Е. В. Золотухина-Аболина Повседневность: философские загадки Москва 2005

В жизни каждого человека бывает момент, когда надо ог­лянуться назад. Этот момент не обязательно переломный, ро­ковой, судьбоносный. Просто всякое существо, обладающее сознанием и памятью, время от времени испытывает острое любопытство к собственному пройденному пути, перебирает бусинки воспоминаний: вот мои победы, вот досадные прома­хи, развлечения, увлечения, провалы... А вот — драгоценные из драгоценных — мои звездные часы.

Оглядываясь назад, почти каждый может выделить среди текущих настроений и состояний, трудов и страстей золотые дни своих влюбленностей. Дни, озаренные особым светом. Бы­ли ли они счастливыми в полном смысле слова? Наверное, нет, ибо влюбленность бывала безответной, завершалась ра­зочарованием, или не вырастала в любовь. Были ли они пре­красными? Конечно же, да. В те дни все виделось сквозь «вол­шебные очки» — самые лучшие очки в мире, помогающие уви­деть другого человека таким, каким его задумал Бог.

Вот почему я попробую описать, что же это такое Влюб­ленность. Рассказать о ней не как поэт, а как философ (хотя каждый философ в глубине души чуточку поэт). Может быть, нарисованная мною картина покажется близкой и вам, мои читатели, но если нет, это будет означать лишь то, что люди многоразличны, и богатство и разнообразие душ поистине не­исчерпаемо.

В моей юности по радио и на школьных вечерах часто зву­чали стихи, в которых была назидательная строчка: «Лю­бовь — не вздохи на скамейке и не прогулки при луне». Мне и моим подругам стихи не нравились, от них попахивало клас­сным собранием на морально-нравственные темы, а нам хо­телось именно «вздохов на скамейке» и «прогулок при луне», чего-то необыкновенного и таинственного, с чем связывалось в нашем сознании любовь, не отличимая от влюбленности.

Лишь потом, когда прошли годы, и все мы сделались без­надежно и бесповоротно взрослыми, явилось осознание того, что Любовь (если речь идет действительно о любви) — вещь очень серьезная. В сущности это то, о чем следует писать про­зой, а не стихами. Поэзия схватывает лишь мгновения радос­ти и печали, а любовь, измеряемая годами, достойна много­томного романа, где, как и в жизни, находится место всему: труду, служению, смирению. Любовь — нелегкая ноша, не всякий приобретает ее, но и не всякий справляется с нею. Мно­гие из нас либо не повстречали, либо потеряли ее.

Опыт — поучительный и печальный — разделил в моем сознании Великую Прозу Любви и Поэтическое Колдовство Влюбленности. Разделил, но не разорвал их органического единства. Для меня и теперь влюбленность — живое сердце любви, се свежий исток, родник, омывающий каждую клеточ­ку, каждую грань сложных человеческих отношений. Однако влюбленность может составлять и особую, своеобразную дей­ствительность, мини-реальность, когда лик мира разительно меняется, и мы проживаем период, качественно отличный от того, что было вчера. А потом минувшая влюбленность оста­ется позади, как прекрасная горная вершина, где ты однаж­ды побывал, но к которой больше нет возврата.

Что же отличает состояние влюбленности от всех иных состоянии человеческой души, что делает ее и притягатель­ной, и опасной? Думаю, первый признак влюбленности —- во­схищение, второй — индивидуальная, глубоко личностная на­правленность его на конкретного человека.

Влюбленность — всегда индивидуальный выбор (даже если она приходит десятый раз!), пылкий и требовательный, это маленький фейерверк, которым освещается жизнь. Нико­лай Бердяев называл подобное чувство любовью-эросом, вы­водя это понятие из Платоновского учения об эросе — восхо­дящей любви, любви к идеям, красоте, божественному совер­шенству. Правда, у Н. Бердяева любовь — эрос, связанная с восхищением и желанием взаимности, получает в конечном счете негативную оценку. Он не отвергает ее, но считает глу­боко трагичной, в то время как истинно достойной полагает христианскую любовь, любовь-жалость, любовь ко всем, а не к избранному...

