярославля Ольгова коганя: «Хоть и тяжко ти головы кромѣ пленю, зло ти тѣлу кромѣ голо­вы», Руской земли безъ Игоря!

Солнце свѣтится на небеcѣ — Игорь князь въ Руской земли. Дѣвици поютъ // (с. 45) на Дунай, вьются голоси чрезъ море до Кiева. Игорь ѣдеть по Боричеву къ святѣй Богородици Пирогощей. Страны // (с. 46) ради, гради весели.

Пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ пѣти! Слава Игорю Святъславличю, буй туру Всеволоду, Владимiру Игоревичу! Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинѣ!

Аминь.
Перевод
Полужирным курсивом выделены фрагменты, получившие принципиальные смысловые уточнения или новое прочтение, обоснованное в соответствующих главах
А не спеть ли нам, братия, старыми словами сказанья ратные о походе Иго­ря, Игоря Святославича?

Начнется же эта песнь с былей сегодняшних, а не с воспоминанья Боянова.

Так перенесем, братия, сказание наше от Владимира Старого к нынешнему Игорю, который, приняв смелое решение и отточив сердце мужеством и преисполнившись духа ратного, наводит свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

И вот взирает Игорь на солнце светлое и видит: тьмой от него всё воинство его покрыто. И говорит Игорь дружине своей: «Братия и дружина! Лучше б нам посечёнными пасть, нежели в плен попасть! Сядем же, братия, на коней наших быстрых да на синий Дон поглядим!» Разожгли страсть и рвение княжеские по­мыслы. Ему знамение запретило вкусить Большого Дона, а он говорит: «Хочу копье преломить в Половецком краю с вами, сыны русские! И либо я голову сложу, либо из Дона шеломом напьюсь!».

О Боян, соловей стародавнего, уж воспел бы ты трелями этот поход!