Глава 5 Девятнадцатый: век сбывшихся и несбывшихся надежд

Горнозаводская и кустарная промышленность

Пугачевское восстание и последующие экономические неурядицы уменьшили количество горных заводов в Приуралье. В 1781 г. их было здесь 30: 15 железоделательных и 15 медеплавильных. В первой половине XIX века в Оренбургской губернии насчитывалось десять заводов, занимавшихся выплавкой меди. Все они были частными: девять — вотчинными и один (Шильнинский) — посессионным. Вместе взятые, они выплавляли более 100 тыс. пудов меди ежегодно, что составляло треть всей медной продукции Урала.

В Мензелинском уезде, несмотря на все бурные события XVIII века, сохранились оба медеплавильных завода — Шильнинский и Иштеряковский. После разорения их пугачевцами, они возобновили свое производство в январе 1775 года. Однако еще долгое время эти предприятия работали в экстремальных условиях. Чиновники, осматривавшие Шильнинский завод уже после окончания Крестьянской войны, отмечали в своем отчете, что «иной опасности на сем заводе не предвидится, как от наезжающих весной разбойников, от коих многократно он уже немалые разорения претерпел».

Остановим главное внимание на Шильнинском заводе, поскольку он находился фактически в черте современного города Набережные Челны. В конце XVIII века произошла очередная смена владельцев предприятия: в 1797 г. завод от Красильниковых был продан уфимскому купцу Алексею Матвеевичу Подъячеву. Он и его наследники распоряжались заводом вплоть до его закрытия уже в пореформенное время. Это был очень сложный и тяжелый период — хозяева боролись за выживание предприятия, а рабочие — за соблюдение своих, хотя бы элементарных, прав.

В первой половине XIX века на Шильнинском заводе действовало три медеплавильные печи, один шплейзоффен и два гармахерских горна. В 1806 году в работах была занято 72 человека мастеровых и 137 — чернорабочих. Все они вместе с членами их семей являлись собственностью заводчика.

Техническое оснащение завода по сравнению с XVIII веком практически не изменилось. Основные и вспомогательные операции производились вручную. В силу этого труд горнозаводских крестьян у печей и на рудниках был очень тяжелым, малооплачиваемым и почти не отличался от каторжных работ. Владельцы завода при наличии дешевой рабочей силы не стремились к замене тяжелого ручного труда механизмами и машинами. Постоянно нарушали они и многие статьи Горного Устава, который определял основные права и обязанности заводовладельцев и рабочих. Все это создавало на предприятиях взрывоопасную в социальном плане обстановку.

Плохое техническое оснащение Шильнинского завода во многом определяло и его малую производительность. Так, в 1800 г. было вы­плавлено 390 пудов меди, в 1801 г. — 356, в 1802 — 215 и т. д. По объему производства Шильнинский завод намного уступал другим частным медеплавильным заводам Оренбургской губернии.

Владелец предприятия облагался довольно большими налогами. Взималась, например, денежная подать — по 3 руб. с каждой печи в год. Кроме того, определенную часть продукции необходимо было сдать в казну по фиксированным ценам. Для Шильнинского завода натуральная подать составляла 15% (для вотчинных заводов она была меньше — 10%). Естественно, что тяжесть налоговых поборов перекладывалась на плечи горнозаводских рабочих.

Вскоре после вступления во владение Шильнинским заводом у А. М. Подъячева возникли проблемы. Одна из них была связана с рудниками. Ближайшие к заводу месторождения истощились, а перешедшие от прежних владельцев 14 рудников были разбросаны в разных местах и находились далеко — в Казанской и Вятской губерниях. Возить из них руду было накладно. Между тем из-за недостатка сырья и без того небольшая производительность Шильнинского завода продолжала падать. Так, в 1804 г. было выплавлено лишь 43 пуда меди, в 1805 г. — 49, в 1806 — 21. Нужно было что-то срочно предпринимать.

И выход был найден. 18 ноября 1808 г. А. М. Подъячев заключил договор с владельцами Берсутского медеплавильного завода, симбирскими мещанами Иваном и Алексеем Маленьковыми, об обмене рудниками. Согласно условиям сделки, Подъячев уступал 14 своих рудников, а Маленьковы — «для вечнаго и бесповоротнаго владения» — свои 12 Зайчишминских рудников в шести верстах от села Акташ. Эти месторождения братья купили вместе с близлежащим лесом и покосами в июле 1786 г. у башкир деревень Ахбасовой и Кадыровой «за оборочныя деньги 112 руб. да две половинки сукна чернаго».