Я думаю, что такое противопоставление, хотя оно и дос­таточно традиционно для христианского мироотношения, не совсем основательно. Богу — богово, кесарю — кесарево. Крылатый эрос влюбленности существует так же реально, как снисхождение к слабым и сочувствие к страдающим. Они не отрицают друг друга, в обычной жизни нередко идут рука об руку, и тем важнее своеобразие каждого из них. Разницу между ними весьма чутко чувствует любой человек, который хоть раз задавался вопросом: любят меня или всего лишь жалеют? И насколько радостнее ему, если ответ — «Любят!» Значит, избирают из многих, значит, надеются на лучшее во мне, значит я — не нищий, а принц, и влюбленному нужны крылья, чтобы подняться ко мне!

Влюбленность означает, что именно с этим человеком я ощущаю минуты радости даже в самых трудных, скучных и печальных обстоятельствах. Почему-то считается, что в браке любовь-эрос непременно гибнет (очевидно, по принципу «для лакея нет героя»). Клайв Льюис, известный английский эссеист, кротко и терпеливо уговаривает своих читателей сми­риться с тем, что влюбленность уходит, как и молодость, за­то остается союз, поддерживаемый волевыми усилиями, при­вычкой. «Влюбленность — вещь хорошая, но не наилучшая»,— а, стало быть, можно прожить и без нее. Прожить-то конеч­но можно, только как? Без влюбленности, без восхищения сво­ей «половинкой» брак превращается в выполнение долга, в рутинный быт, в лучшем случае — во взаимопомощь, потому что даже искренняя дружба несет на себе отпечаток взгляда через «волшебные очки». Утеря влюбленности, очарованнос­ти индивидуальностью близкого человека, может быть, самая тяжелая утрата в семейной жизни, самая страшная брешь, нанесенная ей обыденностью. Страшная, но необязательная. Семьи, в которых влюбленность сохраняется всю жизнь, су­ществуют. Много ли их? — скептически спросит читатель. Немного. Впрочем, как на свете вообще немного всего насто­ящего. Рискну утверждать: пожизненная влюбленность, пре­возмогшая испытания повседневностью,— вернейший признак истинной и счастливой любви.

Замечу, что хотя чаще всего о влюбленности говорят при­менительно к отношениям мужчины и женщины, сама она, как духовный феномен гораздо шире. Можно быть влюблен­ным в своих родителей или своего ребенка, испытывать бла­гоговейный восторг перед учителем, восхищаться и тянуться к другу или подруге. Влюбленность не знает возрастных границ, Это не детская болезнь, с необходимостью уступающая место ядреному взрослому здоровью, лишенному всяческих восторгов и иллюзий. Влюбиться способен любой человек, у которого не уснула душа.

«Волшебные очки влюбленности» — вещица хрупкая, их очень легко сломать, но тот, кто умеет носить их, оказывает­ся как бы вне течения времени. Разумеется, влюбленность старика или старушки и юноши или девушки отличается ря­дом нюансов, но ей-богу, только нюансами. Я знала пожилых людей, способных так светло очаровываться и видеть своих избранников так поэтически, что им могли позавидовать мо­лодые. И это не были люди масштаба великого Гете, которо­го обычно приводят как пример живости чувств. Обычные на­ши отечественные бабули и дедули. Но души их были жи­выми и юными, не соответствовали бренному телу. В то же время можно быть календарно молодым, и совершенно, абсо­лютно мертвым внутренне. Все печальники русской литера­туры — это люди, не способные влюбиться, оттого и маются, и ищут смерти. Невозможность влюбиться (или быть влюб­ленным) — свидетельство того, что человек изнутри покрыл­ся корой, одеревенел, не способен видеть чужую индивидуаль­ность, отличать, выбирать, не может удивляться и не желает тянуться вверх. Повторяю: влюбленность — взлет, притяже­ние высоты, той манящей высоты, которой обладает в наших глазах Другая Личность.

Магический мир

В работе «Очерк теории эмоций», Ж.-П. Сартр говорит об эмоциях как о магическом отношении, которое, минуя рацио­нальное поведение, сразу, одномоментно преобразует для нас мир. Так, страх сразу, без посредствующих звеньев, делает мир страшным, таинственным, грозящим. В свою очередь, радость мгновенно дарит мне те блага, которыми я еще ре­ально не обладаю. Влюбленность — не столько понимаемая, сколько чувствуемая, переживаемая реальность и, вслед Сарт­ру, мы тоже можем назвать ее магическим миром, тем более что состояние это бывает не только кратковременным, но спо­собно охватывать месяцы и годы. Чем же отличается этот магический мир от привычной повседневной действительнос­ти, в которую мы нередко уходим с головой?