С новыми рудниками Подъячев, видимо, связывал большие надежды, так как они были лучше разработаны и благоустроены. Ему пришлось за них доплатить огромные по тем временам деньги — 3 тыс. рублей. В течение трех лет они были Маленьковым уплачены. Поскольку земли под рудниками по Генеральному межеванию, производившемуся в конце XVIII — начале XIX веков, отходили башкирским вотчинникам, Подъячеву пришлось выплатить 15 руб. (!) и им — «за убытки».

Зайчишминские рудники, несомненно, облегчили положение Шильнинского завода, хотя и приходилось возить руду к печам за 80 верст. Но возникали и осложнения. Так, часть рудников находилась на землях, принадлежавших графу Алексею Кирилловичу Разумовскому. Согласно договору там тоже разрешалось добывать руду, рубить лес, косить сено. Препятствий в этом действительно не возникало. Однако в дальнейшем большая часть этой земли перешла к помещикам Пасмуровым, которые стали препятствовать не только в разработке руды, но и в проведении разведки новых месторождений. Пришлось Подъячеву жаловаться властям.

5 мая 1854 г. Уральское Горное Правление рассматривало эту жалобу заводчика на действия помещиков Пасмуровых. Поскольку все необходимые документы, подтверждавшие законное право Подъячева на разработку и разведку рудников были представлены, Горное Правление отправило отношение в Оренбургское Губернское Правление. В нем предлагалось принять меры к устранению препятствий для владельца Шильнинского завода к поиску руд на спорных участках. Видимо, это решение было выполнено.

Другой больной проблемой для заводчика была постоянная нехватка леса. Требовалось же его большое количество для проведения строительных и ремонтных работ, а также для пережигания в древесный уголь, который являлся основным топливом для медеплавильного производства. Между тем, в отличие от многих других заводов, при Шильнинском заводе не было собственных лесов, поэтому с 1797 по 1821 г. Подъячевы использовали древесину из Боровецкой дачи. Однако в 1821 г. этот лес был передан в Корабельную лесосеку, что грозило полной остановкой производства, а горнозаводские крестьяне лишились даже дров для отопления своих домов.

Это событие Подъячевы и считали главной причиной последующих несчастий для своего завода. Жалобы владельцев на недостаток леса несколько раз рассматривал даже Правительствующий Сенат. В конечном счете на нужды Шильнинского завода было решено отпускать лес бесплатно из Боровецкой дачи строго по смете — 1050 строевых деревьев и 700 кубических саженей дров в год. Хозяева считали это явно недостаточным. Однако у властей, которые заботились о сохранении ценных казенных лесов, были свои резоны. При размерах Боровецкой дачи в 6,7 тыс. десятин лесом из нее, кроме завода, пользовались еще государственные крестьяне пяти ближайших селений. Была у местного лесного начальства и еще одна причина чинить препятствия заводчику. Летом 1844 г. рабочие, пережигавшие дрова в древесный уголь на заводских лесосеках, из-за неосторожности допустили пожар, уничтоживший лес стоимостью почти в тысячу рублей. По этой причине Подъячеву запретили пережигать уголь на месте, а обязали его делать это за пределами лесной дачи, что вызвало дополнительные расходы. Жалобы заводчика не были приняты во внимание. Правительствующий Сенат в своем последнем решении по этому вопросу (в июле 1845 г.) оставил нормы отпуска леса заводу прежними, пойдя только на единственную уступку — разрешил Подъячеву пережигать уголь на месте.

Для того, чтобы выжить в этих условиях и спасти производство, Подъячевы предпринимали различные меры. В частности, для уменьшения расходов они пытались приблизить производство к медным разработкам. В конце 40-х годов XIX века было принято решение выстроить еще две медеплавильные печи — при Шешминских рудниках, на речке Мустайке. Одна печь должна была быть действующей, а другая — запасной. На их строительство и на отпуск необходимого леса из Слободских, Заинских лесных дач и Налимской казенной дачи было получено разрешение Уральского Горного Правления и Министерства Государственных Имуществ.

Однако и в этом деле возникли непредвиденные трудности. Когда Н. Н. Подъячев в августе 1849 г. завез на место людей и все необходимые материалы, собралась огромная толпа крестьян деревни Мавриной, не разрешившая строительства печей. Видимо, это затрагивало какие-то важные интересы крестьян. На жалобы заводчика губернское начальство, под нажимом сверху, предписало мензелинскому исправнику и земскому суду принять необходимые меры «об удержании крестьян от самовольных поступков».

Как бы там ни было, Н. Н. Подъячев выстроил еще одно производство, которое получило название Александровская медеплавильная фабрика. Находилась она на речке Сарапале, в окрестностях современного села Поручикова (Заинский район). В перечне металлургических заводов XVIII-XIX веков, составленном уже в советское время, это предприятие рассматривалось не как самостоятельный медеплавильный завод, а как «временная Александровская фабрика», производство, ненадолго устроенное в помощь Шильнинскому заводу^*.

Сохранившаяся экономическая статистика свидетельствует о том, что вряд ли деятельность Шильнинского завода приносила его владельцу ощутимую прибыль. Например, в 1858 г. было выплавлено 1000 пудов меди. Из них 150 пудов было удержано в казну. За оставшиеся 850 пудов заводчик мог выручить примерно 9350 рублей. Из них подлежало сделать еще немало выплат: 366 рублей — горные и подушные подати, 5 тыс. рублей — затраты на обеспечение рабочих продовольствием, 2 тыс. рублей — на оплату их труда в течение года. А ведь нужно было еще приобретать и ремонтировать оборудование и инструменты, содержать администрацию. Так что, в итоге собственно заводчику оставалось не так уж много.

Н. Н. Подъячев усиливал эксплуатацию своих рабочих, нарушая даже то куцее трудовое законодательство (в данном случае Горный Устав), которое имелось в то время.

Оренбургским губернским властям было об этом известно, но до поры до времени на это закрывали глаза. Владельца же завода, Н. Н. Подъячева, они характеризовали как «известного своей недобросовестностью и мелочностью в расчетах, неразумной скупостью и излишней требовательностью к крестьянам, которые вообще по горным заводам Оренбургской губернии, получая самую незначительную за работу плату, вовсе не вознаграждающую труд, вынуждаются через то нередко к ропоту на обременительность заводских работ». Волнения рабочих Шильнинского завода отмечались в 1847, 1850 годах. Однако самое значительное выступление, получившее общероссийскую известность, произошло зимой 1859 года.

События развивались таким образом. Рапортом от 15 января 1859 года Шильнинское заводоуправление доносило мензелинскому земскому исправнику, что 150 рабочих, находившихся на Зайчишминских рудниках, самовольно оставили свои рабочие места и разошлись по домам. Причины своих действий они объясняли чрезмерным завышением норм выработки, недостаточным жалованием, задержкой его выплаты и т. п. В любом случае выступление рабочих в то время рассматривалось как бунт и требовало от властей применения самых жестких мер.

Даже из куцых строчек официальных документов нетрудно представить настроение толпы оборванных, измученных людей. На увещевания и угрозы администрации завода рабочие отвечали дерзко. Попытка же схватить и наказать семерых зачинщиков беспорядков, самых активных и смелых рабочих, закончилась плачевно: горного приказчика Матвеева обругали, схватили за шиворот и едва не избили. Страсти накалялись:

- Не дадим в обиду!

- Никуда оне не пойдут... Мы все здесь заодно, все и будем отвечать! Перед Богом...

- Волю, волю дайте... Пусть придет сюда Земский Исправник и объявит нам волю!

Требования предоставления воли все громче звучали в толпе. Выгнав с угрозами подрядчика и приказчика, люди разошлись и больше суток не выходили на работы. Это было вызовом властям со стороны потерявших всякое терпение людей.

На подавление беспорядков были брошены имевшиеся под рукой силы мензелинской инвалидной команды во главе с обер-офицером и 50 солдат оренбургского линейного батальона. Задействовать другие воинские силы не было возможности, так как они были заняты в это время на подавлении ряда выступлений крестьян в помещичьих селениях Мензелинского уезда.

Известия о «бунте» на Шильнинском заводе очень быстро достигли Уфы и Оренбурга. Оренбургский гражданский губернатор Барановский решил принять личное участие в расследовании причин этих беспорядков, стать гарантом строгой законности как в отношении рабочих, так и заводовладельца. Свои впечатления и выводы он изложил позднее в докладах министру внутренних дел и императору Александру II.