Обыденная реальность обладает определенной, давно сло­жившейся системой значимостей, которые непосредственно переживаются человеком. Психологи отмечают, что пережи­ваемые значимости обыденной жизни не полностью совпада­ют с ценностной структурой личности. Так, в иерархии цен­ностей человек может справедливо выдвигать на первый план общечеловеческие интересы, вопросы мира, моменты творче­ства, но в своем каждодневном бытии он особенно остро ре­агирует на положительные и отрицательные мнения о себе людей, переживает бытовые неурядицы и маленькие моменты самоутверждения, т. е. то, что непосредственно близко, и с
чем мы сталкиваемся каждую минуту. Вот эта-то сложная и взаимоувязанная система устойчивых эмоциональных состоя­ний и подвергается резкому изменению при возникновении влюбленности. В сложившуюся структуру эмоциональных отношений с окружающими людьми, радостей, печалей, мнений вторгается новый фактор, существенно изменяющий смысл
всех прежних связей.

Прежде всего у мира вокруг нас появляется особый центр, реорганизующий нашу прежнюю жизнь. Этот центр — любимый, тот человек, к которому мы испытываем влюбленность, тот, кем мы очарованы и восхищаемся. Его появление влияет на всю совокупность наших Отношений с действи­тельностью, как бы далеко ни отстояли от него те или иные сферы нашего внешнего и внутреннего мира. Влияние люби­мого похоже на воздействие сахара, положенного в чай: весь чай делается сладким. Хотя аналогия эта, быть может, не совсем точна. Те ситуации, события, люди и вещи, которые имеют прямое отношение к Любимому, тесно связаны с ним, обнаруживают себя как особенно «сладкие». Магия Любимого характеризуется всепроникновением, он делается и центром, и фоном нашей жизни. Все в нем и все — через него. Если это не так, то вряд ли можно говорить о влюбленности. Лока­лизация Любимого в какой-то одной сфере (прихожу в гости и радуюсь, а на работе начисто не помню!) свидетельствует о каких-то иных отношениях, о чисто сексуальном влечении, о приятельстве, но только не о любви-эросе в его платоновско-бердяевской интерпретации.

Если продолжать искать аналогию воздействия Любимо­го на нашу жизнь, то можно сказать, что он выступает как источник света, способного осветить все закоулки бытия и ду­ши. Чем ближе к нему — тем ярче свет, и потому непосред­ственное окружение Любимого выступает как лучший мир.

Вот дорога, по которой ходит Любимый, Она, несомненно, лучше всех других дорог, ибо хранит следы Его ног, ибо Его взгляд каждый день прикасается к ее поворотам, ухабам и деревьям на ее обочине. Это лучшая дорога на свете, потому что она таит в себе возможность встречи.

Вот книги, которые читает Любимый, интереснее их ниче­го не найти. Что за мысли занимают Его? Какие идеи уносят вдаль его сознание? Чему посвящены Его труды и Его досуг?

А вот жена моего Любимого. Она не может быть сквер­ной, если он вместе с нею, если он сам по своей воле выбрал ее для себя. Присмотритесь к ней, она красива (даже если не­красива!), потому что он предпочел ее другим, взгляните на нее Его глазами. Можно ли ненавидеть ее, когда она — его часть.

Богат, разнообразен круг Любимого, здесь есть его Друг, его Ребенок, его Мать; есть Люди, которым он пишет письма, и Люди, которые ходят к нему в гости...

О, как бы ни ревновал Любящий, если он допустил се­бя до ревнивой ненависти, значит, он недостаточно влюблен, значит, влюбленность в самого себя в нем сильнее, чем влюб­ленность в Другого!

«Лучший мир», который создается вокруг Любимого, про­исходит из нашего благоговения по отношению к нему.

Без взгляда «снизу вверх», без восторженности влюблен­ность перерождается во что-то иное. У глубоко чтимой мною М. И. Цветаевой, поэтессы, воспевающей любовную страсть, есть небольшое прозаическое произведение «Флорентийские ночи», созданное самой жизнью,— это реальные письма к ре­альному человеку. М. Цветаева пишет письма к возлюбленно­му, но, на мой взгляд, это письма не о влюбленности и не о любви, а, скорее, о попытке пылкой и волевой женщины выр­ваться из-под магнетического влияния человека, которого она в грош не ставит: «Я все знаю, Человек, знаю, что Вы по­верхностны, легкомысленны, пусты, но Ваша глубокая звериность затрагивает меня сильнее, чем другие души... Будь­те пусты, сколько Вам угодно, сколько Вы сможете: я — жизнь, которая не страдает пустотой»³¹ . Это письма о себе, а не о Нем и не о Них как единстве, письма-маята, пись­ма к ничтожному. Истинная же влюбленность не может со­держать неуважения к Любимому, напротив, она всегда по­мещает его на высокую ступень.

Я пишу о сладости и возвышенности влюбленности и ду­маю, что читатель вправе спросить: не лишает ли нас сво­боды спонтанное изменение мира во влюбленности? Не оковы ли это, не рабство ли? И потом, хорошо, если влюбленность взаимна, а если нет? Что за радости в односторонней очаро­ванности, в положении, когда психологически ты находишься только «внизу»?

Вряд ли на эти вопросы есть однозначные ответы. Что ка­сается свободы, то думаю, любое человеческое отношение оп­ределенным образом ограничивает нас, но такие ограничения мы воспринимаем как благо, а не как зло. Мы так пли иначе зависимы друг от друга, и это вполне по-человечески. Слож­нее обстоит дело с безответностью. Во-первых, я не думаю, что возвышая Любимого, влюбленность непременно унижает Любящего. Пусть меня не любят (вернее, в меня не влюблены), но я люблю, т. е. переживаю весь комплекс высоких и красивых чувств, я могу подарить Любимому мое видение, мое отношение, мои «волшебные очки». Даже будучи нелю­бимой, я богата, а не бедна, сильна, а не слаба. Разумеется, я, нелюбимая, не могу не страдать, но и само страдание мое — ценно, ибо оно — оборотная сторона радости. И кто знает, что лучше: страдание неразделенной влюбленности или вечная погруженность в скучный и серый быт, где с душой вообще ни­чего не происходит, и она, живя, без движения, постепенно усыхает. Влюбляясь, я обретаю крылья, второе дыхание, но­вый взгляд, которые стоят того, чтобы ради них пострадать.

Вернемся; однако, к описанию превращении, которые пре­терпевает действительность во влюбленном взгляде. Она эс­тетизируется. Магический мир Влюбленности — мир эстети­ческий, это праздник зрения. Посторонние люди могут иметь самое разное мнение о вашем Любимом: считать его весьма средним человеком, так себе или даже вовсе некрасивым, но для вас его лицо и сложение оказываются лучшими на свете (недаром народная мудрость говорит: полюбится сатана пуще ясна сокола). Ваши глаза и внешность Любимого соотносят­ся, как ключ и замок: резьба одна. Они просто предназначе­ны друг для друга. Каждый, кто был хоть раз влюблен, зна­ет эту ненасытность созерцания, когда хочется одного: смо­треть и запоминать, запечатлевать, впитывать, чтобы разру­шительное время не стерло в памяти желанные черты. Вот почему все та же народная мудрость дала Любимому очень точное и емкое название «ненаглядный».

Мир влюбленности можно назвать также миром само­возрастающего смысла. Присутствие Любимого и соотнесен­ность с ним непосредственно дают ответ на экзистенциальный вопрос «зачем?», но ответ этот существует не в форме логиче­ского обоснования, и даже вообще не в форме слова, а как сильное переживание, настроение, не требующее никаких ар­гументов, кроме самого себя. Спросите искренне влюбленного человека, есть ли смысл у жизни, и он всегда ответит вам: «Да! Еще какой!» Только вряд ли объяснит и расшифрует, что это значит. Этот смысл он утверждает всем своим существом, приподнятым состоянием духа, творческим накалом, ибо влю­бленность — мощный катализатор творчества.

Спектр интересов Любимого изменяет смыслы давно из­вестных нам вещей, ибо на многое мы начинаем смотреть если и не его глазами, то с учетом его мнения, его взглядов. То, чем увлечен наш возлюбленный, приобретает особую цен­ность, суперзначимость. Мы стремимся понять то, что понима­ет он, дабы обрести с ним духовное единство и психологиче­скую гармонию. Кроме того, та деятельность и то творчест­во, которым заняты мы сами, освещаясь образом избранни­ка, приобретает для нас самих совершенно особое значение. Возлюбленный — источник вдохновения, наделяющий допол­нительными смыслами нашу деятельность, быт, работу, от­ношения с другими людьми. Даже пространственная отдален­ность Любимого не служит препятствием для его смыслообразующего влияния, ибо не только действия и поступки, но и помыслы и чувства мы вольно или невольно соизмеряем с его личностью, с его внутренним миром, таким как мы его себе представляем. Конечно, здесь не исключены ошибки и само­обман, но вопроса об этом мы коснемся далее.