Итак, 25 января 1859 г. Барановский в сопровождении двух жандармов отправился в путь. В Мензелинске он посетил местную тюрьму, где нашел среди арестантов одного из семерых зачинщиков заводских беспорядков — Иванова. Тот заявил, что ни он, ни его товарищи никакого ослушания на самом деле не проявляли, а пытались противостоять произволу заводского начальства. Так, дневная норма выработки на одного рабочего на Зайчишминских рудниках намного превышала ту, что была установлена Горным Уставом 1857 г. — 360 кубических четвертей рудной массы вместо положенных 165. При откатке руды взрослый работник у Подъячева должен был выкатить ежедневно из разработок 30 тачек (или 91 пуд) на расстояние 230 саженей (вместо 12 тачек или 36 пудов, на расстояние не свыше 75 саженей). Кроме того, заводская администрация обязала откатальщиков руды выполнять еще ряд дополнительных работ — крепить подземные выработки деревянными стойками, сортировать руду и т. д. В «связке» работало не так уж много людей — один кайловщик, два откатальщика и один подсобник (обычно из мальчиков 8-12 лет).

Выполнить таким составом завышенные дневные нормы было практически невозможно. Доведенные до крайности, рабочие обратились к горному приказчику, а затем к исправнику с незначительной просьбой — добавить в помощь еще одного подростка. Но приказчик не только грубо отказал, но и как бы в наказание не выдал людям свечей и масла для освещения подземных галерей. А без этого выполнять подземные работы было просто невозможно. С другой стороны, грубость и хамство заводской администрации переполнили чашу терпения рабочих, и они выразили открытый протест.

Губернатор, признавая правоту действий рабочих, все же «для поддержания престижа власти»(!) приказал подвергнуть зачинщиков телесному наказанию — высечь розгами. После чего продолжил личное обследование положения дел на заводе и рудниках. При этом обнаружились многочисленные нарушения Горного Устава 1857 г. Так, согласно его статьям, заводчики должны были организовать заводскую работу таким образом, чтобы при ней находилась только половина людей, годных к работе, а остальные должны были оставаться при сельских занятиях.

Однако на самом Шильнинском заводе были обнаружены лишь члены семей и не более 15 рабочих, из которых 10 были дряхлыми, совершенно неспособными к труду стариками. Остальные, начиная с мальчиков 8-9 лет, постоянно работали в рудниках. В своих домах в течение целого года они бывали не более трех раз: пару дней на праздновании Рождества и Пасхи, а также в страдное время сельскохозяйственных работ, на выполнение которых им давалось двадцать дней. Да и из них шесть дней уходило на дорогу туда и обратно. Все остальное время крестьяне Подъячева находились в работе — на рудниках, куренях и т. п., удаленных от их семейств и домов на десятки верст.

На медных рудниках люди жили и работали в нечеловеческих условиях. Рабочие ютились там в тесных и душных землянках, вырытых в склоне горы. После тяжелейшей работы они не имели элементарных условий для отдыха и восстановления сил. В землянках не было печей, а на рудниках не имелось пекарни, так что рабочие вынуждены были выпекать хлеб в соседних деревнях. Платить за это приходилось по 10 коп. за пуд, что составляло высшую дневную плату рабочего. Питаясь лишь хлебом и водой, истощаемые непосильной рудничной работой, одетые в плохую одежду, рабочие Шильнинского завода были поставлены в такие условия, которые, по выражению губернатора Барановского, сами по себе «убивают силы и дух человека».

О том, что нормы выработки были сильно завышены, чиновники убедились очень быстро. При этом губернатор пришел к выводу, что рабочие имели законное право требовать для выполнения их дополнительно двух взрослых работников (а не одного подростка, как просили рабочие). Более того, обнаружились серьезные нарушения в оплате труда. Вместо положенных по закону 12 коп. ассигнациями в день взрослому работнику администрацией выплачивалось только 10 коп., а престарелым, малолетним и слабым — от 3 до 7 коп^*.

Не соблюдались в рудниках и социальные положения Горного Устава. Ни школ, ни больниц для рабочих там не было, поэтому нередко они умирали в землянках без всякой медицинской помощи. И только незадолго до волнений для больных было заведено несколько нар в полуразвалившейся избе. За пребывание в этой «больнице» заводчик взыскивал с людей по 5 коп. серебром за каждый проведенный там день. Это также было грубым нарушением закона, так как согласно положениям Горного Устава хозяева обязаны были выплачивать больным половинное жалование.