Мир влюбленности, наконец, обнаруживает себя как та* инственный и бессмертный. Поведение Любимого, его внеш­ность, каждый жест, выступают как многозначные, обладаю­щие целым спектром смыслов. Действительность, с которой он связан тысячами нитей,— многопланова, символична, на­полнена бликами, световыми рефлексами, загадками. При­слушайтесь к слову «я», которое произносит, называя себя, человек, в которого вы влюблены, обратите внимание на то, как он говорит: «Я желаю!.. Я знаю...» О, это таинственное, драгоценное чужое «я»! Никогда не постижимое до конца, ни­когда вполне недостижимое! Бездонная пропасть, у края ко­торой охватывает головокружение, мерцающий свет, от кото­рого невозможно отвести глаз...

Бессмертие влюбленности состоит в том, что по прошест­вии дней и лет она остается в памяти нетронутой, такой же, как была. Ее не могут испортить последующие обстоятельства. Если ваш возлюбленный оказывается впоследствии че­ловеком недостойным, скверным, если портятся и рвутся ре­альные отношения, свет первого этапа все равно продолжа­ет сиять с той же силой. Просто история отношений делится тогда надвое: сама влюбленность и... все остальное. Все, что «после». На саму же ее можно оборачиваться бесконечно, сколько бы ни минуло десятилетий, и сколько бы ни утекло воды. У писательницы Татьяны Набатниковой есть рассказ, где, узнав о телефонной беседе своей жены с ее прежней школьной любовью, муж с улыбкой восклицает: «Я и сам всех люблю, кого любил!» И он прав. Истинная влюбленность до конца не уходит никогда.

Иллюзии или реальность?

Как ни хорош мир влюбленности, как ни радует он душу, перед влюбленным всегда стоит вопрос: не есть ли образ Любимого — результат лишь моего собственного воображе­ния? Какова мера моего добровольного самогипноза? Что в реальности соответствует моему восторженному взгляду?

В своем трактате «О любви» Стендаль описал процесс, ко­торый назвал «кристаллизацией». Как ветка, опущенная в со­ляную копь, вскоре оказывается покрыта сияющими кристал­лами, так и образ возлюбленного наделяется всевозможными совершенствами благодаря деятельной работе воображения влюбленного. Таким образом, Стендаль признает, что влюб­ленность — результат активности нашего ума, мы сами тво­рим в своем сознании сияющую, привлекательную картину, портрет другой личности, и сами же увлекаемся созданным образом. Мы любим свой замысел, то, что создали сами, и что далеко отстоит от реального конкретного человека, под­верженного слабостям и обладающего массой недостатков.

Влюбленность, действительно, во многом связана с идеа­лизацией. И потому она чрезвычайно требовательна. Кумир, проявивший свойства, не полагающиеся ему по измышленно­му влюбленным образу, низвергается с пьедестала и нередко подвергается впоследствии насмешкам и презрению. Маятник чувств дает «отмашку»: от восторга и обожания — к высоко­мерию и брезгливости. Именно это свойство любви-эроса и считал трагическим Бердяев. Здесь наблюдается явное про­тиворечие между эротической тягой к идеалу, совершенной идее и невозможности воплощения этой манящей идеи в зем­ном, телесном существе, всегда с необходимостью несовер­шенном. В свое время еще Спиноза говорил о, том, что следу­ет любить только вечное. Невечное или умирает, или разочаровывает.

Категоричность влюбленности, ее настоятельное требова­ние к возлюбленному «держать высоту» часто вызывает раз­дражение и даже страх у того, кого любят. Он хочет быть со­бой, реальным человеком, а не идеалом, он не выдерживает -постоянного «стояния на цыпочках» и необходимости «поднимать планку», и тогда он охотнее откажется от обожания, чем примет его, хотя влюбленность, конечно же, льстит самолюбию. Чтобы влюбленность могла перейти в любовь и соединять, а не разделять людей, она, несомненно, должна иметь в качестве «второго я» то, что Н. Бердяев называл «каритас»: (снисхождение, прощение, сострадание, жалость. Влюблен­ность может быть жестокой к своему избраннику, любовь — никогда. Только соединение этих двух эмоциональных полюсов способно сделать иллюзорный мир реальным, осуществить любовь, не разрушив ее светоносного ядра — влюбленности.