Горный Устав запрещал также употреблять на тяжелых работах (а были ли вообще на рудниках легкие работы?) подростков моложе 15 лет. У Подъячева же, наравне со взрослыми, работало много мальчиков с 8-летнего возраста. Даже слепым, хромым и слабоумным, вопреки запрещению Горного Устава, также находили работу. Жены рабочих часто посылались на заводские и домашние работы или отдавались на заработки и в услуги посторонним людям.

Все это дополнялось со стороны администрации элементарным неуважением к людям, которые больше рассматривались как рабочий скот. Пример здесь показывал сам Подъячев, который беспрестанно чинил людям обиды и побои за самые незначительные провинности. Что уж говорить о подчиненной ему администрации — приказчиках, горных исправниках и т. д. Любые, даже законные просьбы рабочих рассматривались как «бунт», непослушание и наказывались самым жестоким образом.

Расследование обстоятельств и причин январских событий 1859 г. убедило губернатора Барановского в справедливости требований рабочих. Условия жизни и работы людей потрясли даже этого много видавшего чиновника. В своем отчете Барановский так писал об этом: «Не имея ни земли, ни лугов, ни скота, получая один только хлеб, необходимый, чтобы не умереть с голоду, не получая ни приварка, ни мяса, ни чарки вина для подкрепления сил, употребляя на одежду более, чем скудное жалование, согреваясь в зимнее время похищенными в чужих дачах дровами, живя в землянках лето и зиму, они (т. е. рабочие – В. Е.) в расстоянии 80 верст от семейств свыше сил отягощены работами, не знают ни жизни семейной, ни помощи в болезнях, ни даже религиозного утешения». Основываясь на результатах проверки, губернатор предлагал следующее. Хозяина завода — Н. Н. Подъячева — несомненно повинного в случившемся, на время следствия от управления предприятием отстранить и выслать в Екатеринбург или в Уфу. Заводы его предусматривалось временно взять под опеку государства, а по окончании дела закрыть. Заводчику при этом предлагалось выплатить соответствующую компенсацию, а рабочих — обратить в сословие государственных крестьян или приписать к другим посессионным заводам.

Между тем события на Шильнинском заводе получили широкий резонанс на вершинах власти России. На место неоднократно выезжали комиссии губернских и столичных чиновников, а также жандармов. В частности, от министерства финансов был командирован полковник Соколовский, от Оренбургского генерал-губернатора — чиновник по особым поручениям Тимашев. Их выводы в главных чертах совпадали с приведенными выше впечатлениями и предложениями губернатора Барановского.

На Шильнинском заводе и на рудниках соблюдались повышенные меры безопасности. За порядком непрерывно наблюдали усиленные наряды полиции. Горный исправник Фок каждые две недели отправлял рапорты Оренбургскому гражданскому губернатору. Поводов для беспокойства не было: рабочие, у которых появилась надежда хотя бы на некоторое улучшение своего положения, работали исправно, выполняли положенные им по закону нормы выработки. Была повышена плата за труд, упорядочена выдача продовольствия.

Ну, а что же хозяин? Н. Н. Подъячев все это время находился на Александровской фабрике, отлучаться оттуда он мог только по специальному разрешению властей. Его судьба решалась в высших сферах России. Министр финансов страны, усматривая, что «злоупотребления заводчика Подъячева в отношении содержания и управления рабочими достигли крайних пределов», принял решение вплоть до окончания следствия передать его заводы в опекунское управление. Это решение официально было оформлено 7 сентября 1859 года. А министр внутренних дел 17 ноября 1859 г. уведомил губернское начальство о том, что сам Государь Император Александр II (!) Высочайше повелел выслать Н. Н. Подъячева на время проведения следствия в Архангельскую губернию, в город Пинегу.

Во время разбирательства Н. Н. Подъячев вел себя очень активно и ехать в ссылку не торопился. Он рассылал по инстанциям жалобы на несправедливое к себе отношение. В случившемся он обвинял кого угодно — ленивых и непокорных рабочих, местные власти, ограничившие его в пользовании лесом и т. д., но только не себя. Наоборот, Н. Н. Подъячев уверял, что в течение 30 лет пытался наладить производство, неустанно заботился о благе своих рабочих, истратил на это все родовое состояние и пришел в совершеннейшее разорение. Действительно, за Подъячевым был огромный долг казне и частным лицам — почти 180 тыс. рублей. Пытаясь хоть как-то выкрутиться, он то предлагал передать завод государству, то искал возможности продать его, в частности, владельцу Верхне-Троицкого и Усень-Ивановского медеплавильных заводов поручику Бенардаки. Ходатайствовал за него перед властями и сын — Михаил Николаевич Подъячев, высокопоставленный чиновник.