Я думаю, что влюбленность как состояние души в разных отношениях несет в себе разную меру субъективности. Очаро­ванность внешностью человека, несомненно, глубоко субъек­тивна в самом лучшем смысле этого слова. Никто извне ни­какими согласованными мнениями или количественными из­мерениями не способен доказать мне, что мой избранник нехо­рош собой. Он может не соответствовать общепризнанному канону красоты, женственности или мужественности, но, ес­ли мои глаза радуются ему, значит, он красив. Иное дело — оценка целостности личности, ее нравственных и интеллек­туальных качеств, творческих возможностей.

Здесь для влюбленного существует проблема соотнесения собственных представлений с некоторыми реалиями: с поведением Любимого, его взглядами, результатами его поступ­ков и деятельности, а также мнениями других людей. Конеч­но, все эти критерии не абсолютны. Поступки могут иметь бла­городные мотивы, не совпадающие с плохими результатами; разные люди могут высказывать диаметрально противопо­ложные мнения. И все же вопрос о том, не иллюзия ли дос­тоинства моего избранника, в той или иной форме возникает перед влюбленным, заставляя его прислушиваться и присма­триваться, быть внимательным и чутким, дабы увидеть Лю­бимого таким, как он есть. И, Боже мой, как хочется, чтобы он — реальный — был таким, как я его вижу!

На мой взгляд, есть два основных пути разочарования в возлюбленном, обнаружения расхождения между фантазией и действительностью. Первый путь связан с отношением, ко­торое можно назвать «влюбленность на расстоянии». Второй— с влюбленностью, которая является частью любви как более сложного и емкого чувства, с влюбленностью, способной су­ществовать и сохраняться в условиях совместной жизни, про­блем, быта и т. д.

Влюбленность на расстоянии способна стремительно испариться вместе с преодолением расстояния, до поры до време­ни отделяющего влюбленного от предмета его страсти. Слу­чается, что даже сам факт знакомства ликвидирует очарова­ние, совлекая с человека ту вуаль загадочности, которую на­бросило на него воображение влюбленного. Яркий пример та­кого разочарования описывает М. Пруст. Герой его романа «В поисках утраченного времени» с детства влюблен в гер­цогиню Германтскую, которая, благодаря сложным ассоциациям, связанным с ее именем, представляется ему почти фе­ей, «Однако фея блекнет,— пишет М. Пруст,— когда мы при­ближаемся к настоящей женщине, носящей ее имя, ибо имя начинает тогда отражать женщину, и у женщины ничего уже не остается от феи: фея может возродиться, если мы удалим­ся от женщины; но если мы не отойдем от женщины, фея уми­рает для нас навсегда...».

Разумеется, случай, который описывает Пруст, в некото­ром роде особый, и тем не менее, нередко сама доступность предмета обожания, возможность общаться, тем более сбли­зиться с ним как бы резко снижает его ценность. Думаю, та­кие разочарования возникают или у людей со слишком пыл­кой фантазией, насочинявших невесть какие наслаждения и восторги, в принципе не существующие в реальной жизни, или у влюбленных, для которых приближение к недоступному прежде возлюбленному было не более чем актом самоутверж­дения. Таких людей обычно не интересует реальная личность избранника, для них важно из положения алчущего и доби­вающегося перейти в положение, равного или господствующе­го, а тогда уже можно с полным правом сказать: «Подума­ешь, да она такая же, как все! А я-то думал...».

Нередко считается, что глубокое разочарование в прекрас­ном образе возлюбленного вызывает физическое сближение. С. Надсон писал: «Только утро любви хорошо, хороши только первые робкие речи, трепет девственно-чистой, стыдливой ду­ши, недомолвки и беглые встречи». Представление об уни­жающем и грубом характере телесного общения, о его кари­катурности, неистинности свойственно христианской тради­ции. Уже упомянутый нами Клайв Льюис с присущим ему мягким юмором пишет о том, что тело состоит при нас шу­том. «То, что у нас есть тело — самая старая на свете шут­ка... На самом деле, если любовь их не кончится скоро, влю­бленные снова и снова ощущают, как близко к игре, как смеш­но, как нелепо ее телесное выражение»³². Полагаю, такое пред­ставление — дань аскетизму. Влюбленность вряд ли может разрушиться исключительно по причине несовершенства на­шей физической природы. Мы влюбляемся не просто в бес­плотную душу, в умопостигаемое чужое «я», а в реального человека, в нерасторжимое единство этой души и этого кон­кретного тела, единственных и неповторимых в своей восхи­тительной целостности.