Однако распоряжение о высылке в Пинегу сделал сам Государь Император. Ехать в ссылку Н. Н. Подъячеву все же пришлось. Он выехал... и пропал. Полицейские и гражданские власти искали Подъячева то в Самаре, то в Москве, то в Царском Селе. А тот преспокойно проживал в это время в г. Кронштадте. Оттуда он продолжал рассылать письма, где считал себя невинно оклеветанным, просил освободить заводы от опеки, а его самого — из ссылки. Лишь 23 мая 1861 г. Н. Н. Подъячев прибыл в Пинегу^*.

Опираясь на результаты разбирательства на Шильнинском заводе, власти Оренбургского края выдвинули несколько конкретных предложений по недопущению подобных событий. В частности, предлагалось передать полицейские функции на частных горных заводах непосредственно губернатору. При этом заводы, далеко отстоявшие от Екатеринбурга (там находилось местопребывание Главного начальника горных заводов Уральского хребта), должны были быть подчинены губернатору и в хозяйственном отношении. Были выдвинуты также предложения по улучшению жилищных и иных социальных условий рабочих, по усилению контроля за деятельностью заводовладельцев и т. д. Однако эти меры частного порядка вряд ли могли дать ощутимые результаты. Заводские крестьяне, как и другие категории крестьянского населения страны, ждали кардинального изменения своего положения и прежде всего — освобождения от крепостной зависимости. Не случайно во время волнений на Шильнинском заводе одно из главных требований заключалось в предоставлении воли.

Судьба Шильнинского завода сложилась следующим образом. Лишившись хозяина и находясь под опекой властей, он еще некоторое время продолжал работать. Однако после отмены крепостного права резко изменились условия хозяйствования. Вместо крепостного подневольного труда пришел труд вольнонаемных рабочих. Шильнинский завод с его примитивной техникой и низкой производительностью труда был обречен на закрытие. Объемы производства неуклонно снижались: в 1866 г. было выплавлено 800 пудов меди, в 1867 г. — 167 пудов и т. д. В 1869 г. Шильнинский медеплавильный завод был закрыт.

После остановки завода его рабочие оказались в крайне тяжелом положении. Они не имели пашенной земли, орудий производства, так как получали продовольствие от хозяев за выполнение заводских работ. Часть рабочих была завербована на другие уральские горные заводы, другие переселились на казенные земли Белебеевского уезда. Из оставшихся на месте некоторые приписались к крестьянскому обществу сел Боровецкое и Большая Шильна, остальные занялись кустарными промыслами. Довольно долгое время продолжал существовать и поселок Шильзавод.

Сходная судьба и у другого медеплавильного завода Мензелинского уезда — Иштеряковского. После разорения пугачевцами он возобновил свою работу 13 января 1775 г. Производительность его печей была еще меньше, чем на Шильнинском заводе. К тому же он производил только черновую медь и для дальнейшей переработки ее по-прежнему возили на головной Таишевский завод, находившийся в Мамадышском уезде, на месте современного поселка Кукмор. Нормальной работе этого предприятия мешала и некоторая неопределенность в принятии управленческих решений. В начале XIX века фирма, в состав которой входил Иштеряковский завод, носила такое название: «малмыжского купца Иноземцева Асафа Семеновича, наследников его казанских купцов Ивана, Петра, Семена, Алексея, малмыжских Михайлы и находящегося в воинской службе прапорщика Дмитрия Иноземцевых с матерью Пелагеей Ивановной и незамужнею малолетнею сестрою Надеждою». Естественно, что при таком множестве владельцев Иштеряковский завод был лишен твердой хозяйской руки и, как и Таишевский завод, влачил жалкое существование.

В 20-х годах владельцем обоих предприятий стал купец Матвей Ярцев. При нем они несколько увеличили выплавку меди, но положение все еще было сложным. Оно еще больше ухудшилось в 1840-х годах, когда после смерти владельца предприятия перешли его наследникам — полковнице Елизавете Ивановне Николаевой и подполковнице Ольге Ивановне Берг. Новые хозяева проявили полную некомпетентность в управлении медеплавильными заводами. При них оба они и были закрыты.