Наконец, может быть, самым сильным источником разо­чарования выступает повседневное общение. Если вы идеа­лизировали своего возлюбленного и вылепили его в своем сознании из одних непомерных достоинств, наделили всевоз­можными добродетелями, то некоторое разочарование прос­то-таки неизбежно. Реальный человек может быть и раздра­жителен, и боязлив, и подвержен слабостям, он может проявляться как лентяй или как зануда, читающий вечные морали. Все эти не слишком приятные качества обычно не вид­ны издалека, скрадываются расстоянием, сдерживаются эти­кетом общения, предназначенного для посторонних. Любимый может обладать привычками и правилами, не совпадающими с вашими. В общем, когда человек предстает перед вами как он есть, в разнообразных сторонах и гранях своей натуры, ри­гористическая влюбленность подвергается тяжелейшему ис­пытанию. И в это время христианская, снисходительная лю­бовь, щедрая, но неброская, оказывается спасительницей на­шего воображения, смягчает «страсть к разрывам», возника­ющую на почве бытовых разочарований.

Разумеется, любовь как целостное и богатое отношение возникает и существует тогда, когда сближающих и радующих моментов оказывается больше, чем отдаляющих и раздра­жающих. Эта истина достаточно банальна, однако каждый че­ловек, каждая пара влюбленных постигает ее заново на своем собственном опыте.

Разочарование возможно и тогда, когда влюбленность, долго существовавшая как ядро любви, оказывается под уда­ром по причине того, что Любимый сильно изменился. Люди могут прожить вместе годы; перенести испытания и сохранить восхищение друг другом, очарованность, увлеченность, одна­ко лотом либо один из них, либо оба постепенно утрачивают именно те свои достоинства, которые послужили основой влюбленности. Жизнерадостный и оптимистичный может потерять свою благорасположенность к миру; фантазер — утратить фантазию; прежде страстный ученый — все забросить и стать снулым бездельником; спокойный и уравновешенный сделать­ся злобным брюзгой. Все это нередко бывает в жизни. И все это убивает влюбленность, несмотря на то, что она вынесла и одолела множество внешних испытаний, трудностей и раз­лук.

Я уже не говорю о том, что в ходе длительных отношений Любимый способен совершать поступки, которые совсем не по душе влюбленному, возмущают его нравственное чувство, вызывают протест, возмущение. Умирание влюбленности не обязательно приводит к распаду своего или же моего суетного устойчивого контакта, просто отношения становятся иными, бывший влюбленный смотрит на бывшего любимого теперь уже терпеливо и со снисхождением, быть может, не хочет обижать, не решается ломать налаженное. Семьи сохраняют­ся ради детей, ради привычного сыта, ради взаимной поддер­жки. И тем не менее, как грустно думать: «Когда я был влюблен (влюблена) в свою жену (мужа)...» «Был» вместо «есть» означает, что величайшее блаженство жизни кончилось.

Сохранение влюбленности — всегда дело двоих, и как ни тяжело Любимому «держать высоту» и подтверждать свои реальные достоинства, он должен это делать, если, конечно, хочет всегда видеть рядом преданный и одобрительный взгляд и слышать ободряющий голос, если хочет быть Любимым, Возлюбленным, а не просто сожителем или соседом.

Мне хотелось бы закончить свое маленькое размышление о Влюбленности на мажорной ноте. Конечно, влюбленность подстерегает много опасностей, впрочем, как и любовь, разрушимость которой описал Ж.-П. Сартр в «Бытии и ничто», и тем не менее люди влюбляются и любят, это нисходит на них как дар, и дар этот никто не в силах отвергнуть. Как бы ни были опасны «волшебные очки», какими бы разочарова­ниями они ни грозили, само их существование — благо. Имен­но они раскрывают нам творческие кладовые нашей души, создают самые сильные и светлые наши переживания, те, что остаются с нами всегда, до конца, до заката. Да не оскуде­ет в душе благословенный источник, да не будут властны над ним удары судьбы, повседневность и годы!