К началу 50-х годов истощились рудники. В 1851 г. пришел в ветхость и сгорел главный — Таишевский — завод. Летом 1851 г. хозяева приняли решение закрыть и Иштеряковский завод. На его месте они планировали организовать более выгодное производство поташа и дегтя. Поскольку завод был частный, Горное правление не имело оснований препятствовать и согласилось с этим решением. Заводская контора известила горное начальство о том, что «в 30-е число сего июля (1851 г. — В. Е.) прекратила заводское действие навсегда и находящийся при том завод закрыт». Медеплавильное производство было остановлено еще раньше — с 14 июня 1851 г.

Прекращение производства меди на двух заводах Мензелинского уезда отражало общее состояние кризиса горной промышленности России, в первую очередь, уральской. Выплавка меди, например, в первые 30 лет XIX века сократилась почти на треть. Однако особенно ярко кризис обозначился во второй половине 50-х годов. Десять частных заводов Оренбургской губернии прежде стабильно производили более 100 тыс. пудов меди в год. Но уже в 1861 г. объем производства снизился до 74 тыс. пудов. В 1862 г. выплавка металла сократилась сразу вдвое. Причинами кризиса была техническая отсталость медеплавильных предприятий, которая во многом оставалась на уровне XVIII века, истощение рудников, высокие налоги, конкуренция со стороны дешевой английской меди и т. д. Но главной причиной, на наш взгляд, явилось падение крепостного права и связанная с этим необходимость наладить производство в новых экономических условиях. Большинство частных предприятий сделать этого не смогли. Целый ряд медеплавильных заводов был ликвидирован, другие — перестроены на производство иной продукции.

Еще один вид предприятий, оставивших заметный след (в прямом и переносном смысле) в истории нашего края, это поташные заводы. Они основывались помещиками, купцами, зажиточными крестьянами и служили источником получения дополнительных доходов.

Поташ (углекислый калий — K₂CO₃) в первой половине XIX века получали почти исключительно из древесной золы. Ее растворяли в воде (при этом устранялись другие, плохо растворимые соли), а получившийся раствор выпаривали в специальных железных котлах. Произведенные таким образом бурые массы соли затем обжигали, удаляя из нее воду и органические остатки. Конечным продуктом являлся поташ — легкое и пористое вещество белого (иногда бурого или желтоватого) цвета. Технология его приготовления была довольно простой, не требовала специальных знаний и дорогостоящего оборудования, а потому была доступна многим.

Главное же, что определяло массовое производство поташа — высокий спрос на него в России и за ее пределами. Поташ широко использовали с древних времен для приготовления щелочи. Затем он стал использоваться для производства стекла, в красильном деле, в белильном производстве, для мытья шерсти, для получения различных солей, на фабриках нюхательного табака и т. д. Выработкой поташа занимались многие крестьянские семьи, так как это позволяло иметь заметный приработок. Из золы кустарным способом делали щелок, который выпаривали затем в домашних условиях. Продавали свою продукцию крестьяне местным перекупщикам либо на поташные заводы. Заводы эти и являлись основными производителями поташа, поставлявшегося затем далеко за пределы Прикамья и далее за границу. Для устройства их необходимо было два главных условия: наличие большого количества дешевого леса (желательно лиственных пород) и близость источника воды. Еще двести лет назад и того и другого в Мензелинском уезде было в достатке, что и обеспечило в немалой степени широкие масштабы поташного производства.

На рубеже XVIII-XIX веков в уезде насчитывалось 33 поташных завода. Некоторые из них были устроены основательно, с большим размахом. Так, один из заводов находился близ деревни Гордали и принадлежал елабужскому купцу 3-й гильдии Петру Сергеевичу Лепаеву. Необходимый для пережигания лес был арендован им за 300 руб. у башкир-вотчинников Саралиминской волости сроком на 20 лет. На заводе имелись две кирпичные печи, десять чугунных котлов для выпаривания поташа, десять осиновых ларей для замачивания золы и другое нехитрое оборудование и приспособления.

Довольно крупный поташный завод (на 17 котлов) был устроен близ деревни Бурды-Баш казанским купцом и фабрикантом Мусой Муслюмовым^*. Землю и лес он также арендовал у башкир Саралиминской волости. Внутри деревни Тавлук, при ключе, поташный завод на пять котлов был построен служилым татарином С. Уразмековым. Более или менее крупные заводы располагались также близ деревень Шукрали, Буляковой, Уразметевой, Зилановой, Клянчиной, Байковой, Сускеевой и др.
* В 80-х годах XIX века здесь поселились башкиры и название их деревни (Мусзавод) произошло, вероятно, от этого завода.
Губернскую и уездную администрацию не очень-то радовало существование большого числа такого рода предприятий. Во-первых, они быстро и бесконтрольно уничтожали леса. Средний по размерам поташный завод истреблял за год до пяти десятин леса^**. То, что в настоящее время левобережье Камы представляет собой безлесную голую и скучную равнину — в этом немалая «заслуга» поташных заводов.
** Для получения одного пуда поташа было необходимо переработать почти 17 пудов древесной золы. Сколько же при этом сжигалось деревьев?!
Во-вторых, казенные лесные дачи сильно страдали от элементарного воровства. Когда для изготовления поташа у крестьян не хватало собственных лесов, они «заимствовали» его, в том числе отличные строевые деревья. Кроме того, поташные заводы являлись причиной многочисленных лесных пожаров. Нередкими были случаи, особенно в помещичьих лесах, когда деревья на золу сжигались верховым огнем. А он, как известно, в случае сильного ветра границ не знает. После нескольких сильных пожаров 22 декабря 1799 г. Адмиралтейств-коллегия распорядилась уничтожить помещичьи поташные заводы, расположенные вблизи казенных лесных дач или в короткое время перевести их в другие места.

В-третьих, помещики и купцы провоцировали башкир и служилых татар на бесконтрольное сжигание своих лесов. Во многих башкирских и припущеннических селениях были открыты пункты для скупки золы. Последствия были столь неблагоприятными, что вынудили командующего Башкиро-Мещеряцким войском обратиться в Оренбургское губернское правление с предложением о немедленном закрытии этих скупок.

Конечно, власти предпринимали некоторые меры, чтобы поставить развитие поташного производства в какие-то приемлемые рамки. Так, в 1806 г. были составлены ведомости поташных заводов Мензелинского уезда, проведена проверка законности их существования. В результате было закрыто 8 заводов с 47 печами. В то же время те заводы, которые действовали на собственной земле или на основании безупречных арендных договоров, были оставлены. Таковых оказалось 14 со 115 печами. Среди них выделялся ряд довольно крупных предприятий: завод отставного майора Пасмурова (20 печей, выделывалось в год 2500 пудов поташа), завод мамадышских купцов Абдулхалиповых при деревне Варяш (15 печей, 4000 пудов) и т. д. В первой половине XIX века новые заводы продолжали открываться. Не в последнюю очередь это объяснялось выгодными и стабильными ценами на их продукцию на внутреннем и внешнем рынке. В это время за пуд поташа давали около 2 руб. серебром.

Постепенно главными центрами сосредоточения и купли-продажи поташа стали камские пристани. Среди них важнейшее место занимала Челнинская пристань, откуда ежегодно отправлялось на крупнейшие российские ярмарки до 50 тыс. пудов этого продукта. Транспортировали и продавали поташ в бочках.

Значительная часть продукции уходила водным путем в Санкт-Петербург, а затем за границу. Россия была крупнейшим экспортером поташа на мировой рынок: в 1864 г. — 11 тыс. тонн ( для сравнения: США — 1900 тонн). Отечественный поташ высоко ценился на внешнем рынке и уступал по качеству (но не по количеству!) только американскому. Однако и издержки его производства (с точки зрения экологии) были очень высоки.

Со второй половины XIX века происходит постепенное свертывание поташного производства, в том числе в Мензелинском уезде. Это объяснялось резким удорожанием сырья, сокращением лесных площадей, развитием других, более выгодных производств. К тому же в 1861 году был открыт гораздо более экономичный способ получения поташа из сернокислого калия (способ Леблана). Тем не менее в начале 80-х годов в Мензелинском уезде еще оставалось 18 поташных заводов, а их продукция являлась одним из главных товаров, отправлявшихся от Челнинской пристани в разные концы страны и за ее пределы. Даже в начале XX века в уезде продолжало существовать 3 подобных предприятия.

Затрагивая вопросы кустарной промышленности, можно было остановиться на таких ее направлениях, как ткачество, изготовление кирпича, добыча строительного камня, столярное и плотницкое дело и т. д. Однако мы сделаем это позже. Пока же подчеркнем, что развитие кустарной промышленности и промыслов получило сильный толчок в связи с развитием пароходства на Каме и ростом значения Челнинской пристани.